***
Долго без поддержки Джастин идти не смог и уже спустя двадцать минут, которые показались ему настоящей каторгой, упал в пыль лицом, не в силах даже перевернуться набок, так как на спину он бы всё равно не смог из-за кровоточащей раны. Повязка, которую прижал к его лопатке погибший недавно солдат, намокла, впитав в себя обильное количество крови, и Джастин выкинул её, о чём теперь жалел, не зная, как остановить открывшееся кровотечение. Повязка на голове тоже пришла в негодность. Некоторые бойцы, ещё способные помочь кому-то, кроме себя самих, вновь перевязали ему голову тряпкой, а вот как закрыть зияющую ножевую рану, находящуюся на опасно близком расстоянии от сердца, никто не знал, поэтому Джастин мучился от потери крови и дальше. Голова кружилась, ног почти не чувствовал, а судорога, скрутившая живот, напоминала о том, что он уже несколько дней ничего не ел. Силы почти покинули парня, но кто-то вновь поставил его на ноги, тихо приговаривая на ухо: — Лейтенант, не сдавайтесь, нельзя… Что мы будем делать без вас? Что будет с нами? Джастин хотел было ответить, что всем без него будет только лучше, как тут радостный вой впереди заставил всех южан удивлённо вскинуть головы. Перед ними открывался шикарный вид; стоя на узкой песчаной дорожке у крутого обрыва, уходящего своим нижним краем в бурную мелководную реку, Джастин увидел великий, огромный город — это был сам Вашингтон. Прекрасная столица их противников, которые, увидев его, дружно, счастливо заорали и восторженно швырнули сотни синих фуражек в воздух. — А всё же… — прохрипел он, держась за плечо рядового, — смешная ситуация: Джексон несколько недель рвался к городу… теперь он и его полк заживо сгорели в ущелье, а мы вот тут… Любуемся видом перед верной смертью в плену врага. Забавно, не так ли? Юноша недоумённо посмотрел на улыбающегося офицера и вздрогнул от безумной улыбки и дикого огня в его мутных глазах. Джастин не помнил, как они добрались до города, как его снова тащили верные сослуживцы, доказывая янки, что этот человек жив, просто сильно истощён и потрёпан, скрывая плачевное состояние, растормаживая, чтобы северяне не вынудили их скинуть бесчувственного Джастина с обрыва в реку. Всем этим пленным мальчишкам было не более двадцати лет, и они никогда не принимали серьёзных решений самостоятельно; хотя большая часть из них — уже закалённые в бою ребята, ведь всех новобранцев в этой кровавой схватке поубивали, однако это не заставило бойцов думать своей головой. Все они хватались за своего лейтенанта, желая, чтобы тот очнулся и дал им новые указания, рассказал, как вести себя в чужом краю, как бежать из плена, как спастись… Они все были напуганы до чёртиков, поэтому лёгким решением считали перекинуть на старшего по званию всю ответственность за собственные жизни, чтобы тот решил, что делать, и спас их всех, ведь для того и нужны офицеры. Чтобы найти выход из любой ситуации, чтобы вести солдат в бой, чтобы спасать своих бойцов от страшной участи. Но офицер Джастин Калверли умирал у них на руках. Его начало знобить и лихорадить, а потеряв огромное количество крови, он ослаб настолько, что не мог пошевелить даже пальцем. Солдаты не знали, что делать, — их головы были идеально работающим механизмом, который подчинялся только командам, и без приказов своего главного они были ещё более немощными, чем сам Джастин.***
