Две войны

Bury all your secrets in my skin Come away with innocence, and leave me with my sins The air around me still feels like a cage And love is just a camouflage for what resembles rage again So if you love me, let me go And run away before I know My heart is just too dark to care I can’t destroy what isn’t there Deliver me into my Fate — If I’m alone I cannot hate I don’t deserve to have you My smile was taken long ago If I can change I hope I never know. (Slipknot — Snuff) Его любимые ежедневные прогулки по городу всегда начинались с парка Лонг-Бридж — красочного места, где вдоль западного берега реки Потомак раскинулись огромные бенгальские фикусы, кипарисы и кедры, неподалёку от моста Куц и моста Рочембо. Центральная парковая аллея лежит нетронутая, забытая, но по-прежнему прекрасная в своём умиротворённом молчании, и только вьются таинственные узкие, укромные тропинки, которые сливаются в широкий проход, оставленный между сваленными как попало грудами досок и полуразрушенной каменной стеной, ведущий на уединённую зелёную поляну. Джастин любил прогуливаться по заброшенному парку, вспоминая беседку у ручья его дома в родном Техасе, гордо возвышающуюся среди елей и сосен, где, сидя в плетёном кресле, он проводил вечера с матерью за весёлой беседой и чашкой чая. Он приказал кучеру остановиться у центральной дороги, ведущей в парк. В этом районе города всегда было немноголюдно — нищета здешних кварталов отпугивала людей среднего класса, а зажиточные граждане из высших кругов никогда бы и не позволили себе приехать в подобное место, ещё не пришедшее в себя после войны, лишь неприязненно морщась заголовкам в газетах об очередном убийстве или разбое, произошедшими здесь. Эти узкие кривые улочки с ветхими домишками, удушающий смрад гниющего мусора и содержимого ночных ваз, по старинке выплёскиваемых из окон, хорошо, если не на головы зазевавшихся прохожих, и пустырь у разбитого, сожжённого моста, огороженный мшистой каменной стеной, где до войны находилась духовная семинария — странным образом привлекали Джастина. В памяти воскресал момент, когда они с Александром — столь близкие враги, охваченные страстью и ненавистью, скованные безумием северных ночей — смотрели на пылающий город с балкона роскошных покоев, хладнокровно глядя, как огонь пожирал мост Куц, Индепенденс авеню и промышленные районы северо-западной части Вашингтона, именуемые Старым городом. Именно здесь, по ту сторону жизни, произошло больше сражений, чем во всём штате, и человеческие останки здесь находили даже спустя год после окончания войны, а жирная земля, омытая кровью погибших, оказалась невиданно плодородной, и вскоре весь Западный берег Потомак пробудился. Кипучая жизненная сила трав и деревьев быстро переборола смерть, царившую в этом месте, словно на старом кладбище: цветы и плоды жадно поглощали человеческий прах, и настало, наконец, время, когда до людей, проходивших мимо этой смертельной клоаки, доносился только терпкий аромат диких маттиол и маков. Джастин глянул на белоснежные рукава своей рубашки, так ненавязчиво стянутые двойными запонками, настолько изящными, что казались игрушками, выточенными из слоновой кости, и с раздражением снял серебро, спрятав их в кожаный кошелёк. Откинув на сиденье ландо цилиндр «а ля Боливар» и лайковые перчатки, вышитые шёлком, которые привёз ему из Франции Гейт, стянул укороченную летнюю куртку, оставшись в приталенном, шёлковом жилете жемчужного цвета, который отлично сидел на нём, но немного сковывал движения. Цепочка от модных часов видна ровно настолько, насколько этого требует этикет, хотя Джастину плевать на эти условности, и если бы не журналы его супруги о последних тенденциях в моде и не нравоучения Гейта, то он бы давно ходил в одних лишь рубашке и штанах, но положение в обществе не позволяло ему этого. Однако перед тем, как пойти прогуляться он всегда снимал с себя все модные атрибуты, зная, что невозможно вообразить себе нечто более нелепое, чем пройтись по Западным районам Вашингтона, изнывающим от бедности, в дорогих одеждах от французских и английских модельеров. Понимая, что выставление напоказ безмерной роскоши, ещё более подчеркивающей классовые привилегии, приковывает к нему злые, завистливые взгляды — он старался не выделяться, чтобы не нарваться на лишние неприятности, привлекая внимание многочисленных местных грабителей, да и просто лихих людей, не гнушающихся поживиться за чужой счёт. Джастин выругался сквозь зубы, распутывая замысловатый, скреплённый бриллиантовой булавкой узел элегантного галстука, сдёрнул жилет и ослабил туго накрахмаленный воротник. Он вытащил оружие из кобуры, чтобы его наличие не бросалось в глаза прохожим, и засунул револьвер за пояс. С безымянного пальца правой руки стянул широкое обручальное кольцо из египетского золота, а с левой — тяжёлый перстень с инкрустацией из чёрного оникса в виде головы буйвола. На прошлогодней осенней ярмарке, которую он был вынужден посетить, сопровождая Женевьев, ему и приглянулось это громоздкое, но удивительно тонко сделанное украшение, привезённое из Пруссии — лаконичное и внушительное, словно символ нескрываемой силы и затаённой злобы, неминуемой опасности, а чёрные рога животного были оружием, сулившим угрозу тем, кто осмеливался приблизиться к нему. Женевьев долго не могла простить ему покупку столь «чудовищно безвкусной» вещи, и от её недовольного фырканья Джастин только убеждался в правильности своего выбора. Он спрятал золотое кольцо в кошелёк, оставленный на сиденье ландо, а перстень положил в карман брюк из саржевого хлопка, словно повинуясь какому-то странному порыву, которому нет объяснения. С собой он взял так же часы и монокль, без которого редко выходил на улицу: после нескольких контузий на фронте и болезней перенесённых в лагере, у него сильно ухудшилось зрение, в меньшей степени — слух. Последнее не особо волновало его, ведь молчание в ответ на очередную колкость Криса или недовольное шипение Женевьев он теперь бессовестно сваливал на одностороннюю глухоту, хотя большинство шорохов он легко улавливал левым ухом и безошибочно различал источник шума. С глазами всё обстояло сложнее, ведь зрение подводило его в повседневной жизни гораздо чаще, а волокита с тоннами бумажек только усугубила ситуацию: променяв ненавистные очки на неприметную линзу, Джастин был вполне доволен; теперь, гуляя, он чувствовал себя увереннее. Он направился в парк, ничего не сказав слуге, зная, что кучер будет ждать его сколько потребуется, даже сутки, если Джастин того пожелает, что уже было не раз проверено. Этот шестнадцатилетний парнишка был одним из тех немногих людей в доме Гейта, кому Джастин доверял, зная, что тот не докладывает Крису о каждом его шаге. Джастин сам нанял этого парня: четыре месяца назад, когда, пьяно шатаясь по Центр-авеню вместе с Бивером, едва держался на ногах, не в силах найти их экипаж. Юркий мальчишка по имени Гарри предложил господам всего за доллар довезти их на старой повозке до дома, и Джастин решил предложить осиротевшему ребёнку ублюдочного Союза хорошо оплачиваемую работу, получив в ответ на доброту исполнительного и ответственного слугу. Да, в доме Гейта за Джастином следили все: один раз он увидел, как служанка роется у него в письменном ящике стола, достав из-под подушки ключ, который Джастин спрятал в постели, специально свесив шнурок от него с края кровати — и рыбка действительно попалась на крючок. В том ящике ничего не было, кроме рабочих документов и старых марок, но служанка не могла знать об этом: она повелась на дешёвый трюк с ключом, выдав себя. Отделавшись испугом после зверского скандала, девушка больше не заходила в его комнату. На смену этой пришла другая, та, что подмешивала ему в еду успокоительное — за три недели, что она проработала у них на кухне, Джастин похудел на пять килограмм, часто отказываясь от тошнотворной еды, по возможности посещая рестораны или перекусывая в гостях у Бивера, которому всё и рассказывал. Он бы никогда и не узнал о том, что ему что-то добавляют в еду, если бы однажды Меган не сказала о том, что случайно нашла на кухне пузырёк с успокоительным сиропом²⁵. Джастин благоразумно рассудил, что лезть к Крису с очередным выяснением отношений — бессмысленно, ведь и так было понятно, что тот имеет безоговорочную власть в своём доме, и сколько бы Джастин не скандалил, сколько бы прислуги он не выгнал — пока его семья живёт под этой крышей, он не мог подвергать себя и их опасности. Ему оставалось только молча сносить все эти проявления паранойи, питаться, где придётся, редко и быстро, так как подолгу рассиживаться не позволяло время, задерживаться допоздна в офисе, лишь бы не возвращаться в гробницу, именуемую домом. Юный кучер закурил, глядя в спину удаляющегося офицера, и, выдохнув дым, подумал, что до вечера того явно не увидит.

***

Джастин гулял в парке, по аллее, где стены из деревьев выстланы мхом, а нога ступает как по пушистому ковру, где царят буйные травы и трепетное молчание старого военного кладбища. Тёплые неуловимые дуновения смертной истомы поднимаются из старых могил, прогретых жарким солнцем. Здесь нельзя увидеть ни одной могильной плиты или креста, но захоронённые под землёй солдаты, казалось, сами признавались в том, что уснули в этом месте, когда Джастин наступал в сырой траве на осколок кости или чей-то увязший в толще земли ботинок. В окрестностях Вашингтона не найдётся места более волнующего, более насыщенного одиночеством и скорбью, чем этот парк-кладбище. По протяжному звону старинных колоколов собора Грейс-черч, Калверли понял, что уже пять вечера, и он более часа гулял по Лонг-Бридж парку. Ноги вывели его из гущи деревьев на пересечение Красной улицы и Эрнандес авеню — место сбора всех местных бродяг, мошенников, проституток и убийц — гнилая часть столицы, та, что погрязла в море дешёвой выпивки и окровавленных дорог. Местные шайки бандитов не давали покоя полиции и изводили журналистов своими порой ужасающими выходками и провокационными лозунгами. Джастин шёл среди суеты Красной улицы, обходя валяющихся в лужах помоев людей — то ли действительно мёртвых, то ли мертвецки пьяных — сторонясь самых отъявленных головорезов, но при этом не дёргаясь, слегка опустив голову, чтобы не встретиться с кем-нибудь из них взглядом — что было бы равносильно собственноручно подписанному приговору. Он шёл быстро — странной, прямой, но уверенной походкой, пока не оказался прямо перед мостом Рочембо, перекрытым ещё со времён войны с индейцами. На противоположном берегу когда-то находилось крупное индейское поселение, с жителями которого колонисты активно сражались, очищая тогда ещё дикие территории. Широкая мостовая улица была перегорожена высокой уродливой баррикадой, сооружённой из бревенчатых клеток, заполненных мешками с песком, как брошенные ребёнком на столе кубики. Эти балки и ящики, лежащие на земле, неподвижные, будто скованные холодом и сном, напоминали о другой войне — необоснованно жестокой и не менее глупой. Джастин стоял у громадной пологой арки моста, тяжёлым изгибом повисшей над водой, свесившись через парапет, глядя на тёмно-зелёную гладь, которая сверкала на солнце чешуёй мелкой ряби, и жадно вдыхал всей грудью тёплый, томный, сладковатый запах зацветшей воды, висевший над рекой. Он стоял, задумчивый и опьянённый, уже чувствуя, как законы нового бытия этой иллюзии свободы заставляют трепетать каждый фибр его тела безумной жаждой движения и слова — того, чего не хватало ему всё это время. Синеватые облака медленно и как-то нехотя проползали на горизонте, вот рванул тёплый ветер, донося лоснящиеся брызги до его лица, и он резко отошёл от парапета. Джастин чувствовал себя внезапно созревшим: он знал борьбу, знал страдание и видел смерть, но тем глубже, тем кошмарнее показался ему спокойный и выдержанный мир в сравнении с теми ужасами, застывшими в его голове, как слова непроизнесённого проклятия. Вовек не погаснуть вулкану его негодования, в котором клокочут чудовищные видения бессонных ночей. Этот послевоенный мир был умиротворён, как старая колыбель, пустующая в тёмной комнате — глухая к словам людей и мокрая от пролитых слёз матерей. Где-то далеко бескрайний океан просыпался, шевеля свои ласковые волны, окутывая мягким бархатным туманом таинственные острова, где яркими точками светились горящие костры аборигенов, которые грели и манили своей легко постижимой тайной. Где-то царила жизнь нетронутая войной, не истлевшая под слоем сомнений и смерти, но тут, вместо лазурных вод океана была лишь зелень реки, а вместо костров загадочных племён — огни города. Джастин с поразительной ясностью ощутил, что для него нет места не только в этом городе или штате, а и в целой стране. Ему дико захотелось бежать, в холодные, или, напротив, удушающе жаркие страны, в надежде обрести потерянное время, но всё что у него было — нелепый шрам на лице, да запах стоячей воды — таков итог его усилий. Он коротко посмотрел назад, на Красную улицу, а затем, полный бурлящей уверенности, ринулся к баррикадам, преграждающим путь на ту сторону моста. Ему уже очень давно надоело копаться в старых газетах, в поисках заголовков о неуловимом Александре Эллингтоне, исчезнувшем с лица Земли, словно бы его никогда и не существовало. Джастин больше не мог выносить пустые дни без него, извиваясь на кровати в безумной тоске, когда, едва просыпаясь, он видит, как развеиваются ночные объятия, как вместе с ними исчезают грёзы, а руки его сжимали призрак… Пустоту. Стена врождённой слепоты рухнула разом, как только он коснулся деревянной балки, подтянувшись и встав на ящик. В траве на берегу стрекотали цикады, которые, стремительно взлетая, ударяются о раскинувшиеся ветви ив, а Джастин лез вверх, через завалы камней и досок, быстро, насколько хватало сил; звуки берега угасали, как выдох, на последней черте выплеска, оставляя прелый запах взболтанных речных водорослей. Забыв о всякой осторожности, Джастин едва не свалился с шестнадцатифутовой высоты на каменную мостовую, чертыхнулся, ловя равновесие на шатающейся, подгнившей доске, но успел ухватиться за выступающую над баррикадой ветку миндаля. Он лез и не думал над тем, что взбрело ему в голову и толкнуло на это странное приключение, он знал только одно: Красная улица, что продолжалась по ту сторону моста, вела в лес, и насколько Калверли помнил по карте, прямиком к солёному озеру Бойбишул, а оттуда всего в пяти или семи милях находился Вайдеронг, куда его тянуло с неубывающим нетерпением. Он мог бы и дальше замыкаться в хитиновый панцирь своей неуверенности и жалости к себе, но желание увидеть, дотронуться до Алекса, убедиться, что он в порядке, и хотя бы на минуту ощутить зелёный свет на своей коже, оставленный его глубокими пронзительными глазами — было превыше всякой слабости. Безумная жажда жизни жарким огнём прошла в его жилах, и он открыл глаза — такой же могучий, такой же радостный и готовый на всё. Джастин не знал откуда начинать поиски, ведь за те восемь месяцев, что он находился в столице, ему так и не удалось приблизиться хотя бы к одному, пускай даже самому незначительному следу Алекса. Капитан был наделён недюжинным умом, и угнаться за ним, казалось, почти невозможно, но Джастин не мог заставить себя отказаться от своей навязчивой мечты, ведь с ним была его любовь и вера в окончательное исцеление от нетерпеливой, сжигающей страсти. Былые свежесть и живость чувств давно утратились, и если удастся ему в этой подводной круговерти остаться живым, хоть полсекунды использовать запас, хоть на полвдоха — он был бы счастлив и спокоен, жизнь его прошла бы не в том тихом одиночестве замкнутого безумца, а с человеком, с которым он пробудился впервые. Джастин изнывал без родственной души, без единомышленника и без той сумасшедшей любви, принёсшей ему столько радости и боли, зародившейся в нём в разгар кровавой войны и угасшей на её исходе. За столько лет он так и не научился препарировать свои желания и побуждения по всем неукоснительным правилам рассудка, а потому, когда ноги его коснулись земли, и город остался позади, Джастин смело двинулся вперёд, в чащу леса, не зная наверняка, что именно он хочет увидеть на территории бывшего Сектора 67. 25. Успокоительный сироп — В 1849 г-жа Шарлотта Н. Уинслоу предложила всем коктейль, который объединил компоненты, такие как карбонат натрия и аммиак, возможно, был относительно безопасен — за исключением одного момента: он содержал 65 мг морфия. Сироп был популярен для успокоения маленьких детей во время прорезания зубов и других недугов. Нью-Йорк Таймс написали, что эффект сиропа был «как волшебство; малыш быстро засыпает, и вся боль и нервозность исчезают». К сожалению, дети стали часто погибать от передозировки морфием. У взрослых вызывал стойкое привыкание. Американская Медицинская ассоциация осудила сироп как «детоубийцу» в 1911, несмотря на то, что он оставался на рынке Великобритании до 1930.

