I
Наконец настало время для «основного блюда». Я выехал со своим отрядом, за который более или менее мог поручиться. Оставляя в замке не самую легкую обстановку, но где теперь могло быть легче? На место встречи я прибыл не первым. Не потому, что был меньше к ней готов. Хотя и это наверняка. Тот, кто назначает встречу, должен явиться на нее первым, чтобы подтвердить свое намерение. В то же время, слишком запаздывать я не собирался и рассчитал все так, чтобы явиться позднее не более чем на несколько минут. И если бы в это время Клинора не оказалось на месте… Но он был там и ждал нас, как мы и договорились. Его свита на могучих конях, облаченная в блестящие панцири, стояла на дальнем краю поляны в торжественном безмолвии выстроившихся наготове шахматных фигур. Сам он налегке, без доспехов, в платье одновременно светлом и чопорном – серебристо-серых тонов, будто подавая пример дружелюбной беспечности, спокойно прогуливался рядом, заложив руки за спину и рассеянно пиная попадающиеся под ноги сосновые шишечки. Выглядел он молодо – для себя же две тысячи лет спустя, но то ли оттого, что я знал, кто он, то ли в самом деле – было что-то в его облике, что хотелось назвать немного замшелым. Или выдержанным, как особая крепость вина? Нет. Не то. Просто что-то чуждое, неестественное и да – нечто древнее, реликтовое, простирающееся за грань видимой реальности. Наверняка это относилось ко всем нам в той или иной степени и вряд ли имело отношение к возрасту какой-то одной из наших составляющих. Все же у Линна было, пожалуй, особое положение. Ведь при всем этом он оставался собой в наиболее чистом виде. Солнце играло яркими бликами на его непокрытых волосах цвета отполированного золота – старинного купола из другого места и времени. «Ваши пальцы пахнут ладаном», – подумалось мне с уверенностью, что и сам он думал о себе именно так. Заслышав нас, он безмятежно поднял голову и с легкой улыбкой следил внимательным цепким взглядом холодных глаз за нашим приближением, готовый в любой момент, при малейшем признаке угрозы, дать сигнал к бою, исход которого для всех был сомнителен. Выехав на поляну, я поднял руку, приказывая нашим людям остановиться. Каррико отодвинулся назад, прослеживая исполнение. Фонтаж остановился рядом и опустил поводья, положив руки на луку седла без какого бы то ни было вызова, но с таким видом, будто именно в этом месте очертил границу: за ним – наша территория, впереди – нейтральная. Быть может – очень ненадолго. Наши всадники так же были в броне и готовы к бою, кроме нас самих, так же как Клинор, демонстрирующих внешнюю готовность к перемирию и путешествующих налегке. Я выехал вперед и подчеркнуто светски поклонился стоящему на земле маркизу. – Если ваши условия на время переговоров еще в силе, они приняты. Клинор окинул наш отряд взглядом и мягко, но царственно, наклонил голову. – Я вижу, вас двое, – вкрадчиво проронил он. Он в самом деле полагал Фонтажа одним из нас? Или просто сделал замечание, чтобы получить подтверждение или опровержение. – В некотором смысле, – я кивнул, не став пока опровергать его догадку. – Не считая остальных. А вас, кажется, теперь трое, не так ли? В некотором смысле? – Хотя Огюста, разумеется, тут не было. И Рауля, по каким-то причинам, тоже. Возможно, после вчерашнего, Клинора одолевали некоторые сомнения в его конечной лояльности. – Но не здесь, – потупившись промолвил Клинор и, снова подняв голову, улыбнулся деланно безмятежно. – Я даже догадываюсь, почему, – заметил я спокойно. И по его лицу скользнула тень неудовольствия. – Полагаю, – проговорил он почти сухо, – ваш помощник сумеет проследить за порядком снаружи, пока мы ведем переговоры. – Я в нем не сомневаюсь, – ответил я. – Хотя отлично понимаю ваше беспокойство. Когда в одном месте собирается столько вооруженных людей, им может изменить благоразумие. Трудно бывает поручиться за живых, полных естественных несовершенств. Но в случае с вашими людьми никакой неопределенности быть не может, не так ли? Клинор слегка нахмурился. Он понял, что его людей я противопоставляю «живым». Либо он не может и от них ждать определенности, так же как вчера с Огюстом. – Да, с этим не согласиться трудно. – Он тряхнул головой, не то недовольно, не то насмешливо. Я кивком подозвал корнета и, спешившись, бросил ему поводья. – Насколько я понимаю, разоружаться для вида нам ни к чему? – уточнил я на всякий случай. – Мы ведь разумные цивилизованные люди. – Совершенно с вами согласен! – поддержал Клинор. В его глазах заплясали ироничные искорки. – Мы ведь и так знаем, чего мы оба стоим. – Он благодушно перевел взгляд на домик. – Ну что же, войдем? Нам никто не будет мешать. Я велел его чуточку подновить. Не беспокойтесь, ничего