Джастин открыл глаза, и мир снова завертелся вокруг него с бешеной скоростью. Он не понимал, куда попал: повсюду стоял невероятный шум, было душно и жарко, а голоса тысяч людей смешивались в один сплошной неразборчивый хор из стонов, криков, хрипов и плача, и потребовалось несколько минут, чтобы осознать, где он находится. Джастин лежал на соломенной подстилке, расстеленной на сухой, потрескавшейся от высокой температуры земле под открытым небом: ярким, голубым, живым и солнечным, под палящими лучами полуденного солнца, среди ужасной вони и страшных звуков боли. Он находился в полевом госпитале для военнопленных среди таких же раненых солдат-южан, как и сам. — Эй, — выдавил Джастин, но на самом деле не издал ни звука. — Кто-нибудь! — снова попытался он. С трудом повернув больную голову, Калверли огляделся, дёрнувшись от ужаса, и, если бы у него были силы, вскочил на ноги и убежал так далеко, как только мог, неважно куда, главное — как можно дальше от этого жуткого места. Госпиталь простирался на много десятков футов вперёд, где прямо на песчаной пустынной земле среди руин каких-то сожжённых домов лежали сотни раненых и умирающих. Тут и там взгляд натыкался на обнажённые изувеченные тела. Стоял невообразимый гул: быстрый топот медперсонала, крики и стоны раненых. Пахло кровью и гноем. Джастин почувствовал острый, специфический запах сыра, и в голове сразу всплыла страшная ассоциация — половина из этих людей умирала от гангрены, и, возможно, он также. Калверли с трудом перевернулся набок и, вывернув руку, дотронулся до раны под лопаткой. Она была надёжно заштопана, мастерски, но чувствовалось, что наспех. Голова была перебинтована вонючей повязкой, а боль уже немного отступала, поэтому Джастин мгновенно успокоился. Как бы там ни было, у него нет заражения — он будет жить. Волновало подёргивание рук, которое он списал на расшатавшиеся после битвы нервы, но так и не смог совладать с собой. Его немного потряхивало и знобило, не так чтобы сильно, но довольно ощутимо, сил по-прежнему не было. Джастин со стоном лёг на бок, стараясь меньше беспокоить плечо и не крутить головой. Слух вернулся к нему почти окончательно, а вот зрение ухудшилось, и всё до сих пор плыло в неясных силуэтах. Не прошло и пяти минут, как он забылся тяжёлым, страшным сном. В следующий раз его пробуждение было вызвано каким-то иным шумом. На улице стояла глубокая ночь, но вокруг было очень светло от газовых фонарей, стоящих рядом, и так же громко, как и днём. Люди мотались между импровизированными рядами, переступая через головы больных, иногда перепрыгивая. Джастин был очень удивлён, увидев, что военнопленных выхаживают молоденькие девушки-янки — медсёстры, бегающие туда-сюда среди жалобных стонов и звериных криков умирающих, — ведь у них, на Юге, к пленным и близко не подпускали молодых девушек. С ранеными врагами могли контактировать только врачи и медбратья. Это были мужчины и мальчишки, не пригодные к службе, те, кого не призвали на фронт по разным причинам, но и они доблестно участвовали в этой тяжёлой войне, возвращая к жизни тех несчастных, кто прибывал с линии огня, едва избежав гибели в кровавой борьбе — своих и чужих. Ещё его поразило количество раненых: у них, на Юге, в госпиталях лечили в основном южан, а пленных — довольно редко, и только ради того, чтобы они не умерли на одном из допросов раньше времени, а продержались как можно дольше. Здесь же, на Севере, лечили сотни поверженных противников, и Джастин был крайне удивлён этой странностью: зачем тратить дорогие медикаменты на врагов? От совсем негодных и безнадёжных избавились ещё по дороге, но среди сотен раненых здесь были и его люди — те, что ещё нуждались в помощи. И им её действительно оказывали. Калверли не понимал логики в действиях янки, но тем не менее спрашивать ни у кого не собирался. Но разбудил его не шум госпиталя. Немного приподнявшись на локте, он оглянулся назад и напряг зрение, увидев вдалеке бледные огни города. Значит, погибший солдат был прав, и дорога привела