***

Он шёл по заросшей, но ещё проглядывающейся узкой тропе, под ногами похрустывал гладкий мох, на который ложился косой дневной свет, зелёный от скрывающей его листвы. Он шёл, и ликующая улыбка появилась на его лице, когда в голове всплыла картина того, как министр снова сидит в кресле, упиваясь виски, и нервно пощёлкивает пухлыми пальцами в ожидании так и не явившегося Джастина Калверли, но ещё большее наслаждение принесло бы ему зрелище разгневанного Криса, захлёбывающегося собственной желчью. Джастин, обладая железной логикой вкупе с трезвым сомнением, понимал, что вернётся он в город не раньше следующего дня, учитывая, что до озера Бойбишул, по его подсчётам, было около пяти часов ходьбы, а до самого лагеря — примерно восемь. Стрелки на его часах показывали почти шесть вечера. Он пересекал просторные поляны, заросшие цветущим вереском, лиловые ковры сменялись лесными дебрями, то серыми, то зелёными — разных оттенков, в зависимости от цвета листвы; где-то среди кустов слышался шорох крыльев, хрипло каркали вороны, взлетающие на дубы. Перед его глазами проносились стрекозы, порхали, красуясь разнообразием расцветок, выполняющие божественную пляску в воздухе, бабочки, как естественное выражение чувства жизни, её поспешный и неуловимый темп. Природа этого леса усмиряет и убаюкивает душу, чтобы потом её застала врасплох буйная прелесть реки Дорапон. Вниз по течению находился брод, который не размывали даже самые сильные грозы, и Джастин лёгкой поступью спустился к нему, оскальзываясь по илистому склону. Иногда река виляла в угрюмых скалистых ущельях, и ему приходилось взбираться на каменные наросты этих зелёных широт, чтобы не сбиться с пути. Он вспоминал, что в лагере Гейта, после побега из Капитолия, он разговаривал с офицером, который теперь стал его лучшим другом, и другим солдатом, молодым и задорным мальчишкой по имени Бен, который поразил его странной коллекцией из рыбьих косточек в маленьком мешочке, и оба они твердили про солёное озеро. Этот мешочек до сих пор был где-то у него, скорее всего в большом подвале, куда Женевьев отправила все их немногочисленные старые вещи, привезённые из Техаса, но Джастин не мог припомнить наверняка, куда он его положил. Просто надеялся, что эта вещичка принесёт ему больше удачи, чем своему прошлому владельцу. Он ступает по этим местам и вспоминает о Дереке, бесследно исчезнувшем на кровавых полях войны, и о своём долге перед ним, который уже никогда не будет оплачен. Перед глазами вырастает лицо Майкла, оставшегося в Вайдеронге и, очевидно, погибшего вместе со страшным лагерем смерти. Они оба — призраки минувших дней, образы, заклеймённые в этих ужасных военных годах, пропавшие, словно бы их никогда и не существовало, и только память Джастина ещё хранит их по истечению времени, как преданных друзей его едва пережитой борьбы. Уже начало темнеть, и Калверли вспомнил, как после своего побега он скитался в этих лесах одиноким свирепым бродягой, прячась в горах, делая огромный круг по крутым утёсам, перед тем как попасть к южанам. Река Дорапон и озеро Бойбишул были его единственными ориентирами в Вашингтонском лесу, хотя где именно находилось солёное озеро — он не знал, довольствуясь везением и догадками. Через какое-то время устье реки сузилось, и он вышел к искомому озеру, окружённому полусухой травой, которая безжалостно режет кожу и служит пристанищем такого количества москитов, что они чёрным роем вылетают из-под ног пробирающегося мимо Джастина, исступлённо отбивающегося от жутких насекомых. Джастин изрядно устал, но ноги несли его вперёд по песчано-илистой полосе, а руки упорно сгибали низкие ветки. Вскоре он перешёл невысокий холм, покрытый мелкими острыми камнями, навсегда погубившими его летние ботинки из мягкой жёлтой кожи, высокие, до колен, со шнуровкой доверху, которые Кристофер приобрёл для него во Франции, на фабрике Луи Мельеса* за баснословную сумму. Почти не останавливаясь, он, балансируя на острых камнях, выходит к пологому спуску и замирает, вдыхая свежий запах горных цветов, поражённый внезапно открывшимся видом на нежно затуманенную сумеречной синевой долину. Он остановился на высоком утёсе, где роскошная трава сбилась в причудливые узоры, и неотрывно смотрел на ровные, без единого деревца, просторы, что расстилались в сиянии заходящего солнца, как огромные полотнища сурового холста, словно проказой поражённого чёрными дырами выжженных участков. Заброшенный замок бывшего гарнизона в сумерках казался чудищем, устрашающе взирающим на тусклый мир пустыми глазницами окон — равнодушно, как отчуждённый порок своего потерянного владельца. Если хорошо приглядеться, можно увидеть пепельно-серые призраки, снующие взад и вперёд, и растворяющиеся в клубах тумана из пепла и пыли, среди обвалившихся пролётов. Серые стены в некоторых местах полностью обвалились, своды бойниц разрушились — не было сомнений в том, что замок пережил осаду. При Алексе эти стены всегда были хорошо укреплены, но становилось понятно, что с его исчезновением гарнизон быстро пришёл в упадок. Капитан был хорошо знаком с архитектурой, если опираться на его слова, когда-то небрежно сказанные в разговоре с Джастином. Эллингтон умел обходиться со многими тщательно продуманными, хитроумными средствами, созданными руками человека и мудро использовал все имеющиеся в его распоряжении материальные ресурсы в целях разрушения, а другие — в целях защиты. Джастин устало ходил среди руин прошлого величия, чувствуя, как нервно подёргиваются пальцы на руках, словно бы это место, оплетённое смертью, вновь и вновь меняет свои обличия. Этот замок хранит все нерушимые тайны, которые годами впитывали в себя сырые стены, воздвигнутые несколько эпох назад. Внутри этих стен Джастин ощущал их угасшее могущество, что подстрекало одних смертных на кровавые завоевания, других — на братоубийственные войны, — так что не было числа погибшим. Замок разрушенного гарнизона встаёт перед ним страшным призраком, скелетом, выпрямившим свой переломанный хребет, что каждым позвонком вопиёт об отмщении; волосы поднимаются дыбом у Джастина от этих чудовищных игр воображения — их можно было бы счесть остроумными, не будь они столь жестоки. На поверхности земли клубилась вязкая темнота глубокой ночи, но Джастин ступал уверенно, словно при свете ясного дня, гуляя под лунным блеклым сиянием, озарявшим знакомые до боли окрестности. Ночная тьма обволакивающе ползла по руинам, эти могучие челюсти могли сомкнуться в любой момент, и Джастин ощутил волну беспокойства. Он стал идти осторожнее, словно опасаясь потревожить застывшую среди этих руин смерть, разгуливающую где-то поблизости, по пятам следуя за его вернувшимся страхом — Вайдеронг бережно хранил память о тех кошмарных пытках, что постигали его пленников. Его шаги были едва различимы, а мягкая подошва и стёртые каблуки тихо утопали в земле, так что Джастин не мог ошибиться, когда в двадцати футах от него послышался человеческий шаг незримого преследователя. Калверли остановился на нижней террасе, которая когда-то защищала склады и амбары, и, вздрогнув от пронзительного звука, посмотрел наверх: по верху стены проходил парапет с бойницами, где переругивались блестящие чёрные вороны, гаркающим воплем разнося по округе зловещий оглушительный крик. Он ещё раз окинул это пустынное место беглым взглядом: ни души, ни звука человеческого присутствия — всё стихло, кроме этого жуткого крика над головой. Туман не шевелился, казалось, что нечто невообразимо чудовищное, какая-то иная сущность, неземная, дышащая промозглой влажностью, поглотила весь белый свет. — Кто ты? — крикнул Джастин голосом звонким, как жужжание стрелы, вонзающей остриё в ночное пространство, сквозь карканье буревестных птиц. — Покажись, иначе я убью тебя, сразу же, как только найду! — он выхватил из кобуры револьвер и взвёл курок, не зная куда навести оружие, но не решаясь опустить в бездействии руки. Справа от него виднелся большой зал высотой в два этажа, где когда-то собирался весь гарнизон, чтобы получить приказы командующего: отсюда по разрушенной широкой лестнице, состоящей из трёх пролётов, каждый из которых шёл в своём направлении, каждый день спускался Алекс, чтобы раздать указания своим подчинённым. На этот раз на втором лестничном пролёте появилась иная мужская фигура, шагнувшая к нему из галереи, что сообщалась с залом на уровне второго этажа. — Здравствуй, лейтенант, — безмятежно и легко таинственный незнакомец начал спускаться к настороженному Джастину, и через двенадцать ступеней и несколько томительных секунд образ его обрёл ясность. — Опусти оружие, или так теперь ты встречаешь давних знакомых? — Нет, Роберт, так я встречаю тех, кто преследует меня месяцами, словно тень. Скажи, почему это я должен встречать тебя радушно? Голос эхом застыл под каменным взводом зала, голубая дымка по-прежнему мерцала и искрилась, свет ночных светил пробирался сквозь разрушенные стены, освещая лицо молодого человека, с улыбкой остановившегося напротив Джастина. — Потому что я тебе не враг, или ты забыл, что я помогал тебе бежать? — насмешливо отозвался Роберт. Джастин тяжело молчит, прикусив губу, и чувствует только жгучее стеснение в груди, когда северянин негромко продолжает говорить с ним, будто слова, обронённые в темноте, способны усмирить жаркое непонимание Джастина. Негромкий голос звучит неубедительно, фальшиво, с нотками необоснованного веселья. — Забавно получается, что ты пришёл сюда. Чем это кладбище лучше тех, что в городе? Или тебе просто нравится трепать себе нервы, возвращаясь к прошлому, и заодно напрягать меня? Вместо того, чтобы сейчас сидеть в баре с девкой на руках, я должен гнать лошадь через лес, рискуя, что она переломает себе в сумерках ноги, лишь бы ты не ввязался в какую-нибудь историю. Его узкие ладони были заключены в плотные чёрные перчатки, которые он медленно снял, в обычной заносчиво-насмешливой манере, которую Джастин запомнил в нём лучше всего — его радовал тот факт, что у Роберта хватает благоразумия не подходить слишком близко. Даже его спина, его невозмутимо-прямая спина раздражала; Джастину казалось, что заурядность этого напыщенного человека сказывается во всём, вплоть до сюртука. — Разве может тень ехидничать? — с неисчезающим напряжением — следствием внутреннего противоречия — спросил Джастин, не понимая сути прозвучавших слов. — У меня сотни вопросов к тебе, но для начала объяснись: какого чёрта ты всё это время следил за мной? Было крайне странно видеть лик своего таинственного преследователя после столь долгих месяцев томительного неведения. На лице Джастина появилось обычное для него испытующее, озадачивающее выражение. Револьвер скользнул обратно в кобуру, но рука так и осталась лежать поверх спрятанного оружия, словно застывшая камнем угроза. — По его приказу, — в руке Роберта что-то сверкнуло, но Джастин, подхваченный его словами, будто покатился по волнам, нырнув в тёмные бездны, в безмерные пучины своей затрепетавшей надежды; волны тёплых мыслей растекались во все стороны, разбегались, не желая соединяться воедино. Он не сразу понял, что Роберт вложил ему в руку плоский предмет, сказав с абсолютным безразличием: — Возьми, это от Александра. Когда он узнал, что ты начал курить, то решил, что тебе эта вещь пригодится. Джастин опустил глаза и увидел портсигар из чистого золота, который когда-то Алексу подарил отец. Пальцы сами потянулись к сапфировой кнопке, и крышка портсигара, щёлкнув, открылась, коротко блеснув в свете низко нависшего над землёй месяца. — Алекс… он в Вашингтоне? — хрипло вымолвил Джастин, сжимая золото в своей руке, как единственный весомый залог реальности происходящего. — Где он, Роберт? — Там, где ты его не найдёшь, — ответил тот с невесёлым, беззвучным смехом. — Где никто не рискнёт искать. — Ты думаешь, я отступлюсь, едва узнав, что он здесь, где-то рядом, в одном со мной городе? Если так — ты полный идиот, — не дрогнув, сказал Джастин, снова посмотрев на абстрактного героя его надежд, заключённого в крепкой влажной руке. «Алекс, ты здесь. Неужели нашей войне пришёл конец». — Не надейся найти его самостоятельно, это невозможно, — сказал тот с ужасающим, почти циничным равнодушием, которое тиранило своей могучей волей бедный мозг Джастина. — Поэтому я и спрашиваю тебя: где он? — резко очнувшись, подобрав все чувства в единый острый ком, рявкнул Джастин, готовый вбить слова Роберта ему обратно в глотку, туда, где они и зародились, однако губы его чётко произнесли, опасливо, но твёрдо: — Ты его глаза и уши, ты докладывал ему обо мне восемь месяцев, а теперь отказываешься сказать мне правду? Отвечай, где он?! Протяжный крик воспрянул над землёй и пронёсся в тишине застывшего сонного леса, как угрожающее знамение, и Роберт резко стёр с лица улыбку, озадаченный бурлящей злостью Джастина, который пожирал его глазами. — Я не могу ничего тебе сказать, — отрывисто ответил Роберт, встрепенувшись и пытаясь отогнать несвоевременный приступ неуверенности. — Я принёс тебе послание от него, только и всего. — Портсигар? — это было какое-то наваждение, и Джастин удивлённо моргнул, словно не понимая его слов. Он подался вперёд, сделав твёрдый шаг по направлению к Роберту, но тот, будто предвидя движение, резко качнулся в сторону, высокомерно и показательно заявив в своё оправдание: — Он не хочет, чтобы ты искал его, Джастин. Это всё, что я должен тебе сказать. Его пылающее лицо застыло в маске испуга, а глаза блеснули от бурного лихорадочного порыва, с которым Калверли направился к нему — движение неистощимое, опасное, в самом себе черпающее силы и неукротимо, безумно нарастающее. — Я должен поверить в слова, которые Алекс никогда бы не произнёс? — Джастин знал, что где-то в его рассуждениях кроется уязвимое место, и отступать он не собирался, ведь поверить в услышанное — всё равно, что добровольно шагнуть в пляшущий костёр, обречь себя на инфернальные муки, упиваться смертельной отравой, пропитывающей душу, как вода пропитывает сахар. — А есть другие варианты? — скрывая страх, надменной усмешкой кривятся губы его собеседника, раздуваются чувственно вырезанные ноздри. Джастина вдруг обуял какой-то кровавый бред, открылась явь, таившаяся под личиной напыщенных слов этого щёголя. «Он скажет мне всё». От злости у него стало рябить в глазах, и всё вокруг приобрело неестественный вид: лесные массивы, уходившие ввысь, были похожи на чёрные скалы, нависшие над руинами, и Джастину становится физически плохо, однако силы наполняют его руки, когда он жёстко хватает Роберта за горло. В глазах того вспыхнул мгновенный испуг, почти мольба, и Роберт запрокинул голову от безуспешной попытки глубоко вздохнуть; напряглась его белая шея, по всему телу пробежала дрожь, но Калверли лишь сильнее сжал пальцы, испытывая блаженство утолённой злости, бессознательной мощи от страстной тоски по человеческой крови на руках. Роберт извивался, повиснув в его руках, словно гигантский удав с жёсткой шершавой кожей, шипя что-то невнятное, и всплеск этого садизма, вызванного дикой злобой, быстро сгинул в те глубины, откуда и выполз мигом ранее. Джастин разжал пальцы, опасаясь задушить единственного человека, который может вывести его к Александру Эллингтону, о котором в пору уже было слагать легенды, как о несуществующем шумерском божестве. Роберт вскинул руки, схватившись за горло, остервенело потирая кожу, словно намереваясь стереть ощущение омерзительных прикосновений, но как только в руках Джастина оказался револьвер, тот замер. Взглянув вглубь каре-зелёных, едва различимых в свете ночных светил глаз, и убедившись воочию в самой сути своего поражения, позора и неудачи, Роберт напрягся: он уже не исключал для себя возможности быть приговорённым к смерти в эту же секунду. — Вариант такой: я сейчас прострелю тебе обе ноги, или же ты невредимый ведёшь меня к Алексу. В противном случае, я оставлю тебя гнить тут, живым, усеяв твоё тело лишними отверстиями. Конечно, никто тебя здесь не найдёт и даже не услышит твой вой, — голосом нетерпеливым, хриплым, резким, но ликующим констатировал Джастин, держа Роберта под прицелом, словно загнанного в угол кабана, хладнокровно и самодовольно разглядывая преображения на его лице. — Ты его не найдешь, оставь это! — охваченный тревогой, глядя в непроницаемую пелену глаз офицера, заявил Роберт, но для обоих было очевидно превосходства свинца, заключённого в барабане револьвера, молчаливым предупреждением взирающего через дуло на вздрагивающего от страха и злости светловолосого человека. — Хватит! — отрезал Джастин, понимая, что этот слабохарактерный скользкий тип — хитёр и изворотлив, но пока он сотрясается от чудовищного страха в ожидании выстрела — им можно управлять. — Веди меня к нему, иначе я клянусь всеми известными мне богами — я тебя просто пристрелю. Всё равно толку от тебя мало. Это была откровенная ложь, которую Джастин умело скрыл за стальным блеском своего аргумента, застывшего у него в руке, и, торжествуя от осознания тотального контроля, он, полный решимости, толкнул зло сопящего Роберта в плечо, вынуждая сдвинуться с места. — Он не хочет тебя видеть, Джастин, — словно предприняв последнюю попытку вразумить, тихо сказал Роберт, когда Калверли, став за его спиной, взвёл курок на случай, если северянин вздумает бежать, хотя тот и прибывал в откровенном смятении: всё говорило за это, за исключением его уст. — Придётся. Где твоя лошадь? — грубо ответил Джастин, окинув взглядом окрестности, которые перемежались с темнотой перед его глазами и перемещались вместе с ними, словно съёживаясь, подобно мыслящему существу. Конь был стройный, дорогой, длинноногий, и видно было, что он легко умчался бы от всякого врага, если бы этот враг не сидел на нём. Внешность животного вызывала невольно уважение: высотой в холке более шести футов, он был так силён, как две обыкновенные лошади вместе взятые, а потому вполне спокойно вынес двух наездников, уместившихся в широком седле. Белая полоса, пересекающая морду, придавала ему довольно глупый вид, хотя сам по себе конь оказался вполне разумным. После недолгого получасового путешествия вглубь леса конь стушевался, шаг его становился всё медленнее и медленнее: животное боязливо ступало по узкой тропе практически в кромешной тьме, царившей в лесу. Несколько раз он споткнулся и, наконец, тяжело засопев, остановился, отказываясь идти дальше. Джастин слез с коня, одобрительно огладив того по шёлковой шее свободной рукой, одним глазом приглядывая за спешившимся Робертом. У Джастина основательно затекла рука, в которой он всю дорогу держал револьвер, но убрать оружие он не мог, повинуясь внутреннему голосу, предостерегающе визжащему где-то в голове, что белобрысый слизняк может представлять нешуточную угрозу. — Твой конь хорош, но даже ему не пройти сквозь эти дебри в такой тьме, — сказал он, глядя как Роберт поправляет камзол и цепь часов, отрешённо уставившись в одну точку. — Нет тьмы более совершенной, чем тьма предрассветная, — вполне мирно изрёк Роберт, взглянув вверх, но не увидев из-за густой кроны деревьев ничего, кроме чёрной бездны. — У меня тоже есть часы, — ехидно отозвался Джастин, скривившись в улыбке, когда Роберт раздражённо перевёл на него взгляд. — Я знаю, что сейчас половина пятого. Через тридцать минут выдвинемся, с первыми лучами. — Ты здесь командир — дело твоё, — пожал плечами тот, подойдя к коню, словно не заметив напряжения во взгляде Джастина, который ощутил горький привкус злого умысла, когда его руки прикоснулись к укреплённой у седла небольшой сумке. — Что ты делаешь? — не в силах что-то разглядеть, резко спросил Джастин, медленно сделав шаг к нему, но быстрый удар в челюсть опрокинул его наземь раньше, чем он успел бы среагировать даже при хорошем освещении. Роберт вскочил в седло, но животное упрямо попятилось, как и ранее не желая идти по темноте, и пока он отчаянно хлестал фыркающего и брыкающегося коня, Джастин смог подняться на ноги и схватить поводья, вырывая их из рук Роберта. Тонкая плеть ошпарила его щёку и подбородок. Джастин, вскрикнув, вскинул руки перед лицом, едва успев заметить блеснувший металл в руке Роберта, который, рассекая воздух лезвием ножа, едва не вонзил остриё в плечо Калверли, вовремя отшатнувшегося от испуганно взревевшего коня. Роберт целился в руки и плечи, точно зная куда бить, чтобы обезвредить противника, но не лишить того жизни: эти приёмы знал и Джастин, которого вовсе не устраивал такой поворот событий. Он быстро поднял с земли револьвер и оглушил округу одиночным выстрелом, ошарашив противника. Джастин моментально сдёрнул с седла Роберта, который, потеряв драгоценную секунду, оказался прижат к земле всем телом Калверли, приставившим к его горлу нож, удачно отобранный у того при падении. — Ещё одна такая выходка, и я тебя кастрирую, мразь, — тяжело дыша, прорычал ему в лицо Джастин, для убедительности сделав неглубокий порез на гладко выбритой щеке северянина, который, вздрогнув, отвёл взгляд от его пылко блестящих глаз. — Это я оставлю у себя. Джастин убрал тонкий нож за пояс, не вполне довольный дракой, явно понимая, что он медленно теряет военные навыки, ведь в честном рукопашном бою он бы проиграл Роберту, однако смутную радость ему внушала мысль, что интуиция вновь спасла его. Всё оставшееся до рассвета время, Роберт просидел на земле, задумчиво и молчаливо глядя себе под ноги, озадаченный тем, что его планы провалились. Джастин стоял возле коня, словно сторожевой пёс, и когда поодаль, на лужайке среди елей, в тёплом воздухе заструился тусклый утренний свет, он приказал Роберту сесть на лошадь. Рыжеватая, как табачная пыль, земля приглушала шаги. Конь, ступая, разбрасывал и давил подковами упавшие шишки, изредка фыркая, но дальнейшая их дорога прошла в напряжённом молчании, которое не прерывалось даже шумом голосов лесных обитателей. * прим. автора — Жан-Луи-Станислас Мельес — известный французский бизнесмен своего времени, владелец обувной фабрики по производству дорогой модельной обуви. Отец Жоржа Мельеса — французского актера, иллюзиониста, изобретателя основных приёмов кино, пионера кинофантастики, одного из основоположников мирового кинематографа и известного режиссёра, на счету которого свыше пятисот короткометражных фильмов конца XIX — начала XX века.

***

Конститьюшн-авеню на северо-западе оживало этим утром, и по прибытии в город Джастин и Роберт быстро затерялись в толпе, в связи с чем Джастину пришлось в оба глаза следить за своим юрким попутчиком, который так и норовил исчезнуть из его поля зрения. Калверли вновь оказался там, откуда сутки назад начал свой путь к Вайдеронгу — Старый город, место, где творится история головорезов Новой Америки, хулиганов столицы, чья динамичная, хотя и менее красивая, чем та, что царила в его блистающих районах, жизнь — внушала страх и раздражение жителям Вашингтона. Джастин шёл по улицам, и в голове его билась мысль, что люди здесь существуют только ради того, чтобы выжить. Он даже не мог себе представить, какие невзгоды и лишения приходится преодолевать ежедневно этим несчастным: и в подвалах старых пивоварен, превратившихся в бараки, и везде в этом видавшем виды старом районе, заполненном бандами. Никто не изгонял этот сброд из их нор и притонов, ведь дома уже начали разрушаться и тонуть на недостаточно осушенной, топкой земле у берегов реки Потомак. Малярийные испарения и туман, поднимающиеся с болотистой земли, делали это место негодным к проживанию и опасным для здоровья, и богатые семьи, вроде тех, с кем вёл знакомства Джастин, давно сбежали отсюда в другие части города. В заброшенных домах поселялись, в основном, освобождённые негры, бедные ирландцы и немцы, стекающиеся в Вашингтон, Нью-Йорк, на побережье Сан-Франциско и другие крупные города во время большой волны иммиграции, последовавшей после революции и провозглашения Соединённых Штатов. Они беспорядочно заселяли трущобы Старого города, и вскоре этот район стал самым «злачным» местом во всём штате. Тысячи людей влачили жалкое существование в подвалах и на чердаках, основная часть населения была абсолютно нищей и почти полностью погрязла в пороке. Воры и убийцы, спасающие свои грязные шкуры от правосудия в матушке Европе, заполонили улицы старого Вашингтона, принося сюда всё то, от чего они пытались бежать в прежней жизни. Не научившись создавать — они разрушали, не привыкшие к честности — они лгали и обманывали, не умеющие трудиться — они грабили и убивали. Человеческая жизнь здесь не стоила и цента, а смерть — была их вечным спутником. Район был заполнен спекулянтами, которые спешили поспеть с одного аукциона на другой, а по убогим улицам, как символы лучшей жизни, гарцевали на белых лошадях мужчины в ярко-красной одежде и с такими же флагами, выкрикивая объявления о начале очередных земельных торгов. На каждом углу, где бы они, перекупщики, ни остановились, их сразу окружали толпы любопытных страждущих, которых, казалось, охватила неведомая эпидемия: освобождённые рабы, ирландцы, цыгане — все готовы были отдать последние деньги за малейшую надежду на возможность выбраться из замкнутого круга нищеты и убожества. Пока Джастин и Роберт двигалась по улицам, из распахнутых дверей их всё время окликали организаторы аукционов, предлагавшие участки для ферм и другие земельные лоты, предостерегая при этом, что цены постоянно растут. Из других дверей доносились крики и хохот шлюх, которые уже с утра завлекали прохожих в свои крошечные комнатушки. Они отличались друг от друга только цветом волос и губ, или пышностью платья, а в остальном сливаясь в серую массу, одутловатостью пропитых лиц и потухших глаз. Джастин едва разбирал слова Роберта, который, склонившись к нему, перекрикивая уличных музыкантов и торговцев, начал рассказывать про некоторые особенности Старого города. Когда-то развесёлый квартал питейных и увеселительных заведений на любой вкус, харчевен и доходных домов, в начале войны превратился в большую и практически неконтролируемую колонию, состоявшую из множества притонов и ночлежек в которых селились воры, бандиты, проститутки и жулики всех мастей. Большей частью это были копеечные трущобы, потому чаще всего в этих кварталах селились, сбиваясь стаями, иммигранты, а так же только что сошедшие в порту моряки. Бандиты «высшей пробы», как выразился Роберт, днём вальяжно и свободно гуляют по Вашингтону и катаются в экипажах, бездельничают в опере — вечером, возвращаясь в Старый город, мошенничают и убивают на своих грязных улицах — ночью. Методы борьбы с преступностью ограничивались расклейкой на перекрёстках огромных плакатов, которые предупреждали горожан, что нарушение закона грозит неизбежными штрафами, и что половина этой суммы будет выплачена доносчику. Те преступники, которые не имели денег на выплату штрафов, просто заковывались в цепные кандалы с чугунным шаром на конце и в таком виде отбывали трудовую повинность по уборке и ремонту городских улиц. Иногда за особо тяжкие преступления их кидали в тюрьму Литл-билл, если у тех, конечно, не находилось покровителя, способного заплатить штраф. — Долго ещё? — нетерпеливо спросил Джастин, когда очередная телега, прокатившись мимо них, подняла брызги грязи, облепившей его ноги. — Нет, — коротко ответил Роберт, уверенно пробираясь сквозь людей, столпившихся на площади Конститьюшн-авеню, где, на возвышении, стоял огромных размеров человек, который, раскрасневшись, выкрикивал непроходимой живой стене из людей, стоящих внизу, на площади, о злодеяниях совершённых этим утром в Старом городе. — Что тут происходит? — Джастин попытался остановиться, чтобы лучше рассмотреть то, что творилось в нескольких десятках футах от него, и удовлетворить своё любопытство, но Роберт, вырвавшись вперёд, даже не подумал замедлить шаг. Джастин, которому при входе в город пришлось спрятать револьвер, чтобы не нервировать здешних жителей, не успел схватить того за рукав рубашки, чуть не упустив его, жалея, что нельзя сделать предупредительный выстрел. — Это виселица… — вдруг увидев, как солдаты, облачённые в синюю форму полицейских, ведут двух мужчин с завязанными за спиной руками, изумлённо прошептал Джастин. Он, с силой вцепившись в светлые гладкие волосы Роберта, вынудил того, вскрикнув, остановиться. — Хватит бегать от меня, иначе исполню свою угрозу, — дернув Роберта на себя, прорычал ему в лицо Джастин, разжав пальцы и раздражённо отшвырнув. — С простреленной ногой будет сложнее передвигаться. — Сука, ты всё равно не выстрелишь при людях, — зло сплюнув, огрызнулся Роберт, схватившись за голову там, где ожогом горела кожа от жёстких пальцев Джастина. — Не думаю, что в этой дыре кто-то сильно удивится разборкам двух джентльменов, — парировал Джастин, ещё раз взглянув на пару приговорённых к смерти, которым издевательски медленно надевали грубые серые мешки на головы, забирая у осуждённых последнюю возможность взглянуть на грязные улицы их жестокого мира. — Среди нас нет джентльменов, — ухмыльнувшись, ответил Роберт, и слова его потонули в громком выстреле, ознаменовавшем открытие люков под ногами безликих преступников, повисших на деревянных балках, как два мешка, набитые костями и мясом, безвольно подрагивающих в предсмертных судорогах. — Значит, на честный бой можешь не рассчитывать, — сказал Джастин и увидел, как сползла с лица Роберта глумливая улыбка, сам, развеселившись, кивнул в сторону виселицы, спросив:  — За что их казнили? — Ни за что. Это ублюдочные ирландцы, мелкие мошенники, тот слева — шулер, который меня месяц назад надул. Каждую неделю кого-то из иммигрантов вешают на Коровьем лугу. Нужно же держать в голове этих смрадных отбросов хоть какое-то представление о власти, — страшным холодным голосом, полным презрения, объяснил Роберт, двинувшись дальше, на этот раз медленно, чтобы Джастин поспевал за ним. — «Коренных северян» никогда не трогают. — Коровий луг? — нахмурившись, переспросил Джастин, когда они выровняли шаг, выйдя с площади. — Даже не спрашивай, я не знаю, почему так называют виселицу, — пожал плечами отстранённо оглядывающийся Роберт, кивком указав Джастину на неприметный поворот, ведущий в узкий проулок. — В народе тут и не такое можно услышать. Люд довольно странный. Нам сюда. Джастин шёл и озадаченно думал, что одному ему в Старом городе ни за что не найти дорогу обратно к мостам Куц и Рочембо, которые, словно шаткий переход между двумя различными мирами, соединяли побережья, разделённые не только рекой, но и жившими по обе стороны города людьми. Джастин никогда не заходил дальше Парка Лонг-Бридж, всегда предпочитая прогуливаться по заброшенной аллее-кладбищу, точно зная, что там не бывает людей, и никогда бы он не рискнул самостоятельно ступить за ту невидимую грань, что отделяла его от царящего на этих улицах хаоса. Даже при всех его способностях, приобретённых на войне, и навыках, выработанных за годы службы — он бы не пережил здесь и одной ночи, о чём прекрасно знал. И если бы Роберт вновь вздумал сбежать, затерявшись где-то в узких улочках, Джастин легко бы убедился в обоснованности своих опасений. Они шли по проходу не более девяти футов в ширину, с обеих сторон окружённые домами, преждевременно постаревшими от безразличия и дебоширства здешних жителей и прошедшей войны. Обрушиваются прогнившие балки, как сломленные человеческие руки — безвольно опущенные, усталые, разбитые; запачканные окна хмуро смотрят тусклыми глазами, словно подбитыми в пьяной драке, и вряд ли их хозяева когда-нибудь выглядывают из них. Переулок по щиколотку заполнен грязью и мусором — чего только не было под ногами: тряпки, паразиты, гильзы и осколки стёкол. Джастин тяжело выдохнул, ступив на утопающую в подозрительной жиже доску, и вдруг понял, что они вышли из переулка, оказавшись на широкой округлой площади, куда стекались несколько улиц. Широкие, свободные, яркие, забитые салунами, подвальными кабаками и тавернами, в любое время дня и ночи — эти места наполняли раскаты грохота, похожие на шум Ниагары. — Это перекрёсток шести улиц Рочестер-кэмптон. Сердце Старого города, — сказал Роберт, остановившись посередине круглой площадки, возле водной колонки, нажав на рычаг и подставив руки под открывшийся клапан, откуда хлынула вода. — Но только на городских планах. Для всех остальных — это Дубовая роща. Обитель бандитов, самое востребованное и опасное место в Вашингтоне. Так говорят, насколько мне известно, — он умыл лицо и руки, смывая дорожную пыль и засохшую кровь на щеке от пореза ножом, после чего, выпрямившись, добавил, глядя на растерянную сгорбленную фигуру Джастина: — Вряд ли тебе известно, но Старый город негласно разделён на шесть частей, которые принадлежат шести главным бандам, и распределение начинается именно с этого места. — Тогда что мы здесь делаем? — недоумённо спросил Джастин, не особо охотно желая вдаваться в подробности местных обычаев и порядков, откровенно чувствуя страх и панику, но мысль о том, что где-то здесь скрывается от правосудия Алекс поддерживала в нём присутствие духа. Сейчас, при свете дня, людей в Дубовой роще было не особенно много, но обыденный городской шум не прекращался ни на минуту: откуда-то раздавались жалобные крики женщины и вой младенца, лай собак и звук разбивающихся стёкол, чей-то затейливый свист и плач скрипки уличного музыканта. Жизнь текла своим путём, но Джастин боялся представить себе, что происходило здесь с наступлением темноты, когда отчётливо проявлялись самые отвратительные явления местной действительности, а немногочисленные добропорядочные граждане расползались по убогим норам, укрывшись за семью замками, с молитвой и неумирающей надеждой в ожидании того, что принесёт им завтрашний день. — Он здесь, — неохотно ответил Роберт, указав рукой на здание, где висела маленькая медная табличка с аккуратно выгравированной надписью «Рочестр-кэмптон, дом номер шесть». Это был старый доходный дом, имеющий три этажа и когда-то явно выкрашенный в желтый цвет, но от времени и непогоды почти вся краска облупилась, и приобрела какой-то ржавый оттенок, множество карнизов отошло или обвалилось, тем не менее здание выглядело вполне пригодным для жилья. Стараниями Ланфана²⁶ эта площадь была отстроена так, что здания, обрамляющие её, верхней частью соединялись между собой, образуя арочные проходы, откуда лучами расходились улицы. «Как солнце, — подумал про себя Джастин. — Вот только солнце давно позабыло о них». Джастин слышал от людей на улицах, читал в ежедневных газетах про эти банды, которые достаточно напористо проявляли себя в атмосфере политической коррупции и борьбе за выживание; заметные проявления порочной активности этих людей уже года два будоражили столицу. Их называли воровскими шайками, эти примитивные убийцы и воры наводнили крупные города вскоре после Гражданской войны — Нью-Йорк, Чикаго, Бостон, Лос-Анджелес, Новый Орлеан, Сан-Франциско изнывали под тягостным гнётом новых мятежников. Джастин никогда бы не подумал, что ему доведётся оказаться в подобном месте, там, где царил закон людей, отлучённых от церкви и государства, и что-то отдалённо шептало ему, что южанину здесь не место, но как раз самое место для коренного жесткого северянина, который скрывался от закона. Джастин кожей чувствовал, что Роберт не врёт, что, ступив за порог дома номер шесть, он не получит нож в спину или пулю в грудь. Что-то подсказывало ему, что цель близка как никогда ранее. Он решительно и быстро кинулся к дому, не обращая внимания на оклик Роберта, метнувшегося за ним. В небольшой таверне, уютно расположившейся на первом этаже, уже сидели, потягивая сидр и пиво, перекидываясь новостями и сплетнями, щипачи и картёжники — мелкий планктон преступного мира Вашингтона, и каждый из них посчитал нужным обратить внимание на высокого взлохмаченного человека, который с оглушительным стуком захлопнул за собой дверь, ворвавшись вовнутрь дома. Джастин зажмурился, привыкая к внезапной темноте помещения, в котором оказался. Сразу при входе, в углу, стояло огромное, воняющее пылью и затхлостью чучело медведя, на вытянутых лапах которого покоилось медное блюдо, где лежали два скрещённых восточных клинка в приметных ножнах — один украшен высокого качества серебром с вытравленным чернёным узором, другой — изогнутый, его центральный хребет украшен шестью звёздами, инкрустированными лунными камнями. Джастин на миг задержал взгляд на оружии, ощутив, как сердце пропустило удар. Он знал, кому они принадлежат, ведь раньше уже видел эти клинки висящими над камином в комнате Эллингтона, и у него не оставалось никаких сомнений, что Алекс здесь. Он огляделся: в зале не было окон и горело с десяток разнокалиберных сальных свечей, вставленных в небольшие деревянные чурбаки с проделанными в них отверстиями, кое-как прибитые к стене. Эти оплывшие огарки, источавшие слабый мерцающий свет, напоминали плакальщиков на похоронах. Над барной стойкой висят элегантные настенные часы в корпусе из вишнёвого дерева, как и клинки, казавшиеся нелепыми пришельцами в окружении грубо сколоченной, покрытой жирными пятнами и царапинами мебели, посыпанного грязной соломой пола и застоявшейся вони. От тошнотворной смеси запахов Джастина замутило, и он, намертво прикованный многочисленными взглядами, застыл на пороге. Подслеповато щурясь и не обращая никакого внимания на воцарившуюся тишину, он продолжал жадно оглядывать помещение в поисках Алекса. На стенах висят цветные гравюры с изображением Вашингтона, королевы Виктории и американского орла. И, судя по всему, моряки здесь частые посетители, ведь среди гравюр видны и морские картины: огромные мифические кракены и библейские левиафаны, отважный пират Тич, по прозвищу Чёрная борода, ле Вассер, основавший Тортугу, какой запомнили её корсары, промышляющие в Карибском море, беспощадный Барбаросса, который славился своей смелостью. Среди них нарисованные глаза блистательной королевы Виктории, а также запечатлённые в красках огни Вашингтона — выглядят так же странно, как и большинство сцен, которые разыгрываются здесь. Такими были кумиры этих людей — чудовища, бандиты и преступники морей, о ком слагали легенды и песни, и каждый раз, поднимая кружку пива или виски, их сухопутные братья гордо провозглашали себя их роднёй. Крики и смех смолкли с появлением непрошеного гостя. Несколько человек разом поднялись на ноги, обнажив револьверы и достав из-под столов припрятанные мушкеты, а женщины лениво утихли, улыбаясь взглянули на вошедшего, ожидая быстрой и показательной разборки. К безмерному удивлению Джастина, посетители были одеты в светские европейские костюмы, многие опрятны и внешне; сложно было представить себе, что это бандиты, пусть даже и отменные мастера своего ремесла. Дети трущоб, отбросы человеческого общества — такие они есть, такими они и останутся. Весь светский лоск слетал с этих людей, как только они оказывались в привычной для себя среде. — Ты кто такой? — заговорил, лениво мусоля большую чёрную сигару в уголке рта, один из них, с виду отчаянный головорез — с громоздким подбородком, короткой бычьей шеей и обилием зарубцевавшихся шрамов, как на шее, так и на щеках. Он выглядел настолько уверенным в собственном превосходстве, что даже не потрудился снять с колен досужую красотку, только придержав немного шаловливую ручку, ловко орудующую у него в штанах. — Если тебя прислал Митч Халар, то можешь убираться и передать ему наилучшие пожелания от Джека, вместе с этим. Мужчина снял с пояса небольшой кожаный кошель, изрядно потёртый, много раз залатанный, и швырнул его онемевшему Джастину под ноги. Кошель со странным влажным хлопком ударился об дощатый пол, но Джастин даже и не взглянул вниз. Он уже собирался сказать, что это ошибка и его спутали с кем-то другим, а сам он ищет Александра Эллингтона, как дверь за его спиной отворилась, и появившийся на пороге, изрядно запыхавшийся и испуганный Роберт сразу же выкрикнул: — Стойте, он со мной! — Скотт, что за отродье ты притащил? Это парень Митча? — спросил какой-то человек в кресле у жаровни: рослый, с грубоватым крестьянским лицом, он охотно курил, ещё охотнее пил и в то же время смотрел сонно, двигался вяло, словно зимняя муха, когда, поднявшись на ноги, он подошёл к своим вооруженным приятелям. — Нет, он не здешний, — помотал головой Роберт. Джастин, оглянувшись, сразу увидел, как сильно тот взволнован и как нервно прячет руки с подрагивающими пальцами в карманы штанов и мудро посчитал, что ему лучше помолчать. — Он мой давний знакомый, поверьте, я знаю его как себя, он не связан с «Полурослыми». Это точно. Нельзя сказать, чтобы после его слов бандиты успокоились, но напряжения значительно поубавилось, и, потеряв интерес к происходящему, все вернулись к прерванным делам и разговорам. Джастин опять посмотрел на странную вещь у себя под ногами, и, проследив его взгляд, Роберт, наклонившись, поднял влажный мешочек, протянув владельцу. — Что здесь? — спросил Роберт у мужчины, который кинул кошель. — Что-то для Митча? Тот, ухмыльнувшись, неопределённо повел плечами, переведя взгляд немигающих чёрных глаз на Калверли, молча разглядывающего стены. — Сам взгляни, — ответил тот, наконец-то сбросив с колен красотку, от души хлопнув по крепкому заду, указал ей пальцем на свою опустевшую кружку. — Я уже подумал, что Митч, наконец-то протрезвев, прислал к нам своего посыльного с просьбой вернуть заложника. Роберт уже собирался было открыть кошель, но вдруг недоумённо отвёл одну руку, взглянув на свою ладонь и пальцы, где отпечатались кровавые разводы, пропитавшие ткань. Роберт несколько секунд в упор смотрел на вещь, скрывающую внутри себя кровавый сувенир, но так и не решился открыть застежку. — Чёрт, Шон, ты неисправим, — с омерзением положив на стол кошель, сказал Роберт, не замечая, как Джастин побледнел, представив себе, что в этом маленьком кошельке наверняка находится какая-то часть человеческого тела. Бандит сверкнул несколькими жёлтыми зубами и пристегнул жуткую вещь обратно к поясу, чем вызвал у Калверли мгновенный рвотный позыв. — Сам, лично, передам сыночка Митча ему в руки. Сегодня вечером, — заявил Шон, наливая себе и медленно втягивая полрюмки ликера. Роберт, только скупо улыбнувшись ему, молча потянул Джастина за рукав в сторону широкой лестницы, ведущей на второй этаж. — Они опасные люди, для них не существует власти и закона, они не подчиняются капитану Эллингтону. Для них есть только Джек Уилсон — гангстер из Нью-Гэмпшира, который объединил одну из шести крупнейших бандитских группировок города под своим началом, — тихо сказал Роберт, когда они поднялись наверх, оказавшись в длинном, широком холле, в который выходили два коридора, ведущие в разные части огромного доходного дома. Жёлтый блестящий паркет скрипит под стёртыми подошвами Джастина, на многочисленных дверях висят тёмно-вишнёвые драпри, перехваченные шнурами, в золочёных рамах покоятся огромные зеркала, в которых то мелькают, то скрываются фигуры проживающих здесь людей. — Ими командует Александр? — возбуждённо воскликнул Джастин, отказываясь верить в то, что подсознательно уже давно понял. В этих предчувствиях и надеждах было нечто похожее на то волнение, которое испытывает привычный игрок, пересчитывающий, перед тем как отправиться в игорный клуб, свои наличные деньги, зная — либо все расчёты верны, и он в выигрыше, либо — он проиграет всё до последнего цента. Джастин мог с уверенностью сказать себе: во что бы ни ввязался Алекс, он при любых обстоятельствах будет на его стороне. — Не произноси это имя там, где его могут услышать, — рявкнул на него Роберт, увлекая его дальше по коридору вдоль длинного ряда закрытых дверей. — Он — их главарь, предводитель, вожак, но не командир. Управлять этим сбродом почти невозможно, но пока он держит их под контролем — эти люди являются членами одной банды. Они объединяются для грабежей или других преступлений, и не имеют никаких обязательств и преданности своим главарям. Пока те способны дёргать за усы высокопоставленных чиновников и делегатов, чтобы обеспечивать неприкосновенность своих шаек — бандиты преданны и довольно покорны, но стоит дать слабину — и земля сомкнётся над телом бывшего главаря. — Что это за банда? — спросил Джастин, чувствуя себя так, словно бы он затерялся в потусторонних мирах, так схожих с его привычным, но одновременно таких непостижимых, ужасающих и жестоких. — Сам спроси, мы на месте, — сказал Роберт, открыв одну из дверей, куда Джастин решительно ворвался, торопливо оттолкнув северянина с пути. — Алекс! — выдохнул он, войдя в небольшую полутёмную комнату, увешанную парижскими литографиями. Тканые дорогие ковры спускались по стене от потолка до самого пола, посреди комнаты красовался большой, заваленный газетными вырезками письменный стол, декорированный перламутром, у которого задумчиво стоял Алекс, резко оглянувшийся на звук знакомого голоса. Джастин задрожал, почувствовав, как выворачивают наизнанку его душу одурманивающие эмоции, будто бы какой-то телесный ущерб, не заживающий, подобно старой ране, не дающий ему жизни прежде, прорвался горячим потоком слёз через его глаза. — Джастин… — прерывающимся голосом вымолвил Алекс, широко раскрытыми глазами ловя каждый судорожный вздох застывшего на пороге Джастина. — Я дал тебе простое поручение, Роберт! Кажется, ясно сказал, ни в коем случае не приводить его сюда, чем ты думал, кретин?! — вдруг, срываясь на грубый крик вспылил капитан, переведя искрящийся огнём взгляд на Роберта, молча стоящего рядом. — Алекс, он… я не собирался, он просто… — начал тот, явно намереваясь держаться до последнего и отрицать свою вину, но Александр, сотрясая стены, гаркнул на него: — Вон! Убирайся вон отсюда, Роберт! И молись дьяволу, чтобы до завтрашнего дня мы не встретились. Джастин слышал лишь звенящую в ушах кровь, взбурлившую после его слов. Он даже не обратил внимания на то, что дверь за его спиной закрылась, и он остался наедине с человеком, воскресшим из его памяти, ожившим из его обманчивых и сладких сновидений. — Почему? — не в силах овладеть своим голосом, хрипло спросил Джастин, объятый ужасом и дрожью, заглядывая всё глубже, глубже в тёмно-зелёные озёра его глаз, глядя на покрытый золотом лик и повторяя: — Скажи мне, почему всё происходит сейчас так? Алекс стоял, напряжённо сжимая и разжимая руки, вздувшиеся на них вены гоняли горячую кровь по телу, и Джастину казалось, что биение его сердца в сотни раз оглушительнее его собственного, застывшего в ожидании ответа. Всё, что открылось ему в потаённой глубине зелёных небес, вновь оживало пред глазами, и слова Алекса были лишь отзвуком того неистового крика, что потряс всё его существо. Джастин смотрел в эти глаза и понимал, что он бродяга — бродил бесцельно долгие годы, и вот, наконец-то, пора пришла, и он очутился дома. — Я не хотел вновь доставлять тебе боль, Джастин, — с придыханием сказал Алекс, делая неуверенный шаг к нему навстречу. — Прости меня за всё, но тебе нужно уйти, прямо сейчас. Не надо возвращаться к прошлому. — Ты говоришь о боли? — закричал Джастин, проливая вместо вихрей и мрака злости нежные слёзы радости и тягостной обиды. Тёплая влага омыла воспалённые раны на груди, стиснутой стальными ржавыми оковами, но он не остановился, извергая поток рваных истеричных упрёков, просто чтобы не потеряться в тишине и тьме этого места. — Ты даже не представляешь, как я жил без тебя эти три года, Алекс! Каждый день для меня был подобен аду, и я сгорал в нём, оживая только с наступлением ночи, когда ты являлся ко мне во снах, как мираж оазиса перед глазами умирающего путника в пустыне. И вот, ты стоишь предо мной — настоящий, во плоти, и гонишь меня прочь? В нетерпеливом, резком его желании ударить Алекса сильнее, в самую оголённую часть тела — болезненно сжавшееся сердце, кроется суть невысказанных обид, и Джастин размахивает руками, словно отгоняя от себя призраков старой затаённой злобы, которая исчертила его рассудок гнилыми полосами отчаянья, после резкого исчезновения любовника, который теперь смеет говорить ему это. — Я не представляю? — Алекс постарел на добрый десяток лет, волосы его стали ещё светлее, но глаза загорелись также сильно, как если бы он был мальчишкой, готовым голыми руками уничтожить врага на поле боя, вновь напиться его крови, оживая, как вампир, пробуждённый яркостью и насыщенностью чужой жизни. В тот момент, когда он схватил Джастина за руку, вынуждая замолчать, Калверли почувствовал в своём теле настолько сильный отклик, что разом вздрогнул, затаив дыхание и слушая. — Ты… Джастин, чёрт возьми! Я год скитался по углам Европы, не в силах найти себе пристанище: в каждом доме, где я останавливался, я слышал твои шаги, твой голос и смех. Я думал, что умру, прежде чем увижу тебя вновь. Я пребывал в бреду, звал тебя, и каждый раз мне казалось, что твои руки дарят мне успокоение и покой. Думаешь, я забыл о тебе? Я мог бы пересказать все наши дни и ночи. Угроза нависла над моим здоровьем, ужас мной овладел, когда я представил, что никогда не увижусь с тобой. Я погружался в сон, который длился по нескольку дней, и когда просыпался, то снова видел печальные сны смутного течения жизни без тебя. Я должен был скрываться от отца, от французского и американского правительства, чтобы развеять опасность, нависшую надо мной. Прятался у моря, которое так любил — словно ему полагалось смыть с меня грязь, которой я запятнал и тебя. Я проклят был луной и звездами, которые напоминали мне, что где-то ты так же смотришь на них. Счастье было моим угрызением совести, роком, червем. Но как я мечтал дотронуться до тебя… Ощутить тепло твоего тела, Джей. Я не хотел этой разлуки, я согласился бы на сделку с любым из демонов ада, с самим Сатаной, только бы остаться с тобой, но я не мог подводить тебя под удар, — Алекс тоскливо улыбнулся, но с таким трудом ему далась эта улыбка, словно бы он и вовсе разучился проявлять эмоции на этом застывшем бледном лице. Джастин кладёт руки на его плечи и чувствует, что они стали шире, крепче, а редкие седые волосы бросаются в глаза, как блик клинка под полуденным солнцем, но лицо Джастина всё озаряется, слезы исчезают, и улыбка трогает его губы. С каждым его словом новый глубокий вдох расправляет грудь, срывает болезненные тиски. — Ты думаешь, я не сгорал от тоски по тебе? — продолжал Алекс, проведя кончиками пальцев по тёмным кудрям, с неповторимой, едва ощутимой нежностью, а его взгляд бесцельно блуждает по знакомым чертам. — Джастин, ты — всё, что у меня есть, всё, что у меня было, но… уходи. Прошу тебя, уходи отсюда. Алекс делает попытку отстраниться, скидывая со своих плеч руки Джастина, но смятение того не безмолвствует, а громким звоном повисает между ними: — Не говори мне этого! Вели мне жизнь свою за тебя отдать, и я тысячу раз кину её с усмешкой, — Джастин грубо хватает его за руку, не давая отойти, и пальцы Алекса доверительно сжимают его кисть, словно бы тот боится упасть и не подняться вновь. — Алекс, я знаю, ты не забыл меня. Мы всё ещё связаны друг с другом, и всякий раз, когда я думаю о тебе, я не могу не ощущать твоей боли, — Джастин поднимает его руку и прикладывает раскрытую ладонь Эллингтона к своей щеке, где на коже медленно засыхают пролитые за эти годы слезы. — Я искал тебя, когда вернулся в Вашингтон, но все мои попытки резко пресекались. Все твои дороги были стёрты в марте шестьдесят третьего. Я не понимаю тебя… — Я хочу, чтобы ты жил, Джей! — яростно шепчет ему в лицо Алекс и Джастин подаётся вперёд, чтобы уловить его дыхание, завладеть искусанными губами, но Эллингтон делает над собой усилие, ступив в сторону и потянув за собой, подведя того к окну. — Я не искал общения с тобой, а лишь хотел показать тебе, что я жив, чтобы успокоить твоё сердце. Взгляни, там за окном — жизнь, которой ты достоин. Я знаю, что у тебя есть жена, ты воспитываешь ребёнка своего брата, работаешь и строишь свой дом, так зачем тебе другая жизнь? — Потому что там нет тебя! — Джастин задёргивает тяжёлые тёмные занавески, уничтожая свет грязных диких улиц ненавистного города, заставившего его любить и страдать одинаково сильно. — Ты не вынудишь меня уйти, пока я не услышу слова ненависти. Скажи, что я безразличен тебе, или, что ты не любишь меня, скажи, что всё мне привиделось, и нас никогда не было. Алекс делает движение губами, чтобы захватить глоток воздуха. Острый, нежный и обольстительный аромат опьянил Джастина, и он коснулся его губ в яростном порыве. Джастина захлестнула нестерпимая любовь и нежность, потому что он знал — Алекс, как и он, в сердце своём ощущает таинство и непостижимость жизни, и прилив любви был тем мучительней, что тут же обоих пронзила мысль о принятом негласном решении: теперь дороги их не разойдутся. Руки Алекса, вопреки словам, сжали в судорожном объятии знакомое тело, и язык утонул в бесконечном поцелуе — сладострастном и терзающем, впитывая в себя всё безумие страсти, неведомой им обоим несколько лет. Лёгкая рука Джастина, ласково оглаживая, пробежала по сильному напряжённому телу, на секунду задержалась на тягостно затвердевшей его части, сочувственно и любовно пожала болезненно вздувшийся холм. Это было буквально пробуждение из мёртвых, такая же боль, какую мог бы причинить яркий свет глазам человека, вышедшего из мрака, и одинаково радостно воспринявшего этот свет после темноты. — Джастин, я не смогу остановиться, — выдыхает Алекс, плотнее прижавшись к горячему телу. — Если ты сейчас останешься, то никогда не сможешь вернуться к своей семье. Я не смогу тебя отпустить во второй раз. Не делай глупостей, возвращайся домой, пока ты можешь. — Не смей останавливаться. Я нашел тебя и не отступлюсь, — сказал Джастин, желая, чтобы никто другой из живущих на Земле не прижимался к его восторженным губам, к его лучистым волосам, овеянным дыханием холодной северной зимы, навеки застывшей в памяти, чтобы никто другой не покрывал поцелуями это чистейшее чело, сияющее для него здесь, во мраке, подобно звезде в небесах. — Жизнь со мной ужасна — я ужасный человек, — настаивает Александр, но Джастин уже не желает слушать его, упиваясь победой. — Я знаю, — Джастин чувствует, что сердце набухает, как море, вздувающееся перед грозой. Бесконечная слабость томит его тело, и тёплый воздух словно веет знакомым ароматом волос. — И только я способен выносить тебя.

