***
— Гарри, не распрягай лошадей. Напои их и будь готов, — сказал он кучеру, когда карета остановилась у ворот дома. — К чему, мистер Калверли? — спросил поминутно зевающий мальчишка, вороша и без того взлохмаченные волосы и озадаченно почёсывая макушку. Он всегда был как губка, напитанная чужими чувствами и переживаниями, и Джастин улыбнулся кучеру вымученной успокаивающей улыбкой, сказав: — Я сам ещё не знаю, чего ожидать от этого дня. Просто жди моего приказа и всё. Зайдя в тихий дом, он прошёл в столовую, стол был сервирован к завтраку: серебро столовых приборов игриво блестело, оставляя на стенах светлые пятна, которые прыгали в круговой пляске по распахнутым шторам и потолку комнаты. Джастин увидел сверкнувший на тумбочке золотой портсигар Алекса и быстро схватил его, крепко сжав в руках. Оглянувшись, он не обнаружил присутствия Кристофера, но был более чем уверен, что тот где-то в доме, и вернувшийся к нему подарок капитана — ни что иное, как знак их войны. Казалось, будто незримый злостный хозяин этого мертвецки тихого особняка, заслышав шаги Джастина, скрылся где-то за потайной дверью в стене, как чудовище в замке, поджидающее свою жертву. За окнами послышался протяжный вой Роужа, который воплощал душу пустынного жилища или пытался выразить сочувствие своему хозяину — Джастин не был уверен в том, что ему этот вой не причудился сквозь гул потока крови в ушах. В столовой как будто оживали лица на семейных портретах Гейта — их чёрные неподвижные глаза, казалось, с жалостью глядели вслед незадачливому юноше, которому выпала участь терпеливо склонять голову перед их необузданным потомком. Джастин поднялся на второй этаж, тихо заглянул в комнату матери, обнаружил её спящей и, плотно закрыв дверь, преисполненный тихой ярости, отправился искать Кристофера. Джастин упрямо стиснул зубы, чтобы не выдать свою злость и тревогу невольным рыком, и грубо толкнул дверь в покои Гейта. Он очень нуждался в подкреплении сил, вконец истощённых мучительной борьбой с непрерывными посягательствами на его волю, на его чувства. Ноги не держали разгорячённое взбалмошное тело, которое ворвалось в комнату в порыве неистовой ярости. — Кристофер Гейт — ты устроил Варфоломеевскую ночь³⁶ в Старом городе, чтобы выманить меня оттуда? — с порога воскликнул он, увидев мирно курящего в кресле Кристофера, словно и не обратившего никакого внимания на его вторжение. — Ты этого хотел добиться?! Ну вот, я здесь, перед тобой, и готов внимательно выслушать твой очередной вздор. Крис подошёл к окну и невозмутимо застыл в неподвижности, напоминая гранитную статую, бледные губы которой разомкнулись, выпуская едкий дым и поток тихих яростных слов: — Я хотел получить его, Джастин. Твоего капитана-янки, к которому ты бегал за моей спиной. Что, думал, я не узнаю о твоих похождениях? Я знал, чувствовал, что эта северная тварь жива и где-то в Вашингтоне, а в таком случае ваши дороги вновь пересекутся. Я ждал сколько мог, но пришло время избавиться от него, хватит, — Джастин рассматривал его лицо, которое выглядело высеченным из мрамора, и ощущал то приятное и болезненное чувство, которое, говорят, испытывает человек, когда душа покидает тело на смертном одре. Его резко охватила странная, необъяснимая робость, слабость. С руками, вытянутыми вдоль тела, и широко открытыми глазами он казался стоящим навытяжку перед неким невидимым существом. Все мускулы его бледного лица были напряжены до предела, он тихо сказал, следя взглядом за расплывчатыми силуэтами табачного дыма, в которых ему мерещились жуткие, колеблющие сознание видения его провала, крушения всех надежд на спокойную жизнь вдалеке от этой нескончаемой боли. — Я мучился с тобой, Крис, но ты был мне другом… — тихо сказал он, стараясь подавить в себе разгул и путаницу чувств и страстей. — Сколько раз за последнее время я бежал из твоего дома и клялся не переступать больше порога… Но я приходил опять и разыгрывал шута, потому что ты так хотел, потому что я был слишком глуп, уверовав в твои пустые угрозы! — Пустые? — Кристофер, как убийца, держащий на мушке свою жертву, расплылся в самодовольной улыбке, и красные губы ещё ярче обозначились на его бледном лице. Казалось, это рот легендарного зомби вуду³⁷, обагрённый кровью. — Ты боишься меня, Джастин. Ты всегда чего-то боялся. Что-то от меня проникает к тебе в душу: я воздействую на тебя хотя бы тем ужасом, который тебе внушаю. Именно мои шаги вселяют в тебя дрожь по ночам. А главное, здесь, в плену у меня, ты разлучён с тем, о ком тоскуешь, и кого я проклинаю за то, что он забрал твоё сердце, которое должно было стать моим. Джастин зло усмехнулся в ответ, притянув к себе смелость и дерзость, порождённые злостью и безысходностью, ту часть самого себя, которая, подобно морю, притягивающему к себе реки страха, что из него же и вышли, бурлила в нём и низвергала гневные молнии. — Сделай над собой усилие, не стремись назад к той жизни, которая впредь должна стать для тебя позабытым сном — я никогда не испытаю к тебе прежних чувств, потому что ты забрал у меня мою свободу, — колко сказал он, глядя с жестоким безразличием на сильного любезного зверя, сделавшего рывок по направлению к нему. — Так ли мы сильно различаемся с Эллингтоном, Джастин? — осведомился Гейт, затушив сигару в мраморном блюдце на столе. — Разве ты забыл о Вайдеронге? Твоя свобода была отнята у тебя гораздо раньше. Злость Гейта поселилась в комнате, как нечто осязаемое, словно туман, или же как звук или запах. Он начал вновь изо всей мочи дёргать за верёвки, сжимающие суставы Джастина, чтобы заставить его опять прыгать, и он бы с лёгкостью продолжал этот спектакль до тех пор, пока, наконец, невидимые нити не разошлись