их за город. Госпиталь располагался где-то в пустынной местности, не особо далеко, но и не близко, однако городской шум был слышен очень даже отчётливо. Прислушавшись, Калверли догадался, что это звуки митинга, скорее всего, с площади, и, раздражённо рыкнув, откинулся назад. Через какое-то время шум начал нарастать, и Джастин понял, что митинги янки собирали значительные и поистине огромные, что немало поразило его. Он внимательно вслушивался в слова из громкоговорителя и понемногу начинал осознавать, в чём логика этих собраний. Основную массу такой аудитории составляли обычные граждане, которые были солидарны со своими вождями в том, что рабство — это плохо. На своих митингах они выдумывали порой просто чудовищные истории о том, что творится на Юге. В частности, о том, что на плантациях есть специальные фермы-бордели по воспроизводству рабов. О том, что хозяева часто имели целые гаремы заложников, и прочую жуткую чушь, которую Джастин слушал уже несколько часов. Сгорая то ли от злобы на этих идиотов-янки, которые смели нести подобный бред, то ли загибаясь от смеха — настолько абсурдно и невежественно звучали все эти провокации. Люди севера верили в это по двум причинам: во-первых, человек, по сути, склонен верить во всё необычное и скандальное, а с их точки зрения — ужасное; во-вторых, потому что такие новости вещали люди авторитетные или, в крайнем случае, известные. О том, что это являлось ложью, и в голову никому не могло прийти. Тем более никто из законопослушных граждан и на сто футов не приблизился бы к пленным конфедератам, чтобы спросить об этом, шарахаясь от них, как от прокажённых. С другой стороны, были сотни раненых южан, лежащих в полевых госпиталях северян, но которые даже при желании — коего у них и не было — не могли бы опровергнуть эти глупые слухи, ведь подавляющее большинство из них мучились в страшном бреду и горячке, почти отдавая душу всевышнему. Остальные же гордо молчали и сносили все насмешки, укоры, оскорбления или прямые издевательства врачей, которые в открытую показывали: мол, вы, южане, теперь в ловушке, и как только вас немного подлатают, то непременно отправят на каторгу, где вы будете делать всё необходимое для армии, которая разгромит весь ваш драгоценный Юг к чёртовой матери. Первые несколько дней пребывания в госпитале Джастин не знал, к какой группе себя отнести, всё время находясь в полубредовом состоянии, на грани жизни и смерти, между двумя крайностями, словно птица, мечущаяся от одной решётчатой стены к другой, не в силах вылететь наружу, мучаясь от тупой боли в переломанных крыльях. Его состояние резко ухудшилось, и Джастин понятия не имел, с чем это связано, а болезнь с каждым днём прогрессировала. Горячка высасывала последние силы, желание жить меркло с каждой минутой, проведённой в этом аду, среди криков о помощи, стонов, полных страданий, в страхе и ужасе, испытываемых его земляками при виде смерти. Несколько раз Джастину казалось, что он действительно сквозь жёлтую пелену боли, застилающую больные глаза, видит чёрный силуэт смерти, склонившийся над очередным бедолагой, не вынесшим этих мучений; и каждый раз Джастин считал, сколько человек лежат на раскалённой пустынной земле, отделяя его от этого существа. И сколько раз вздыхал полной грудью, когда тень исчезала, не тронув его. Заходясь в бреду, Джастин вслух молил, чтобы эта тварь, будь она живой или являясь плодом болезненного разума, оставила его в покое. На третий мучение стало настолько невыносимым, что упорство и гордость он засунул куда подальше и, не сдерживая себя, молил все силы небесные об избавлении от этого кошмара — дикой, невыносимой, всепоглощающей боли, пульсирующей в каждой