принципиально нового, только немного прочности и минимум примитивной мебели. Никаких ловушек. – Очень мило и предусмотрительно с вашей стороны, Клинор. – Тогда прошу вас, – он изящным жестом предоставил мне идти первым. – Ведь ваш… друг проследит за порядком и, конечно же, не позволит мне нанести вам удар в спину. Да и зачем? В конце концов, собой я пока еще дорожу. Чего, если быть откровенным, он не мог полностью ожидать от меня. Не мог быть совершенно уверен, что я не вздумаю рискнуть воплощением, которое, возможно, до сих пор не признаю единственным оставшимся. Поэтому едва ли он мог приступить к переговорам ранее, пока все не зашло достаточно далеко, как, скажем, теперь. – Конечно, если вам так спокойнее, – я кивнул и, не оглядываясь, пошел к домику. Клинор шел за мной, отставая только на шаг и, естественно, ничего не предпринимал. Это и правда было бы почти стопроцентным самоубийством. Сейчас он играл честно. Все же я не мог удержаться, чтобы не посмотреть на дверь более внимательно, чем она того заслуживала, прежде чем открыть ее. Было бы просто смешно уколоться о какой-нибудь забытый гвоздик, по чистой случайности смазанный ядом, который проявит себя только завтра. Впрочем, нет, на самом деле я в это не верил. Чисто теоретическое упражнение. Слишком мелко для нас, не правда ли? И по-своему, на самом деле, все мы представляем для него определенную ценность. Убранство домика претерпело усовершенствования по сравнению со вчерашним днем. «Ничего принципиально нового»? Это больше не был домик фей. Вместо традиционного валежника, теперь он был сшит из хороших досок и напоминал сарай, вдвое просторней прежнего. Бескомпромиссная утилитарность. В одной из стен прорублено небольшое окошко, в которое было мало что видно, но вполне неплохо проникали свет и воздух. Посередине появился простой слегка обструганный стол и пара стульев. Мы устроились поудобнее и посмотрели друг на друга то ли с любопытством, то ли с понимающим сарказмом. – А ведь мы и правда давно не виделись, Мэллор, – проговорил Клинор негромко и серьезно. – Какое-то время я даже сомневался, ты ли это. Но то, что произошло вчера, подтверждает мою догадку. Эрвин бы не сумел справиться с Гамлетом, ему не хватило бы ни силы духа, ни попросту авторитета. Я понимаю, зачем ты совершил эту небольшую рокировку. Это понятно. Было бы изрядным расточительством поселяться в теле, которому, по этим меркам, осталось не так уж долго жить. Тебе ведь нужны возможности. И сила. И перспективы. И способность контролировать ситуацию. Все это очень разумно. Я только приподнял бровь: «Ты так полагаешь?» – Я сам бы сделал так на твоем месте, – улыбнулся он. – Собственно говоря, ты и сделал, – я намекающе кивнул в его сторону. – Даже лучше. Ты ведь подготовился заранее. Генетическая копия. – Скрывать бессмысленно, – его улыбка стала по-настоящему довольной, почти счастливой – ведь я оценил его работу: и ловкость, и догадливость. А мало кто мог здесь хоть сколько-то оценить его достижения. – И кто сказал, что я не в своем праве? – «Тварь ли ты дрожащая или право имеешь?» Неужели вопрос стоял так остро? Клинор нахмурился, сдерживая естественно всколыхнувшийся гнев. – Конечно, ты меня не одобряешь… – Было бы затруднительно с моей стороны, не находишь? – Именно поэтому я хочу объяснить свои действия. – И я жду этого, иначе меня бы здесь не было, – заверил я. Он вздохнул с некоторым облегчением. – Что же, говоря откровенно, я ждал, что вы здесь появитесь. Я рассчитал возможность вашего здесь появления. Я послал вам предупреждение, чтобы вы смогли вовремя ко мне присоединиться. Конечно, вы могли и не найти способ. Но это бы уже многое говорило о ваших способностях и о том, что, если они недостаточны, то так тому и быть… – он замолчал с намеком на ожидание возражений, искоса поглядывая на меня. Я откинулся на спинку наспех сколоченного стула, оказавшегося для этого достаточно прочным и, глядя на врущего без зазрения совести Клинора, молча улыбался. Может, я не был тем, кем он меня считал или только называл, но я знал отца достаточно хорошо, чтобы в какой-то мере успешно перенять его манеру и сыграть роль. Хотя, что там говорить о манере? О нас нередко говорили, что мы ведем себя одинаково, тем более что некоторые считали, что я изначально был всего лишь его генетической копией и видели лишь то, что желали. И сейчас, когда Линн выглядел человеком моего же возраста, это было тем более нетрудно. Я сам чувствовал, как мое отношение к нему меняется из моего обычного в то, модель которого обрисовал он сам. И переходит в него совершенно естественно. – Ты мне не веришь? – это прозвучало разочарованно. – Нет, конечно. То, что мы здесь возможны – всего лишь известный «эффект