бы, каждый восвояси. Его мощь уменьшалась с каждым смешком Джастина, который не мог больше переносить тяготы своего жестокого заключения. Перед Кристофером стоял человек, который говорит, тело которого дрожит, приходя в тихий восторг от осознания своего преимущества в этом бою. — Александр дал мне взамен новую жизнь, прояснил сознание, наполнил душу тем, что было мне необходимо — любовью. А ты рушишь это, весело танцуя на осколках моего прошлого, довольствуясь своим превосходством, хоть у тебя нет никакого права приближаться ко мне. Если не окажется иного выхода — я предпочту смерть, и тебе достанется лишь мой труп, тогда ты сможешь беспрепятственно воплотить в жизнь свои извращённые фантазии! Прежде ты был мне дорог, затем — безразличен; теперь я ненавижу тебя за оскорбительное, бесчестное поведение, за насилие над моей волей. Нас больше ничего не связывает, и я ухожу. Ухожу к нему. Но прежде, чем я выйду в эту дверь, я хочу знать: как ты выследил нас? — Джастин едва переводил дыхание после столь бурного потока резких слов, будто он, очертя голову, карабкался по склонам Гималаев и, наконец, добравшись до заоблачных высей таинственных небес, обрёл свой истинный голос, который рвёт на части лёгкие своей могущественной силой. — Я имею на это полное право. Казалось, Гейт был воплощением вопиющего спокойствия, и Джастин, зная его с ранних лет, как собственное отражение в зеркале, ломал голову — какая очередная мысль, словно паразит, закралась к нему в сознание, противоречиво раздирая его человечность на куски. — Твоя наглость, Джастин, сравнима только с твоей наивностью. Ты не перестаёшь забавлять меня. Пожалуй, я отвечу на твой вопрос, — хохотнул Крис, продолжив: — Признаюсь, это было слишком просто. Я долгое время не замечал твоих терзаний, ты вечно исчезал, отказывался работать, устраивал глупые забастовки… Но мне было плевать, потому что ты — как закрытая на семь замков дверь — не позволял заглянуть внутрь и увидеть, что там творится, и не было смысла стучать и просить. И пускай поначалу твоя замкнутость меня бесила, со временем я привык, хотя не отчаивался найти подход к тебе. А потом, как-то раз, ты просчитался. Мне на глаза попался золотой портсигар, который показался мне довольно любопытным, учитывая, что ты никогда не покупал столь помпезные вещи. Он был не в твоём вкусе. Я не придал этому значения, и только случай изменил всё в мою пользу. Я уже второй месяц веду дела с министром Стэнтоном, мы с ним добрые друзья, и тебе это известно, как моему деловому партнёру, и на каждую встречу с ним я приглашал тебя, но ты постоянно увиливал. По возвращению из Бостона, Стэнтон нанёс мне визит, и с ним пришёл один из членов республиканской партии Сената, его добрый друг — майор Эрик Грант. Ты знаком с ним, в этом нет сомнений, поэтому не стану тебе напоминать, кто этот человек, — ухмыльнулся он, видя, как помрачнел Джастин, и его бледные пальцы сжались в кулак. От него исходила лютая злость, но Джастин молчал, слушая самодовольного Криса, сходя с ума от сумасшедших страстей. — Тогда, сидя в малой гостиной, я заметил каким странным взглядом этот тип, Грант, смотрит на портсигар. Я взял его с комода и протянул ему, спросив, что так заинтересовало его, и тогда майор ответил мне, что полностью убеждён в том, кому на самом деле принадлежит эта вещь, удивляясь, как она попала ко мне. Он сказал, что лично передал этот портсигар — подарок, от генерала Эллингтона его сыну, ещё во время войны, когда он был в Вайдеронге. Этот портсигар делали во Франции, в единственном экземпляре, специально для Алана Эллингтона, который презентовал его своему неблагодарному выродку. С его слов он был давним знакомым Александра Эллингтона, этого пропавшего без вести предателя. В тот момент я и понял, что совпадения быть не может. Временами он внимательно всматривался в лицо Джастина, словно искал в его чертах сходство с тем другим Джастином Калверли, прежним мальчишкой, беззаботным и глупым. Может быть, он надеялся воплотить в нём настоящем воспоминание о своей прежней любви, но нет, меланхолические причуды были не в его натуре. Это был слепой поиск желанного в недействительном облике. Вдруг Джастин резко встряхнул головой — странный, не рассчитанный на реакцию жест — и преобразился, точно всё происходившее до сих пор было лишь розыгрышем, шарадой, подготовленной заранее и педантично исполненной от начала до конца. — Ты, мерзкий змей, терпеливо выжидал, пока представится возможность отравить нас своим ядом… Будь ты проклят! — закричал ему в лицо Джастин, захлёбываясь ненавистью. Глаза Гейта хитро поблёскивали, лукавые морщинки в уголках век таили бездну лжи, коварства и плутовства, а тонкие подвижные губы раздвинулись, приоткрывая в двусмысленной ухмылке острые и кровожадные клыки разъярённого животного: — Не «вас», а только «его», Джастин, — тот зародыш болезни, который перерос в настоящее помешательство, заставил Криса с угрозой шагнуть к нему, но Калверли отшатнулся назад, судорожно нащупав ручку двери, готовясь в любой момент выскочить вон из комнаты. Джастину казалось, что он был гладиатором, выкинутым на арену и противостоящим дикому зверю — силе, которая поначалу пугала обречённого на смерть человека, но вопрошая к своему разуму, он воспарял духом, зная, что животное хоть и имеет острые клыки и когти, всё же менее умно, нежели человек. Словно мощнейшее магнитное поле, до сих пор не позволявшее бороться с собственным страхом, теперь поменяло полюса. Гейт казался невменяемым, и Джастин понимал, что ему нужно быстро бежать, пока на то есть время и силы, смутно чувствуя, как сводит холодом его мышцы и подгибаются ноги; он был не в состоянии сдвинуться ни на дюйм, скованный