клетке его тела. Джастин лежал на раскалённой сковородке, в которую превратилась земля, в луже своей мочи и чьей-то крови, на отсыревшем матраце из гнилой соломы. Впервые в жизни он понял, что есть рай и ад, что есть где-то Господь Бог, который в этот момент наказывает его за грехи. Именно сейчас он вспомнил об этом и только сейчас признался себе: «Я в Аду». Кожа на обгоревших участках тела была покрыта жуткими волдырями, которые лопались и сочились сукровицей; из-за горячки Джастин дёргался так, что на спине разошлись швы и из раны толчками вытекала кровь, а боль была такая одуряющая, что он моментами выл, словно раненый зверь. Иногда ему казалось, что он уже больше месяца находится здесь, а в другой раз открывал глаза и понимал, что это тянется один бесконечно длинный, мучительный день. Ему мерещилось, что огромное количество людей мельтешит вокруг: Джастин порывался с места, хотел бежать, драться, кричать, но невидимые руки силой удерживали на месте, и вскоре он терял сознание от боли и усталости. —…а я вас спрашиваю, почему вы не вкололи ему проклятый морфий?! — кто-то орал настолько громко и так близко к Джастину, что тому удалось вынырнуть из глубин своего затуманенного страданием сознания и прийти в себя, хватаясь за этот громкий властный голос как за последнее спасение, способное удержать его наяву. — Режим жёсткой экономии лекарств в военных условиях. Капитан, мы не знали, что он… — молоденькая девушка, сбивчиво мямлила что-то неразборчивое, но её снова перебил грубый мужской голос, низкий и глубокий, похожий на рычание животного, настолько резкий, что Джастин невольно вздрогнул. — Вы вконец отупели? Я собственноручно ввёл этот грёбаный указ в действие. Я спрашиваю, почему он сейчас мечется в конвульсиях, одной ногой в могиле? Ваше дело — спасти его любой ценой и доставить мне в штаб, на допрос, иначе я затяну на ваших шеях верёвку. Всё, чёрт возьми, понятно на этот раз? — Да, сэр, — подал голос второй мужчина. — Всё будет как пожелаете. — Я желаю видеть вас с выпущенными кишками, Тиммонз. Ваши махинации с морфием мне надоели. Смотрите, как бы я не поднял все докладные и отчёты по препаратам. Джастин силился разглядеть говорившего и, слегка недоумевая, что происходит, попытался сесть. Тут увидел, что в нескольких футах от него стоят две медсестры и молодой врач в окровавленном халате, потупив головы, слушая яростные крики капитана. В том, что этот солидный человек являлся именно капитаном, у Джастина сомнений не было. Идеально выглаженный, чистый и свежий тёмно-синий мундир пестрил медалями и знаками отличия, начищенные эполеты блестели холодным светом, а их обладатель гордо держал вельможную осанку, при этом его лицо было искажено от ярости. Джастин всмотрелся в точёный профиль, стараясь лучше разглядеть, и в ту же секунду мужчина впился в него острым взглядом ярко-зелёных глаз. Джастин задохнулся от неожиданности и окаменел, смотря в глаза этому человеку, сразу же узнав своего злейшего врага — это снова был капитан Эллингтон. От него веяло страшной, разрушающей силой, при этом он обладал несравненной и запоминающейся внешностью, что всё же не помешало Джастину не на шутку испугаться. Великолепный, но смертоносный клинок. Этот человек говорил именно о нём, Джастине Калверли, которого рассекретили. Он не помнил, сколько времени провалялся в тяжёлом забытье, но теперь точно знал, что его в кратчайшие сроки поставят на ноги и отправят на допрос, чего, собственно, Джастин и опасался ещё на пути в Вашингтон. Он вспомнил, что уже ловил на себе его изучающий взгляд, привлечённый развернувшейся трагедией, как стервятник, и менее всего Джастину хотелось бы быть объектом его внимания