кристаллической решетки» – во многих смежных измерениях возможны некие личности, подобные нам в более или менее схожих комбинациях. Никакая не мистика. Просто определенный «физический след» в вероятностях, в которые мы можем попасть. И «во многих», не значит – во всех. Но раз ты желал причинить побольше разрушений, тебе нужен был мир, как можно более похожий на наше собственное прошлое, в котором наиболее сильна вероятность твоего собственного существования, повлекшая вероятность существования и «нас». Будь этот мир менее похожим на реальное прошлое и менее подходящим для нашего существования, тем меньший эффект оказали бы твои действия. Ведь ты не просто ушел в «новый мир» – ты пожелал разрушить «старый», сознательно. И нет ничего удивительного в том, что по прошествии времени, в одиночестве, в полной интеллектуальной изоляции, ты начал скучать, и потому, в какой-то мере, действительно нам рад. Мы ведь и правда давно не виделись. Для тебя. Признаться, я еще соскучиться не успел. Он проглотил это оскорбление. – Мэллор, – снова сказал он, чуть кивнув, с усмешкой, самому себе. – Опять интеллектуальная дуэль? Как мне этого не хватало. Ты напрасно так циничен и напрасно думаешь, что знаешь все на свете, и все на свете просто как дважды два. При всей твоей разумности, ты плохо различаешь чужие душевные порывы. – Должно быть, раз я не понял тебя раньше. Но, может быть, теперь я понимаю тебя слишком хорошо? – Ты же знаешь, что это не так! – он почти убедительно разыграл оскорбленную недоверием невинность. – Какая разница, что ты говоришь? Имеют значение только факты. – Удивительно, – рассмеялся он. – Времена меняются, но только не мы! Разве не факт то, что я знал, что вы здесь возможны? Разве не факт, что я оставил вам послание? Которое должно было бы сильно нас разозлить, если бы мы могли на него ответить. Тем не менее, в самом деле, отчего бы ему не ждать нас по прошествии изрядного времени, которое он затратил на подготовку, спутав следы во времени с помощью Нейта, отправленного в прошлое гораздо позже него? – Времена меняются, – согласился я равнодушно. – И может быть ты, наконец, объяснишь, зачем они меняются настолько? – Объясню, – кивнул он с готовностью. На его лице внезапно появилось отрешенно-жесткое выражение, которого прежде не было. Прежде – во время этого разговора. А в другом мире, на постаревшей копии этого лица… вернее, на его оригинале, оно появлялось нередко. – Я скажу тебе, что мне надоела бессмыслица нашего существования. – Вот как? – Именно так! – ответил он раздраженно. – Вся наша жизнь была полной бессмыслицей. Все, что мы делали. А что мы делали? Что-то очень важное? Мы только удовлетворяли свое праздное любопытство. Ничего больше. По-твоему, это все, что мы могли и должны были делать? Все, что мы могли дать миру взамен за все, что у нас было? Наши жизни, способности, возможности?! За то, кем мы были! За то, что мы могли! – он с силой ударил ладонью по столу, затем, дрожа, перевел дух и снова взял себя в руки. – Что же, по-твоему, мы должны были дать миру? – А как по-твоему? – спросил он резко. – У нас была возможность изменить мир к лучшему. Разве не так? А мы ничего не делали. Ни-че-го! Из страха, из лени? Из равнодушия? Может быть, из отчаяния? Из-за того, что не видели смысла даже в этом? Но это не так. Смысл есть! Разве наши убеждения ничего не стоят? Разве то, что мы, люди, со временем становимся лучше и сильнее, не значит, что мы должны делиться тем, что мы есть, и нести свет туда, где его нет? Если мы этого не делаем, то мы не выполняем важной миссии, которую мы можем, а значит, должны выполнять. Это эволюция! Пусть нелинейная. Она не обязана быть линейной, мир так устроен, он не двумерен и даже не трехмерен! Он развивается постоянно, не только в одном направлении! – Верно, – признал я. – Ты согласен?.. – он встрепенулся, будто почувствовал, что его удочка дернулась. – Не в одном направлении. Помимо эволюции есть еще деградация. – Это слишком узкий взгляд! – запротестовал он. – Скорее не пристрастный, – возразил я. – Мир развивается слишком медленно. Но мы! Можем все изменить! – Все и так меняется постоянно. И остается в этом неизменным, – сказал я. – Все, с какой точки зрения смотреть. – Это пустая философия, – отмахнулся он. – Она не хуже пустого энтузиазма. Который ничего не меняет. – Ничего не меняет? – казалось, он на мгновение онемел от изумления. Как же это его энтузиазм «ничего не менял»? – Тогда почему вы здесь? Какая разница, что происходит, если нет никакого смысла и ничего не изменилось? Хороший вопрос. – А что меняется принципиально от того, что ты стираешь из истории множество жизней, не поддающееся исчислению? Это делается постоянно, во все