***

— Ты мой теперь, только мой… — сбивчиво и зло бормочет Джастин, пытаясь справиться с маленькими, ускользающими из его негнущихся пальцев пуговками на рубашке Алекса. — Кровь связала нас, моя кровь, и наша боль… — шепчет, опускаясь на колени и прижимаясь щекой к тёплой коже живота. — Никогда больше… — говорит он, проводя губами вдоль пояса и сжимая зубами сквозь плотную ткань рвущуюся наружу плоть. — Джастин, ты… — из покусанных и истерзанных поцелуями губ Алекса вырывается тихий короткий смешок, но замирает в тот миг, когда тонкие пальцы обхватывают его член и Эллингтон тяжело и прерывисто стонет. Джастин напористо толкает его и Алекс, не сопротивляясь, опускается в кресло. Не теряя ни секунды, Джастин сдёргивает с него штаны и втискивается между широко раздвинутых ног, лаская пальцами светлые завитки на ногах. Глядя в потемневшие глаза Алекса, он склонил голову, и, лизнув головку, закрыл глаза, упиваясь его особенным, пряным, чуть солоноватым вкусом. Постанывая от наслаждения, он вырисовывал языком на горячей коже неясные узоры, словно играя, петлял по всей длине члена, с силой проводя языком по вздувшимся венам и аккуратно прикусывая уздечку, захватив его у основания, а другой рукой нежно перебирая пальцами яички. Джастин посасывал член, выпуская его изо рта, оттягивал пальцами крайнюю плоть, обнажая чувствительную головку, скользил по ней горячим кончиком языка, ввинчиваясь в раскрывающуюся под его напором щель уретры. До рези в глазах вглядываясь в лицо Алекса, впитывая в себя любимый образ, то, как опускаются густые ресницы, прикрывая хищные глаза, а желтоватые от курения зубы прикусывают пухлые губы, сдерживая рвущийся наружу стон, как мелкая дрожь пробегает по его напряжённому телу в ответ на каждое касание языка. Наигравшись, он плотно обхватил член губами, пропустив его в расслабленное горло, сглотнул. Алекс вскрикнул, судорожно вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, всеми силами пытаясь справиться с захлестнувшими его ощущениями. — … сумасшедший, — выдыхает он, наблюдая широко распахнутыми глазами с удивлением и какой-то горячечной жадностью за тем, как его член движется в кольце припухших губ Джастина. — Да-а, — ухмыляется Джастин, и от вибраций, рождающихся в его горле, раскалённая волна пробегает по телу Алекса, свиваясь невидимой спиралью где-то в районе живота, заставляя тело скручиваться от наслаждения. Не выдержав, он ухватил Джастина за непокорные вихры и дёрнул на себя, насаживая до упора, задавая свой темп. Джастин старательно расслаблял горло, поглощая его, забирая голодным ртом глубже и глубже, принимая член на всю возможную глубину, сбивчиво дыша носом и стараясь вдохнуть больше воздуха. Он на мгновение выпустил заполнивший его рот член и норовисто мотнул головой. Алексу пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить себя выпустить его волосы и позволить Джастину действовать так, как ему хочется. Джастин и действовал: он нежно зацепил яички языком, пососал их, по очереди обхватывая губами, придерживая ходящие ходуном бёдра и прислушиваясь к судорожным вздохам, продолжая при этом сжимать и отпускать член рукой, скользнул выше, проводя губами вверх-вниз, то немного быстрее, то медленнее, снова возвращаясь к головке, цепляя зубами уздечку и вырывая у любовника хриплые стоны. Осмелев и дав волю собственным желаниям, Джастин лизнул нежную кожу за яичками и добрался языком до судорожно сжимающейся дырочки ануса. Алекс всхлипнул, приподнимая бёдра, желая большего, и у Джастина потемнело в глазах — ему показалось, что он рухнул с головой в ледяную воду. Задыхаясь от переполняющего его восторга, он обвёл языком вход, дразня, пробуя на вкус солоноватую кожу, зарываясь носом в пах, жадно вдыхал эту невообразимую смесь: чистого белья, мускуса, бергамота и ещё чего-то особенного, восхитительного, присущего одному только Алексу, чего-то, заставляющего его жалобно поскуливать, изнывая от желания, вдыхать его — ещё и ещё. Как можно дольше. Вечно. Его собственный член окреп до такой степени, что парню пришлось сильно сжать его, чтобы хоть немного умерить дикое возбуждение, опасаясь, что ещё немного, и он просто позорно кончит в штаны. — Хочу тебя, в тебя, — шептал Джастин. — Позволь мне, позволь, я хочу тебя, так сильно хочу тебя, — казалось, слова сами вырывались из обветренных губ и щекотали Алекса, добавляя огня в его кровь, впрыскивая под кожу яд желания, заставляя покрываться мурашками кожу, а волоски — вставать дыбом. Джастин никогда не был сверху, хотя желание войти в Алекса, почувствовать его тело по-другому столько раз преследовало его в эти проклятые три года. Возбуждение болезненной волной проскальзывало по телу Джастина, когда он представлял, как Алекс кончает, извиваясь под ним. Однако сейчас Джастин не смог бы пойти на такой шаг, зная, что от обилия эмоций он может сойти с ума, но желание обладать обретённым любовником было слишком велико, чтобы отказать себе в удовольствии. Он снова и снова обводит языком, расслабляя сжавшиеся мышцы, чувствуя, как они поддаются его нежному напору, и, приподняв голову, встречается с бешеным взглядом зелёных глаз. Джастин подносит руку ко рту Алекса, и сердце пропускает удар, а потом отчаянно пускается вскачь, когда он видит, как покорно раскрывшиеся, великолепные губы обхватывают пальцы, втягивая их глубже, увлажняя… Его член снова болезненно дёрнулся в штанах, а поджавшиеся яйца, казалось, и вовсе зазвенели, когда он представил, как вбивается в этот капризный рот. Алекс протяжно стонет, когда любовник опускает руку и осторожно проникает в него скользким от его собственной слюны пальцем. С наслаждением услышав короткий всхлип, Джастин продолжает надавливать на анус, легко массируя по кругу, и внимательно наблюдая как Алекс, покорно раздвигая ноги шире, впускает в себя его длинные пальцы. Капельки смазки срываются с головки возбуждённого члена, и Джастин снова жадно накрывает его ртом, чувствуя языком дикую пульсацию широкой выпуклой венки, наполненной горячей бурлящей кровью. Его пальцы, исполненные силой, передаваемой этим бурным потоком, начали двигаться в унисон с этой трепещущей пульсацией, сквозь тонкую кожу нащупывая внутри горячий источник наслаждения. Золотистые волосы мечутся облаком по влажным плечам, сверкая серебром седины на висках, рубашка взмокла и прилипла к телу, очерчивая контур нездорово худого, но мускулистого тела, вздрагивающего от переполняющего удовольствия. Алекс мотнул головой, и прядь влажных волос упала на приоткрытые распухшие губы, а руки с силой вцепились в волосы Джастина, когда, надавливая на чувствительные стенки, тот добирается до бугорка простаты, и его собственное сердце бьётся о грудную стенку, словно готовясь выломать рёбра и вырваться наружу, упав между их горячими телами. Джастин вспыхивает, сгорает дотла от тёмно-зелёного, где терялись границы ласкающего, зовущего к себе, манящего, одурманивающего, как в бреду, взгляда любимых глаз. Джастин пережимает пальцами основание собственного члена, чтобы не кончить в тот миг, когда Алекс толкается бедрами, насаживаясь глубже на его пальцы, роняя сладкие вздохи и стоны. Джастин полностью контролирует сильное мужское тело, едва ли беззащитное, но такое податливое и жгучее сейчас, как и прежде зная, что в их войне победитель получает всё: тело и душу, которые, разорвавшись однажды, вступили в опасную связь со смертью, проведя обоих через все круги ада, лишь для того, чтобы соединиться воедино, неразрывно, связавшись друг с другом прочными цепями. Горячие мышцы сжимают его пальцы, Александр, зарычав, вскидывает в нетерпении бёдра, отрываясь от кресла и полностью теряя контроль над своим телом. Джастин словно во сне повторяет те движения, которые когда-то заставляли его самого трепетать и метаться по кровати Алекса, умирая от сладкой пытки. Изучая любимого заново, словно в первый раз глядя на темнеющие глаза, покрытый испариной лоб, как в бредовом сне погружаясь в фантастический мир удовольствия, Джастин ускоряет движения, которые становятся всё глубже и жестче, а Алекс, такой же нетерпеливый, яростный, безрассудный, бурно кончает ему в рот, громко вскрикнув и запрокинув голову. Его руки с нажимом проводят по спине Джастина, и ногти впиваются сильным движением в кожу своей жертвы, так, словно не желая делить свою добычу ни с кем, вырвав у Калверли сдавленный всхлип и неосознанный рывок ближе к раскалённому мужскому телу. Бесстыдно облизывая губы и собирая с них языком остатки семени, Джастин скользит взглядом по его отмеченному наслаждением лицу, тут же сменяющемуся слегка насмешливой хищной улыбкой. Алекс резко привстаёт, схватив его за плечи и дёрнув на себя, но стон неожиданности тут же заглушается горячим ртом, жёстко ласкающим губы, и пальцами, скользнувшими к истекающему, жаждущему разрядки, до боли напряжённому члену. Джастин рвано выдыхает, вцепившись руками в тело Алекса, поддерживая страстную игру языков, ритмично и глубоко проникая в горячий рот. Тот, дразня, разжимает губы и одновременно делает вдох. Джастин с наслаждением, почти забытым за годы разлуки, втягивает смесь запаха табака и бренди, издав протяжный низкий стон. От запаха его тела ноздри Джастина трепещут, наполняясь вожделением, и он едва не опрокинулся навзничь, как алчная акула, учуявшая запах свежей крови и желающая отведать её сполна. Умелые пальцы Эллингтона ласково сжимают его дёргающийся и пульсирующий член, поднимаются по стволу, слегка задевая ногтями, вызвав частую мелкую дрожь, пробежавшую по бёдрам. Алекс оттянул крайнюю плоть, обнажая розовую головку, сдавливая пальцами другой руки основание члена, иногда опускаясь ниже и играя тяжёлыми, налитыми яичками, а Джастин, в упоении, толкается в его руку ещё сильнее. — Давай, мальчик, кончи для меня, — шепчет Алекс, и тот кончает, теряясь на грани своего громкого вскрика и тихого шелеста на ухо: — Я знал, что ты вернёшься ко мне… 26. Пьер Шарль Ланфан — военный инженер — Вашингтон — плановый город. Основным создателем архитектурного облика города стал Пьер Ланфан, архитектор французского происхождения, инженер и градостроитель. В 1791 году президент Джордж Вашингтон уполномочил Ланфана создать план застройки новой столицы. Здания предполагалось строить в барочном стиле.