дальше. Тогда, умирая от бессилия и боли, надеялся, что ему повезёт и его примут за простого солдата — так и было ещё несколько дней назад. «Какая же тварь сдала меня?..» — соображал он, с трудом отводя взгляд от офицера. На миг показалось, что боль, которая мучила его в бреду несколько дней, резко отступила под натиском этого странного, невероятно тяжёлого взора, сотней тысяч ножей впивавшегося в каждую клетку, вызывая нервную дрожь и необузданное желание куда-нибудь спрятаться. Капитан несколько секунд презрительно оглядывал Джастина и, наконец-то отвернувшись, уже тише сказал что-то врачу, после чего резко зашагал прочь из госпиталя, брезгливо отпихивая раненых острым носком высоких кожаных ботфорт. — Как же я попал… — глухо простонал Джастин, обречённо закрывая лицо руками. В тот день он встретил человека, появление которого слегка сгладило страх перед встречей с капитаном-янки. Норман Ллойд, оставшийся тогда с майором Костерманом, выжил, а после того как противники обстреляли и спалили дотла их лагерь, также попал в плен. Южане все силы потратили на то, чтобы вывести санитарные повозки за линию фронта. Как только конфедераты поняли, что потеряли контроль, а блокада пробита, Костерман дал приказ отступать к югу, но было поздно. — Я рад, что ты цел, — вздохнул Джастин, потирая взмокший от волнения лоб. — А как же Костерман? — Он мёртв, — сказал Ллойд, опустив глаза, — застрелился за сорок минут до захвата. Сказал, что лучше погибнет от собственной руки и будет вечно гнить в аду, чем отправится на допросы к этим ублюдкам. — Наверное, и мне следовало поступить так же… — тихо сказал Калверли, но тут же дёрнулся от болезненного удара под рёбра. — Заткнись, идиот! — рявкнул Норман, зло сверкнув глазами. — Если услышу ещё раз подобную глупость от тебя, болвана, то кадык выкушу, понял? Джастин слегка опешил от подобной резкости, но всё же неуверенно кивнул и умолк. — Завтра меня и ещё некоторых солдат погонят в сектор шестьдесят семь, — вдруг сказал Ллойд. — Нашим языком — это каторга восточнее Вашингтона. Где-то в чаще леса. Так что вряд ли вернусь оттуда живым… Но всё же я хочу попытаться. Не потребовалось уточнять, что именно он имеет в виду. — Так запад или… — начал Джастин, но Норман жестом велел ему замолчать, и лейтенант охотно послушался. — Лагерь расположен к северо-западу от города — это очень хреново, ведь там повсюду сторожевые вышки и патруль. До леса тридцать минут ходьбы, далее вдоль подножья холма Гвен, где нас разгромили, мимо печально знакомого нам ущелья, вдоль реки вниз по течению до ближайшего почтового отделения. Дорога отсюда займёт четыре дня, а там — развилка и начало путей. От них к юго-востоку ещё сутки — и станция Манассас. С той местностью ты прекрасно знаком. — Был там, в августе, — невесело отозвался Джастин, вдруг почувствовав себя непроходимым глупцом. К чему об этом говорить? Ллойд и так хорошо это знает. Друг был тогда с ним, как он мог забыть… Видимо, теперь ещё и память начинала подводить его. Однако Джастин прекрасно помнил, что сказал ему тот погибший солдат о расположении лагеря, поэтому осведомлённость Нормана нисколько не удивляла лейтенанта, ведь в Эскадроне он был помощником картографа и прекрасно знал все маршруты, а чтобы оценить пути отступления с вражеской территории, ему не требовалось много времени. — Со мной отправляются ещё трое уцелевших человек из нашей части, — наклонившись к самому лицу Джастина, прошептал он. — Идём с нами, Джей Ти? Тебе всё равно нечего терять, ты не представляешь, что это за человек… Этот капитан Эллингтон — настоящее чудовище; догадайся, чей сынок, а? Правильно, это родной сын генерала Алана Эллингтона, той самой гниды, которая