времена, естественным и неестественным образом, меняются лишь средства. И, конечно, каждый при этом стремится к лучшему. Вот только, к какому лучшему? Их бесконечное множество и все такие субъективные, ненадежные, постоянно меняющиеся… Ты уверен, что твоя цель действительно оправдывает твои средства? Он засмеялся. – Это всего лишь громкие слова, и такие банальные – стирание из истории, как ты выразился, не может быть приравнено к убийству. Это лишь изменение возможностей – превращение потенциально возможного в другую форму. – И ты уверен, что знаешь, какую форму ему нужно придать? Ограничивая множество возможностей, которые могли бы существовать? Направляя развитие по одному жесткому руслу? Даже это не может полностью уничтожить все существующие и уже «существовавшие» возможности. Но это ограничивает их вероятность, забирает энергию, они превращаются в бледные тени, химеры, абстракции. То же самое делают и убийства. Только грубо и беспорядочно. – Ну а я делаю это упорядоченно, – усмехнулся он. – В этом моя сила. Ты прекрасно знаешь, что все дело именно в порядке. Кроме того то, что я задумал, сделает убийства практически невозможными. Преступлений больше не будет! Когда еще такое было?! Этот мир будет упорядочен, он будет прекрасен, он будет процветать, а когда-нибудь кто-нибудь вернется снова в прошлое и снова все изменит! Снова к лучшему – у этого мира не будет других возможностей! Пойдет цепная реакция! И однажды!.. Кто-то все изменит к лучшему с самого-самого начала! Только представь себе! Представь на мгновение!.. Я представил… – Этого не будет. – Я не дам вам мне помешать… – Нет, даже если не помешаем, этого все равно никогда не будет. Он удивленно и подозрительно посмотрел на меня. – Что это значит?.. – То и значит. Неужели ты думаешь, что сумеешь отравить всю планету, что она будет травиться по твоим заветам и дальше до скончания времен? Смертей будет еще много, очень много, пока этого не случится. – Но это случится! – По счастью, нет. Но предположим, что случится. Тогда окажется, что жизни всех твоих последователей отобраны у них задолго до их кончины. Ты хоть представляешь, с чем ты связался? Почему это оружие было таким страшным? Оно лишает способности мыслить. А значит, жить. Он резко качнул головой. – Жить – значит чувствовать! Значит – жить не головой, а сердцем!.. Нет! – отмел он. – Они не станут только выбирать. А страшным это оружие было лишь потому, что было не в одних руках и использовалось не в благих целях! Я же… – Нет, – перебил я увлекшись. – Нет у тебя благой цели. Твоя цель приведет к вырождению. Ты помнишь хоть что-нибудь из естественных наук? Конечно, тебя они всегда мало интересовали, кроме их практического применения. Но может, ты забыл, что ни одно сильное средство нельзя принимать безнаказанно, да еще несколько поколений подряд? Если они вообще будут, эти поколения. – Их организм приспособится со временем. Это небольшой риск… – Не будет никакой эволюции. Не будет никакого лучшего мира. Он, сдерживаясь, втянул воздух сквозь сжатые зубы. Странно было видеть его, превратившегося в запутавшегося, заблудившегося мальчишку со странными идеалами. – Ты давишь, Мэллор!.. – Вовсе нет, – сказал я мягко. В конце концов, я же хотел его выслушать. – Кроме того, если они приспособятся, определенная часть людей выработает устойчивость к препарату. Если люди вообще выживут, они избавятся от этой зависимости, и ты ничего не сможешь передать им через поколения. Эти иллюзии разобьются. Он вскочил, потом, переборов себя, снова сел. Я пожал плечами. – Хорошо, предположим, чисто гипотетически, что они не выработают устойчивости. Что все пойдет по твоему плану. На что способна и кому нужна твоя заводная протоплазма? Без желаний, без мыслей, без цели – своей цели. Они даже не будут понимать, что живы. – Они будут счастливы. Они будут добры и прекрасны. – Как крысы с вживленными в мозг электродами, – отметил я безжалостно, и он возмущенно вздрогнул от такой грубости. – А кому эта грязная «протоплазма» нужна сейчас? – оскорбился Клинор. – Со всеми ее глупостями?! – Хотя бы себе самой она еще нужна. Каждый человек, каждая вещь, каждое мгновение – это возможность многих миров. Ты уничтожаешь целые миры. Саму их возможность. Не какой-то один из них. – Значит, по-твоему, каждый человек – это целый мир? – он выглядел так, будто цитировал старую детскую сказку и хотел подловить меня на очевидной нелепости. – Грубо говоря – по законам физики. Все не столь романтично, как тебе кажется. – Не много же нужно миру, – засмеялся он снисходительно и уязвленно одновременно. – Как всегда – слишком много и слишком мало одновременно. Но тебе, конечно, все равно. Ты считаешь себя и свою идею, отдельно взятого