каким-то жутким чувством, которое как факел горит в нём, разрастается жаром по всему телу, гонит прочь, но ноги врастают в ледяные силки страха, и дух начинает рваться прочь из парализованного тела. Его тяготило тяжёлое странное предчувствие. — Ты его не получишь, Кристофер, — упрямо заявил он, набравшись мужества и открыв дверь, но, не успев сделать и шага, Джастин услышал вполне мирный, хоть и напряжённый голос Гейта, в котором слышалась насмешливая искра, проскальзывал холодок, таилась капля глухого раздражения: — Кому, как не тебе знать — удар следует наносить внезапно, тогда противник никуда не денется. Джастин замер и за долю секунды почувствовал удар в спину, между лопаток, затем столь же быстрый и сильный удар по голове. Он тяжело осел на пол. Не разжимая пальцев, застывших на бронзовой ручке двери, он повис на ней, пока силы не вышли из ослабшего тела, и он не упал окончательно, уже понимая, что не сможет подняться без посторонней помощи. Словно застрявший в голове гвоздь, что-то мешает ему на затылке, и Джастин поднимает руку к кровоточащей ране, пальцами нащупав жидкую часть своей вытекающей из головы уверенности, силясь разглядеть сквозь поток кровавых пятен, застилающих глаза, своего безумного оппонента. Крис бьёт его ногой в живот, под рёбра, и кажется, что с кашлем из его горла вырываются трепещущие осколки надежды, что всё вокруг — немой кошмарный сон из серых и чёрных красок страшной палитры, которая висела в этой пустоте, трепетала и растягивалась. Голова склонена на плечо, Кристофер поднимает её, грубо ласкает пальцами напряжённые мышцы шеи. Переместив пальцы выше, он, прерывистым движением стискивая волосы, вздернул его голову, и Джастин, закашлявшись, ощущает приток горячей волны, которая стекает от его пальцев, проходит сквозь кожу и по спине скользит вглубь его горячей восковой плоти. — Крис… стой, — хрипит он, двумя руками держась за горящий живот, розовая пена брызжет с уголков его губ, когда на шею ему опускается тканевая верёвка от портьер, сдавливая горло. Джастин перестаёт сопротивляться, медленно встречая такую привычную для него темноту бессознательного мира по ту сторону реального кошмара.***
Три дня назад — Так что ты там говорил про этого своего…э-э, Гейта? — Алекс подхватил со стола графин с вином, и, устало упал на кровать, положив руку на липкий от спермы и пота живот Джастина, который мирно допивал своё вино из почти опустевшего бокала, с улыбкой придвинувшись ближе к любовнику. — Куда ты там отправил его деньги? — В мелкие Европейские банки, — ответил истомлённый Джастин, слабо улыбнувшись, не поднимая головы с подушки и отставляя бокал на тумбочку. — Этот, Хофман… Я посетил его недавно. Забавный. Встречал его как-то в одном притоне, такой шалун, оказывается, — рука Джастина игриво пробежалась по члену Алекса, вызывая неконтролируемую дрожь и быстро убралась. Алекс поймал его кисть и задумчиво произнёс, перебирая пальцы: — Грязные секретики, Джастин? — Именно, — продолжил тот. — Склизкие банкиры — разве упустят они возможность поживиться за чужой счет. Он имеет доступ ко всем банковским счетам Кристофера. Как просто это оказалось: немного шантажа, немного денег и voila — Крис банкрот. Правда пока он об этом и не догадывается. — Ну, так что ты ему наплёл, кудесник? — весело хмыкнул Алекс, вдыхая запах любимого тела, сейчас перемешанного с горчинкой пота. — Я же один из управляющих этой компанией, так что он поверил мне, когда я сказал, что Гейт уезжает в Европу и поручил мне заняться всеми приготовлениями. Я показал ему заверенные тем бумаги, где было сказано: открыть новые счета и перевести все личные сбережения в европейские банки. Когда Калверли пришел к Хофману с новостями о липовом переезде Кристофера в Европу, Хофман сразу принялся работать над переводом его денег за границу. Разумеется, сам Гейт не знал ни о каком переезде, но его подлинная подпись и свежая личная печать, вопреки этому неведению, всё же стояли на трёх доверенностях, которые были выданы на имя второго управляющего филиалом компании — Джастина Тристана Калверли. Джастин имел равное право распоряжаться всеми финансами компании и личными счетами Гейта, с его письменного разрешения, данного ещё в начале их совместной работы. С подачи Хофмана, лучшего юриста штата, в их компании формировались липовые отчёты для клиентов и распределялись вновь поступившие в компанию средства. На протяжении длительного периода времени сотрудникам удавалось подгонять отчётные документы, приводить их в соответствие с реальными данными, за исполнением чего Кристофер неуклонно следил, боясь дать слабину и попасться на финансовых махинациях. Гейт поднял свой задолизательный бизнес до высот искусства, и такие люди, как Хофман — были просто незаменимы. Всего одного единственного раза, когда мальчишка-кучер мастерски открыл дверь в кабинет Гейта, Джастину сполна хватило, чтобы взять необходимые формы документов из его сейфа, поставить на них личную печать Гейта и уйти спокойно к юристу с подлинниками на руках. Подделать подпись и почерк Кристофера для него никогда не составляло труда, ведь с самого детства, ещё во время учебы в лицее, он частенько расписывался за друга в школьных журналах присутствия, когда Крис, в своей излюбленной манере, прогуливал ненавистные гуманитарные предметы. Самостоятельно заполнив все бумаги, он принёс их Хофману. Так как опыт Джастина в studio legum³⁸ был превосходен, он знал, что Хофман купится на его уловку и откроет новые счета в мелких английских банках, в которых можно было бы спрятать и слона, если поделить его по частям. Это была маленькая мечта Джастина — оставить Гейта без денег в зверской Америке, на растерзание