***

Джастин тихо приоткрыл калитку и, оглянувшись, ещё раз переспросил у зевающего кучера, понизив голос до едва различимого шёпота: — Гарри, что именно мистер Гейт сказал? Когда он вернётся? — Джастин весь день провёл в Старом городе, рядом с Алексом, а уже после, вернувшись к парку Лонг-Бридж, он обнаружил свой экипаж с дремлющим мальчишкой-кучером, который больше суток дожидался его, хотя в преданности этого молодого северянина Калверли уже давно и не единожды убедился. Джастин находился в последней стадии сентиментального опьянения, и только новость о том, что его разыскивает Гейт, слегка привела его в чувство, сбив смесь счастья и ласковой истомы, оставленной любимыми руками на его теле и тем выражением глаз, с которым Алекс весь день смотрел на него. Он не мог вообразить себе, как Кристофер узнал, что он в Старом городе, куда никогда бы сам не сунулся, цинично боясь запятнать себя невидимыми пятнами нищеты здешних жителей. — Мистер Гейт просил передать вам, что будет ждать вас к полуночи в своём кабинете, — так же тихо отозвался Гарри. — После чего его лакей удалился, сказав, что мистер Гейт будет отдыхать этим вечером дома, дожидаясь вашего прихода. — Хорошо. Доброй ночи, Гарри. Джастин вошёл во двор, мысленно всё ещё витая в комнате Эллингтона, где меньше часа назад расслабленно поглядывал на Алекса, рассказывающего про Европейские страны, которые ему довелось посетить после побега. В этих красочных рассказах Старый Свет оживал, поднимался вновь во всей красе, как и прежде, во времена войны, когда Джастин сидел в комнатах Эллингтона, слушая его истории, и не мог оторвать взгляда от губ, складывающих воспоминания в единую картину, поражающую своим великолепием. Джастин слушал Алекса и видел, словно наяву, как древние замки вздымаются своими шпилями вверх, вонзаясь в тяжёлые небеса Тулузы, Гранады, Вестфалии, вороша давно потухший пепел мифов и усмиряя в человеке его непомерную гордыню своим монументальным превосходством. Джастин мечтательно погружался в рассказы Алекса, понимая, что в Америке, разъедаемой междоусобицами, он совершенно позабыл, что за океанами и морями, отделяющими Новый свет от Старого, лежит целый мир, и при том довольно широкий, красочный и древний, полный тайн и памяти. Мир, который так похож на них двоих, и этот другой мир ждёт их. Джастин желал, подобно длинному клину теплолюбивых и благоразумных журавлей, взлететь вместе с Алексом ввысь, как те птицы, с наступлением холодов, гонимые в тишине поднебесья, расправив могучие крылья и держась известного лишь им направления, покинуть родные места в период жутких времён. Его голодное естество пробудилось сегодня ото сна, и он готов был бежать хоть на край света, чтобы сохранить это, чтобы спрятаться от некой фатальной прихоти судьбы. Джастин шёл к дому Гейта, и в вечерней темноте его слух всё так же беспокоил этот пронзительный, молящий, как серебро звенящий голос — предостерегающий, оберегающий, призывающий уйти, пока не поздно. Они долго сидели молча, угадывали тревожные мысли друг друга; вместе они погружались в страшную неизвестность завтрашнего дня, и всё теснее становилось их объятие. Джастин чувствовал, как они становились свободны от своих жалких пут и думал: «Я не воспротивлюсь, я отрекаюсь от себя, я твой и только твой. С готовностью приму от тебя любую пытку, когда подумаю, что эти руки, терзающие, рвущие меня на части, принадлежат тому, кого я сам избрал и вознёс. Никогда мы не вернёмся к прошлому. Нашей войне пришёл конец. Теперь никаких сражений — только жизнь». Ведь ещё вчера, в последний раз, Джастин был один в комнате, которая в этом доме принадлежала ему, и зарывшись головой в подушки рыдал как ребёнок, беспомощный перед страшным своим горем и болью. Это было вчера, и ещё годы до этого дня, когда в полуоткрытое окно заглянула ночь, зелёными лучами родных глаз коснувшись слёз и стерев их. Это вчера Джастин кричал от боли и жаловался, вчера и сотни дней до этого, собрав все свои силы, крепился и умолкал. Сегодняшний вечер — тихий и тёплый, ласково кочующий по миру, как заблудший путник, наконец-то осевший в месте, где с его приходом воцарились мир и покой сбывшихся надежд. В этом странном тёмном мире, в ласковом воздухе, в запахах наступающей ночи была какая-то тайная, сладкая, сознательная печаль, которая бывает так нежна в весенние вечера. В полумраке плыл неясный шум города, гул улицы Флюке-Брайн грей, слышался скучающий гнусавый напев гармонии, звонко стучала окованная трость о плиты тротуара, лениво погромыхивали колёса проезжающих за оградой экипажей, и все эти звуки сплетались красиво и мягко в задумчивой дремоте вечера. Джастин ступает тихо, осмотрительно: сад покрывается белоснежным ковром ясколки, ползущей к уличному фонарю, рядом с которым раскинулась великолепная голубая глициния. Перед парадными окнами дома расположились тюльпаны, нарциссы и гиацинты, за ними бордюр из аккуратно подстриженного самшита, и в тени фигурок, вырезанных из зелёных кустов, Джастин не сразу замечает движение человеческих рук, приветливо взмахнувших ему. Полоса земли у крыльца максимально плотно засажена декоративными кустарниками и многолетними разноцветными цветами, и когда Меган выходит из тени, создаётся впечатление, что девушка ступает по живому ковру, словно бабочка, облачённая в бледно-голубое свободное одеяние, невесомыми крыльями застывшее в длинных рукавах платья. — Мы уже не знали, что и думать, Джастин! — воскликнула она, крепко сжав руки Джастина, словно опасаясь, что брат вновь исчезнет. — Ты снова пропал куда-то, почти на двое суток. Скажи мне, что с тобой происходит? — Меган… — Джастин легко, но настойчиво расцепил её пальцы и отошёл от сестры, вдыхая идущий из вестибюля тёплый воздух, проникающий через полуоткрытую парадную дверь, потом поднял голову и стал прислушиваться: не доносится ли сверху, из комнат Гейта, какой-нибудь шум. Но на втором этаже хоть и горел свет, но царило безмолвие буржуазных покоев, ограждённых от малейшего шороха извне. Казалось, что за блестевшими лаком дверьми красного дерева скрыты целые бездны спокойствия, но Джастин знал, что если он желает рассказать ей о случившемся с ним за эти сутки, то им стоит отойти вглубь огромного сада, затаиться, скрыться от посторонних ушей и глаз. — Пойдём! Они дошли до аллеи фруктовых деревьев, которая находилась за домом, и только тогда Джастин, оглянувшись, схватил сестру за плечи, крепко прижав к себе, исступлённо бормоча ей: — Я нашёл, нашёл то, ради чего стоит просыпаться по утрам и переносить смену времён. О, Мег, я нашёл того человека, который придавал смысл моей жизни все эти годы, на войне и после неё. И теперь он будет со мной, вечно! Я ухожу к нему, и мне нужна твоя поддержка, иначе я не справлюсь с этим. — Он? — Меган мягко высвободилась из объятий. Джастин увидел, как сестру одолевали тягостные мысли, но она быстро спрятала скорбное замешательство, пытаясь как можно твёрже произнести повисший на языке вопрос. — Джастин, Боже мой, ты говоришь о… — Смелее, Меги, он — мужчина, — не в силах больше таиться от неё, возбуждённо сказал Джастин, чувствуя как по губам, ещё хранящим голодные поцелуи, ползёт безумная улыбка. — Джастин, ты сумасшедший! — вскрикнула Меган с искренним ужасом, но Джастин не дал ей времени осмыслить услышанное, быстро заговорив: — Меган, это не имеет никакого значения! Что мне за дело до человеческих предрассудков и нелепых правил, если меня ожидает божество из плоти и крови? Я с ума сойду, если вновь потеряю его… Эти правила я должен нарушить, чтобы исправить совершённые ошибки. — Вновь потеряешь?.. — нахмурившись, переспросила она, мрачно посмотрев в сверкающие глаза брата. — Джастин, из-за этого мужчины ты был сам не свой, вернувшись в Техас. Это его вина в том, что ты был измучен и убит горем? Ты ничего не говорил о войне, даже порой казалось, что она прошла мимо тебя, оставив тебя за бортом своего мёртвого корабля, но я слышала… Слышала, как в бреду ты звал его. С унылым стоном треплет листья весенний ветер, леденящим душу басом причитает филин где-то неподалёку, и слова Меган, словно эхо, возвращают Джастина к сожжённым полям сражений, к сломанным в бою костям и стыдливой, режущей душу боли в Вайдеронге, ко всему, что пришлось пережить ради встречи с Алексом. Джастин вспоминает и молчит, понимая, что сестра всегда знала — сколько тайн, непостижимых тайн, скрывал он в глубине себя. — Только он занимал твой рассудок, он и ничто иное. Капитан. — Что значит ум человека без мыслей и идей? Это моя жизнь без него — такая же пустая и никчёмная, примитивная, как у животного, — оживлённый памятью о мучительном начале той жизни, когда впервые он познал боль, с которой уже не расстаться до самой смерти, заговорил Джастин, надеясь, что Меган снова поймёт его, вновь примет его сторону, как и прежде, когда он ещё и не подозревал о её безмолвном союзе. — Я хочу жить, Меган, для себя и ради него. Его высокий дух, как воплощение вечности — велик и безграничен, он слаще, чем любовь земной женщины. Он как мечта поэта — опьяняет и сводит с ума, этот мужчина прекраснее самой ночи и ярче солнца в зените. Я понимаю, что это значит желать слишком многого. Мег, я говорю тебе правду сейчас, потому что я не знаю, кто ещё поймёт меня, если не ты. — О, Джастин… это всё слишком, — Джастин с мольбой смотрит на неё, но Меган лишь качает головой, отказываясь принимать греховные слова брата. — Ты говоришь о любви или о своём безумии? Опомнись, ты же погубишь себя! — Погибну, если останусь в этом доме рядом с ними, Меган! — сорвавшись, крикнул Джастин, не опасаясь, что их услышат здесь, просто не в силах больше молчать. — С этими шакалами! Крис и Женевьев заживо сжирают меня. Ты же сама видишь это! Меган молчит долгую минуту, но мысли её слишком громки, их подхватывает налетевший тёплый ветер, словно хищная ночная птица, уносящая в могучих лапах безвольного зверька, обречённого навсегда воссоединиться с темнотой. Её мысли уносятся прочь, за стены этой северной тюрьмы; луна серебрит застывший в ожидании дом. Меган задумчиво смотрит на него, и во взгляде серых глаз Джастин замечает понимание. Она знает, что с той минуты, как её брата заточили в клетку, и пока не настал этот миг освобождения, с каждым днём всё ближе и сильнее его томил губительный недуг: лицо его желтело, брови угрюмо сдвигались, глаза западали. Но теперь, посмотрев на него вновь, Меган увидела тот здоровый жар, с которым когда-то юный мальчишка скакал на коне, стрелял с друзьями в лесах, и мирно жил в своё удовольствие. На её бледном лице проступает тень печали и сомнения, но тонкие губы тихо говорят Джастину: — Тогда беги, если тебе нужно, Джей. Что требуется от меня? — Молчание, — бесконечно благодарный ей, отвечает Джастин. — К Рождеству наш дом будет достроен. Большую часть денег в банке я переведу на твой счёт, а в следующем месяце я куплю новый дом для Женевьев и открою для неё ещё один счёт, чтобы она не нуждалась в деньгах и не трогала вас после моего ухода. На тебя и Хлою я оформлю ещё пару участков земли: один во Франции, другой в Англии. Денег на строительство ещё нескольких домов вам хватит. Я позабочусь о том, чтобы на ближайшие десять лет вы забыли о деньгах, так что вы ни в чём не будете нуждаться. Твоя задача не распространяться обо всём этом. — Джей, откуда так много денег? — изумлённо вымолвила застывшая Меган. — Я провернул за спиной Криса одну крупную сделку с англичанами, пока он возился со своими французами, — самодовольно ответил Джастин, нежно заправив кудрявый локон за ухо сестры. — Но вскоре я перекрою ему кислород во Франции, и все его махинации вскроются — тогда его посадят или казнят, мне плевать, но все его деньги я уже потихоньку начал переводить к себе на анонимный счёт в одном английском банке. Он до последнего ничего не узнает. Я постарался замести все следы. Когда я уеду, один надёжный человек в банке переведёт эти деньги на четыре счёта: для тебя, мамы, Хлои и Женевьев. Остальные деньги я сам разделю на каждую из вас. — Господи, Джастин, я не узнаю тебя, ты ли мой братец? Что за злость сжигает тебя? — глядя в горящие огнём глаза, выдохнула Меган, едва сдерживая себя, чтобы не отвести глаз от его искажённого довольной гримасой лица, которое выглядело при свете луны ещё страшнее за счёт прорезающего щёку и нос глубокого шрама, казавшегося почти чёрной линией в тени деревьев. — Это не злость, Мег, — сумрачно улыбнувшись, сказал Джастин, воистину радуясь скорой мести, которую он уготовил для Гейта. — Это нечто другое. Пойдём в дом, я думаю, что сегодня мне предстоит отчитываться за очередную пропущенную встречу со Стэнтоном. Не хотел бы я пропустить такое шоу. Кристофер вне себя, я уверен. 2 мая 1866 — Знаешь, я уже устал удивляться твоей дерзости, — резко сказал Крис, поднявшись из-за своего рабочего стола, когда дверь кабинета закрылась, впустив в комнату Джастина, застывшего на середине и не решающегося начать разговор, а только пристально оглядывающего своего собеседника. — Ты чем думаешь вообще? — с презрительным удивлением, спросил Гейт. — Министр вчера снова спрашивал о тебе, и мне пришлось соврать, что ты болен и приносишь свои извинения за очередную сорванную встречу. — Тебя это не должно сильно угнетать, ты же мастер лжи, — ухмыльнувшись, колко парировал Джастин. Злость Криса всё больше нарастала, становясь слишком явной, отражаясь в его сверкающих глазах, но внезапно осмелевший Калверли держался слишком невозмутимо, с необыкновенным высокомерием, даже с вызовом, абсолютно не испытывая страха перед этой яростью. — Солги ему в следующий раз, что я умер. Думаю, это самое лёгкое решение. Нет человека — нет проблем, и тебе больше не придётся извиняться за меня. — Идиот! — вскричал Гейт, быстро зайдя за спину Джастина, и тот с лёгким волнением услышал, как щёлкает замок запирающейся двери. — Где ты был всю ночь? Я отправил в город половину своих людей, Джим чуть не рехнулся, разыскивая тебя. Твой кучер вообще сказал, что последний раз видел тебя вечером у Старой аллеи! Какого беса ты там забыл, ублюдок?! Джастин хотел схватить Криса за ворот рубашки и вытрясти из него что-нибудь более вразумительное, чем оскорбления и яростное шипение в свой адрес, но, разглядев в безулыбчивых, серых глазах жгучую неприязнь и злость, он сдержался. — Джим Бивер? — едва проговорил обеспокоенный Джастин, у него ужасно дрожало и стучало сердце при мысли, что он доставил другу столько головной боли этой ночью. Он вопросительно оглянулся на бушующего Криса, ожидая, когда же весь этот бурлящий поток раздражения и злости выплеснется на него, но Гейт тревожно вглядывался в лицо Джастина — поражённый и задумчивый. И Джастин невольно спрашивает себя: какая же сила заставила блистать таким огнём эти грустные глаза, и почему прежде он не замечал, как печальны они, отчего так часто вздымается его грудь? Что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту мужчины, совершенно ему незнакомого, чужого, почему его лицо на миг озарилось пониманием и даже раскаянием, какое было присуще ему шесть лет назад, во времена их крепких дружеских отношений. Но прежде, чем эта мысль сформировалась в мозгу, Джастин поймал тот же задумчивый и рассеянный взгляд, который выбил её из головы Калверли, как по мановению волшебной палочки. На лицо Криса вернулась привычная маска — бледная личина, со следами какой-то мертвящей тоски и досады за минутную слабость. — Он возглавлял солдат, и когда под утро они все вернулись ни с чем, бедный старик едва не получил удар, — сказал Гейт, сосредоточенно наблюдая за притихшим и встревоженным Джастином. — Ещё раз спрашиваю: где ты был? — Тебя это не касается, — устало склонив голову и не глядя на него, но довольно решительно, ответил Джастин. Милое, грациозное воспоминание об Алексе пронеслось в его голове, как лёгкий бриз в удушливо-жарких, тропических лесах, вновь возвращая странные мысли, теснящие грудь счастьем, и слова его сделались слишком радостными от воспоминаний. Услышав их, Крис взорвался жутким криком: — Тварь ты бессердечная! О своей maman ты тоже не подумал? Она всю ночь рыдала, думая, что ей принесут утром твоё изуродованное тело! — Хватит, Крис! Замолчи, я не желаю ничего больше слышать. Я устал и иду спать, — так же срывается на крик Джастин, хотя по глазам Гейта он и видит, что истинная суть кроется не в его неукротимом гневе, а в настоящем беспокойстве. Между тем, чего-то другого просит и хочет душа: не ссор, не скандалов и не драки, к которой они вновь близятся. Но Джастин знает, что он, словно отчаянный мечтатель, напрасно роется в своих старых фантазиях, как в остывшей золе, в поиске хоть какой-нибудь искорки, чтобы оживить угасшее пламя. И может, ему удалось бы тогда этим возрождённым огнём пригреть похолодевшее сердце друга и воскресить в нём всё, что было прежде, что трогало душу, что кипятило кровь, что вырывало смех, а не крик. Джастин чувствовал, что Крис действительно волновался за него, как если бы их связывали настоящие чувства, а не купленные его деньгами и не навязанные шантажом. Но, глядя в эти искрящиеся раздражением глаза, Калверли ничего не мог поделать с собственной злостью и обидой, всем своим существом стремясь поскорее оказаться в постели и уснуть крепким сном, дожидаясь пробуждения и момента, когда он вновь сможет пойти к своему белокурому водопаду, низвергающему на него ласковые тёплые воды своей нежной любви. Джастин уверенно делает шаг к двери и сразу же вспоминает, что она закрыта на ключ, ремешок от которого издевательски-показательно намотан на палец Гейта. Тот, злобно и беззвучно насмехаясь над Джастином, слегка покачивает вещицу из стороны в сторону, будто заговорённый маятник. — Ты не выйдешь из этой комнаты, Джастин, — тихо говорит он, пристально и выжидающе глядя в угрюмое лицо. — Ты рассчитываешь, что запертая дверь меня остановит? — вопросительно изогнув бровь, спрашивает Джастин, всеми силами сдерживая нервную дрожь, взявшуюся из ниоткуда, как привычное явление, возникающее в те моменты, когда его личную свободу всячески ограничивают. — Я остановлю тебя, если сделаешь ещё один шаг. Крис быстрым движением отвёл руку, и на другом конце комнаты раздался звон металла. Джастин машинально кинулся за ключом, откинутым под кресло, стоящее у камина, но сильная рука перехватила его, вцепившись в плечо, развернув к себе лицом. Один короткий сильный удар в грудь — и Джастин едва не падает, наткнувшись крестцом на массивный стол, чувствуя, как от кости поднимается нервный болезненный импульс. Пальцы Гейта разжались, одна рука настойчиво переместилась чуть выше поясницы, в то время как другая — уверено покоилась на упругих ягодицах. — Отпусти, сука! — простонал Джастин, едва шипя слова сквозь плотно сжатые губы, морщась от боли в пояснице, разливающейся по ногам и спине. Длинная, сильная рука взметнулась, зажала его шею локтевым сгибом, и дыхание Джастина прервалось на коротком вздохе, быстро обернувшимся тихим хриплым поскуливанием. — Терпи, — прошептал Крис и жёстко впился в шею Джастина, оставляя укусы, заставляя того бессильно сжимать кулаки, прогибаясь в пояснице, чтобы хоть немного ослабить давление столешницы, что невольно приближало его к горячему телу мучителя. Бесстыжий язык спустился вдоль шеи, неторопливо вылизывая и посасывая чувствительную кожу, но Джастин даже и не думал сопротивляться, почти совладав с собой и расслабившись в сильных объятиях. Крис оторвался от его истерзанной шеи и внимательно посмотрел в затянутые ненавистью глаза. — На что ты рассчитывал, соглашаясь на эту сделку? Неужели ты думал, что я подарю тебе и твоей семье эту роскошную жизнь только за твои блядские глазки?! — Так бери, что тебе нужно, да поживее! Ну же, чего ты ждёшь? Ты можешь трахать меня, как тебе нравится, я не буду сопротивляться на этот раз, — оборвав свои яростные возгласы, Джастин резко замолчал. Ему ужасно хотелось захохотать, потому что он уже чувствовал, что внутри зашевелился какой-то враждебный бесёнок, что ему уже начало захватывать горло, подёргивать подбородок, а глаза всё более и более влажнели, наполняясь слезами, которые он не желал показывать Кристоферу — никогда больше. С какой-то тупой отрешённостью, Джастин начал поглаживать плечи Криса, придвигаясь ближе к нему, полностью готовый выполнить условие своего договора. Его пальцы мягко перебирали складки белой рубашки, легко касаясь горячей кожи плоского живота. Тесная накрахмаленная рубашка Гейта затрещала по швам, когда Джастин рванул тонкую ткань. Сейчас он — великолепное животное, с прикрытым маской лицом, обязанное робко повиноваться всем его прихотям, а не яростно отбиваться от этих навязчивых прикосновений, как обычно и бывало, а всё потому, что в Джастине возродились новые силы. Живая вода его страсти поднимается, откидывая грусть и тоску в сторону, закипая, она превращается в стихию, по силе превосходящую Кристофера. Теперь его владения — пена светлых волос с проблесками тонких нитей серебра; дерзкая зелень больших глаз простирается по берегам, что были названы именем его силы во времена свирепых, кровавых боёв. Алекс был той силой, тем идолом, который во много раз благородней, чем фламандская сказка, в сотню раз величественней древних Арий²⁷, и с его появлением длинные ночи в этом кошмарном городе растворились. Для Джастина настало время желаний и их исполнения, и ему было плевать на то, что грубые руки шарят по его телу, будто наваждение или страшный сон, ведь кости оделись в новое, влюблённое тело, готовое стерпеть всё ради его души и заключённого внутри неё желания. Джастин тянет Криса к дивану, но крепкий захват рук даёт ему понять, что всё будет идти так, как того пожелает Гейт — не иначе, и Джастин, подчиняясь, опускается на пол, скидывая с плеч уже расстёгнутую Крисом рубашку, а тот ловит каждое движение Джастина. Калверли смотрит, как его губы кривятся в ядовитой улыбке с таким восторгом и чуть ли не с обожанием, хотя и с каплей той злости, что всегда пробуждается в Гейте, когда Джастин находится рядом. Словно какой-то бес внутри его сердца выпускает отравленные коготки, пропитывающие его безумием от осознания того, что каждый раз, когда Джастин отдаёт в его полное распоряжение своё тело — дух его, как свободная птица, уносится ввысь, витая где-то вне досягаемости Гейта. Крис снова видит в каре-зелёных глазах этот далёкий отблеск, эти искры, выжигающие внутри него пустыню — как плевок в лицо, как насмешка природы над слабым человеком, которому не выжить под палящими лучами жёсткого солнца, безнадёжно сгорающего, бредущего куда-то по раскалённой земле, с иллюзией прекрасного спасения перед глазами. Крис каждый раз горит, погружаясь в зыбучие пески этой раскалённой ненавистью пустыни, застывшей во взоре Джастина, и он зло опрокидывает его, заставляет ощутить всем телом свою силу, и под касаниями его пальцев тело Калверли словно каменеет. Джастин продолжительно смотрит в глаза напротив и с лёгкой долей паники видит, что они, как и прежде — десятки раз до этого — затянуты мутной завесой вожделения — яростного, граничащего с болью. Крис привстаёт, переворачивает Джастина на живот, дёргает его за руки, почти выворачивая суставы, до хруста в костях, но не ломая, резко и сильно становится коленом на поясницу и тянет на себя, прогибая длинное тело. Джастин глухо вскрикивает, откидывая голову назад, чтобы облегчить ноющую боль в позвоночнике. Гейт перехватывает оба его запястья одной рукой, не прилагая для захвата особых усилий, ведь Джастин застыл под ним, не сопротивляясь. Вторая рука Гейта рваными, нервными движениями очерчивает изгиб ставших напряжёнными мышц спины, где из-за худобы видны мельчайшие косточки, свободно скользящие под жёсткими пальцами. Крис обводит кончиками пальцев лопатки, проходится по выпирающим позвонкам, сдвинув ладонь к дугам рёбер, тяжело и редко расширяющихся под тяжестью нависшего сверху тела. Джастин сжал губы в тонкую линию, прошипел, повторяя, что не станет сопротивляться, только желая поскорее прекратить это, быстрее закончить, и то безразличие, с которым это было сказано, заставило Криса, вздрогнув, разжать руку, выпустив запястья Джастина из железного захвата стальных пальцев. Дрожащими от желания и злости руками он расстегнул и спустил свои штаны, коротко приказав неподвижному Джастину: — Раздевайся, дрянь. Хочешь побыстрее избавиться от меня? Ну что ж, давай, делай, что должен. «О Небеса, раскройте ему глаза, снимите с них пелену этого помешательства… У него есть всё, о чём можно только мечтать. Неужели он жаждет большего? Мне не суждено понять его. А значит, и отступиться я не смогу», — Джастин быстро скинул с себя оставшуюся немногочисленную одежду, испуганно услышав, как звонко кусочек металла ударился о деревянный пол, неподалёку от брошенных в сторону штанов. Что стало причиной звука, Джастин так и не успел понять: Крис схватил его за волосы и дёрнул на себя, опустив одну руку и обхватив вялое естество Джастина. Гейт играл с ним, прижимая его гибкое, податливое тело к себе, вбирая губами вкус кожи, отмечая кроваво-красными жёсткими поцелуями своё право обладания, быстро зажигая в Джастине похоть, ударившую горячим потоком в член, напрягшийся под ладонью Криса, в ответ на грубые ритмичные прикосновения. Джастин отвечает тем же, медленно проведя языком по скуле Гейта, спускаясь и захватывая губами кожу на шее, плотно сжимая челюсти, оставляя бордовый укус, ярким пятном украсивший пульсирующую артерию. На его губах замирает солоноватый привкус пота — резкий, возбуждающий, свойственный только мужскому телу: он кружит Джастину голову, и сладкой тёплой дрожью струится по коже, проникая внутрь и разгоняя кровь. Гейт гладил пальцами одной руки его волосы, пропуская вьющиеся тёмно-каштановые локоны меж пальцев, оттягивая голову назад, оголяя шею Джастина, зубы добрались до мочки уха и сильно прикусили. Крис легко отпихнул его от себя, облокотившись на локти, принял расслабленную позу, раздвинув ноги, и кивком указав Джастину вниз, на свой колом стоящий член, хрипло сказав: — Приступай. Мне показалось или ты торопился? Вкус Алекса полностью стёрся с его губ, и Джастин с сожалением подумал о том, что сейчас ему придётся проделать то же самое действие, только с человеком, чей запах и вкус будет по привычке преследовать его до самого утра, как навязчивое напоминание этого постыдного момента. Джастин, повинуясь, наклонился и провёл языком по головке, лизнул нежную верхушку; помогая себе рукой, он легко взял член в рот, чуть надавил языком на уздечку. Подрагивающий орган проскользнул в его горло и задвигался, глубоко вторгаясь в горячий источник блаженства. Ловя ладонью его длинные кудрявые пряди, Крис всё сильнее вскидывал бедра, одновременно с тем надавливая на затылок и заставляя задыхающегося Джастина брать член почти на всю длину. Джастин впускает его в себя, чувствуя, как саднит горло, но через несколько томительно-болезненных секунд рука Кристофера отпускает его волосы. Джастин получает глоток воздуха, едва справляясь с судорогой, пронзившей напряжённую челюсть, терпеливо и вдумчиво снимая языком капли с головки, ловит срывающиеся с губ Криса стоны. Тот запрокинул голову, закрыл глаза, полностью поглощённый своими ощущениями, но рука его властно и жестоко сжала плечо Джастина, не давая отодвинуться, привлекая его обратно к своему истекающему члену. Джастин повинуется, зная, что виной этому очередному насилию — возбуждение и яд в крови Кристофера, который заставляет его забывать о настоящем, погружая разум в бредовые фантазии и несбыточные грёзы. Джастин провёл мокрую дорожку от основания яичек до головки члена, затем взял его в рот, обхватил губами, посасывая и потихоньку впуская глубже издевательски-медленным движением, ощущая солёный вкус гладкой плоти, пульсирующей под языком. Он сглатывает слюну и чувствует, как член Гейта вздрагивает внутри его рта, твердеет ещё больше, и Джастин выпускает набухшую тёмно-красную головку, сглотнув первые капли семени. Какой-то незримый густой пар охватывает их тела. Губы Джастина приоткрылись судорожно впуская в себя тяжёлый влажный воздух, а подушечки пальцев Гейта невесомо коснулись их, словно вспоминая, узнавая заново, размазывая собственную влагу и его слюну, чертя затейливый невидимый узор на припухших губах. Серые глаза каменным, непоколебимым алтарём застыли перед взором своей жертвы, с тем отпечатком крови, что пролилась между ними, осквернив тело Джастина и душу Кристофера. Джастин знал всё наперёд, знал, что Гейт непреклонен, и что он всё равно возьмёт своё, понимал, что снова обречён принести кровавую дань, утопить свой стыд в холоде бесчувственного камня этих глаз. Крис наклонился, вновь терзая языком и зубами приоткрытые тонкие губы, глотая сдавленные короткие стоны. Желание вспыхнуло в животе, засосало нутро, мошонка поджалась, а алые пятна заиграли на щеках Джастина, из пениса потекла густая капля белёсой жидкости. На мгновение Джастину показалось, что всё сейчас прекратится, и он с нетерпением вглядывался в его задумчивое лицо, затуманенные похотью глаза, но гладкая ладонь накрывает его живот, обводя указательным пальцем пупок, спускаясь ниже к завитку тёмных волос. Позволяя миражам заполнить свой разум, Джастин делает то, что велят ему эти руки: он вновь переворачивается на живот, облокотившись на локти, и ждёт пока Крис достанет из тумбочки небольшую баночку с душистым маслом, растирая его на пальцах и медленно, плавно скользя влажной ладонью по всей длине окрепшего члена. Джастин не поворачивается, предпочитая молча ждать, и вот тяжёлая ладонь ложится ему на поясницу, заставляя прогнуться. Крис наклоняется ближе, и тёплое дыхание у самой щеки обжигает, влажный язык, касающийся уха, режет лёгкой нетерпеливой дрожью, сердце его заколотилось, как птица в силке. Джастин низко наклонил голову и стиснул зубы, почувствовав, как жадные руки торопливо разводят в стороны его ягодицы. Влажные пальцы почти беспрепятственно проникли внутрь его тела, которое давно привыкло к подобным вторжениям, но лёгкий спазм внизу живота заставил Джастина вздрогнуть, дёрнувшись молниеносным змеиным движением, извернуться, но сразу же он оказался притиснутым к полу. — Не смей дёргаться, — жаркое дыхание коснулось его изуродованной шрамом щеки, и Джастину показалось, что властный голос сковывает его тяжёлыми цепями, обездвиживает, словно, как прежде, острый клинок врага приставлен к его горлу, и любое движение могло обернуться последним. Два пальца, оглаживая тугие мышцы, скользили в нём, безболезненно, но настойчиво. Крис ловил малейшее движение гибкого тела в своих руках и удовлетворённо улыбнулся, когда, тихо охнув, опьянённый желанием Джастин подался навстречу его пальцам. Крепко удерживая извивающееся тело, Гейт прильнул плотнее, поглаживая его влажную спину и жарко шепча в волосы: — Отлично, вот таким ты и должен быть всегда. Гейт неистово целовал плечи, поглаживая бешено бьющийся пульс и невзначай сжимая пальцы на шее, словно предостерегая Джастина, что малейшее неповиновение — и ему придётся плохо. — Закрой пасть, — сухо рыкнул Джастин, кровь толчками шумела в ушах, а ногти яростно впились в деревянные доски скользкого пола, но к счастью у него была значительная сила воли, чтобы ограничиться только коротким проклятием в адрес Гейта, хотя желание придушить эту тварь было едва ли преодолимым. — Чёрт, будь ты проклят, давай же, трахни меня! За спиной раздался короткий смешок, и в тот же момент пальцы медленно вышли из его тела, а головка члена упёрлась в тугую теплоту; рука Гейта обхватила бедро, вторая — помогала войти, и Джастин издал тихий раскатистый звук. Кристофер проник в него резким толчком. Вторжение шокировало Джастина до оцепенения, отчего внутренние мышцы дрогнули и сократились, он что-то недовольно прошипел, болезненно вскрикнул в тот момент, когда Крис вдавил член в простату и начал двигаться. Удовольствие Гейта падало с губ рычащими и длинными гортанными стонами, он, не сдерживая себя, всё усиливал давление, проникая глубже и жёстче, до синяков сжимая пальцы на его бедрах, и резко дергал, насаживая на себя, намеренно причиняя боль. Холодный липкий пот струился по лицу Джастина, вдоль позвоночника, под мошонкой, и в какой-то момент боль от жёстких пальцев затмила всё остальное: Джастин всецело отдался ей, потому что это было легче терпеть, чем огненное жжение в прямой кишке. В Гейте жило само безумие, очевидное и кричащее, и Джастин тихо заскрежетал зубами, глотая стоны едва различимого удовольствия, на фоне ноющей болезненной волны, очутившись в мире наслаждения и боли. Простата пульсировала, каждый толчок по ней вынуждал Джастина всё смелее и нетерпеливее насаживаться на член Кристофера, который сильнее подтягивал его за бёдра, делая проникновение настолько глубоким, что у Джастина вырывался лишь тихий хриплый скулёж. Задыхаясь от едва терпимой тянущей боли, он вслепую скользнул рукой в густые волосы Криса, похожие на тяжёлый шелк, зажатый в ладони: Кристофер зло вскрикнул за его спиной, но руку, с силой сжимающую его короткие волосы, скинуть не смог. Вжавшись щекой в пол, Джастин опустил вторую руку к своему члену, с которого редкими каплями падали на пол жемчужные искры. Дрожащая от напряжения рука начала жёстко двигаться по всей длине ствола, в надежде получить быстрое облегчение от этой вибрирующей тяжести, ощутить бархатистый раскат оргазма, ласковую влагу, извергающуюся из его набухшего члена. Джастин безвольно сотрясался под грубыми ударами и, выпустив волосы Гейта, опёрся рукой о скользкий пол, чувствуя себя так, словно он двигался ощупью в темноте, не представляя, что именно творит его тело, которое, дрожа в накатывающем оргазме, извивалось под терзающими прикосновениями. Джастин наконец-то ощутил столь исступлённое блаженство, принёсшее долгожданное облегчение, когда горячая волна, блуждающая всё это время по телу, достигла вершины; отверстие раскрылось, и из него начала сочиться густая жидкость, стекая по пальцам и мягко обволакивая горячую ладонь Джастина. Ещё несколько глубоких ударов — и он услышал хриплый, сдавленный вскрик Криса за своей спиной, вырвавшийся из самых глубин его души. Страсть дикого зверя, поймавшего свою жертву. Горячий поток обжёг растерзанное нутро Джастина, вызвав дрожь — слишком сильную, чтобы быть приятной или терпимой, отчего он просто взвыл, резко сделав выпад вперед, вырываясь из ослабевших жёстких рук. — А ты говорил, что не сможешь получить удовольствие, — сказал Кристофер, поднявшись на ноги, язвительно глядя сверху вниз на скривившегося в болезненном спазме парня. — Теперь можешь идти куда пожелаешь. В пределах этого дома, разумеется. — Что ты имеешь в виду? — прохрипел Джастин, держась рукой за живот, откуда резкими ядовитыми червями, расползающимися по телу, перемещалась острая боль. Он всё ещё ощущал от своей кожи туманно-мускусный, сладко-древесный аромат сандалового масла, тяжёлый, но не настолько, чтобы перебить металлический, резкий запах крови, медленными каплями сворачивающейся на окровавленном члене Криса. — Из дома ни ногой, — небрежно и безразлично отвечает тот, поднимая с пола баночку с маслом и, закрутив крышку, пряча в ящик, не глядя на сжавшегося у его ног Калверли. — Если понадобится, я выбью окна, выломаю любую дверь, но выйду наружу, Крис, — ответил он, с трудом поднимаясь на ноги. Не в силах выпрямиться полностью, Джастин схватился одной рукой за спинку дивана, но на обескровленном лице его не дрогнул ни единый мускул, однако резкая боль в кишках вызвала у него звон в ушах, а комната водоворотом закрутилась перед глазами. — Если понадобится, я поставлю на них решётки, а на тебя надену кандалы, Джастин, — пресёк его Кристофер, неопределённо махнув рукой в сторону окна, и Джастин неосознанно вздрогнул от этого резкого движения. — Тебе же не впервой быть рабом, так ведь? Наслаждайся. Обретённые из иного источника смелость и уверенность в себе, пробуждённые долгожданной встречей с родной душой — держались внутри, вопреки желаниям Гейта. Джастин, сорвавшись на вопль, рычанием раненого измотанного животного смело выкрикнул: — Да, ты прав: я уже давно породнился, натерпелся, свыкся с этим! Но это не твоя заслуга. Ты — не он! — зло шипит ему в лицо Джастин, выпрямив затекшую спину, оставив боль за порогом своего сознания. — Власть — вот основное наслаждение, но правишь здесь не ты. Калверли видит, что теперь стальные глаза молодого хищника поблёскивают сдерживаемой, сокрытой до поры угрозой, потому что Джастину не нужно было уточнять, о ком именно идёт речь. Он одержал первую победу на пути священной мести, ведь мысли о Алексе Эллингтоне так же часто посещали голову Гейта за эти годы, как и мысли самого Джастина, который знал, что столкновение этих двух мужчин неизбежно приведёт к смертельно опасной игре, где останется только один победитель. — Убирайся к себе, Джастин, — Крис задрожал от злости и заскрежетал зубами. Протянув руки и схватив Джастина за плечи, впившись в его плоть ногтями, он тяжёлым движением отшвырнул парня к двери и, услышав громкий вскрик, ухмыльнулся, наблюдая за тем, как Джастин, ударяясь истерзанным телом о дверь, сползает вниз на подкосившихся ногах. — Я не выпущу тебя, хватит этих ночных пропаж, хватит бегать, Джей. Я всё равно найду тебя. — Можешь закрыть все двери и спрятать все ключи, но это ничего не изменит: я здесь господин и хозяин, Крис, я управляю тобой всецело. Не наоборот, — сумасшедшая улыбка тронула бледные губы Джастина, и он впился в Гейта пронзительным взглядом. Ликование, которое затмило в нём иные чувства, вырывалось из него наружу истерическим смехом, повергшим Кристофера в замешательство. — Ты мой раб, Крис… Я знаю приёмы, которыми можно побороть тебя, я знаю о твоих планах наперёд. Неважно кто кого имеет, я всё равно знаю тебя, знаю твоё уязвимое место. Это я. Тебе никогда не справиться со мной. 27. Арии — Одни из пяти первых человеческих рас, каждая из которых занимала один из существовавших в то время земных материков, имела свою цивилизацию и развивала свои традиции. Арии — представители древней цивилизации, согласно авестийским текстам, предки современных людей белой (европеоидной) расы — пришли на Землю со звёзд Большой Медведицы. 5 мая 1866 До ужина, который в доме Гейта подавался в шесть часов вечера, время тянулось бесконечно долго и нестерпимо однообразно. Для Джастина этот дневной промежуток — самый тяжёлый и самый пустой в жизни дома, так как с часу до четырех Меган — на занятиях музыкой, Женевьев гуляет по городу с подругами, опустошая дорогие магазины одежды, а Шерри с Хлоей читают очередную книжку о рыцарях и мифических врагах античного человечества. Это время отдалённо было похоже по настроению на те вялые пустые часы, которые частенько переживал Джастин в праздники за стенами лицея, во время учёбы в Техасе. Оставаясь в одиночестве, в ожидании приезда вечно занятого отца, когда друзья, чьи плантации находились неподалёку, не скрывая радости от предвкушения каникул, разъезжались по домам, он, закрывшись в комнате, сходил с ума от безделья, когда много свободы и много лени, и целый день царит светлая сладкая скука. Джеральд всегда сам приезжал в лицей, за шестьдесят миль от Остина, чтобы забрать Джастина домой. В доме Гейта днём царила та же атмосфера, и Джастин, наплевав на все впитанные им с молоком матери правила приличия и светский лоск, в нижних штанах и белой сорочке, с небрежно расстёгнутыми пуговицами, а иногда и босиком, бесцельно слонялся из комнаты в комнату: непричёсанный, небритый, лениво тыкал указательным пальцем в клавиши старого рояля, тускло поблёскивающего чёрным изогнутым боком, глухо бормоча своим басом, подобно дикому зверю, или радостно щебеча, как вольная птица. Иной раз Джастин апатично раскладывал пасьянс, перебраниваясь с Кристофером, снующим рядом, и с томительным раздражением ожидал вечера, когда Джим прикажет солдатам запереть ворота Флюке-Брайн грей. Откроются они вновь только для него в середине ночи, когда все в доме уснут. Тогда он сможет спокойно, не боясь что его заметят, уйти из дома в Старый город, к Алексу. С недавних пор выйти на улицу стало для него колоссальной проблемой. — Сюда, Роуж! — окликнул рыжего пса Джастин, и тот, подняв голову, непонимающе уставился на хозяина немигающим взглядом собачьих карих глаз, но со своего места у порога гостиной так и не сдвинулся. — Пойдём, прогуляемся. Джастину потребовалось двое суток, чтобы снова безболезненно передвигаться по дому, потому что с той ночи, когда Крис жёстко поимел его в своём кабинете, ему было крайне сложно даже сдвинуться с места. Суставы протяжно ныли, во всём теле поселилась утомлённая боль и слабость, но этим утром он почувствовал себя значительно лучше, готовым выйти на свежий воздух. — Ты забыл наш недавний разговор? — послышался раздражённый голос с балкона второго этажа, где, облокотившись о перила, зло сверкал глазами Гейт, довольно ухмыляясь, глядя на вздрогнувшего от неожиданности Калверли. — Даже пёс меня понял лучше, чем ты. Из дома ты не выйдешь, пока я не разрешу. — Я не твой заключённый! — разъярённо кинулся к лестнице Джастин. Под его ногами лежала тёмно-песочного цвета ковровая дорожка, придерживаемая медными прутьями, устилая ступеньки, и он уже было представил, как спустит с лестницы заносчивого наглеца, но вовремя совладал с собой, всего лишь прошипев: — Вздумал командовать мной, будто мы всё ещё на фронте? Не выйдет, Крис, на мне нет цепей. Война закончена, ты не командир мне, а я — не пленник. — К чему цепи, ведь ты и так делаешь всё, что я от тебя хочу, — в высшей степени самодовольно ответил Гейт, резким и злорадным тоном, словно демон, потешающийся над жертвой во время своего зверского пира в огненной пучине. — Этой войне никогда не придёт конец, Джастин. Хватит пустой болтовни, отправляйся к себе и жди меня там. Надеюсь, ты уже готов и не истекаешь кровью, а даже если и нет — мне плевать. Джастин безразлично разглядывал стены, отделанные под мрамор, украшенный лепкой свод, но услышав последние слова Кристофера, ему стало дурно, и только перила, в которые он судорожно вцепился, помогли удержаться на ногах. Он гневно глянул в глаза Криса, где, угрожающе веселясь, искрились горящие угли, по которым Джастин уже устал ходить, оставляя на теле всё новые и новые шрамы на ещё не заживших ранах. Как часы на башне, которые не отбивают время, а безмолвно тикают, отсчитывая строгое движение стрелок, он знал, что память беспощадно будет возвращать его в ту ночь, когда Крис разжёг этот пожар в своей душе. А Джастин не знал, как унять его, каждый раз обжигаясь. Он так часто не решался признаться себе в тех сумасшедших мечтах, которые неизбежны, когда любишь, и когда любовь огромна, а нежность беспредельна. Вот, Алекс ждёт его, совсем рядом, и цель, казалось бы, достигнута — всего лишь выйти из дома и отправится к нему, но Гейт стоит у него на пути, словно дамба, преграждающая путь реке, стремящейся слиться с океаном, как толща земли, мешающая ожившему от летаргического сна мертвецу выбраться на поверхность, к воздуху. — Меня не волнует, чего ты хочешь! — вскричал Джастин и рванул наверх, будто бросившись сквозь ветер и буйство морской стихии, преодолевая слабый голосок рассудка, напоминающий о том, что ему пока не стоит делать резких движений. Поравнявшись с Гейтом, он быстрым движением схватил того за ворот рубашки, притянув к себе, глухо шепча в улыбающиеся губы и отчаянно желая стереть одним сильным ударом этот мерзкий оскал: — Тебе меня не остановить. Я буду делать, что хочу. На данный момент у меня есть желание вырывать тебе язык. Крис тихо хмыкнул, почти лениво поднял руку и неожиданно сильно ударил Джастина по лицу так, что его голова мотнулась в сторону, и из разбитой губы потекла тонкой струйкой кровь, застыв на секунду на подбородке, чтобы затем упасть вязкой каплей на белоснежную ткань рубашки. — Мне знакомы другие стороны твоего вольного нрава, — гаркнул Крис, схватив растрёпанные тёмные волосы, и, сжав кулак, дернул Джастина на себя, вырвав из разбитых губ болезненное шипение и словив мятежный взгляд с искажённого, бледного, свинцового лица. — Ты подстилка, и тебе нравится, когда тебя имеют. Я прикручу твои руки к кровати и исполосую плетью спину, потом выжгу клеймо на твоём лице — одним шрамом больше, но какая тебе будет разница, если я переломаю тебе обе ноги ко всему прочему? — издевательский смешок прокрался в возбуждённый разум Джастина, и горячий змеиный язык, словно клинок, остро прошёлся по глубокому рубцу на щеке. Джастин извернулся, чтобы нанести ответный удар, но Крис быстрым отточенным движением перехватил его кисти и заломил за спину руки, навалившись сверху, не давая вздохнуть полной грудью, вынуждая Джастина спиной упереться о перила, без шансов высвободиться. В весе Джастин проигрывал последнему бродяге со Старых улиц, так и не набрав нормальный для своего возраста и роста вес, чего нельзя было сказать о крепком, здоровом теле Кристофера, в котором была сосредоточена грандиозная сила и жестокая страсть. Джастин вскинул голову, впившись холодным ненавидящим взглядом в глаза животного перед собой и, проведя языком по окровавленным губам, чувствуя характерный вкус, обнажил розовые от крови зубы, вырисовывая на окаменевшем лице улыбку. — Таким ты меня хочешь, друг? — с игривой хрипотой в голосе выдохнул он в рот Криса, оставив красный след на его нижней губе, как напоминание о том, что раны имеют свойство кровоточить. — Тебя возбуждает вид моей крови? Не боишься, что однажды ночью я пролью твою? — Джастин стоит вплотную к горячему телу Гейта и прекрасно чувствует его напряжённый член на уровне своего паха, зная, что Крис легко теряет голову от ощущения своей безграничной власти над ним. И это в равной степени веселит Джастина, как и пугает. Сейчас Джастин не смог бы наверняка сказать, кто с кем играет, ведь он знал, как заставить Криса потерять всякую бдительность, но Гейт, в свою очередь, знал, как пробудить в Джастине неконтролируемую панику. Гейт коснулся пальцем алой бусинки, застывшей на его подбородке, поднёс её ко рту и попробовал знакомый вкус крови. — Я твой ночной кошмар. Неужто ты думал, с кошмарами покончено? Дьявол ухмылялся, расплываясь в ведомом только ему блаженстве, а сжавшиеся на затылке пальцы дали беззвучную команду приблизиться к его лицу, но Джастин упрямо попытался отвернуться, как вдруг он почувствовал, что железные тиски отпускают его руки, но выпрямиться не успел — тяжёлый кулак врезался ему в живот. Намотанные на руку волосы не дали упасть, и он беспомощно повис, судорожно хватая ртом воздух, с губ срывались невольные стоны, падая на пол вместе с тонкой полоской слюны и крови. Голос едва слышный, тиранически благородный, со свистящим хрипом, ужасающе страшный, прозвучал над его склонённой головой, как приговор: — Твой золотой портсигар остался на полу в кабинете. Странно, не думал, что тебе нравятся такие вульгарные побрякушки, однако… А может он вовсе и не твой? Я узнаю, что происходит, и положу твоему безумию конец. — Тебе не удастся это, — прохрипел Джастин, едва различив собственные слова из-за шума в ушах, будто хаотичного вопля фанфар, но Крис услышал их вполне отчётливо. Он яростно замахнулся для очередного удара, но кровь в жилах Калверли едким огнём окутала каждую мышцу, приведя оцепеневшее от боли тело в действие, и Джастин резко отшатнулся, избегая драки с врагом, которого одолеть ему не под силу. «Как я мог забыть в его кабинете портсигар Алекса? Я полный кретин…» — Джастин! — кулак Криса сразу же превратился в протянутую руку помощи, раздался сдавленный вскрик. Джастин сухими глазами завороженно наблюдает за тем, как огненно-розовый колокол бьёт в облаках над головой, а звуки минорных аккордов старого рояля в гостиной протянутыми струнами над берегами его боли поют ему колыбельную, полную печали и усталых мыслей. Протянутая рука Криса наполняется кровью, которая скатывается рубиновыми осколками на мраморный пол. Где-то заходится пылким лаем Роуж, а сам Джастин лежит вниз лицом на нижних ступенях, потеряв равновесие и оступившись на краю лестницы, падая в глубокую чёрную пучину, шумящую бедственным грохотом, словно волны, яростно бьющие вдоль корпуса судна и вокруг его палуб.