себя и отдельно взятую идею важнее всех остальных во времени и во вселенной? Все равно не выйдет. Есть ведь и другие планеты. И другие населенные миры. Что же ты собираешься сделать с нашим? Или ты думаешь, что то, чего ты сейчас не видишь, не существует? Клинор несколько секунд пристально смотрел на меня. – Собственно говоря – да, – сказал он негромко. Я недоуменно моргнул. – Что?.. – Никаких миров не существует там, где нас нет, – проговорил он спокойно и отчетливо, чтобы у меня не оставалось сомнений ни в одном, произносимом им слове. – Когда-то мы исходили из ложной позиции, что почти все вариации происходящих или когда-то происходивших событий, которые возможны – существуют. Это неверно. Мы создаем их, когда совершаем в их отношении какие-то действия. Миры рождаются, когда мы приходим в них. Именно поэтому в мире возможно все. Это всего лишь наше воображение, делающее его материальным. Неужели ты думаешь, что все миры, в которые мы перемещались, действительно существовали? И их столько? И всегда можно найти такой, какой нужно или очень похожий на него? Пусть с некоторыми ограничениями – но это ограничения нашего собственного разума. Вот сейчас мы здесь, – он вскинул руку. – Этот мир – настоящий? Сейчас – да. Его не было, но он стал и будет настоящим, потому что здесь есть… мы. И я знаю, что делать. – Этот мир реален только потому, что в нем есть… ты? – я намеренно повторил паузу в формулировке. – За себя, – подтвердил он, терпеливо наклонив голову, – я могу в точности поручиться, что я существую. Но я не могу сказать такого больше ни о ком, и ни о чем. – Ты не первый, – заметил я. – Это называется – солипсизм. Но если ты один во вселенной, почему бы тебе не изменять все одним своим сознанием? И какое тогда тебе дело до остальных? – Именно это я и делаю. Потому что все, что существует – это мое сознание. В том числе, все остальные, до которых мне есть дело. Хорошо, может быть, наше сознание, – прибавил он примирительно. – И, может быть, наш мир тоже был настоящим, раз мы из него родом. Пусть и несовершенным. Но это мы делали его таким, каким он был. – Так зачем же тебе этот? Ненастоящий? – Затем, что у него есть шанс стать настоящим и совершенным. Он к этому движется. – Так вот откуда должны взяться мифические поколения его продолжателей в ненастоящем мире? Из одного его желания? Он лепит их из ничего? – Но что касается того, что здесь было до нас, этот мир – химера. Он появился тогда, когда в нем появились мы. Мы лепим его из ничего, из пустоты. – Ошибаешься. Здесь никогда не было пустоты. И довольно весомая часть меня подтверждает, что этот мир существовал и раньше. А вот теперь превращается потихоньку в абсурдную химеру. Лучше подумай, что именно тут осталось от тех нас, кого ты считаешь настоящими – призраки? Абстрактные идеи? Даже от тебя. Копия – это только копия. Он покачал головой. – Мыслю, следовательно, существую. А этот мир не существовал, пока нас здесь не было. И если мы отсюда исчезнем, не завершив творения – он существовать перестанет. Как мыльный пузырь. – Он посмотрел на меня пристально. – Не будет ни «весомой части тебя», ни всего того, что ей известно и дорого. Но тебе ведь дорого здесь что-то? Или кто-то? «Весомой части тебя»? Может быть, стоит остаться здесь, чтобы они могли жить дальше? Гипотетически – если мир изменить возможно, значит, он уже не раз изменялся. Почему бы на этот раз не сделать это по нашей воле? Ко всеобщему благу? – По чьей-то частной воле этого вообще случаться не должно. – Предпочитаешь власть толпы? – усмехнулся он вкрадчиво, прищурившись. – Или, может быть, ты веруешь в то, что вселенная обладает каким-то разумом? – Надеюсь, что нет. – То есть? – он, конечно, не понял моей надежды. – Если бы она им обладала, в этом был бы признак единоличности и произвола. Его глаза изумленно расширились. Став совершенно небесно-голубыми. Он и впрямь был таков в молодости, или слегка модифицировал свою копию из эстетических соображений? Это было возможно. Скорее всего, так оно и было. – То есть, ты действительно предпочитаешь бессмысленность?.. Всерьез? Ход корабля «без руля и без ветрил»? – Я предпочитаю «великое уравнение», с бесконечным множеством переменных. Он услышал только одно слово, за которое схватился. – Уравнение? – переспросил он. – Да ведь и я стремлюсь к тому же. К великому уравнению – к миру, в котором все будут счастливы и добры друг к другу. Может быть, мы сами несовершенны, но мы можем добиться совершенства… Я посмотрел на него пристально. – Не можем. – Можем! – Это не в природе вещей. То, о чем ты говоришь, может быть и могло бы изменить мир, если бы могло осуществиться, но осуществиться оно не может. Ergo, ты вообще не можешь изменить мир. Он