партнёров — оголённого финансового преступника, который обворовал их на миллионы долларов, бесследно исчезнувших из его толстого кошелька. Джастин не сомневался, что Гейту скоро понадобятся деньги, и когда он кинется в банк — его будет ждать неприятный сюрприз в виде опустошённых счетов. С этой новостью он приехал к любовнику, радуясь, что смог заложить тот фундамент, который обеспечит им вскоре быстрое строительство абсолютной свободы и независимости. — Редкий талант, так изящно дурить профессионалов — в тебе скрыт огромный потенциал! — весело заметил Александр. — Ты был бы полезен мне, если бы я пожелал тебя использовать. Но я предпочту, чтобы лучше ты использовал меня, как тебе заблагорассудится, аферист. Он придвинулся ближе, взяв его руку в свою, целуя влажную ладонь, опускается ниже, и губы его проходят по груди. Светлые ресницы щекочут соски, Джастин склоняет голову к его виску, целует его волосы, кончиком языка проводит по уху. Алекс отзывается: его руки поглаживают грудь Джастина, а через секунду, не дав тому вымолвить и слова, принялся ласкать с безудержным напором — отчаянно и жадно. Они раскрывались друг другу, мягкие и податливые, чтобы пить ночь и океаны разгорячённой любви, в которых был утоплен сон их испорченной военной юности. Они пили и пили друг друга в неутолимой жажде, зная, что порознь им не обрести целостности, которая связывала их воедино, когда каждая частичка их тел соединена тончайшей, нежной мембраной. Джастин чувствовал рядом с ним бесконечное разнообразие счастья, принимал его в себя, как впитывает влагу плотная ткань, но хлещущий за окнами мелкий дождь, смутно напевал знакомый мотив, предупреждающий о скорой грозе. 36. Варфоломеевская ночь — (фр. massacre de la Saint-Barthélemy — резня св. Варфоломея) — массовая резня гугенотов — протестантов, сторонников преобразования католической церкви, во Франции, устроенная католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея. Стало иносказательно означать всякое внезапное массовое уничтожение противников. 37. Зомби вуду — Само слово «зомби» — афро-карибского происхождения, означает: «живой труп». Вудуисты называют «зомби» мертвецов, возвращённых к жизни волей колдуна, или «бокора» — жреца вуду. 38. Studium legum — (лат.) изучение законов, юриспруденция.***
Слабенький огонёк лампы не достигал тёмных углов комнаты и растекался в нескольких футах от Джастина желтоватыми струйками, словно луч звезды сквозь туман. Как ни бледен был огонёк, он пронизывал мрак и придавал теням расплывчатые жуткие формы, неясные очертания которых дорисовывали страхи, и с ними пробудилось сонное сознание Джастина. Очнулся он — через тысячелетие, казалось ему, от острой боли в сдавленном горле, за которой последовало ощущение удушья и резкий кашель. Тёплый ковёр у камина, запах свежезаваренного чая, гардины, ниспадающие на пол широкими складками, неистовствующая за окнами тьма, опустившаяся на улицы Вашингтона, разрывающий тишину лай Роужа где-то неподалёку, полумесяц изнурённой луны, застывший высоко в облачном небе — всё это смешалось для Джастина в потоке затуманенных видений. До него лишь дошло понимание того, что уже наступил глубокий вечер, в то время как он был без чувств с самого раннего утра. Он лежал на кровати в собственной комнате, но не узнавал своё логово. Оно было словно лишь декорацией к омерзительной сцене, сожжённой его поколебавшейся памятью. Калверли едва не раскололся надвое от усталости и тупой ноющей боли в теле, с трудом поднявшись на ноги. В его голове пылали мысли, крутящиеся, как в лихорадочном танце, в самом средоточье конца. По пятам за ним следовало ощущение надвигающейся гибели — краха всех надежд, но ум его, несмотря на невыносимую боль в голове, был как никогда ясен, а мысли кристально чисты. Ему так не терпелось выплеснуть их наружу, что, кажется, Джастин обгонял их во тьме, быстро выбегая в коридор, пытаясь совладать со своим опустошённым телом, в моменты, когда ноги подкашивались. Он двигался в темноте: вялый, обессиленный, переломившись в пояснице, согнутый болью. Его снедает несказанный страх, прошибает холодный нездоровый пот, по всему телу разливается парализующая истома, во рту поднимается невероятная сухость. Эти пылающие страшным жаром мысли сводили его с ума, внушали дикий страх за Алекса, словно бы он читал книгу — ужасный некролог о прежней жизни, строки которой пишутся в предощущении вселенского конца. И разве имеет значение, наступит он сегодня или спустя три сотни лет, ведь Джастин боялся увидеть этот конец времён без Алекса. Он знал, что капитану грозит опасность со стороны Гейта, и Джастин понимал, что он не может ждать исхода этой войны, сидя с больной головой, заточённый в четырёх стенах проклятого серого дома. Его раздражали собственные повторы старых ошибок и топтание на месте, им управляло нетерпеливое стремление прибегнуть к любым, без изъятий, средствам и способам прийти на помощь Алексу и, наконец, дать отпор старому другу и злейшему врагу. В сердцевине его озарений лежит нечто ещё более божественное, нежели его христианский бог, нечто ещё более необъятное, чем любовь, что-то ещё более всеобъемлющее, чем ненависть. Пальцы ощупывали затылок, чувствуя, как болезненно вздымается пульсацией место удара, и кровь жарким потоком приливает к ране. Головная боль сводила его с ума, сбивала с пути. Джастин то и дело натыкался на разные вещи, не в состоянии выровнять шаг: кресла, стулья, столики с выгнутыми ножками и ручками, напольные вазы с цветами как по мановению волшебной палочки внезапно оказывались у него на пути. Он шёл на ощупь, словно слепой, хотя по всему дому слуги зажгли лампы, но свет их мерк на фоне тёмных пятен, застилающих