***

— Мистер Калверли, я вас уверяю, несколько дней в постели пойдут вам только на пользу, вы чудом ничего не сломали при падении! Однако вы сильно ударились головой — это крайне неприятное состояние, вам лучше не напрягаться, — доктор сновал у его постели уже минут тридцать и до омерзения бодро распинался насчёт того, что Джастину чертовски повезло, ведь он пролетел восемь каменных ступеней, отделавшись синяками, если, конечно, сравнивать это с теми последствиями, которые могли бы быть при таком падении. — Несколько дней — это сколько? Два, четыре? — раздражённо спросил Джастин, чувствуя, как полузакрылись отяжелевшие веки, но полностью отдаться забытью он не смог бы, зная, что в трёх футах от его кровати стоит взволнованный Гейт, словно мерзкий Яго²⁸, снова явившийся у него перед глазами и ни на секунду не дающий покоя. — В идеале желательно не менее недели, сэр, — сказал врач, но сразу же запнулся, услышав прерывистый крик, сотрясающий зеркала в комнате: — У меня нет недели на это! Ну что, изверг, ты доволен? — приподнимаясь на локтях и опираясь на подушки, завопил Джастин, пожирая глазами Кристофера. — Давай, сломай мне шею, или что ты там грозился?.. Ах, да, ноги.   Кровь отлила от щёк, губы стали холодными и безжизненными, на лбу выступил ледяной пот; Джастин чувствовал, как белеет, и знал, что щёки приобретают мертвенно-бледный, серовато-синий оттенок, а в голове стоит гул того огненно-розового колокола, звон которого окрашивает комнату в кровавые тона. Тем не менее Джастин и не старался справиться с волнением, крича, срывая голос: — Ну же, раскроши мне кости ног, может, я тогда навеки останусь прикованным к постели, и ты будешь каждую ночь приходить ко мне, по своему обыкновению! Давай, возьми меня прямо сейчас, порви меня! Или уничтожь сразу. Калверли было глубоко плевать, что ошарашенный доктор схватил с тумбочки склянку с каким-то лекарством и судорожно начал капать в стакан с кофе тёмно-зеленую жидкость, а в комнату на крик сбежались Меган и Женевьев, не понимая, что происходит. Крис стоял молча, не двигаясь, но взгляд его приковывал Джастина к постели сильнее, чем любая головная боль в мире: от истошного крика ему стало ужасно плохо, и он упал обратно на подушки, закрыв слезящиеся от света глаза. Под высоким окном с античным орнаментом на молочно-матовых стёклах, пропускавших в комнату рассеянный свет, стоял столик с лампой, рядом лежали журналы, которые Джастин перечитывал, как идиот, книги, лишённые смысла, — и они грозили стать на следующую неделю его постоянными спутниками. Врач поднёс ко рту ложечку с кофе, но как только она коснулась губ Джастина, того затошнило и едва не вырвало. Качка и тряска в шторм на ветхой посудине не могла бы вызвать столь ужасного приступа тошноты, как тот, от которого скорчилось его тело. — Закройте шторы, умоляю! Мои глаза… я сейчас умру. Какая мизерная компенсация за такие великие жертвы! — взмолился Джастин, поворачиваясь ко всем спиной и зарывая голову в мягкие подушки. На войне он получил не одно и не два, и даже не три сотрясения, но это стало самым болезненным из всех, что ему довелось перенести. Ему казалось, что постель была наэлектризована, поскольку нервы начали дёргаться, и по телу побежали слабые мурашки. Джастин недовольно поёжился. Чем больше страдала его голова — тем меньше он способен был держать себя в руках, управлять своим взбалмошным характером, всё время срываясь, теряя почву адекватности из-под ног, впадая в постыдные состояния крайних истерик, как обескровленная оболочка себя самого. — Что происходит, доктор, почему он кричал? — встревоженно прошептала Меган, приблизившись к мужчине. — Возможно расстройство мышления — бред, навязчивые состояния. Я с вашего позволения, мистер Гейт, осмотрю его позже. Если начнётся горячка — пущу кровь, а сейчас ему нужен покой, — сказал тот, вытирая белоснежным платком испарину со лба. — О чём он кричал тебе, Крис? — спросила Женевьев, присаживаясь на кровать супруга и мягким, сдержанным, чопорным движением погладила того по голове, но Джастин раздражённо буркнул, чтобы его оставили в покое — все до единого. — Боюсь, мой друг сильно приложился головой. Не думаю, что сказанное им имеет какой-то смысл, — ответил Кристофер, легко заставив присутствующих проглотить эту ложь, и хотя подобные вещи были для него более чем привычными, лицо его стало хмурым и задумчивым, а в голове видимо до сих пор стояли обвинения Джастина, но виду, что эти слова зацепили его, Крис не подал. Как только все удалились из комнаты, Джастин, бережно придерживая рукой голову, словно старое пугало, опасаясь, что она отвалится и покатится по полу, сел на кровати. Без резких движений, юноша натянул первые попавшиеся вещи и открыл окно, вспоминая то утро в Вайдеронге, когда он рисковал гораздо больше, вылезая из окна и пытаясь передать записку на идущий в Луизиану поезд. Тогда его планам не суждено было сбыться, потому что отряд Гейта подорвал поезд и лишил его брата шансов на спасение, но сейчас Джастин не намерен был ждать и надеяться на лучшее. Собственное здоровье уже давно не заботило его, так как душа рвалась в бандитский район, чтобы на какое-то время забыться рядом с Алексом. Джастин не знал, сможет ли он осилить такой путь в состоянии близком к обмороку, но ноги уже сами стали на карниз, и привычные движения спустили его на твёрдую землю. 28. Яго — центральный персонаж трагедии У. Шекспира «Отелло» (1604), поручик на службе у Отелло: коварный, вероломный интриган, завистник, ревнивец, разрушение — то единственное, на что он способен.