посмотрел на меня потрясенно и несколько раз моргнул. – Что это значит? – спросил он непонимающе. – То, что ты самым нелепым образом заблуждаешься. – А вместе с ним заблуждались и мы, хотя я подозревал, что не все… – Никакой настоящей опасности для нашего настоящего мира ты не создал. То, что промелькнуло при этих словах на его лице, больше всего напоминало ужас. Значит, теоретически, хотя бы в кошмарах, он допускал такую возможность… – Почему?!. – Потому что все, что у тебя может получиться, это самые банальные войны и деградация – да, на современном уровне развития вряд ли все это грозит быстрым и тотальным уничтожением. Но это будет всего лишь деградация, которая и так вероятна всегда, на любом этапе. В ней нет ничего нового и исключительного. – У людей не будет причины деградировать! – продолжал упрямо настаивать он. – Если значительной их части отключить мозги, какую бы самую замечательную программу ты в них ни вложил, это деградация. Остальная часть населения – всегда будет кто-то «снаружи», «вне закона», совершенно одичает – и это будет деградация. В дальнейшем дикари станут захватывать новые территории, а твои совершенные люди – «безболезненно» терять знания, которые они не добывали сами, и в итоге потеряют и твое главное «знание» о счастье – которое всего лишь привнесенный извне искусственный элемент – стоит только потерять его рецепт и забыть, как с ним обращаться. И «счастье» рассыплется прахом, а деградация останется. Мало того, твой рецепт вскоре возьмут на вооружение другие – не твои «совершенные» люди. – Его глаза загорелись. Еще бы, я сам уже начал это. – Все это страшно неприятно, но, кроме того – в этом нет ничего сверхнеобычного. Вообще нет ничего, кроме неприятностей. А потом, очень много лет или веков спустя, может быть, эволюция понемногу снова пойдет вверх, если кто-то выживет. Австралия, в конце концов, еще не открыта. – Но мне удалось разорвать связь! – проговорил он, едва не задыхаясь и глядя на меня с ненавистью. – Я знаю!.. Иначе тебя бы здесь не было, вам было бы наплевать на то, чего не происходит! Что не имеет никакого значения! Вы могли бы вернуть меня и оттуда! Но вы не могли! И это значит, что я прав, а ты… ты просто блефуешь! Может быть я и собирался блефовать. Но уже понял, что вовсе этого не делаю. И чувствовал от этого одновременно невероятное облечение, желание торжествующе воспарить к потолку, и ощущение, будто нас провели и без надобности заманили в ловушку. – Конечно. Связь тебе разорвать удалось. Потому что ты начисто разладил механизм переноса, и потому что сейчас события идут так, что этот мир становится все менее похожим на наше настоящее прошлое – эта ветвь вероятностей стремительно уходит в сторону, и если мы в своем мире потеряли бы еще немного «реального времени», контакт мог быть совершенно утрачен. – Он уже утрачен! Ты думаешь, я не проверял?! Да, я рисковал вернуться, но я не вернулся! Отсюда возврата нет! Да, от этих слов и впрямь становилось жарко. Но вряд ли он пробовал это недавно. А с тех пор, как здесь появились мы, вероятности вновь изменили свое течение. Да, в каком-то смысле, все мы творили эту «химеру»… – Потому что пока ты здесь, сохраняются тенденции к тому, что изменения будут сильными и не в лучшую сторону. – Тогда что вы здесь делаете? – воскликнул он. И это действительно был отличный вопрос. – Почему вы вздумали рискнуть тем, что сами никогда не вернетесь в свой мир и отправились сюда, за мной?! – Потому что на это есть масса причин, – сказал я настолько спокойно, что мне самому это показалось нереальным. – Потому что если есть хоть тень вероятности, что ты можешь быть опасен, это должно быть пресечено в зародыше. Потому что то, что ты делаешь, ужасная глупость, которой можно избежать и которой происходить не должно, даже если это не смертельно опасно в глобальных масштабах. Эта вероятность должна быть сведена к минимуму на всех уровнях. Потому что каждый должен отвечать за свои действия, а я должен отвечать за своих людей и, значит, и за тебя. И за Нейта Карелла. Который, ведь, был невиновен и обманут, верно? Либо совершил ошибку лишь в силу своей молодости и уже успел пожалеть об этом, уверен, что еще раньше, чем я смог отправить его назад. И еще для того, чтобы позже это не повторилось ни с кем из тех, кто может это совершить. А если мы с этим не справимся, может быть и правильно, что нас не должно быть, а механизм должен остаться неисправным. Все мы ответственны за то, что делает каждый из нас. Он смотрел на меня, бледнея. Будто увидел впервые. – Ты сумасшедший! – Может быть. Профессиональный риск. – Нет, ты действительно сумасшедший! Как ты мог?! Рискнуть всем! И всеми! И это значит… значит, что ты никогда ко мне