глаза. Вытащив из тумбочки револьвер, который ему отдал Джим, Джастин дрожащими руками сунул его за пояс. Он едва удерживал равновесие, ясно понимая, что очередной удар по многострадальному черепу вскоре проявит себя воплощением идеальной болезни, как естественное продолжение и логический результат его травм, которая если не доконает его, то подорвёт и без того шаткое здоровье. Юноша едва не рассмеялся, прикинув, сколько ударов по голове он получил на фронте, в плену и после войны, но судорога челюсти отдалась в черепе вспышками режущего света. Калверли пошатнулся, тихо смачно выругался, осторожно прикоснувшись пальцами к векам, под которыми словно были вставлены металлические спицы, точно иглы какой-то чудовищно неумелой акупунктуры. Тяжёлыми неуверенными шагами приблизившись к входной двери, Джастин натянул пальто и скользнул в сыроватый вечерний сумрак. Он стремительно направился на задний двор, к конюшне, пошатываясь и потирая потемневшие болезненные синяки от удавки на своей шее, хрипло кашляя и прилагая немало усилий, чтобы удержаться на ногах и не упасть. — Гарри! — осипшим голосом позвал он своего кучера, который как обычно дремал, сидя на деревянной перекладине неподалёку от стойла. — Мы отправляемся в Старый город, пошевеливайся! Где моя карета? Джастин пропустил мимо изумлённый взгляд проснувшегося мальчишки, который неотрывно смотрел на его окровавленный воротник и запёкшуюся в волосах кровь. Голос срывался на низкий вибрирующий звук, вырывающийся из сдавленного горла, как глухой, раскатистый грохот грома, затерявшийся среди гор: — Я же ясно выразился, будь готов в любой момент выехать в город! Тонкие конечности Гарри выглядели как кривые, скреплённым болтами прутья, когда он отчаянно взмахнул руками, приближаясь к Джастину, и, виновато потупив голову, сказал: — Мистер Гейт приказал мне отдать ему ваш экипаж на сегодня. Прошу прощения, мистер Калверли… — Что за чертовщина? Теперь ещё и эта напасть! А где его карета? — Джастин злостно сверкнул глазами, понимая, что мальчик не виновен в желании Гейта всячески задержать его в доме, но контролировать и сдерживать свой гнев становилось с каждой секундой всё тяжелее, представляя, что творится в Старом городе, боясь за жизнь Алекса, которого Крис загнал в ловушку. — Я не знаю, сэр, — растерянно ответил тот, завертев лохматой головой в разные стороны. — Экипаж мистера Гейта я не видел со вчерашнего вечера. — Плевать! — раздражённо гаркнул Джастин и, хлопнув Гарри по костлявой спине, недолго думая, скомандовал, плохо представляя, как он поедет верхом в таком состоянии: — Седлай мне лошадь! Живо! Из раздувающихся конских ноздрей струями бил пар, ладони Джастина взмокли от волнения и напряжения. К тому времени, когда он добрался, наконец, до моста, голова его так болела, что казалось, череп взорвётся. Он остановил лошадь и изумлённо оглядел новый ужасающий столб огня на другом берегу Потомак, который разрывал яркими всполохами тёмное ночное небо. Где-то по ту сторону смертоносной огненной стены находился Алекс, и Джастину становилось всё тяжелее дышать. Ему было душно от того воздуха, которым дышали изгнанники из Старого города и запертые на том берегу отчаявшиеся мятежники, косо смотрящие друг на друга и вечно друг друга в чём-то подозревающие, совсем так же, как подозревают друг друга люди на войне. Джастин быстро встряхнул головой, вспоминая, что именно так в первый раз судьба свела их с Алексом — на поле боя, в огненной ловушке. Джастин не знал, чем себя ещё явит его безрассудная душа, слепая любящая душа, и в то же время всезрячая, с потемневшими зрачками, в себе укачавшими вселенскую усталость и страх, но прежде, чем он смог собраться с мыслями — тело его уже начало действовать. Когда человеку очень трудно, и силы на исходе, он может вздохнуть полной грудью и даже, каким бы выносливым и сильным он не был, застонать от боли и обречённости. Когда на единственную святыню посягают, а близкие друзья становятся заклятыми врагами, в душе, наделённой зачатками силы и дара надежды, вырастает такая железная воля, вспыхивает такой неугасимый костёр, что самая малая искра становится мощью. Повинуясь порыву, такому же бессознательному, как схватиться за любую опору, падая с высоты, Джастин спрыгнул с лошади и кинулся к мосту Куц. — Мистер, прошу вас вернуться назад. Проход на ту сторону воспрещён до окончания боевых действий, — сказал ему один из патрульных солдат, перекрывших мост. За его спиной около десятка солдат, запрыгнув на лошадей, галопом устремились в район запасных позиций, другие — подсчитывали потери и помогали нескольким легко раненным бойцам. Слышался металлический лязг затворов. Глаза слепили всполохи пламени, уши оглохли от грохота, нервы натянулись как струны. Меньше чем в трёхстах футах от поста, на главной площади, огневая позиция покрылась дымом и пылью, раздались далёкие отголоски приказов. Несколько поодаль, на обоих концах моста стояли часовые, вытянувшись, как на параде, держа ружья вертикально, против левого плеча, в согнутой под прямым углом руке, — поза напряжённая, требующая неестественного выпрямления спины. По-видимому, знать о том, что происходит по ту сторону моста, не входило в обязанности часовых: они только преграждали доступ к оккупированным улицам. На дороге, позади Джастина, появился новый пехотный взвод. Они, развернувшись вправо, в рассеянном строю прошли на мост во главе с офицером, больше похожим на помощника шерифа, чем на сержанта. Они шли, засучив рукава, как на работу, не ожидая встречного огня, хотя и направлялись к месту боя. С земли вырастали густые заострённые столбы дыма от огня, которым были заполонены улицы. Воздух был начинён чёрной пылью, принося