***

29 мая 1866 Крис почти не разговаривал с Джастином, только настороженно приглядываясь; часто Калверли ловил на себе его пристальный взгляд в те моменты, когда, по мнению Гейта, он был слишком занят, чтобы заметить это выжидающее наблюдение. Последний побег из дома через окно, в состоянии слишком шатком, закончился для Джастина коротким обмороком где-то неподалёку от переулка Ланникорфолг, не более чем в ста футах от дома Гейта. К его безумному счастью в этот день нёс дежурство Джим, который направлялся по одноимённой улице и, волей случая, свернул в живописный переулок, сокращая путь, где и увидел худую мужскую фигуру, без сил прислонившуюся к ограде какого-то дома. Он сопроводил незадачливого беглеца обратно домой, выслушивая короткие возгласы протеста и отмахиваясь от неосознанных метаний, рывков на каждом шагу, словно в порыве очередного бегства. Джастин взял с друга слово офицера, что тот ничего не скажет об этом Кристоферу, на что Джим с раздражением ответил ему, нервно почёсывая короткую бороду: — Да какой ты к чертям офицер?! Неразумный щенок, которому сдохнуть захотелось. — Не ты ли убеждал меня в обратном? — ухмыльнулся Джастин, стирая холодный липкий пот со лба, и опасливо пошатнувшись, хватаясь за калитку. — Я говорил тебе, что у меня не так много сил… я нещадно расточаю себя. У него горела голова, язык заплетался как у пьяного, и хотелось содрать с лица, с шеи, со всего тела чёрную паутину, опутывающую его сетью стыда и воспоминаний о той мерзкой, отвратительной ночи с Кристофером. Всех ночей и дней, проведённых с ним. — Ай, да хрен с тобой, упёртый болван! — махнул на того рукой Джим, приоткрывая незапертую калитку и помогая Джастину зайти во двор. — Что стряслось на этот раз? Калверли признался Джиму, что ушибся головой и даже назвал истинную причину — падение с лестницы, утаив, разумеется, некоторые причастные к этому событию моменты. Как только Джастину стало лучше, он начал выходить на улицу под предлогом прогулки с племянницей, и Крис не осмеливался отказать ему в этой маленькой прихоти, но контролировал каждый шаг своего пленника с террасы. Крис не выносил детей: они нервировали его, если только не вели себя исключительно смирно, однако эта черта не была присуща Хлое. Как для большинства из тех, кто много говорит о поведении, для Гейта хорошо вести себя — значило не попадаться на глаза и не путаться под ногами. Он совершенно не понимал поглощённости Джастина племянницей, их ежедневных прогулок, его титанического старания занимать, развлекать, наставлять её, терпения, с которым Джастин выслушивал нескончаемые дурацкие вопросы, относился к её неумеренным требованиям. Он, естественно, не представлял, какую радость дарила она Джастину в ответ, и как легко ей удавалось скрасить его угрюмое заключение в четырёх стенах. Было очевидно, но он, может быть, не желал замечать, что она была его единственной отрадой. Меган уехала в Англию, в пансион для благородных девиц, в надежде получить то нехитрое образование, положенное юным леди её класса и статуса. Опеку над ней взяла на себя престарелая кузина матери леди Чалдон, которая с необыкновенным энтузиазмом взялась за обустройство её дальнейшей жизни, окружив заботой и вниманием, будучи абсолютно уверенной, что приличной юной леди не место среди дикарей Севера, где, о Боже — раскрашенные, увешанные шкурами и скальпами индейцы ходят прямо по улицам города, размахивая окровавленными топорами, или как там они называются — томагавками, а чернокожие наглецы, без стеснения, пристают к белым женщинам. Меган была счастлива там, присылая два письма в неделю, где подробно описывала свою новую прекрасную жизнь. И читая эти послания, полные вопросов, добрых пожеланий и свидетельств того, что тебя любят и помнят, Джастин испытывал душевный подъём, который мог длиться несколько дней, не потому, что его распирала гордость, а потому, что точно так же, как прежде, когда он был очень молод и очень беспечен, а жизнь его била ключом — он был счастлив. Джастин безгранично радовался успехам Меган, посылая той короткие записки, четыре-пять неровных строк, полных любви и гордости, отправляя их вместе с трёхлистовыми письмами матери в конце каждой недели. Джастин часто по вечерам уезжал из дома под видом того, что ему необходимо проводить Хлою в балетный класс. Хотя этим обычно занимались слуги, Джастин настаивал на том, чтобы сопровождать племянницу, всего лишь на час или два, только бы выбраться из дома, и Кристофер отпускал его, засекая время его отсутствия. Стоило пятилетней Хлое ступить за порог танцевального класса, как Джастин сразу же приказывал Гарри гнать лошадей в Старый город, на перекрёсток Рочестер-кэмптон. Джастин знал, что Алекс занят поддержанием статуса главаря своей банды, которая в городе называлась не иначе как Чёрные Тайпаны, или попросту Тайпаны, выделяясь среди прочих банд не только многочисленностью, но и своей избирательной жестокостью. В последнее время Александр ещё занимался покупкой и продажей женщин, часто хвастаясь, что его подопечные работают в самых шикарных публичных домах в городе, принося ему немалый дополнительный доход, помимо грабежей, а так же информацию о многих знатных клиентах. — А что, — развалившись на кушетке, рассуждал Алекс, — я спасаю этих бедняжек, вытаскиваю их из трущоб. Что их ждёт там, Джастин? Муж пропойца, куча сопливых ребятишек… Да их родители только рады избавиться от лишних ртов, а я ещё и плачу за это звонкой монетой. Они приносят мне прибыль и бесценную информацию обо всех, кто проводит свои вечера с ними. Среди этих ребят немало тех, кто может быть очень полезен мне. Он легко отмахивался от робких попыток Джастина доказать, что эти женщины могли бы устроиться и на честную работу. — Помилуй, Джастин, какая работа, где? Да вы с черномазыми там у себя, на Юге, обходились лучше, чем тут с ними на фабриках… Да и по сути, Джастин, женщины все продажны, — беззаботно продолжал он, не общая внимания, как кривится Джастин при упоминании Юга, — дай красивое платье, крышу над головой и пару звонких монет — любая раздвинет ноги ради куска хлеба с маслом. И Джастин соглашался с ним, но робкий червячок сомнения всё же грыз его в глубине души — а как же Меган, мама, Хлоя, в конце концов… И что бы было с ними, не продайся он, Джастин, Крису. Джастин считал, что обезопасил их, предотвратив подобную плачевную участь, к которой бы они наверняка пришли в конечном итоге. Просто, наверное, ему повезло намного больше, чем всем этим несчастным женщинам, и его кусок оказался жирнее, но едва ли слаще. В такие моменты он даже проникался какой-то необъяснимой благодарностью Крису, которая моментально сменялась привычной незамутнённой ненавистью или напрочь вылетала из головы, стоило Алексу притянуть его к себе для поцелуя. Нет, Джастин предпочитал не задумываться о том, чем занимается Алекс, да и какое ему было дело до посторонних женщин и чужих судеб. Алекс проводил совещания с управляющими борделей и игорных домов, перепродавал торговцам на чёрном рынке редкие вещицы, организовывал подкуп полиции и городских чиновников и высылал отряды бойцов на разборки с гангстерами из конкурирующих банд, грозящих нарушить его планы. Но лично он крайне редко возглавлял такие походы, потому что сам предпочитал оставаться в доме, дожидаясь Джастина. Днём, валясь с ног от недосыпания, Джастин втайне наслаждался воспоминаниями о прошедшей ночи. Раскатистый командный рык Алекса, который разгонял пьяных бандитов, не имел ничего общего с той невидимой силой, которая научила Джастина затаивать дыхание и считать удары своего сердца при звуках ласковых слов. Эта сила помогла ему понять, отчего стоит любить жизнь и почему следует теперь бояться смерти. Этим вечером Джастин не ездил с Хлоей в балетный класс — его задержала сердечная боль, как старый пробудившийся гнойник, и он устало уселся в кресло, оставшись в гостиной. Племянница вернулась позже обычного, уговорив гувернантку прогуляться в парке и поесть мороженого. Эта маленькая кокетка уже вовсю осваивала науку манипулирования людьми. Дома она решительно взялась за демонстрацию своих маленьких танцевальных умений Джастину, а тот с мягкой улыбкой наблюдал за тем, как Хлоя скачет и носится по комнате, убегая от нянек, дурачась с двумя молодыми женщинами, звонко хихикая и перескакивая с места на место, уворачиваясь от их рук. Джастин веселился от души, давясь смехом, глядя на злость Женевьев и Криса, которые, ополчившись против беспредела в этот чудный субботний вечер, устроили настоящий скандал. — Довольно, юная леди! Отправляйтесь немедленно в постель, — сжав зубы, отчеканил Крис, бесцеремонно поймав за руку Хлою и кивая уставшим женщинам, прыгающим за ней по пятам. Женевьев, будучи того же мнения, торопилась поддержать его, и подчёркнуто недовольно сверлила взглядом притихшую девочку, которая, сдавшись, позволила гувернантке увести себя в ванную комнату. — Сколько можно, Джастин! Это же невыносимо. Следует её наказывать, — говорил Крис. — Ребёнку только во вред, когда ему во всём потакают. Если я не могу вразумить тебя, значит, придётся начинать с неё. Женевьв жаловалась Крису, что Джастин препятствует всем её попыткам приструнить ребёнка, не скрывая дьявольского удовольствия от наблюдения отвратительного поведения малышки, которая распоясалась с его лёгкой подачи. Признать, что у неё самой далеко не спокойный характер, и она сама жутко далека от любой дисциплины, Женевьев, конечно же, не могла, не желая потерять лицо, но Джастина сильно позабавила гневная тирада жены, и он холодно ответил, больше обращаясь к Гейту, чей взгляд таранил его тело: — Девочка верит в свободу, — говорил он с таким выражением, что идея свободы обращалась в жизнь, выплёскиваясь в комнату с его словами. — Вам никогда не понять её чувств. Если бы ты, Крис, знал, что значит стать свободным по-настоящему, ты бы без промедления принял мою сторону. Тогда наша вражда навсегда прекратилась бы. Не вмешивай сюда ребёнка. — Да, именно в этом и состоит проблема, — подхватывала Женевьев, упорно не замечая, как, неловко ссутулившись, на диване разом сник Гейт, растерянно опустив взгляд на ковер, уперев руку в стол, словно бы боясь, что опора под ним исчезнет, так же как и уверенность секунду назад. — Американские дети — сущие маленькие варвары. В Европе ребёнок знает своё место. Здесь же — он правит всем! У меня, в Англии, детей принято воспитывать по другому. Вскоре я всерьёз займусь её воспитанием, и пусть только кто-нибудь попробует мне перечить! — Если тебя, дорогая, так замучила ностальгия по родине, то я непременно куплю тебе билет на корабль и отправлю в Старый свет, немедля, я же не хочу удерживать тебя в Америке против твоей воли! — воскликнул Джастин, резко поднимаясь с кресла и нависая над хрупкой фигурой жены, будто грозовая туча, готовая пролиться на неё злыми каплями кислотного дождя. — Но Хлою ты не получишь, даже не мечтай, что я отдам тебе и твоей родне её на растерзание! Ты же совершенно не пригодна к материнству, хоть и попрекаешь меня тем же, однако я способен заменить Хлое и отца и мать одновременно, в отличие от тебя! Ты никогда не посмотришь на Хлою с такой же трепетной любовью, с тем же восторгом и слепым обожанием, с какими каждый день глядишь в зеркало! — Я устала выслушивать от тебя всю эту чушь! — высокомерно произнесла Женевьев, упрямо поджав губы. — Я устала от тебя и от Америки! Да, я уплыву домой, я не желаю видеть тебя и слышать твой больной вздор. Ты просто невыносим! Часто вечер, который начинался приятно, завершался либо подобным спором, либо увлечённым обсуждением домашних дел или бизнеса, что Джастин просто ненавидел, но что, похоже, доставляло жене и Крису ни с чем несравнимое удовольствие, особенно, если Калверли находился в безвыходном положении, зажатый между ними двумя, как среди двух нерушимых твердынь. Поскольку он давно уже смирился с тем, что в подобных обстоятельствах бесполезно искать какого-то взаимопонимания с женой — с равным успехом Джастин мог обращаться к каменной стене, получив на порядок больше понимания, — он ограничивал своё участие внесением коротких поправок. Чаще он просто пытался узнать у Гейта последние новости из Франции, чтобы на следующий же день послать Гарри, который часто выполнял важные поручения, к себе в офис с приказом своим сотрудникам переделать все документы, вновь начиная плести свою паутину, радостно чувствуя, что вскоре Гейту придёт конец. По большей же части Джастин хранил упорное молчание, прекрасно понимая, что всякая медаль имеет две стороны, и если он начинал разговор, то пытался подвести под дискуссию более твёрдое обоснование, и дети были более чем весомой причиной для того, чтобы посвятить сегодняшний вечер их будущему. Джастин знал, что Хлоя неподвластна влиянию его жены, которая откровенно недолюбливала девочку по каким-то своим тайным причинам, но это при условии, что жена находилась здесь, в Вашингтоне. С её слов Калверли уже давно уяснил, что нужно быть начеку, ведь в скором времени Хлоя могла оказаться на корабле, плывущем в Лондон. Джастин не смог бы противостоять её напору на племянницу, окажись та в Старом свете, где ей вскоре грозила бы настоящая каторга, называемая европейскими нормами воспитания. Джастин прекрасно знал, что такое плен и рабство, поэтому он не мог позволить, чтобы его ребёнка так нещадно мучили только для того, чтобы вырастить из той покорного раба, какими привыкла видеть людей вокруг себя Женевьев. Пока два яростно звенящих голоса, сцепившись в нешуточной драке, проникали в каждую щель, в каждый уголок дома, сотрясая стёкла, Гейт тихо сидел на диване, не обращая на супругов внимания, пока наверху не послышались шаги проснувшейся Шерри. Крис быстро глянул на часы, с удивлением сообщив Джастину и Женевьев, что уже начало одиннадцатого ночи, и им пора замолчать. — От людей вроде Джастина ничего не добьёшься, милая, — говорил он Женевьев, мягко уводя ту наверх, в её комнату. — У него мозги работают совсем не так, как у тебя или у меня. Он мыслит иначе, у него нет чувства меры, и он с презрением относится к благоразумию и здравому смыслу. Но я понимаю его замыслы, эта задачка мне по силам, так что позволь, я попробую поговорить с ним. Только завтра, милая Женевьев, завтра. Мы все устали. И Джастин, молча наблюдавший за тем, как Крис отправляет его разгневанную супругу спать, готов был признать, что тот был совершенно прав. Он всегда был прекрасным арбитром при нём: то, что могло кончиться взрывом ярости, кончалось слезами и тупым недоумением со стороны Женевьев, хотя совершенно противоположно его слова действовали на самого Джастина. Часто, когда Джастин молился, чтобы он, наконец, выдохся и оставил его в покое, отправившись к себе спать, парень чувствовал, что Гейт желает совершенно другого, не давая ему вздохнуть полной грудью даже в своей комнате. Он не умел общаться ни с кем из них. Поговорить или объясниться с Джастином Женевьев могла только в присутствии Криса. Наедине они или вцеплялись друг другу в глотку, или казнили молчанием, а Крису часто удавалось перевести эти яростные и не имевшие конца схватки, случающиеся с удручающей регулярностью, в другую плоскость; он помогал им, по крайней мере на мгновение, абстрагироваться от суждений, рассмотреть их беспристрастно и под разными углами, освободиться от крайностей, хотя сам он никак не мог пойти по той же тропе, на которую каждый раз направлял их. Джастин несколько раз пытался вызвать Кристофера на разговор об их непростых отношениях, и каждый раз всё заканчивалось грандиозным провалом, после чего Джастин сбегал к Алексу в поисках утешения и покоя, после очередной встряски каждый раз думая: не следит ли за ним параноидный сожитель. Сколько бы Джастин не шипел на него сквозь судорожно сжатые челюсти, глотая слёзы и зализывая по утрам раны от жёстких рук, владеющих его телом ночью — Калверли не мог возненавидеть Кристофера в полной мере, всё ещё возвращаясь к прошлому, изредка ловя на себе давно забытый взгляд серых глаз, так тепло и любяще провожающих его по комнате. Как только Джастин ощущал на себе эти мягкие невесомые прикосновения, ему становилось страшно тоскливо от осознания того, что стоит ему повернуться и встретиться с взглядом Гейта один на один — как волшебство вернувшейся дружеской любви исчезнет без следа и опущенная голова Криса снова тихо и жёстко произнесет: «Проваливай к себе, не маячь перед глазами». Джастин знал, что его существование в доме Гейта с каждым днём становится всё тяжелее, знал, принимаясь утром за работу, что всё, что делал Кристофер — любое его дело, любое его слово, любая вещь, к которой он прикасается — часть невидимой ядовитой паутины, которая стискивает медленно, но верно, выдавливает из него жизнь. Без всякого усилия со стороны Джастина эта комедия разрасталась, с каждым днём становилась всё глупее, и Джастину приходилось лишь согласовывать свой ритм с ритмом диктатора, у которого он был в рабстве. Возвращаясь домой после своих коротких прогулок, Калверли первым делом приходилось подавлять волну гнева, отвращения и ненависти, которые неизменно пробуждало в нём это ежедневное представление, устроенное узурпатором. Гейт вынуждал его ещё при жизни играть роль приведения. Он сделал больше, чем кто бы то ни было, чтобы довести до крайности это необходимое жизненное разграничение между хрупкой, но спасительной связью звеньев цепи и головокружительной совокупностью сил, которые составляют заговор, чтобы низвергнуть Джастина в бездну, в тёмную тюрьму. Он вынужден был жить в доме из стекла, где в любой час можно видеть, что он делает: так Кристофер каждый раз разоблачал его иллюзию, в те мгновения, когда Джастин воображал, что стоит один у штурвала корабля, и мрачные воды бурлящего моря у него под контролем. Джастин часто жаловался Алексу на Криса, но никогда, даже в припадке дикого бешенства, он ни разу не заикнулся о настоящих причинах их вражды, придумывая обвинения Гейту в повседневных бытовых неурядицах, совместной работе, приводящей к уйме конфликтов, даже возвращаясь к войне. Он говорил, что именно во время службы между ними начались первые серьёзные разногласия, приплетая для достоверности каждую мелочь, что приходила в тот момент ему в голову. Но никогда Джастин бы не признался Александру, что он почти добровольно ложится под бывшего друга, ради благополучия своей семьи, всё время размышляя лишь о том, как бы уничтожить Гейта, не прибегая к убийству, а крутя заговоры и финансовые афёры в их компании, чтобы подставить, унизить, раздавить, как жука выродившегося вида. Джастин не знал, что случилось бы, узнай Алекс правду о его нелёгких отношениях с Гейтом, но Калверли был абсолютно убеждён, что это ни в коем случае не должно стать ему известным. Так же он думал и о Кристофере, который знал, что у Джастина появилась liaison²⁹, но Гейт явно не догадывался, кто его любовник. Пока Крис объяснял Женевьев, что Джастин прирождённый анархист, что его одержимость свободой сугубо индивидуальна и заразна, как чума, что сама идея всякой дисциплины противна его природе, что он лично мог наблюдать ещё в армии, — Джастин быстро выскочил за дверь, ускользнув. Красиво распинаясь перед кивающей ему Женевьев о том, что Джастин бунтарь и закононенавистник, духовный урод, которому приносит наслаждение вносить смуту в жизнь нормальных людей, Гейт слишком увлёкся, чтобы услышать, как Джастин выбегает вон из дома. Его слух различил только лёгкий хлопок двери. Быстро и невозмутимо пожелав Женевьев доброй ночи, Гейт кинулся в холл, но, не обнаружив там Калверли, выскочил на порог, вглядываясь в ночную улицу, на которой уже погасили фонари. Так и не увидев знакомого силуэта, Кристофер ещё полминуты собирался с мыслями, решая — дать Джастину так просто уйти из дому и в сотый раз потерять с ним нить, или же выяснить, что за тайны скрываются за чёрным полотном этих странных ночей, положив его ежедневным пропажам конец. 29. liaison — с фр. «любовная связь».