не присоединишься. Раз мог совершить такое! – Никогда, – подтвердил я. – Но для тебя еще не поздно все прекратить. Все бессмысленно. Остановись. Прекрати. – Раз мог совершить такое… – повторил он, буравя меня взглядом, и вдруг задышал ровнее и в его лицо начали возвращаться краски. – Значит, ты рискнул бы и в другом!.. Никакой рокировки не было! Ты не Мэллор, – торжествующе сказал он и покачал головой, а потом перевел дух и вдруг громко расхохотался. – Вот, значит, как… Да, если ты мог так рисковать… Ты рискнул бы и в этом! Значит, это не ты, – и в его серых глазах зажглось что-то новое и пугающее. – Да. Теперь я понимаю. Они не ошибались, они знали. Мэллор никогда бы не совершил такой ошибки – не стал бы давать мне понять, что все напрасно. – Даже если бы пытался спасти тебя? Это была та самая попытка. Что ж, пусть он «догадался» и понял, что я – это я. Я тоже кое-что понял, за что многое отдал бы раньше. Мы в расчете. Кроме того, я его напугал. Он мог бы предпринять попытку скрыться. Но теперь он знал, что я слабее его, по крайней мере, считал так. Меня он не стал бы бояться, а отца здесь, рядом, не было. Пусть это его утешит и немного успокоит. И может быть, он еще задумается о том, что все бесполезно?.. Нет, вряд ли. Я уже понял, что состояние его рассудка куда хуже, чем можно было предположить просто глядя на него или просто его вспоминая. После всего, что было – вряд ли. Он слишком увлекся. Еще в нашем мире. Слишком поздно для него. Мне было его жаль. Особенно теперь, когда я понял, что нашему миру на самом деле ничего не грозило. Кто из нас застрахован, чтобы однажды не кончить так же? Чтобы даже память, которую мы по себе оставим, не была отравлена, перечеркнута тем, что мы можем натворить? Перестав смеяться, он посмотрел на меня по-новому. Мне не понравился этот взгляд. Впрочем, мне и так многое не нравилось. И не должно было. – Прекрасно, малыш, – произнес он свысока, с чувством собственного превосходства и с ненавистью, его голос отдавал и сталью, и шипением. – Ну что же. Ты, конечно, понимаешь, что вы уже проиграли. Даже если – представим это «если» – я не уничтожил ваш старый мир, теперь все мы в новом! И он – мой! А вам никогда не вернуться назад, и вы виноваты сами, вы сами загнали себя в ловушку. Двое из вас уже служат мне. И то же будет с каждым из вас, по доброй воле, или нет. Да, я мог бы уговаривать и убеждать! Но у меня нет времени, пока вас здесь еще слишком много. Вы сами потеряли свой мир. А отнять у меня мой я вам позволять не собираюсь. И, может быть, вам все еще есть, что терять? Некоторым из вас? Именно здесь? Он почти яростно и в то же время насмешливо бросил на стол какой-то завертевшийся волчком, зазвеневший, блестящий предмет. Разбрасывая разноцветные искры, он подкатился к моему краю стола, затих и замер. Кольцо с четырьмя изумрудами, похожими на листья клевера. – И раз ты всего лишь тот, кто ты есть, это все-таки будет иметь для тебя какое-то значение, – услышал я его голос, ставший окончательно ледяным и жестким. – Я уже боялся, что может быть иначе.II
Иначе быть не могло. Я же знал, что это произойдет, почти что сам это подстроил. Иногда то, чего боишься и чего подспудно хочешь, удивительно сходятся. Когда никак не можешь разобраться, чего именно хочешь. – И что же это значит? – наконец медленно проговорил я. – Ты хочешь, чтобы все решилось здесь и сейчас, между нашими отрядами?.. – Нет, – сказал он. – Ты можешь просто отправиться со мной. – Зачем? – поинтересовался я. – За нею, – ответил он, – И потому, что мне так хочется. – Мало ли, кому и чего хочется? – заметил я. – И что значит какое-то кольцо? – я поднял его со стола и деланно равнодушно повертел его в пальцах. – Она даже не носила его. – При тебе, – он снисходительно улыбался, ничуть не веря моему равнодушию. – Но она на самом деле тебя любит. «Раз-два-три-четыре…» – мысленно сосчитал я, отгородившись на время от всего, что он мог мне сказать – потом, все потом… и, посмотрев в его нетерпеливые глаза, тоже почти улыбнулся. – Что же, приятно знать. На его лице мелькнули разочарование и тревога. – Если я не вернусь, – проговорил он затаенно нервно, – и она к тебе не вернется. Я не вижу в этом ничего ужасного, но она станет такой же, как все мои люди! А вы почему-то видите в этом что-то плохое. – Хочешь сказать, что она еще не стала такой? – Нет. Но только ради тебя. Чтобы ты сам пришел ко мне за ней. Я понимающе кивнул, с трудом заставив шейные позвонки согнуться. – И тогда ты сделаешь такими нас обоих? – Я подумаю, – ответил он уклончиво, будто с попыткой пошутить. – Мы сможем обговорить условия. Но я понимаю, что и тебе надо подумать. – Какой блеф, – произнес я спокойно. – Тебе решать, – промурлыкал