вонь мусорных куч и отголоски недалёких выстрелов. — Прочь с дороги, рядовой! — прошипел Джастин, чувствуя, что уже порядком взбешён. — Не положено, — коротко ответил северянин, демонстративно положив руку на кобуру. — Да ты, видно, не в своём уме, солдат? — повышая голос, поинтересовался Джастин, проследив за его жестом и упрямо сделав шаг по направлению к нему. — Отойди, немедленно. Тебе приказывает старший лейтенант кавалерии Джастин Калверли. Не считая того, что в свои двадцать три года Джастин был ветераном Гражданской войны, и в его полномочия не входило командование кавалерийскими частями федеральных армий и конной артиллерии — он имел частичное право, за счёт своего военного прошлого и должности конгрессмена, только на организацию и управление малочисленными сухопутными силами. Джастину разрешалось управлять некоторыми частями спешенной кавалерии, но лишь в том случае, если в стране объявлялось военное положение. И Джастин прекрасно знал об этом, но он легко мог воспользоваться преимуществами своего офицерского чина и в подобном случае, ведь ничего другого ему не оставалось. — Сэр, лейтенант, у нас приказ не пропускать никого, — встрял в разговор другой солдат, отдав офицеру честь и озвучив приказ главного командования: — Никто не должен проходить по этому мосту. — Никто — это ты, солдат. А я старший офицер, и мой приказ ты будешь выполнять. В сторону! — прорычал Калверли, ринувшись вперёд, мимо невольно расступившихся патрульных, ступая на мостовую и быстро, насколько позволяли силы, направляясь к Старому городу, слыша впереди выстрелы и крики, видя языки пламени и чистейшее уничтожение. Логичнее — подождать и не высовываться в Старый город, не соваться в самое пекло. Разумнее — подождать и запастись верой в то, что Алекс жив и ему удастся выбраться. Впереди маячила маленькая индивидуальная камера пыток, в которой был заточён Алекс, а Джастина между тем пробирает озноб — пробирает от сознания, что срок пребывания Алекса на земле иссякает так быстро, с каждой секундой его собственного промедления, и Калверли, превозмогая боль в теле, срывается на бег. В его голове царил хаос, постичь логику которого — задача непосильная. Уже приблизившись к Коровьему Лугу, Джастин увидел отрытые ямы-окопы и другие укрытия, хотя грунт был очень мягкий и стенки окопов осыпались, солдат в синих мундирах это не особо отвлекало от перестрелки с местными жителями, сидящими за баррикадой на Красной улице, в ста футах от них. Солдаты были похожи на стаю хищников, которые терпеливо дожидались, пока их жертвы сами выберутся из норы. В памяти Джастина были такие моменты на войне, которые заставляют действовать незамедлительно, несмотря на кажущуюся нелепость действий. В данном случае никакого времени для организации толкового боя не оставалось — бандиты были загнаны в ловушку, и отступать им было некуда, но каждый из них отказывался капитулировать. У Джастина явно проявился, до этого момента практически безучастный, военный инстинкт. Зная по себе, что солдат, не единожды побывавший в бою, может точно рассчитать момент выстрела, определить «твоя или не твоя» это пуля и оценить до метра место удара снаряда, Джастин понимал, что у него есть большое преимущество и шанс проскользнуть мимо перестрелки. Воспоминания о войне вспыхивали в его памяти; в его жизни эти минуты запомнились презрением к себе и страхом. Он ежедневно старался заставить себя не вспоминать о них, но именно поэтому, они и не покидали его голову. Ему почти беспрепятственно удалось прошмыгнуть вглубь старых районов, следуя по извилистым и узким улочкам, избежав участи быть ошибочно принятым за бандита или солдата, попав под перекрёстный огонь. Сквозь поднявшуюся пыль он видел тела убитых, раненые пытались отползти с огневой позиции за баррикады. Джастин, пригибаясь и глядя на клубящийся дым, который захлестнул его, точно призрачный поток, прикрывая голову руками, спешно уносился вглубь старых переулков, желая вовремя добраться до перекрёстка улиц Рочестр-кэмптон и дома номер шесть. — Алекс! — забыв напрочь о том, что здесь это имя никому неизвестно, кричал Джастин, ворвавшись в распахнутые настежь двери шестого дома. — Алекс, где ты?! Голос Джастина пронизывали истеричные нотки дикого страха, он едва держался на ногах, с трудом справляясь с болью в разбитой голове. Не теряя надежды, он оглядывался, медленно ворочая слезящимися глазами, но с самой первой секунды он был внутренне отравлен давно знакомым запахом горелой плоти, убеждённый во враждебности сожжённых занавесок и наглом равнодушии настенных часов, которые стрекотали во весь голос, как будто заглушая его крики. Старое и безжалостно разбитое зеркало на четырёхугольных ножках накренилось, наискось перегораживая один из углов комнаты, осколки хрустели под его ногами, словно рыдая и бранясь на злобный день. Большинство столов и стульев были опрокинуты, покосившиеся полки одиноко поскрипывали, стекло битых бутылок тускло поблёскивало на полу, там же валялись разбитые баночки чернил, чёрное содержимое которых растеклось по комнате маленькими лужицами. «Его нет здесь». Сознание Джастина помутилось от тревоги и страха: он пошатнулся, резко вытянув руку вперёд и ухватившись за спинку стула, услышав, как нещадно завизжали под ногами старые половицы, когда он качнулся вбок, едва удержавшись на ногах. У него невыносимо болело сердце, суставы скрутило леденящими цепями, в глазах зарябила огненная гладь подступившей боли, виски сдавило тугим раскалённым обручем. Джастин тяжело вздохнул и отошёл от своей опоры, с болезненно напряжённым слухом, задыхаясь от тяжёлого запаха, с дико бьющимся сердцем, пока, наконец, боль не утихла, и заметно не уменьшилась