***

— Всё летит под откос в этом чёртовом мире! — по маленькой комнате уже битый час разносились стенания и проклятия хныкающего Джастина, которы хоть и не проливал слёзы обиды на весь свет, однако едва ли не был на грани истерики, выплёскивая всё, что накипело внутри, на Алекса, готового терпеть любые его капризы. — Когда твои старые друзья восходят на горизонте, как звёзды, и ты не в силах дотянуться до них, когда ты с бала жизни попадаешь на убогий карнавал, кладбище грёз и иллюзий — тогда ничего не остаётся, как сойти с ума или принять всё это! Я не могу принять этот бред, Алекс, значит, я спятил, да? Да, это так, скажи мне?! Джастин был удивлён, что тот не сделал попытки перебить или возразить, серьёзно и хладно воспринимая его сумасшедшие порывы. Вид у Алекса был несколько ошарашенный, словно он только что выслушал приговор, но мужчина довольно быстро переменился в лице, мягко и весело возразив: — Ты всегда был ненормальным, поэтому ты всё ещё здесь — сидишь и жалуешься мне на жизнь, — Алекс рассмеялся низким рокочущим смехом, легко продолжив, видя, как расслабляется Джастин, переставая носиться по комнате и устало падая на стул: — Был бы ты в здравом уме, то уже давно бы сбежал от меня, куда глаза глядят. — Ты так же болен, как и я, но не болезнь связала нас, — заговорил Джастин, дрожа от возбуждения. Он смотрел на Алекса, и тот был поистине прекрасен, как лилия Саронской долины³⁰. Джастин вглядывался в его черты, подмечая всё новые особенности, успокаиваясь от лицезрения этого величественного северного зверя. Его лицо было красивым: тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями, гладко выбритый подбородок, чувственные губы с капризным изгибом, который мог становиться сардоническим или жестоким, а сейчас был мягким и чувственным, успокаивающе растянутым в улыбке. Его глаза были холодней горной воды: холод исходил из самой глубины, таинственно светился мятно-зелёным цветом, как кристально-прозрачный лёд, как источник, в котором Джастин остужал свой пыл. Эллингтон улыбнулся, скользнув на стул напротив, тихо промолвив: — Знаешь, со мной несколько лет назад приключилась занятная история: мне довелось встретить странного юношу, молодого южного офицера, который вёл целую армию в бой у порога вражеской столицы, и тот мальчишка не знал, что такое страх — он был дерзок, упрям, умён и изворотлив. Он так отчаянно любил жизнь, что заразил меня этой гадостью. Но вот тут, передо мной — двадцатитрёхлетний мужчина, который прошёл через плен и лишения войны, но не смог справиться со старым другом и глупой женой. Джей, не дури, разве есть что-то, что тебе не под силу, или ты уже не тот Джастин Калверли, которого я знал прежде? Какими глубокими, какими бездонными казались эти зелёные воды, окутанные лёгким туманом волнения — они были полны очарования бездны. Джастин каждый раз искал в них тот бальзам забвения, который единственно мог облегчить головную боль и унять огонь в груди, что возрождал в нём силы к бою. — Я по-прежнему тот человек. Я вернулся к жизни, когда снова нашёл тебя, — сказал он, поднявшись со стула и приблизившись к Алексу, ощущая в нём чистоту, великодушие, благородство, тоску истерзанной души, готовой прийти на помощь ему. — И всё же я страшно устал. Мы, стиснутые, как в тисках, не можем оторваться друг от друга, живём за счёт друг друга, мучаем друг друга. Мы паразиты, но только так мы с тобой способны существовать. Я хочу уехать. Мне осталось совсем немного: я заканчиваю со строительством дома для матери. Как только всё будет решено, мы уплывём в Европу, так ведь? — губы Джастина вздрогнули, как у ребёнка, видящего дурной сон, но изогнутые брови гордо нахмурились, и, протянув вперёд руки, он начал говорить быстро и сбивчиво, почти умоляюще заглядывая в глаза Алекса. — Скажи, что я увижу те места, о которых ты мне рассказывал, пообещай, что покажешь мне их. Мне осточертела эта страна с её кровавыми правилами! Одиночка, восстающий против общественных догм — изгоняется, клеймится позором. Пока мы вместе — с нами всё будет хорошо. — Что ж, я готов рискнуть. Я хочу прожить свою жизнь согласно своим языческим принципам. Я клянусь, мы навсегда оставим Америку, — худощавый и гибкий, с глазами, горящими в свете керосиновых ламп, Алекс напоминал мудрую священную змею, и Джастин верил его словам, но правда крылась в том, что все эти клятвы — недостаточно цепкий гарпун, и Джастин знал, что всё может обернуться против них в любой момент. Он начинал бояться провала всех их планов, но вместо своих опасений он всего лишь энергично закивал в ответ: — Да, да… прочь из Штатов, подальше отсюда! Только вдвоём. Алекс смотрел на него в упор внимательным взглядом своих хищных глаз, невыразимо, даже постыдно прекрасный. От его лица и осанки исходило обещание любви — разнообразной и сложной, и обещание неизречённого, даже невыносимого счастья. Калверли припал к губам Алекса с неожиданной силой, неконтролируемой страстью: так человек, обезумевший от жажды, пьёт морскую воду, и с каждым глотком мучается всё сильней, но не в силах оторваться — ведь на губах влага и прохлада, которая спасает. Джастин целовал мягкие сухие губы и пил его горячее дыхание, больше всего боясь расставания с ним. Без лишних слов Джастин толкнул его к кровати, тело под ним вздрогнуло от тихого смешка. Джастин запускал пятерню в его волосы, и было впечатление, что отросшие локоны буйно разметались по покрывалу, словно по траве, и расплавленным золотом растеклись, вплетаясь в её зелёный шелк. Горячая ладонь ныряла под рубашку и гладила спину, где не спеша прогуливались, примеривались пальцы. Алекс быстро расправился с рубашкой и завязками на своих штанах. Джастин последовал его примеру, и вскоре их одежда оказалась на полу. Обнажённая кожа Алекса побелела, заиграла переливами молочного опала, Джастин нетерпеливо припал к его телу, чувствуя под своими ладонями твёрдость чужих мышц, и пробившийся сквозь резкий аромат вина будоражащий мужской запах сводит его с ума. Джастин жаден до ласки, ему нравится гладить напряжённый живот, втягивать губами кожу на шее и щеках, вылизывать чувствительные шрамы на его груди, оставленные сталью и огнём, прослеживать пальцами узлы сухожилий, перекатывающиеся под влажной кожей. Сильные тонкие пальцы покружили вокруг затвердевших сосков, а потом сжали их, заставив Алекса мелко вздрогнуть. Его грудь похожа на лютню, и пальцы Джастина, скользящие по сильным бугоркам мышц, за которыми спрятано дико бьющееся сердце, вытягивают пробегающий по рукам звон, словно задевая струны трепещущей души. Губы нежно проходят по ключице, опускаются к затвердевшим тёмным соскам, по очереди обводя их языком, и Джастин удовлетворённо услышал два коротких вздоха. Руки Алекса ласково оглаживают его спину, спускаясь к бёдрам, прижимая того сильнее; Джастин, качнувшись вперёд, медленно трётся пахом о напряжённый член любовника, чувствуя, как промежность наливается жаркой сладкой тяжестью. Джастин раздвигает языком красные губы, напористо и глубоко проникая, сходя с ума от тёплых ладоней, невесомо скользивших по спине и плечам, от зелёных глаз, наполненных знакомым нетерпеливым блеском. Некоторое время оба пребывали в состоянии всепоглощающего исступления, с каждой секундой испытывая всё более восхитительное, сводящее с ума наслаждение от поцелуев: они доводили до безумия, разжигая пламя, которое невозможно было укротить, возбуждая голод, который невозможно было утолить. Так проходит несколько минут, наконец, отрываясь от его рта, Алекс говорит в упоении, и голос его возбуждённо дрожит, кончик языка нервно облизывает яркие губы: — Возьми меня, Джастин. Я хочу, чтобы сейчас ты это сделал. — Алекс, неужели ты серьёзно? — горячим выдохом безумного желания прошептал Джастин; его сверкающие глаза выражали желание и радостное согласие выполнить его пылкую просьбу, но Джастин до последнего не мог поверить в то, что услышал. — Ты прежде никогда не хотел этого… — Теперь я так хочу. Дай мне почувствовать тебя внутри, Джей, — добавил он мягким, приглушённым, умоляющим тоном любовника, желающего, чтобы его поняли без слов. Желая новых ласк, новых ощущений — более острых, опьяняющих, сладострастных, стремясь доставить удовольствие не только себе, но и другому, от скрываемого желания обладания Джастин мелко дрожал, растерянно и нетерпеливо одновременно. — Я никогда не принадлежал никакому другому мужчине и никогда не буду, — тихо срывается с припухлых губ Алекса, и от этих слов по телу Джастина пробегает горячая волна неописуемого удовлетворения. Александр отдавал ему своё тело, как священную жертву на пороге древних храмов, где даже божества древности, ушедшие и изгнанные из мира людей, готовы вечно благословлять нежную и пламенную, преданную и прекрасную любовь, которая дороже богатства, славы и мудрости. Для Джастина это дикое чувство было дороже самой жизни, потому что даже жизнью он не дорожил — он просто разучился жить — и давно уже не боялся смерти, с которой он так отчаянно и много играл. Смерть позволила ему сжульничать и остаться в мире многогранного хаоса, среди которого он нашёл свет этих глаз, звук этого голоса, прелесть этих рук и жар этого тела. Алекс лёгок и прекрасен, иногда создаётся впечатление, что при звуках его голоса драгоценные слова как россыпь океанского жемчуга падают на золотое блюдо, зарождая светлые мысли в голове Джастина, вознося его в мечтах и грёзах выше, чем свет зари и всех небесных светил. Пах выкручивало, выламывало едва сдерживаемое желание ворваться в любимое, податливое, такое гибкое и сильное тело, утвердиться в каждой его клетке на века. Джастин мягко поглаживал его мошонку, а пальцами второй руки осторожно и вкрадчиво пробирался между ягодиц, трепетно исследуя тугое отверстие, теряя рассудок и сводя с ума Алекса. Джастин знал что делать, однако ни Кристофер, ни тем более Алекс никогда не позволяли ему испытать то блаженство, которое переполняло напряжённый изнывающий член в объятиях тугих горячих мышц. С женщинами всё всегда проходило слишком быстро и блекло, чтобы Джастин смог это запомнить на долгое время, предпочитая выкидывать эти скомканные образы из головы раньше, чем они превращались в бесплотных призраков его памяти. Обычно случалось так, что наслаждение, даримое женщинами, действовало ему на нервы, даже несмотря на то, что те жрицы любви, с которыми Джастин когда-то проводил свой досуг, отлично знали своё дело. Он поцеловал горло Алекса, проведя кончиком языка по судорожно дёрнувшемуся адамову яблоку — бившийся в сонной артерии пульс был таким же возбуждённым, как и его собственный. От кожи пахло мылом и солью, чувствовался вкус чистого мужского пота. Джастин отлично знал, какая боль сопровождает резкое сухое вторжение, и чем это грозит, но если он давно свыкся с этим дискомфортом, то для Алекса он готов был сделать всё что угодно, только бы лишить его этой боли, оставив лишь красочную палитру яркого наслаждения, чистейшего удовольствия, получать которое научили людской род древние боги. Он оглянулся, ища что-нибудь, что могло бы подойти, и Алекс, проследив за его взглядом, кивком указал на прикроватную тумбочку. Джастину протянул руку и ловким движением открыл первый ящик, где пальцы нащупали пузырёк с маслом, которое они обычно использовали. Алекс был взволнован их новым опытом не меньше самого Джастина, однако его смятение и робость выдавала только бледность лица; ни глаза, ни слова его не выражали того смиренного страха, с которым он ожидал вторжение в своё тело. Алекс видел, как Джастин, размазав масло по пальцам, замер в нерешительности и стал шептать тому слова любви тихим, сладким, убаюкивающим голосом, похожим на далёкое эхо звуков, услышанных в полузабытом экстатическом сне, на чарующих океанских берегах. Они поднялись в мозг Джастина, как пузырьки шипучего пьянящего любовного напитка, который дурманил его, расслаблял и заставлял выкинуть из головы посторонние мысли. Скользкие пальцы прошлись по внутренней стороне бедра, и, опустив руку ниже, он начал ласкать Алекса, кружа подушечками пальцев вокруг туго сжатого отверстия, прежде чем, наконец, проникнуть сквозь расслабившиеся мышцы: осторожно и крайне медленно он ввёл палец внутрь его тела, двигаясь очень плавно, щадя и давая возможность Алексу привыкнуть. Склонившись, он взял в рот опавший член Алекса, слегка посасывая головку, чувствуя, как он твердеет, а Алекс расслабляется, позволяя пальцу двигаться беспрепятственно в глубине своего тела. Джастин помнил те чудесные ощущения, которые мягкими волнами разносили по его телу удовольствие в те моменты, когда ловкие пальцы Алекса умело орудовали в нём. Стараясь скоординировать движения, Джастин попытался повторить все его манипуляции, согнул палец, нащупывая чувствительную точку, и ответом ему послужил короткий вскрик и сдавленный стон. — Так хорошо? — подняв голову, напряжённо спросил он сиплым низким голосом, в котором плескалось волнение и еле сдерживаемое собственное возбуждение. Алекс безмолвно открыл рот, хватая воздух, и руки его переместились на кровать, сжав зелёное покрывало, когда, добавив второй палец, Джастин слегка надавил на небольшую выпуклость, переместив пальцы слегка влево. Джастин усмехнулся, зная, что это самый достоверный и красноречивый ответ, которой он только мог ожидать, и, не сдержавшись, он резко припал к приоткрытым губам, завладев его ртом, почувствовав зубы, прихватившие его нижнюю губу, и сдавленный запах тмина и аниса от недавно выпитого кюммеля. Жар от их тел был нестерпим, они сплелись как две змеи в своём диком танце, пока у Джастина не перехватило дыхание, и лишь тогда он оторвался от горячего рта, при этом продолжая исследовать пальцами заветный бугорок наслаждения. Он видел в потемневших зелёных глазах, что всё делает правильно, с наслаждением чувствовал, как под ним судорожно вздымается грудь Алекса, пропуская сильные удары сердца. Обильно увлажнив отверстие, он медленно вынул пальцы и вжал в него головку, одновременно с тем пробегая влажными подушечками по окружности, кончиками пальцев до предела раздвинув края колечка мышц. Джастин давил мягко, но настойчиво; сильные мышцы ануса расслабились, истекающая головка полностью вошла. Джастин, с замирающим сердцем завороженно смотрел, как кожа натянулась до такой степени, что по трескающимся краям отверстия появились мелкие рубиновые капельки крови, и при виде них он замер, внимательно всматриваясь в лицо Алекса. Разметавшиеся по зелёным подушкам волосы потемнели от пота, на коже выступили крупные капли испарины, и Джастин, наклонившись, ловко собрал с ямочки ключицы выступившую солёную каплю, пропустив в сознание неуловимую мысль о том, что пот, кровь, сперма и слёзы имеют одинаково солёный вкус, который различается лишь тонкой сумеречной гранью. — Не останавливайся, продолжай двигаться… — прошептал Алекс, одной рукой обвил любовника за талию, а другой — обнял за шею и стал кончиками пальцев щекотать и гладить её, вызывая в нём трепет наслаждения, успокаивая и приободряя. — Тебе ведь больно, — неуверенно откликнулся Джастин, пожирая его голодными глазами. Он держал его в руках, целовал, но сил сдерживаться почти не осталось, его окаменевший член, нетерпеливо вздрагивал, обтянутый тугим горячим нутром, и порывался полностью завладеть этой сладкой покорностью. Джастин шарил свободной рукой по его телу, гладил рельефные мышцы на сильных руках, ласкал тёмные твёрдые соски, а потом вдруг неуверенно останавливался, словно тщательно взвешивая следующее движение, прежде чем на него решиться. В его глазах мелькали страх и нерешительность, хоть он и чувствовал внутри себя волнующую нетерпеливую жажду, которая заполонила его. — Я хочу насладиться твоим телом, хочу всецело быть в твоих руках. Теперь моя очередь. Давай же… — хрипло сказал Алекс, и неожиданно для Джастина сильные ноги, обхватившие его талию, резко прижали тело любовника к себе с такой силой, что член Джастина вошёл почти полностью, прорвав тугую преграду мышц на своем пути. Алекс издал сдавленный болезненный вскрик, откинув голову назад в порыве пронзительного оцепенения от резкой боли, сковавшей его тело. — Тш-ш… сейчас боль уйдёт, — склонившись к его лицу и прислонившись губами к мочке уха, прошептал Джастин, понимая, что он не в силах больше сдерживаться, и желание овладеть любовником полностью затмевает его рассудок, а бёдра непроизвольно, плавно приподнимаются и снова опускаются; после нескольких толчков в тело Алекса погрузился весь разбухший ствол. Сквозь плотно стиснутые зубы Алекса вырывались тихие всхлипы и тяжёлое дыхание. Джастин продолжал безумно шептать ему успокаивающие слова, пока дрожь не покинула тело любовника. Его губы от укусов краснее закатного неба, его взгляд нежнее взмаха крыла колибри, эта любовь — слаще убийства. Теперь Джастин узнал, что миг смерти изумруден, как цвет этих глаз — смерть целует его мягкими губами и дарит божественную агонию наслаждения. Джастин начал двигаться в нём, и при каждом движении Алекс извивался и изгибался, а он врезался в его плоть и продолжал там гореть, но первостепенная боль, смешанная с наслаждением, приводила в восторг, потому что исходила она от него — человека, которого он боготворил, за которого всякую минуту готов был отдать жизнь. Все мускулы Алекса принялись сокращаться, сжимая и поглощая его страстно и жадно; Джастин вжимается в него своим длинным худощавым телом, шепча его имя, прерываемое короткими вздохами. Его член плотно обволакивали тугие бархатные стенки, такие влажные и горячие, что Джастину порой становилось трудно двигаться, но это было невообразимое блаженство, чувствовать такое напряжение в сдавленном разбухшем органе. Джастин и предположить не мог, какого удовольствия был лишён до этого мгновения, и начал увеличивать темп, меняя угол проникновения так, чтобы ощущать заветную точку внутри Алекса, ловя доносившиеся вскрики и сорванные стоны. Их бёдра сталкивались и вжимались друг в друга в неистовых толчках, горячий и истекающий член Алекса упирался ему в живот, гибкое тело выгибалось в его руках, и губы Джастина растянулись в непроизвольной, абсолютно счастливой улыбке, удерживая бьющегося от удовольствия любовника, нежно сжимая пальцы на его талии. Алекс застонал, подкинув бёдра навстречу Джастину, а тот охнул и хрипло вскрикнул, упёрся руками во влажную крепкую грудь, пытаясь сдержать волну, обрушившуюся на него и выбившую у него из груди дыхание. Под его рукой глухо билось сердце Алекса, гоняющее обжигающий пенящийся сок по его телу. Джастин порывисто наклоняется и, проведя языком по беззащитной ключице, сжимает зубы — почти по-настоящему кусает, балансируя на грани. Губы спускаются по шее к ключице, пальцы медленно скользят по груди, вычерчивая незамысловатые узоры, по плечам, вниз по рукам, вдоль линии рёбер. Алекс вздрагивает и охает, его руки соскальзывают ниже, оказываются на полушариях ягодиц. Он дрожит от поцелуев, почти укусов любовника, чувствует жар его дыхания, его настойчивые руки, и зарывается одной рукой в тёмные волосы, тянет его голову назад и снова впивается в губы жадным поцелуем. Джастин напористо отвечает, желание вырвалось из груди протяжным сладострастным стоном. Он никак не может отдышаться, а сердце, кажется, ещё чуть-чуть и покинет грудную клетку его тела. Джастин опустил одну руку вниз, обхватив каменный член Алекса, скользнув по бархатной коже, и длинные пальцы обвились вокруг его плоти, задержавшись на головке, мягко надавив на влажное отверстие подушечкой. Джастин прихватил губами его ухо, и это лёгкое прикосновение зубов к мочке оказалось столь возбуждающим, что Алекс удивлённо вскрикнул, одновременно с тем, Джастин увеличил темп, проникая на всю глубину, и Алекс в ответ жадно толкался бёдрами ему навстречу. Он беспрестанно вглядывался в пылающее лицо Александра, упиваясь его вскриками, задыхающимися стонами блаженства, двигаясь всё сильнее и сильнее. Джастин резко провёл рукой по всей длине его члена, окружённого тёмно-золотистыми волосами, чувствуя, как тот подрагивает, выплёскивая из разбухшей красной головки ему в руку молочную тёплую жидкость. И с каждой каплей, вытекающей из его нутра, Алекса всё сильнее охватывала дрожь, которая становилась просто неудержимой, и Джастин явно ощущал её биение в теле под собой; Алекс издал протяжный низкий вскрик, сорвавшись на последней ноте, и хрипло простонал что-то невразумительное. Притянув его ближе и сжав руки на бёдрах, Джастин сделал ещё несколько коротких толчков, вжимаясь в него сильнее, и член вскипел, изливаясь в горячие глубины. Ему чудилось, будто он тонет, накрытый этой бурной волной. Он опустошённо упал на влажную от пота грудь мужчины, умиротворённо чувствуя, как дрожащая от напряжения рука нежно ложится ему на спину, прижимая ближе к себе. — Ох, чёрт… Алекс, это просто восхитительно, — сбивчиво бормочет ему в мокрые волосы Джастин, и слух различает лёгкий смешок. — Мне было чертовски хорошо. Кажется, я умираю… — Только попробуй, достану из-под земли. И слезь уже с меня, ты не пушинка, — весело отвечает ему Алекс, поёрзав под ним, и Джастин резко вздрогнул, ощутив как опадающий член плавно выскальзывает из горячего тела. — Для тебя даже это не составит труда, — усмехнулся Джастин, скатываясь с него на кровать. Он смотрел на Алекса, который в моменты возвышенного наслаждения был подобен какому-то чудному зверю, находившему веселье в мрачном сердце, завораживающему своим взглядом, глазами, сверкающими переливами драгоценных камней. Джастин любит смотреть на Алекса, видеть его сильные и прекрасные движения, ощущать горячий запах его тела в те мгновения, когда он неподвижен и спокоен, лежит рядом, изнемогая от сладостной усталости. Густое золотое сияние льётся из глаз Джастина, кружит голову Алексу и тёплой дрожью струится по коже их тел. Улыбаясь, Алекс поворачивается к нему, подперев голову рукой и, протянув вторую, легонько пробегает костяшками пальцев по его бедру, поглаживает. Это особый мир, совсем иной, чем тот, в котором он живёт, — весёлый, чувственный, смеющийся. В самой его природе нет и тени той серьёзности и угрюмости, которыми отличается действительность Джастина за пределами Дубовой Рощи. Он не хочет уходить, но ему необходимо быть дома через час. Эллингтон выглядит слишком соблазнительно, чтобы Джастин сейчас мог думать об уходе; он соскользнул к его ногам — Алекс привлёк его к себе, обняв рукой за шею, играя с волнистыми влажными волосами. — Я хочу дать тебе кое-что, — говорит Джастин через какое-то время, и голос его звучит надтреснуто и хрипло. — Что же это? — заинтересованно спросил он, склонив голову, с лёгкой усмешкой. Джастин сделал длинный уравновешивающий вдох, скользнув рукой в карман жакета, валяющегося на полу перед кроватью, достав из него своё кольцо в виде ониксовой головы буйвола. — Твоя вещь у меня, а это пускай остаётся с тобой, — говорит он, положив массивное украшение на ладонь Алексу. — Оно станет твоим талисманом. Тот внимательно крутит кольцо в руках, и в его мягких чертах, в ласковом взгляде светится тихое удовольствие. Алекс надел кольцо на безымянный палец, и Джастин отметил, что эта вещь на изящных пальцах Алекса сидит гораздо лучше, чем на его костлявых фалангах. Он видит, что кольцо нравится Эллингтону, и тот, широко улыбаясь, поблёскивает ровными зубами, разглядывая подарок на своей руке, и, кажется, он весь поглощён лицезрением, словно находясь в забытье.

***

Джастин вернулся домой под утро и, не желая заходить внутрь этого заповедника тоски и ненависти, остался сидеть на террасе, затканной диким виноградом, в самом дальнем её углу, кутаясь в предрассветных сумерках, словно в тёплом покрывале. Когда он видит освещаемую лампой зелень с её мертвенным жидким цветом, он не может не вспомнить лица и понурой фигуры Гейта. Джастин взглянул на его окна — свет был погашен, и это означало, что Кристофер либо спит, либо он вообще не возвращался этой ночью домой. Дождавшись, когда фонари погаснут, встречая бледный утренний свет, Джастин зашёл в дом, где повисла спящая тишина, словно в царстве Морфея, и тихо пробрался наверх, проверив комнату Криса. Гейта там не оказалось, как впрочем и во всех остальных пятнадцати комнатах в доме. Джастин не знал, когда ему вновь подвернётся такой удачный случай довести свой план до конца, ведь для этого ему было крайне необходимо пробраться в кабинет Криса, которой всегда был закрыт на ключ в его отсутствие. Джастин тихо, но быстро спустился на первый этаж по узкой винтовой лестнице в западном крыле, которая вела в служебные комнаты. На часах было около пяти утра, и многие слуги уже просыпались, начинали убираться и готовить, только не его юный кучер, который мирно сопел в одной из комнат, свернувшись на узкой койке. — Гарри, живо иди сюда! — крикнул ему Джастин из коридора, и мальчишка быстро подскочил, запутавшись в тонком покрывале, но упорно попрыгав на одной ноге к двери, как положено приветливому и воспитанному животному, сознающему свой долг перед хозяином. — Мистер Калверли… простите, я проспал, — голосом, хриплым после крепкого сна, начал сбивчиво бормотать он. — Я просто… Маленький, тщедушный, с растрёпанными чёрными волосами, прямыми и жёсткими, с такими же тёмными, большими и постоянно блестящими, точно у раненого оленя, глазами, он вызывал у Джастина неизменное чувство жалости и нежности. Справедливо было заметить, что, на самом деле, мальчик ничего не проспал; ему полагался ещё час спокойного сна, после чего он обычно шёл в конюшню убираться, кормить и чистить лошадей, но сегодня Джастину была крайне необходима его помощь. Бездомный сирота, уличный хулиган, мелкий воришка, который с малых лет крутился на улицах этого жуткого огромного города, был для Калверли единственным шансом пробраться в кабинет Гейта. Джастин доверял Гарри, точно зная, что тот не выдаст его и не подведёт. — Хватит болтать, — улыбаясь, прервал его лепет Джастин, выжидающе складывая руки на груди. — Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня. Прямо сейчас. — Да, сэр, конечно! — закивал тот, и Джастин махнул рукой, предлагая следовать за ним. Гарри постоянно, одним и тем же неизменно робким тоном, предлагал себя в спутники или помощники своему хозяину. Он был идеальным слугой, его исполнительность была на высоте, и Джастин видел, как высокомерные и корыстные слуги этого дома быстро отвернулись от задиристого, проворного, но честного мальчишки. Гарри стал глазами и ушами Джастина, целиком и полностью посвятив себя служению человеку, который забрал его с улицы. Он напоминал маленького чёрного паучка с восемью глазами, который оплетал весь дом паутиной, узнавая каждую новость первым, словно улавливая её своими сетями и сразу же докладывая всё своему хозяину. Послушание стало его второй натурой, потому что он всем сердцем желал повиноваться Джастину, чьё великодушие и доброта спасли его от голодной смерти или тюрьмы. Он всегда был готов выполнить любое поручение Калверли, а потому быстро зашагал за ним, поднимаясь по западной лестнице в хозяйские покои. Будь Гарри даже членом его семьи, Джастин не мог бы лучше о нём заботиться или относиться к нему более мягко и внимательно, чем сейчас. — Ух, чтоб его… кажется, Гейт вернулся, — нервно присвистнул Джастин, когда они вошли в холл, заметив любимую трость и цилиндр Гейта, которых ещё десять минут назад здесь не было. — Ладно, идём быстрее, Гарри. Они быстро поднялись на второй этаж и, убедившись, что дверь кабинета по-прежнему закрыта на ключ, Джастин нагнулся к самому уху мальчика и произнёс лукавым шёпотом: — Я знаю, что жизнь на улице тебя многому научила, так что будь любезен — открой для меня эту дверь.