громит Луизиану уже третью неделю, в то время как его отпрыск удачно прищучил нас в лесу. О младшеньком ходят зверские слухи, но опровергать или подтверждать их просто некому. После него никто не выживает. Уж не знаю, что он там у себя в штабе творит с пленными, но человеку не продержаться на его допросе и трёх дней. Тебе не жить, если попадёшь к нему. Он сущий дьявол! Клянусь жизнью жены, эта семейка и вдвоём способна разгромить всю Конфедерацию к чёртовой матери. — Я прекрасно знаю, с кем имею дело, — вспомнив взгляд северянина, Джастина передёрнуло, — но не думаю, что смогу добраться даже до леса, — заметил он, устало откидываясь на гнилой матрац. — Я отлить хожу не без помощи медсестры. А ещё вчера я ссал под себя. — Не будь таким нытиком! — нервный смешок Нормана напоминал воронье карканье. — Я-то знаю, на что ты способен, Джастин. С тобой или без тебя, но я должен выбраться отсюда и добраться до генерала Ли. Необходимо доложить, что Костерман мёртв, первый полк во главе с Джексоном тоже, а ты в плену и вот-вот попадёшь в лапы к младшему Эллингтону, и поверь, если это произойдёт — ты не жилец. Нужно сказать нашим, что укрепления янки уязвимы с западной части города, и тогда мы окружим их. Иначе они через несколько недель уже будут в Джорджии. Так что прошу, прости меня, но сегодня я бегу отсюда. Он резко встал на ноги. На этот раз Джастин понял, что малодушие застилает ему глаза, ведь их побег, возможно, спасёт Конфедерацию от гибели. Их задание с треском провалилось, и в штабе уже наверняка уведомлены об этом, но уверенности в завтрашнем дне это не прибавляло. Им стали известны дороги, ведущие к Вашингтону с тыла, так что Ллойд был полностью прав: они единственные, кто в состоянии вырваться и доложить Роберту Ли обо всём, предупредив о новой грозящей целому штату опасности. Их предварительная разведка не учла множество факторов. У северян оказалось вдвое больше людей, чем они предполагали, некоторые участки местности были неизвестны совершенно, включая короткие тропы передвижения вашингтонской артилерии. Они просто не могли потерять Джорджию, иначе всё пропало, ведь штат является одним из самых высокозначимых по доставке сырья для армии, а Атланта сейчас находится почти без защиты из-за потерь здесь, на Севере. Безымянный солдат, погибший по его вине, говорил то же самое. Им нужно действовать слаженно и сообща, и тогда они выберутся из дерьма, в которое попали. Да и потом, стоило вспомнить капитана Эллингтона, ему сразу становилось до одури плохо, а при мысли о том, что он, Джастин Калверли, в скором времени будет отдан на растерзание чёртовому янки — так любое промедление казалось предательством собственной чести. Но больше всего ему хотелось одного: выбраться, и пока Ли будет держать Джорджию и бить свой ненаглядный Вашингтон, он сам отправится в Луизиану, за братом. — Норман, — через несколько секунд сказал Джастин, наконец решившись и приняв, как ему казалось, правильное решение. — Я иду с тобой. Только мне бы попить не помешало…***
Тем же вечером медсёстры обтёрли Джастина влажной тряпкой, приводя в нормальный вид, смывая грязь, засохшую кровь, рвоту и пот, наверняка по поручению капитана, перед которым он должен предстать со дня на день. После этой процедуры ему впервые за несколько дней дали скудную еду, состоящую из бобовой похлёбки и чёрствого куска серого хлеба. После того как Джастин утолил голод, ему вкололи лошадиную дозу морфия, боясь снова нарваться на гневную тираду этого чудища Эллингтона. Он время от времени пытался вспомнить, что именно слышал о капитане, кроме страшных слухов и нелепых домыслов о его демонической сущности, но в голове был сплошной бардак. Джастин знал