кажущаяся немыслимой высота потолка, кружащая вокруг него стены. Он понял, что бессмысленно идти наверх, и поиски нужно продолжать снаружи, поэтому, медленно передвигая ногами, Джастин двинулся к выходу. Уже на перекрёстке шести улиц Джастин остановился, не представляя, куда идти дальше. Он в полной растерянности оглянулся: вокруг хмурились тёмные мёртвые окна и закрытые наглухо двери, кое-где окна были забиты досками, кое-где — выбиты. На него начала обрушиваться тяжёлая угнетённость, её глубина измерялась болью во всём теле, страхом за жизнь Алекса, предчувствием того, что время его опадаёт, как лепестки с увядающего цветка. Безмерность его любви заключила себя в оковы ужасного мрака, накрывающего разум острыми когтями страха. Джастин обессиленно опустился на колени, уперев руку в сухую землю, словно бы нить, напряжённо натянутая между ним и Алексом, резко оборвалась или была злостно отсечена кем-то. Он тихо всхлипнул, чувствуя, как теряет последние капли самообладания, наравне с тем, как пропадает та незримая, но прочная связь с Александром. Он снова терял его. — Надо же! Ты опять здесь, — глухой насмешливый голос раздался за его спиной, и Джастин резко поднялся на ноги, развернулся, быстро направившись к знакомым бандитам. Навстречу ему шагал Шон, которого Джастин едва признал, долго вглядываясь близоруким взглядом в залитое кровью и заплывшее синяками перекошенное лицо, в котором, казалось, были раздроблены почти все кости. Он поддерживал другого мужчину, пребывающего в столь же плачевном состоянии, раненного в ногу. Рядом с ними, прихрамывая и баюкая кровоточащую руку, ковылял Роберт и ещё несколько таких же раненых, покрытых гарью и грязью людей. Случайное появление Джастина в Старом городе явно не обрадовало Шона, который раздражённо скривился. На его приветствие бандит вяло махнул свободной рукой — он был угрюм, угнетён, неразговорчив. Джастин, стиснув от боли зубы, кинулся к ним и начал нетерпеливо расспрашивать только об одном интересующем его — где Алекс, и что с ним? На что Роберт ответил, низко понурив взлохмаченную грязную голову: — Мы последние. За нами никого нет. Выжившие, пришедшие с Шоном, искали друг друга в темноте, опасаясь звать громко; угнетённые и обескровленные бандиты бежали кто куда, рассредоточившись по домам, вынося оттуда уцелевшие вещи. Услышав настоящее имя человека, который успешно возглавлял их банду больше года, Шон, напрягшись, подозрительным взглядом окинул Роберта и Джастина, которые не заметили его напряжённого удивления. — Я не понимаю тебя, Роберт… — не обращая внимания на суматоху, царящую вокруг, переспросил Джастин, мотнув больной головой, словно вышвыривая из неё истерзанные страданиями мысли. На него с угрюмым выражением собственного поражения смотрело узкое, скуластое, как маска, практически безжизненное, резко очерченное лицо. — Его нет, Джастин, — тихо ответил Роберт, сделав глубокий обречённый вдох, как будто на него надвигалась ужасающая тёмная волна. — Ты, видно, издеваешься надо мной? — нервно рассмеявшись, воскликнул Джастин, не чувствуя, однако, ни одной до конца оформленной мысли в своей пульсирующей голове. — Я требую вразумительно ответа, пока у тебя ещё цела челюсть. Отвечай, где он?! Разглядывая его впалые щёки, блестящие глаза, глубоко ушедшие в орбиты, всю его фигуру в чёрном, невыразимо мрачную, хотя ладную и стройную, но понурую, словно под тяжестью невыносимого бремени, Джастин ясно ощутил правдивость его ужасных слов. Он во все глаза пялился на Роберта — молчаливого, задумчивого, изнурённого, рассеянного, словно он постоянно уходил мыслью в недалёкое прошлое или прислушивался к рваному, неровному дыханию своего собеседника, которого медленно накрывало волной тихой истерии. — Он погиб, Джастин! — твёрдо повторил Роберт, схватив Джастина за руку и встряхнув его, словно сбрасывая опутавший того ступор. Услышав его голос — медлительный, глубокий и печальный, природную звучность которого он словно нарочно сдерживал и приглушал, — Джастин резко вскинул голову, выдернув свою руку из холодных пальцев. Теперь, наравне с неотступающей болью, в сознании его повисли несколько секунд страха и непонимания. Следом — возвращение в реальность, а вовсе не это сжимающее сердце отчаяние и парализующий животный страх, которой мог бы, словно нажатием на рычаг, погасить в его теле тот мерцающий огонь, который ещё поддерживал в нём жизненные силы. — Я не верю тебе. Это ложь! — гармония мира, и без того чуждая Джастину, рушилась внутри него. Бессильный что-либо изменить, овладеть творящими силами жизни, он терялся среди своих суматошных мыслей, скованный и растерянный, понимая, что усилия его оказались тщетными, ибо поздно затыкать пробоины, когда судно идёт ко дну. — Алекс мёртв. Я сам видел его смерть. Я был рядом с ним в тот момент… — покачал головой Роберт, покосившись на Шона, в поиске поддержи, и тот тихо, но без всякого сожаления, уточнил: — Мы все видели его гибель. Это правда. После смерти главаря Тайпанов не стало: половину перестреляли, другая часть сбежала сюда, забрать вещи, еду. — Шон оглядел своих людей, темнота сгущалась над ними всё плотнее, фонари были скорбно погашены, и вряд ли в эту ночь, в Старой части Вашингтона, будет гореть хоть один из них. — Мы в кольце окружения. Как во всякой войне, после разгрома каждый должен думать о себе, чтобы не попасть за решётку, и в действие вступает правило любого бандита — спасайся, кто и как может. Так что, через несколько минут мы отступаем в лес. И тебе я советую убираться отсюда поскорее. Джастин слушал его слова, но не слышал их, для него они превратились в тошнотворно-бесплотную волну звуков. Устремив стеклянные глаза в самую тёмную