он вкрадчиво. – Хорошо… – Я поднялся. – Тогда – до следующих встреч. – Эрвин, – окликнул он немного удивленно. – И это все, что ты хочешь мне сказать? – Ты ждал чего-то еще? Он промолчал. – Полагаю, – заметил я, – тебе будет лучше выйти из домика первым. Он не пошевельнулся. – Ты не поедешь со мной? – спросил он. – Зачем? Я не верю ни во что, в чем ты хочешь меня убедить. Мы довольно долгое время неотрывно смотрели друг другу в глаза. Знал ли он, что я его не видел? Я думал о своем. Но знал, что ни в коем случае нельзя упускать его из виду. По крайней мере, он должен думать, что я не спускаю с него глаз. – Знаешь, – проговорил он наконец странно мягко, почти просительно. – Я бы хотел, чтобы ты присоединился ко мне по доброй воле. Что ты теряешь? В том мире – совсем немногое. А этим миром мы можем править. Мы сделаем его таким, каким нам хочется его видеть. По-настоящему прекрасным. Разве это не единственное дело на свете, стоящее того, чтобы ради него жить? – То же самое ты говорил Нейту? – Не совсем. – Значит, ты решил, что тебе не хватает вечного оппонента, а мой отец для тебя теперь слишком стар? – Ну ты же понимаешь, продолжительность жизни здесь совсем не та… И мы совсем не те. Но ты можешь его заменить. Это будет интересно. Кроме того, я осведомлен о том, что ты натворил в Труа. Чувствовал себя там, будто рыба в воде. Так почему бы и нет? Ты уже знаешь вкус этой власти. Знаешь, как они податливы. Ты, правда, пытался все испортить, думал, что портишь. Но какая разница? Ты делал то же самое, что я. Да, поначалу я пришел в ярость от того, что произошло, а потом подумал, что это к лучшему. Ты сам же все исправишь. Мы оба, вместе, можем изменить мир к лучшему. Так мы изменим его быстрее. Я наконец разглядел, как алчно горят его глаза. – Ты даже лучше, чем твой отец! – воскликнул он. – Ты еще способен научиться чему-то новому. Твое сердце открыто... – А вот ты, кажется, уже не способен… – я сделал движение к двери. – Стой, Эрвин! Ты такой же, как я! Разве ты сам этого еще не почувствовал? Ты знаешь, что я говорю правду. Ты свободен выбирать – играть по старым правилам, или самому устанавливать правила! Ты никому ничего не должен. Абсолютно. Ты можешь делать то, что хочешь. Разве возможность изменить мир – не единственная игра, которая еще стоит свеч? – Я – такой же, как ты? Что ж, тогда это будет недолгая игра. Из двух скорпионов в банке – кто останется? – Почему в банке? – изумился он. – У нас огромное поле для деятельности – целый мир! – Ничтожный замкнутый маленький мирок, где все должны быть одинаковы и одинаково мертвы. Потому что другого рецепта счастья у тебя нет. – А у тебя есть? – Нет, но я не собираюсь мешать каждому искать его самостоятельно. Я – не такой, как ты. – Вы все будете такими! Чтобы выжить. Мир изменился. И вы отлично это понимаете. Или вы и впрямь хотели бы продолжать все религиозные войны со всеми зверствами, как здесь и сейчас, пока этот мир еще не изменился? – глумливо усмехнулся он. – Может быть, я ошибаюсь, и на самом деле вы не эволюционировали?! – Просто мы не деградировали, – ответил я и, развернувшись, вышел из домика – не то чтобы не обращая внимания или забыв о нем, хотя это тоже имело место, но я догадывался, что слова «не деградировали» уязвят его настолько, что он не сможет шевельнуться и что-либо предпринять, пока я выхожу. Над поляной всколыхнулся какой-то шум. Я остановился и недоуменно огляделся. Ряды хранителей зашевелились, по ним катился какой-то ропот, Они волною надвинулись на один шаг, на другой… – Капитан! – вскрикнул Каррико с тревогой. – Всем оставаться на месте! – приказал я. И мой отряд, хоть и состоял из живых людей, панике не поддался. – Выходите, маркиз, – позвал я. – Ваши вассалы не знают, что им делать и как жить дальше. Клинор вышел, выдержав несколько секунд паузы, наверняка намеренно, чтобы подействовать мне нервы, и посмотрел на меня с ненавистью. – Я жду тебя, – напомнил он строго и холодно, будто вновь став вдвое старше и сочтя, что я не справился с очередным заданием. – Даю тебе один день. – Буду иметь в виду, – отозвался я сухо. Ему я точно ничего не был должен. Кроме того, если он и оставался тем же человеком, что в будущем, то я им не был. – Не тяни с этим. Потом будет поздно. Я знаю, что она тебе не безразлична. И ты это знаешь. Не прощаясь и не оглядываясь, будто Клинора вообще здесь не было, я подошел к Танкреду и вскочил в седло. Последний раз взглянул на «пространственно-временное недоразумение». Он чего-то ждал, колеблясь. – Не бойся, – сказал я. Хотя причины бояться у него, конечно, были. – Пока я уеду спокойно. – И, развернув коней, мы отправились туда, откуда пришли, оставляя хранителей с их предводителем за спиной.