только, что этот человек, наравне со своим отцом, самый жестокий из всех офицеров обеих армий. С самого начала войны капитан служил в Вашингтоне, как было известно. Его военной задачей было охранять город и окрестности, снабжать строительство железной дороги. Генерал Эллингтон хорошо воспитал своё отродье. Яблоко от яблони, как говорится… Джастин знал о том, что творится в Луизиане, ведь там служил Джефф. Он переживал за брата, однако не думал, что у семейки Эллингтонов настолько длинные лапы, способные дотянуться и до него тоже. Морфий, конечно же, уничтожил всю боль, но при этом лейтенант почувствовал неясное недомогание, вызванное странным головокружением и лёгкостью в ногах, однако медлить было нельзя. Норман доложил, что ровно в десять часов вечера у медперсонала будет собрание, где они составят отчёт о пленных солдатах в госпитале, руководствуясь которым янки-офицеры распределят южан по каторгам, а лично его, Джастина, отправят в штаб на допрос. Отступивший жар и вернувшаяся ясность рассудка погнали его вперёд, подальше от лагеря. Он был по-прежнему слаб настолько, что покачивался при ходьбе, но дольше отлёживаться себе позволить не мог, боясь упустить шанс. Норман ждал за врачебным корпусом. — И как ты попал в офицерский состав, если всё время опаздываешь? — не удержавшись от ехидной колкости, сказал тот при виде лейтенанта, но тут же усмешка сползла с лица, и он, слегка нахмурившись, озадачено спросил: — Джей Ти, что с тобой? Неважно выглядишь, чё-то… — Если ты не заметил, то мне пробили плечо, вывернули запястье, у меня сотрясение мозга и, ко всему, контузило раза три, и я только что перенёс лихорадку, а вообще я думаю, что во всём виноват чёртов морфий, — тихо съязвил Джастин, почти без сил облокачиваясь о стену здания. «Я глупец». — Твою мать, — зло сплюнул какой-то парень с перевязанной рукой из-за спины Ллойда, мазнув недобрым взглядом по Джастину. — Норман, он же одурманен! Как ты предлагаешь тащить его к лесу, если он еле осилил пятиминутный переход? — Заткни пасть, Майкл, — тут же откликнулся Ллойд, не поворачивая к нему головы. — Ещё одно слово — и останешься без зубов. — Он обуза для нас! — снова взъелся молодой боец. — Его вот-вот накроет, и он не сможет даже ползти за нами! Ты правда считаешь, что он смо… В этот момент кулак Ллойда врезался в лицо некого Майкла, и тот взвыл от боли, прижимая здоровую руку к окровавленному рту. Джастин, вздрогнув, ошарашенно уставился на друга. — Я тебя предупреждал, — рыкнул Ллойд, как ни в чём не бывало, отворачиваясь от него, — ещё раз пикнешь в адрес этого человека, и я сломаю тебе вторую руку, если не шею. — Да как ты смеешь, гнида?! — шепелявя, вскричал Майкл, сплюнув кровавый ошмёток под ноги Норману. — Я, между прочим, неделю держал осаду города, пока вы, суки, отсиживались в Эскадроне. Да если бы не я, вы бы… — Тут не оказались? — закончил за него Ллойд, став чернее грозовой тучи. — Это мы пришли к вам на помощь, ведь вы, жуки навозные, ни на что не годны! Вас бы всех по сто раз уже убили, если бы этот человек не явился к вам на подмогу, — он указал на Джастина. — Ваш первый полк — сборище полных дебилов. — Где остальные? — только тут заметив, спросил до этого безучастный к спору Джастин. — Ты сказал, будет ещё трое наших… — Им стало хуже, — резко ответил Норман, раздражённо дёрнув плечами. — Не все такие везунчики, как ты, чтоб им вкалывали дорогое обезболивающее по любому поводу и без него. Калверли понимал, что тот не со зла кидается подобными фразами, а просто нервничает, как и все они, но раздражение закипало в нём. Если бы он чувствовал себя немного лучше, то наверняка ответил бы на грубость; однако придурок Майкл оказался