***

На следующую ночь Джастин снова вырвался в Дубовую рощу на встречу с Алексом, хотя дома по-прежнему всё было крайне неспокойно: Женевьев внезапно всерьёз собралась через три дня отправиться погостить к матери. Теперь будучи миссис Калверли она спокойно могла посетить Англию, не опасаясь косых взглядов и перешёптываний за спиной. — Чего ради я ждала так долго, Джастин? — заявила она. — О-о, я надеялась, что ты наконец-то одумаешься и… — не договорив, Женевьев горестно всплеснула изящными руками, а волна раскаяния затопила всё существо Джастина. — Прости меня, я не смог… — как-то потерянно, на грани слышимости, прошептал он. — Ты же понимаешь, что дело вовсе не в тебе… Не в тебе. Она холодно кивнула и отправилась заниматься своими делами, спешно пакуя вещи, покрикивая на горничную и ставя на уши весь дом. Женевьев планировала провести там несколько месяцев и теперь торопилась, стремясь успеть в Лондон к началу сезона. Крис был против этой затеи, но Джастин несколько раз встревал в их разговор, перебивая Гейта, который отговаривал Женевьев от поездки всеми мыслимыми и немыслимыми доводами, и к вечеру в доме, как обычно, стояли яростные крики и грохот разбитого зеркала, которое Гейт задел рукой в очередной перепалке с Джастином. Джастин снова убежал из дома с наступлением ночи, когда Гейт отправился в «Адму», Шерри уже к тому времени легла спать, а его ненаглядная супруга развлекалась на очередном светском рауте — то ли на заседании театрального клуба, то ли на одном из этих музыкальных вечеров, так популярных в этом сезоне. Джастина абсолютно не волновало, где и как проводит свои вечера Женевьев: зная, что чопорность английского воспитания не позволит ей уронить его честь, он предоставлял ей полнейшую свободу. Теперь, улыбаясь, Джастин слушал Алекса, отстранённо думая, что, наконец-то, вместе с искрящимися зелёными лучами родных глаз к нему пришли умиротворение и радость. Он спрашивал Алекса обо всём, что приходило в голову. Джастин выяснил, что всё имущество покойного Алана Эллингтона, движимое и недвижимое, было поделено между полудюжиной благотворительных заведений, и что отбыв в мир иной в результате апоплексического удара, он из чистой злобы на сына совершил много добра, породившего в газетах немало скандальных статеек. Алекс же был абсолютно невозмутим и на вопросы Джастина об отце отвечал нехотя, но спокойно, и Джастин, видя его хмурое выражение лица, быстро переменил тему, спросив Эллингтона о том, как тому удалось сформировать свою змеиную банду, на что тот отвечал охотнее, однако, не вдаваясь в некоторые подробности. Например он рассказал, что ножи лежат на подносе в парадной вовсе не в качестве украшения, и любой желающий может подойти и взять их в руки, тем самым бросив вызов главарю банды, и что раньше там покоился топор. Пока ещё никто не отваживался бросить ему вызов. Джастин незаметно сглотнул подступившую к горлу едкую горечь, как поступал всякий раз, когда ему доводилось сталкиваться с подобными проявлениями звериной жестокости Алекса и его окружения. На столе перед ними стояли блюда с жареной дикой уткой, курицей в соусе и пирогом с начинкой из мяса диких голубей, тарелка со свежими фруктами. Чай Джастина и кофе Алекса были без молока, но сладкие — с добавлением кленового сахара, который поставляли местные индейцы в обмен на прикрытие от полиции. Роскошь, царящая в этой комнате, заставляла Джастина полностью забыть о надоедливо жужжащих мухах, комарах и тараканах, ползающих на первом этаже дома. В газетных карикатурах и досужих разговорах гангстеров всегда изображали, как неотёсанных грубых мужланов, с блестящими злыми глазами, подбородком, заросшим щетиной или нечёсаной бородой, в натянутой на нависшие брови шляпе, и достаточно развязными, чтобы сразу можно было понять их положение в обществе. Да, людей, которые подходили бы под это описание, среди бандитов хватало, и среди преданий преступного мира существуют многочисленные легенды об их подвигах, но Джастин быстро убедился, что это — низкопробное мясо, мелкие посыльные, стоящие на последней ступени преступной иерархии. Самые опасные убийцы на самом деле больше походили на щёголей: хорошо одевались, ежедневно брились, волосы их были всегда уложены, а когда их банда шла на дело, они и их помощники появлялись на месте события в шёлковых перчатках и с модно завязанным шейным платком. Они легко могли сойти за уважаемого жителя самого богатого района города, например как Флюке-Брайн грей, и попасть за ворота, где без особого труда сливались с толпой аристократов. Они любили посещать дорогие рестораны и оперу, были постоянными клиентами модных магазинов и пользовались услугами лучших портных, однако там, за пределами своих дикарский трущоб, эти люди никогда никого не грабили, не убивали, не калечили, предпочитая развлекаться, как полагалось людям высшего общества, каковыми они себя считали. Ни для кого не было секретом, что это были богатые мужчины, кто имели связи с полицией и банкирами, еженедельно отдавая тем долю от грабежей и в течение какого-то времени их людей не трогали. Алекс по-прежнему ни в чём себе не отказывал. Он идеально вписался в общество богатых, надменных, жестоких убийц. Улыбаясь своим мыслям, Джастин медленно потягивал чай, заинтересованно слушая, как Эллингтон рассказывает о своей новой жизни, расслаблено раскинувшись на софе и перебирая виноградины. — Когда я узнал, что война окончена, то решил вернуться, но, прекрасно осознавая, какая опасность может мне грозить на родине, первое время я скрывался в Пенсильвании. Затем в пригороде Нью-Йорка у старого приятеля: он инвалид Мексиканской войны, уже отслуживший своё, так что на фронт его не призвали, и ему было глубоко плевать на раздробленность в стране и на охотников за головами, рыскающих по Штатам в поисках военных преступников вроде меня. Я читал в газетах про эти банды в Нью-Йорке, Чикаго, а когда узнал об их тусклом существовании в Вашингтоне, то спросил себя: а почему бы и нет? Почему бы не отправиться в родной город, затерявшись в трущобах, где полно бандитов, каждый второй из которых чудом избежал петли? Среди них узнать во мне северного офицера-предателя могли не многие, так что существование в Старом городе показалось мне неплохой идеей, — говорил Алекс, а Джастин легко и неосознанно касался его рук своими пальцами, но едва-едва, чтобы не мешать рассказывать. Сам — весь внимание, он, слегка склонив набок голову и подняв лицо, держал руку Алекса в своей левой руке, и расслабленно вытянув в сторону правую, подражая Алексу, закинул на спинку софы за его спиной. Эллингтон мягко улыбнулся, когда Джастин вопросительно посмотрел на него из-под полуопущенных век, ожидая продолжения рассказа, и снова заговорил: — Когда я приехал сюда, то увидел, что каждого человека здесь можно купить, и при этом цена была слишком мала, чтобы я смог себе отказать в этом. Единственное спасение от нищеты они видят в постоянном возбуждении и не могут придумать другого пристанища для своего мятежного духа, кроме секса и хорошей драки. И многие молодые люди здесь становились бандитами только из-за сокрушающего желания превзойти подвиги других преступников, либо мечтая о славе или хотя бы известности, достичь которых можно было, став жестоким, безжалостным человеком и отъявленным негодяем. Другие шли наперекор нашей власти, которая заживо похоронила этих людей и их семьи. Короче говоря, им необходима разумная власть, а не та анархия, в которую их погрузила их собственная гордыня и непомерные притязания государства. В Европейских банках у меня оставалось несколько тысяч долларов. Для Старого света это ничтожная сумма, но для послевоенной Америки — это было роскошью, сам понимаешь. Я нашёл Роберта в том баре, помнишь, «Вольные блага»? Так вот, этот белобрысый чёрт был мелким подельником в этом гнилом гадючнике, и им нужен был человек, кто бы смог управлять ими, защищать их от правосудия, что также оказалось довольно просто, благодаря коррумпированным полицейским, чьи расценки для меня были вполне приемлемыми. Я — один из немногих, у кого в Старом городе были деньги после окончания войны, так что я сразу же взялся за дело. Эта банда — золотая жила, но знаешь, если ты собираешь этих мерзавцев всех вместе и предлагаешь им объединиться, есть большая вероятность того, что после этих слов тебе вырежут язык или просто отрубят голову, наколов её на забор Рощи. Но мне повезло больше, чем тем бедолагам, чьи сгнившие головы болтались во дворе Рочестер-кэмптон. Я пообещал им настоящие большие деньги, хорошее оружие, защиту от полиции, привёл доказательства своего слова. И им хватило этого для того, чтобы переродиться в то, чем они являются сейчас: процветающая преступная группировка, одна из шести вершителей порядка в преступном мире. — Ты не перестаёшь меня удивлять. Тебя точно здесь никто не найдёт? — спросил его Джастин, почему-то несвоевременно вспомнив о Кристофере, которого он серьёзно опасался, точно зная, что тот по возможности будет следить за ним, и даже многократная сила жестоких мятежников, которыми управлял Эллингтон, не могли бы обеспечить Джастину полноценную гарантию его безопасности. — В военных списках я числюсь пропавшим без вести. В Старый город они не суются. Что толку государству мараться о нас, если есть обычные полицейские шавки, которых мы же и подкупаем ради безопасности? — безразлично отмахнулся Алекс, разумеется, не понимая, что именно подразумевает под этим вопросом Джастин и кого он в действительности опасался, как злейшего врага, способного пролить кровь Алекса. — Я сформировал организованное ядро из сотни бандитов, вокруг которого сплотилось ещё четыре десятка всякого сброда. Сбрендившие контрабандисты, бывшие солдаты и всякое мелкое ворьё, которые активно занимаются уличным грабежом и поджогами, промышляют у берегов Потомак, обчищая корабли и баржи, грабят фермы и прибрежные усадьбы. Если я их вызову на крупное дело — они охотно пойдут, как уже не раз бывало. Среди этих шаек есть женщины-карманницы, держащие бордели и лавки: они, как дикие кошки, могут выцарапать противнику глаза или откусить ухо. И все они работают на меня, каждый день докладывая всё и обо всех. Нет, Джей, не беспокойся об этом. Я буду в полном порядке. — Никогда нельзя быть уверенным в своей неуязвимости до конца, так Алекс? — буркнул Джастин, тяжело вздохнув, осенённый неясным чувством, какое бывает у зверей перед грозой, в чьей природе заложено явственно воспринимать любое надвигающееся бедствие. — Что ты имеешь в виду, Джей? — Александр, до этого расслабленно лежащий на софе, озадаченно привстал и уселся, положив локти на колени и подперев подбородок, задумчиво глядя на играющую лунную дорожку, упавшую через окно на узорчатый ковёр комнаты. — Несколько дней назад… В типографии, где я печатал визитные карточки, мне попался на глаза свежий номер печатающейся там же вечерней газеты «Вашингтон Трибьюн», и мне не понравилось то, что там было написано про Старый город, в частности, про Дубовую рощу, — ответил Джастин, стремительно положив руки на плечи Эллингтона и придвинувшись ближе к его лицу. — «…Люди буквально парализованы всеобщей паникой, — сухо процитировал выдержку из очередной статьи Эллингтон, театрально закатив глаза. — С наступлением темноты не выходят из дома… Человеческая жизнь и собственность находится в постоянной опасности со стороны криминальных элементов и просто бродяг, умеющих держать в руках оружие», — на его красивом открытом лице, с мелкими отметинами боевых шрамов, в присутствии Джастина всё время светилась улыбка, которая уступала место разве что выражению искреннего удовольствия, но сейчас Алекс был слегка озадачен. — Я читал это, Джей. Каждый день они пишут об этом, ну и что с того? В газетах вообще много о чём любят разглагольствовать, так что успокойся. — Я знаю, но если бы в этой проклятой газете ежедневно не писали о тебе — я был бы спокоен. А если они и впрямь примут меры? — воскликнул Джастин. Он с унынием чувствовал, что сердце его ледяным куском лежит в груди, предвещая неизвестную опасность, а в мыслях творится настоящий беспорядок. — Последний раз все газеты, в том числе и «Трибьюн», упоминали моё имя три года назад, после моего исчезновения. Им ничего не известно обо мне, так что хватит попусту мучить себя этими тревогами, Джей, — Алекс наклонился над ним, отвёл с лица прядь волос и поцеловал того в щёки, в уголки губ, легко — одним дыханием. По всему телу разлилась сладость этого невесомого прикосновения. В открытое окно виднелись редкие звёзды, и ветерок, залетев внутрь комнаты, зашелестел, игриво перебирая невидимыми тёплыми пальцами листки бумаг на столе, незримым дыханием подёргивая неровный свет свечей. Эллингтон умышленно не зажигал керосиновую лампу, отдавая предпочтение полумраку живого огня, при котором их частые глубокие разговоры приобретали загадочную форму и неописуемо таинственную очаровательность. Обычно они достигали такой степени блаженства, что минуту спустя сами того не замечая, начинали тихо разговаривать, предпочитая не тратить время на сон, который разделял их. — Когда мы будем с кем-то, я зажгу лампу, — говорил обычно Эллингтон. — Пока мы одни, я предпочту живой огонь, хотя, чтобы видеть тебя, свет мне и вовсе не нужен. Джастин любил это выражение «живой огонь», любил, когда царивший в комнате полумрак обволакивал их тела. В такие моменты он мог кричать о своих чувствах всё, что вздумается, и никому до этого не было дела, а Алекс мог болтать ему на ухо разные глупости, какие только взбредут ему в больную голову. Джастин любил слушать Алекса, всякий раз прислушивался к его словам. Ему нравилось, как тот говорил о явлениях, красота которых была до времени сокрыта от Джастина, — о сосновых лесах, о граде и дожде, о Соборе Парижской Богоматери, который так его впечатлил, о «Федре»³¹ или недавно прочитанных «Мыслях» Паскаля³², о песчаном береге Мерлимона — эта красота вдруг вспыхивала в каком-нибудь образе. Слушая его, Джастин сознавал, как много во всей вселенной его собственное слабое мировосприятие было бы неспособно разглядеть, если бы Эллингтон не приближал эти явления к нему, в такую ночь, как эта. Поэтому Джастину всегда хотелось знать его мнение, видеть его образное представление обо всём, особенно о том, что в будущем он так страстно желал увидеть воочию, стоя рука об руку с Алексом. Вместе они погружались в мечты об античных героях, о загадочно пропавших открывателях новых земель, о республиках, не имевших истории, о задушенных религиозных войнах, о революциях нравов, о движении народов и континентов, о мыслях и словах людей, чьи голоса звучали в далёком прошлом. Он рассказывал Джастину о своих надеждах, о своих сожалениях, всегда добавляя: «Это не должно тебя тревожить. Я всего лишь хочу, чтобы ты знал об этом, только и всего». Он очень бы желал поверить в то, что и на этот раз Эллингтон оказался прав, и ему не стоит волноваться о начале очередной гражданской войны в стенах столицы. Но обострённое чувство, не входящее в число тех, что присуще каждому человеку, подсказывало ему, что ветер в Вашингтоне переменился. — Они пишут о том, что грядёт час расправы со всеми бандитскими группировками, и Тайпаны для них, среди прочих пяти банд, стоят на первом месте, Алекс! — Джастин был убеждён, что Эллингтон просто не желает верить в то, что их краткий покой вскоре будет разрушен очередной реформой, и это может иметь для них самые тяжкие последствия, куда более тяжёлые, чем мог бы ожидать человек посторонний, проживающий за пределами Старого города — в относительной безопасности. Нездоровое сердце Джастина с каждым мгновеньем билось всё больнее, потому что, уговаривая себя успокоиться и покориться хладным доводам Эллингтона, он только усиливал своё возбуждение, чувствуя, как сводит судорогой ноги. — Джастин, я сказал, хватит! — Алекс был разгневан. — Даже если они и решатся на чистку города, им потребуется не один месяц, чтобы полностью искоренить жителей Рочестер-Кэмптон. Это божественное воздаяние меня нисколько не волнует и тебя не должно. С какой стати? Отметя все доводы безотчётным, не рассуждающим движением, Джастин поднёс к губам его руку и успокаивающе прислонился к грубой коже стёртых костяшек. — Просто будь осторожен. Рождённый в ясные дни тёплой весны, возрождающийся всегда одновременно с природой, содержащий в себе частицу истинной сущности, он внушал Джастину уверенность в том, что всё обойдётся. Джастин слышал его шуточки, успокаивающие слова, убеждения и аргументы, но не воспринимал умом, как живущий у водопада человек не замечает шума воды. Мир, оставаясь всё тем же, жестоко покушался на их желания, радость, беспечность. Ежедневные газеты непрерывно сообщали о преступлениях, как Чёрных Тайпанов, так и других банд, истерически пугая читателей, что грядут более страшные события. Подсчитав, что всего за одну неделю в этой части города было совершено более шестидесяти вооружённых ограблений, «Трибюн» объявила, что «вся власть в Вашингтоне перешла к преступникам». Журналисты призывали горожан обратиться в министерство и назначить ответственным за очистку города от бандитов кого-нибудь из отставных офицеров, способного положить конец беспорядкам в городе. Группа солидных бизнесменов, заседающих в министерстве внутренних дел, действительно наняла человека, чьё имя не разглашалось, чтобы положить конец кощунственным набегам бандитов, которые насиловали, воровали, убивали и постоянно устраивали зверские погромы на старом католическом кладбище в северной части города, грабя могилы и выкапывая свежие тела для продажи чёрным медикам и мясникам. В кругах Джастина уже начали ходить слухи о скорой расправе с жителями Старого города, начиная от безобидных инвалидов и попрошаек, и заканчивая участниками пресловутых банд, многие из которых были настолько богаты, что могли спокойно откупиться от правосудия и исчезнуть из Вашингтона. Джастин понимал, что если остальным главарям, скорее всего, светит купленная свобода, то для Алекса — это была смертная казнь, потому что многие из тех военных, кто заседали в конгрессе, знали Александра в лицо, и пропавший без вести капитан-предатель Эллингтон был для них давно желанной добычей. При мысли о том, что ждёт Алекса, попади он в руки правительства, Джастин почувствовал, что кости у него становятся мягкими, как губка, его охватил изнуряющий страх, он с трудом сдерживал слезы. Юноша был уверен, что Алекс сам прекрасно понимает, что ему грозит в том случае, когда деньги не смогут купить ему ни удачу, ни свободу, ни жизнь. Прошло довольно много времени — пять минут, десять минут — прежде чем стук в дверь заставил их вздрогнуть, не хуже чем от звука выстрела, и в комнату ворвался Роберт, с криком: — Джек, там Шон вернулся, он в бешенстве. На улицах беспорядки, полицейские положили десяток наших ребят на Коровьем лугу! — Проклятье! — зло рыкнул Алекс, вскакивая с софы и быстрым шагом направляясь к двери, мельком кинув на Джастина вопросительный взгляд и тот, сообразив, чего от него хотят, спешно поднялся на ноги, кинувшись за ним в коридор. — Помни, Сэм, что ты мой давний друг из Индианы, а парни из тех краёв славятся своей молчаливостью, — сказал ему на ухо Роберт, когда они втроём начали быстро спускаться на первый этаж, где головорезы громко орали друг на друга, обвиняя во всех смертных грехах. Уцелевшие после перестрелки Тайпаны, только что вернулись в дом, и большинство, истомившись слишком долгой жаждой, устремилось промочить горло чем-нибудь обжигающим. Молодое вино, пенясь, хлынуло из расклёпанных бочонков, обдало красными брызгами юбки женщин, снующих между возбуждёнными бандитами, бесцеремонно вешаясь на них, как обезьянки-акробатки, поглаживая окровавленных разбойников, словно сладкоголосые птицы, заливающиеся трелью по приказу хозяина, успокаивающе что-то говоря своим мужчинам. Гомоня и толкаясь, те пили вино и эль, рвали друг у друга из рук оплетённые бутыли с виски, бутылки с ромом и кружки с вином; опорожнив, разбивали об стену под громкий одобрительный смех своих женщин. Слышался хохот, шум перебранок, проклятья и крепкие словечки. Ноги Джастина оскальзывались на кусках душистого майоранового мыла, на маринованных помидорах, каперсах, оливковом масле, которое лилось на пол из прорвавшегося бурдючка. Алекс легко подтолкнул его в бок, и Джастин понял его немое указание отойти от главаря на дозволенное расстояние. Калверли сразу же отступил от Алекса, как ни в чём не бывало, нашёл бочонок с испанским вином и, потеснив рядом стоящих, приложился губами к крану. Он долго и жадно тянул, кадык ходил ходуном, в горле першило, глаза слезились от крепости вина, но Джастин продолжал пить большими глотками, пока хватало дыхания. — Зараза, а не напиток! — раздался голос Роберта над его головой. — От него, от падлы, раньше сроку копыта откинешь, Сэм. Не перебарщивай с этим. Внезапно средь сборища теней раздался мощный голос. Голос, обладавший даром переходить неожиданно быстро от самых низких регистров к самым высоким, что придавало словам удивительную силу выражения. Речь звучала гневом, переходила в крик — говоривший, казалось, творил заклинания, выкликал магические слова, заставляя всех умолкнуть, внимательно слушая: — Мне начинает это надоедать! Неужели вы, самые опасные чёрные твари во всей этой дыре, не смогли справиться с какими-то мелкими полицейскими ублюдками? — Алекс, стряхнув с плеч тонкий налёт благородства и светского лоска, словно возвратился к своим первобытным корням. Пылал яростью и его бешеный взгляд, бродивший по израненным бандитам. Он был слишком хорошо знаком Джастину, который три года назад, будучи в Вайдеронге, захлёбывался своей собственной кровью после каждого такого взгляда. Джастин безразлично осматривал эстампы с видами портовых городов Вест-Индии, украшенных розой ветров и пухлощёкими Тритонами³³, смотрел себе под ноги, лишь бы вновь не повстречать эту смертельно опасную злость, плескающуюся в зелёных родных глазах. Шон, войдя в бар последним, закрыл дверь на замок. Он выглядел как мастер суровой и бескомпромиссной драки, обутый в тяжёлые кожаные ботинки, подбитые огромными гвоздями, которыми он, обычно, топтал свою беспомощную жертву. Он был по колено заляпан кровавыми пятнами, а с топора в его руке стекали тонкие струйки вязкой крови. Не его крови, разумеется. Джастин отвернулся. — Джек, их было слишком много, мы не ожидали такого натиска… — сказал какой-то седоволосый бандит, выдубленный загаром, низенький, худой, неопределённого возраста — то ли шестьдесят, то ли семьдесят лет; на его посеревших щеках выступали синеватые прожилки, в глазах яростно горело одно-единственное желание — убить кого-нибудь. — Наши парни грабили ювелирный магазин на Бакрин-гроу, а мы все сидели в таверне через дорогу, когда увидели, что эти недоделки патрулируют наши улицы и отстреливают всех и каждого, кто на пути попадётся. Алекс задумался на мгновение и, оглядев своих усталых, избитых людей, сказал наконец-то обратившись к Шону: — Сегодня утром все полицейские района были собраны и поставлены под командование инспектора Дженкинса, старшего офицера управления, который не терпит крупных разборок в своё дежурство. Я полагаю, вы нарвались на его парней. — Ты знаешь эту тварь? — гаркнул Шон, его лицо пылало от бешенства и глубокого внутреннего напряжения. — Мостовая и тротуары устланы убитыми и ранеными, кажется, они решили перебить всех в Роще. — В последний раз этот скользкий червь потребовал с меня восемьсот долларов за возможность беспрепятственно обчищать магазины в том итальянском квартале, а я послал его ко всем чертям. Ещё я сломал ему челюсть, когда этот упырь начал запугивать меня, — самодовольно ухмыльнулся Эллингтон, непринуждённо бравируя низкопробными, грязными словечками, и бандиты одобрительно взревели. — Так что теперь этот старый хрыч мечтает вздёрнуть меня на Коровьем лугу, при первой же возможности. Дженкинс, конечно, затаил на меня злобу с тех пор, но он бы не смог самолично поставить под своё командование несколько карательных отрядов. Кто-то вышестоящий точит на нас зуб. Это вызов, — припечатал он, оглядывая сомкнувшуюся вокруг толпу. Со всех сторон доносились предложения выйти за пределы Старого города и начать обчищать центральные районы Вашингтона, грабить и подрывать арсеналы, поднять бунт по всему городу, чтобы запугать неизвестного заказчика. Бандиты, охваченные спешкой и яростью, хватали оружие; лязгали и звякали стальные шомпола, когда их торопливо забивали в давно не чищенные стволы ружей, звенели крутящиеся барабаны револьверов. Джастин застыл на месте, весь — напряжённое, полное ужаса предчувствие чего-то невыразимо страшного. Он растерянно глянул на Эллингтона: тот медленно и задумчиво разминал затёкшие руки, его утомлённые суставы хрустели, он был спокоен и невозмутим. Его поведение было продиктовано дальновидным расчётом, глубоким стратегическим замыслом. Его самообладание и порывистая уверенность ошарашивали, свидетельствовали о блестящем офицерском мастерстве, о котором из всех присутствующих знали только Роберт и Джастин, и это вселяло обоим невыразимую надежду на благоразумие главаря Тайпанов. В комнате начался нешуточный спор между теми, кто уже порывался кинуться жечь муниципалитет вместе с инспектором, и теми, кто прислушивался к мнению Эллингтона. Шон едва смог перекричать этот невыносимый шум, снова обращаясь к Алексу: — Джек, да в Старом городе сущий ад! Бандиты поднимают мятеж против полиции. Мы должны выйти на улицы за них, иначе прослывём трусами по всему городу. — Мы не можем идти сражаться против регулируемого подразделения, по крайней мере в одиночку, как не может мизинец поднять бунт против всей руки, — громко сказал Алекс так, чтобы его услышали все остальные. — Если остальные главари поддержат мятеж — эта рука превратится в единый крепкий кулак, и тогда мы выступим с ними, а пока готовьте оружие. — Я уверен, что за этим стоит не Дженкинс, — уже другим тоном сказал он, склонившись к Шону, так тихо, что за царившим шумом Джастин едва смог различить его глухие слова. Если бы он стоял ещё на два шага дальше от них, то явно бы не услышал этого, хоть это заявление и не было предназначено для его ушей. — Он конечно выживший из ума старик, но подобное не в его духе. Что-то здесь не так. — Тогда кто его надоумил на это? Ты ведь знаешь, кому мы обязаны этими потерями, так? — так же тихо осведомился его первый помощник, но Алекс, быстро посмотрев по сторонам, резким жестом пресёк любые дальнейшие расспросы. Калверли непонимающе нахмурился, его сердце нервно застучало; ужас, точно холод, всё тело охватывает, и Джастин испугался, как бы его сердечная болезнь вновь не пробудилась в столь неподходящий момент. Всё, что писали о скорой очистке города от бандитов, подрывающих экономику столицы, — оказалось сущей правдой без преувеличения. — Я иду к главарям Рощи. И пока я не вернусь, чтобы все оставались в доме! Шон, бери с собой ещё пять человек и отправляйся к берегу, созывай наших, — скомандовал Александр, взяв с медного блюда в лапах медведя два своих роскошных клинка и пристегнув ножны к поясу. Роберт дёрнул Джастина за рукав, и они быстро последовали за Алексом, выйдя из жужжащего, словно дикий улей, дома. Возле арки, объединяющей главные улицы, стояли мулы, нагруженные всякой провизией, кое-где стояли запряжённые волами повозки с мебелью и домашней утварью — целомудренными и незамысловатыми принадлежностями земного бытия. Многие горожане, не причастные к мятежникам, за которыми началась охота властей, решительно были настроены бежать из этой части города на время вооружённого восстания, забирая с собой самые необходимые вещи. Джастин и Роберт короткими шагами преодолевали поток испуганных перебежчиков, следуя за Алексом. От природы гибкий и сильный Эллингтон стремительно двигался среди повозок и людей с необъяснимой ловкостью, как будто был одарён инстинктом acinonyx³⁴, так же ловко маневрируя между плотными рядами. — Алекс знает, — точно самому себе, скорбно бурча под нос, заметил Роберт, нервно скрестив руки на груди. — Он знает, почему в Старом городе беспорядки, и кто за этим стоит. Знает, знает, сука… да молчит. Ждет, мразь, пока нас всех перебьют, как животных. Эллингтон быстро подошёл к стойлу, где какой-то мальчишка куском кожи торопливо чистил лошадиную сбрую: при виде Алекса он вскочил на ноги и приветственно кивнул, сразу скрывшись из виду в дверях рядом стоящего здания. — Закрой пасть, Роберт, иначе я тебе врежу, как следует. Хватит разводить панику, люди и так на взводе, без тебя тошно, — рыкнул на того Александр, не оглядываясь. — Садись на свою лошадь и помалкивай, — он достал из внутреннего кармана куртки пузырёк со своими лекарствами и быстро проглотил две белые капсулы. Алекс, тонны за тоннами принимал пилюли, порошки и микстуры; по ночам ему не давали уснуть разного рода мысли и чтобы усыпить свой бдительный разум, он обычно принимал опийную камфорную настойку. Несколько раз в день к нему приходила ноющая головная боль, сопровождающаяся резью в глазах, судорогами в конечностях, с чем он постоянно боролся лауданумом, в комбинации с валерианой, зёрнами гвоздики, макового молока и шафрана. Он соблюдал свою норму, принимая не более 25 унций лаудана за раз, и после каждого приема своих лекарств чувственное начало брало над всеми его пороками верх. Алекс часто говорил, что ощущает наплыв благостных мыслей, рождаемых опиумом, и Джастин видел, что это вовсе не похоже на лихорадочный приступ или бред. Его изменённое сознание скорее являлось возвращением к здоровому и естественному состоянию его сердца, как если бы сердце это было полностью свободно от поселившихся в нём боли и раздражения, что ведут постоянную борьбу с изначальным устремлением к добру, к блаженной радости. Но Джастин вместе с ним чувствовал, словно бы сам только что сбросил тяжкое ярмо и, получив заработанное спокойствие рядом с весёлым и безмятежным Алексом, мог позволить себе роскошь веселья и свободы. Опий действовал на него более благотворно, например, Алекс испытывал душевный подъём, жизненная сила возвращалась к нему, всякое душевное волненье замирало, прекращалась лихорадочная внутренняя борьба, наступало желанное затишье всех чувств: время, когда тайные горести покидали сердце, приходила пора умиротворённости и отдохновения от прежних человеческих бед. Джастин видел, как рождаются в Алексе надежды, вопреки предчувствиям скорой неизбежной борьбы, наблюдал течение его мыслей, неутомимое, как бег облаков — стремительный, но ровный. Джастин ощущал спокойствие, происходящее не от вялости, а, напротив, от бурного столкновения непримиримых душевных начал — вечной жажды движения и вечного стремления к покою. — Я давно бы уже сделался ипохондрическим меланхоликом, если бы не эти средства, — говорил ему Алекс всякий раз, когда Джастин интересовался о его самочувствии после принятия тем remedium³⁵. — Сейчас, однако, когда жизнерадостность вернулась ко мне, я устремился всей душою к уединённой и размеренной жизни, и как только мы с тобой покинем Америку, я выброшу все рецепты к чертям. Джастин видел, что опиум не заставлял его искать одиночества, и тем более тот не погружался в бездействие и апатию, что, как успел определить парень, было так свойственно его прежним лекарствам, которые выписывал ему Тиммонз. В те моменты, когда Джастин находился рядом с ним и мог наблюдать за проявлением его слабой психики, он часто вспоминал Эдгара Тиммонза. Эллингтон продолжал следовать его методам лечения, имея простое желание освободиться от боли и обрести ясность ума. — Роберт, ты плохо меня слышишь?! — заорал на мальчишку Алекс, когда тот снова забурчал проклятия в его адрес, издевательски медленно двигаясь сквозь толпу на улице. — Живо седлай своего коня, придурок! — Алекс, что происходит? — подскочив к нему, взволнованно спросил Джастин, и его вопрошающий близорукий взгляд застыл на любовнике, желая найти исчерпывающую разгадку. — Кто-то явно решил уничтожить нас всех, в этом нет ничего удивительного: мы для города — что кровоточащая язва. Ты оказался прав, Джей, — глухо отозвался он, подтягивая стремена, и Джастин нутром чувствовал, что Алекс глубоко подавлен, но со стороны он казался олицетворением стоического, холодного отчуждения. Великолепное лицо замученного императора, обременённого продолжающейся войной, обрело необычайно усталый вид. Вокруг померкших глаз уже залегли тени, над впалыми щеками явственно выступали острые скулы. По его коже уже разлилась смертная бледность, но каждая черта мрачного и сурового лица говорила о непреклонной офицерской воле. — Но я… справлюсь с этим, — его слова рассыпались в разные стороны с беспорядочным стуком, как груда фишек домино, а кожа растворилась в бесцветном поту напряжения. Он осёкся, вцепившись в поводья с такой силой, что на руке запульсировали глубокие вены. Зелёные глаза опустили взгляд на кольцо, застывшее у него на пальце, и скованная улыбка тронула сухие губы. Джастин не мог больше выносить его ночных метаний во сне, бледности его впалых щёк, набрякших синяков под его мерцающими хризолитовыми глазами, не мог видеть, как мучительно больно Алексу находиться в этом аду и он готов был сделать всё, чтобы к тому снизошёл долгожданный, заслуженный покой. Он готов был зубами рвать глотки всех, кто затеял эту резню в Старом городе, каждого, кто посмеет посягнуть на его сокровище, но он не представлял что делать. Они стали точно одним существом, с одной болью и с одной волей. — Я иду с тобой! — выпалил он, прижимаясь к Алексу всем телом, крепко обвив его шею руками. — Не ты один здесь умеешь отбирать жизни ради собственной. — Нет, Джей, — прошептал Алекс, убирая его руки от себя. — Я одинаково хорошо владею абордажным топором, клинком, револьвером и мушкетом охотника — любое оружие принесёт мне победу. Ты должен уйти сейчас, я не смогу присматривать за тобой и одновременно с тем держать оборону. Я обещаю тебе, что всё будет хорошо. Эти золотые сухие волосы, местами цвета спелого ореха, не слушались и короткими прядями спадали ему на глаза. Джастин выпустил его из своих объятий и ловким движением убрал прядь с его лица, на миг задержав пальцы в жёсткой шевелюре. Алекс мягко сжал его ладонь в своей и, коротко взглянув в изумлённые глаза, сел на своего коня, сразу же рванув с места мощным, упругим галопом. Только когда цокот копыт замер вдалеке, Джастин почувствовал, как его теребят за край жилета, окликая ненастоящим именем: — Эй, Сэм, — Роберт настойчиво привлекал к себе его внимание, держа под узды своего огромного шестифутового коня. — Тебе лучше сейчас уйти домой. Тебе сегодня здесь опасно оставаться — будет настоящая резня. Иди, только будь осторожен на улицах, я не смогу тебя сопроводить. 30. Саронская долина или Шаронская долина (Песн. 2:1, Ис 33:9) — Средиземноморская долина, северная часть прибрежной долины Израиля. В Библии указана, как одно из 31 ханаанейских царств. По своей почве и положению была более способною производить наиболее красивые цветы во всем мире. 31. «Федр» (греч.) — один из диалогов Платона. В «Федре» показана философская беседа Сократа (в его лице выступает Платон) с Федром, частым собеседником Сократа, любимцем Платона. В этой беседе Сократ отвергает ложное красноречие и доказывает, что риторика должна быть ценной только при условии, что она опирается на истинную философию. Раскрывается значение истинной любви, изображение любви связывается с рассмотрением природы души. 32. Паскаль Блез (1623-1662) — французский физик, математик и философ; под названием «Мысли» после его смерти, в 1670 г., были опубликованы заметки для подготавливающегося им сочинения в защиту христианской религии. 33. Тритоны — персонажи древнегреческой мифологии. Морские существа, сыновья Тритона (морской демон в догреческом периоде) и нимф (океаниды). Составляли свиту Посейдона и Амфитриты, плавали на дельфинах и морских коньках. Тритоны в море стали подобно сатирам и кентаврам на суше, второстепенными божествами, прислуживающими главным богам. 34. Acinonyx jubatus (лат. ациноникс) — Гепард, или (устар.) охотничий леопард — хищное млекопитающее семейства кошачьих, самое быстрое наземное животное. 35. Remedium — (лат.) средство от болезни, лекарство.