точку улицы, где сгустились мрачные тени, в том углу, где с самого начала было всего темнее, он чувствовал, как постепенно из глаз его потекли редкие слёзы, падая мелкими осколками в этот сгустившийся мрак. Время и пространство прекратили своё существование, вкус крови из прокушенной губы бледнеет на языке, глаза затягивает тёмной и непроницаемой пеленой. Он знал, что если это правда, то ему уже никогда не прикоснуться к живому теплу, никогда не узнать утешения. Безжизненные и холодные, свинцово-серого цвета руки, и в лице ни кровинки — но те же черты, те же блестящие глаза и шрам на лице, и такой же возникла внутри него эта ужасная боль, как страшный спутник одержимого — без движения и без звука, обретая устрашающую видимость бытия. — Этого не может быть… всё должно быть иначе, — бормотал оцепеневший Джастин, не в силах пошевелиться, охваченный ужасом и изумлением, и в ушах его снова и снова отдавались, точно угасающее вдалеке эхо, слова: «Алекс мёртв». — Я не верю в это! Нет! — он знает, что издал какой-то звук, знает, что сознание, окутанное ужасом услышанного, возвращается: потому что ему опять становится хуже. Собственные слова кажутся осмысленными не больше, чем мерзкий, раздражающий скрежет по металлу, накаляющий нервы. Одной рукою он прикрыл глаза, другую прижал к груди, будто хотел унять надрывное биение сердца — тяжкая тоска и горечь гнетёт его. Оно переполнено и не может излиться. — Джастин, он был и мне другом, я понимаю, что ты испытываешь сейчас, но… — попытался разбить стену его тихого помешательства Роберт, получив резкий отпор в виде отчаянного рваного крика, пронёсшегося над тёмной улицей, как вопль воплотившейся ненависти: — Понимаешь?! Да неужели? Где он, Роберт, где его… тело? — подняв бескровную руку, точно совершая какое-то страшное заклятие, спросил его Джастин. Он смотрел на мир резко, с кардинально изменённым мировоззрением, словно одержимый призрак жизни — холодно, пристально и грозно. Голова его кружилась, в ушах стоял тихий, но противный, не прекращающийся звон, в глазах периодически темнело одновременно с тем, как подгибались его ноги, и все суставы опять сдавливало жуткой ноющей болью. С каждой секундой жизненные силы медленно перетекали из его изнурённого тела в безразличную тьму. — На скорбь у нас нет времени! — с кротким выражением возразил Роберт, и Шон за его спиной согласно кивнул. — Мы уходим сейчас. — Отвечай мне! — закричал Джастин, схватив того за плечи и встряхнув так, что Роберт тихо вскрикнул от боли в кровоточащей руке. Этот крик был как спонтанный взлёт ввысь и наружу из потаённых глубин его раненого существа, где грань между разумом и безумием стёрлась до неразличимости. Роберт, видя в сверкающих глазах напротив злобу, боль, решимость, в которой нет ни капли здравомыслия, подавленно ответил: — На Бульваре двенадцатой авеню. Там тела всех погибших сегодня, но Джастин — не надо. Не ходи туда, тебе лучше не видеть этого… — не слушая его больше, Джастин резко развернулся и зашагал к названной улице, не вполне понимая, как именно туда добраться через перекрытые районы, но его неутолимая решимость, бесконечное неверие в правдивость услышанного — гнали его вперёд без всяких сомнений. — Постой! Да выслушай же ты меня! — кинулся за ним взволнованный Роберт, участливо вглядываясь в угрюмое, хмурое, фанатичное лицо Джастина, покрытое мелкой россыпью пота. — Оставь меня в покое! — Калверли отмахнулся от него, придя в страшный гнев, когда Роберт схватил его за руку и вынудил замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться. — Я хочу увидеть его! Роберт, я хочу знать, что стало с ним на самом деле. Я убеждён, что он жив. Иначе и быть не может, я знаю! Выкрикивая ему в лицо эти слова, Джастин чувствует, как неизведанная волна чего-то сходного с опьянением смутно пошатывает его усталое тело, голова пульсирует в месте удара, а в глазах открываются мрачные протоки солёных вод, струящихся по щекам и подбородку. — Ему перерезали горло, — тихо говорит Роберт, покачав головой. — На глазах у всех членов банды, чтобы нагнать страху на них. Можешь сам удостовериться. Спроси у любого из уцелевших, если не веришь мне и Шону. — К чему проливаешь слёзы, точно женщина? Столько хороших парней погибло за этот день, что, значит: по всем им скулить как псина?! — нервно выплюнул Шон, с презрением пожимая плечами, махнув на Калверли рукой и устало созывая своих людей. — Я пойду туда, — пропустив его мерзкие слова мимо ушей, непоколебимо заявил Джастин, движимый не вытравленными из души сомнениями. — Прямо сейчас. — Бой ещё не окончен, побереги свою жизнь! — с долей отчаянья в голосе, пресёк его Роберт. Посмотрев в его слезящиеся, искрящие невменяемым огнём глаза, Роберт сделал несколько шагов в его сторону, но тут же заколебался и остановился. Джастин был бледен, губы нервно дрожали. Роберт попытался улыбнуться: улыбка вышла беспомощная и горькая. Он поднял руку и помахал на прощание, словно бы он сам возвращался в жизнь, а Джастин уже пребывал по ту её сторону, прощался с ним, отступая назад, с рвением, порождённым, очевидно, в значительной мере, безразличием. — А ради чего? Мой бой уже проигран. Это конец, — с ужасом и отчаянием прошептал Джастин, терзаясь лишь одной мыслью, безумие и кошмар которой подточили его раздавленный дух, ослепляя и парализуя его нетвёрдый разум: «Алекс действительно мёртв». Кристофер не оставил бы своему заклятому врагу ни шанса на спасение. Кровь закипает в его жилах, ненависть застилает глаза. «Когда мы окажемся вровень, — решительно подумал Джастин, направляясь прочь с перекрёстка, — как боевые корабли сходятся бортами — я выхвачу оружие и выстрелю. Ты отнял его у меня, Кристофер».