прав, и его тяжёлой волной накрыло недомогание, вызванное опиумом. Как только им удалось выбраться с территории госпиталя, Майкл заявил, что пойдёт другой дорогой, не через лес, а путём, через который привели сюда пленных. Этот норовистый Майкл был одним из тех немногих бедолаг первой роты, оставшихся в живых после резни у леса. Однако должного уважения это почему-то не вызывало. Джастин, при всей своей слабости, мог думать лишь об одном: как Майкл уцелел, если у него на глазах практически всю первую роту спалили заживо, а тем немногим, кого удалось вытащить из ущелья до начала пожара, лейтенант лично отдал приказ отступать с холма к Эскадрону, и несколько десятков измученных солдат скрылись в траншеях, убираясь с поля боя. А в переходе к Вашингтону, когда их вели в плен, Джастин его не видел. Конечно, он мог просто не заметить его, но что-то в облике этого человека настораживало. Только что именно — он никак не мог понять. Вглядываясь в лицо солдата, он всё больше и больше убеждался, что оно ему не нравится. Абсолютно. Его лицо было из тех, которые легко могут затеряться в толпе, стать невидимыми; увидев такого на улице, Джастин не обратил бы на него никакого внимания, но встретив в гостях или в баре, он бы наверняка почувствовал себя немного неуютно в его обществе. — Джей, ну как ты? — спросил запыхавшийся Норман, занятый в этот момент раскапыванием спрятанного несколько дней назад оружия. Джастин не ответил. Его штормило, он не стоял на ногах, но в голове чётко всплывали фразы и воспоминания, складываясь в целостную, но мутную мозаику из догадок, словно калейдоскоп, сменяющих друг друга. Он оглянулся на второго спутника, Майкла, так же активно роющего целой рукой сухую землю, выкапывая оружие. — Как вы его раздобыли? — осведомился Джастин с удивлением, рассеянно разглядывая разнокалиберные револьверы. — Это всё Майкл, — не проявляя особого энтузиазма, отозвался Норман. — А как именно — я и не спрашивал. Главное, что у нас теперь есть оружие и мы способны дать отпор северянам. — Отрадно видеть человека, пережившего настоящий ад, но при этом сохранившего бдительность, — отрешённо сказал Калверли. — Я замолвлю за тебя несколько слов в штабе, и, возможно, после нашего прибытия ты получишь офицерское звание и медаль за заслуги перед родиной, рядовой. Солдат на мгновение замер и в следующий миг удивлённо вскинулся, глядя на Джастина. — Я не отправлюсь в Эскадрон, — заявил он полным негодования голосом. — Так что оставь себе свои звания и медали, Калверли. — С чего бы это? — Джастин чувствовал себя всё хуже, но что-то заставляло упорно следить за каждым его движением. Они становились всё резче — он будто нервничал, хотя и старался не терять самообладания. — Куда ты собрался идти? — Домой. Хватит с меня этой грёбаной войны. Ни ордена, ни деньги не в состоянии изменить моё решение. — Сожалею, — сухо процедил Норман, подозрительно сощурившись, — но мы не можем тебя отпустить. Если мы пойдём разными дорогами, то в одиночку ты можешь снова нарваться на янки, и, когда они развяжут тебе язык, ты ещё, чего доброго, расскажешь им о нашем плане. Прежде чем расстаться, мы должны быть уверены, что Эскадрон осведомлён о том, как укреплён Вашингтон, поэтому лишний риск нам ни к чему. — Иди к чёрту, Ллойд, — Майкл ядовито сплюнул тому под ноги. — Вы не имеете права мной командовать! Мы уже не на фронте, и я свободный человек, не подчиняющийся ничьим приказам. Норман, поражённый странным заявлением со стороны своего спутника, так и застыл в неприличной позе с выкопанным мушкетом в одной руке и с шестизарядным револьвером — в другой. — Джастин всё ещё твой командир, рядовой Розенбаум, — заметил Норман, выразительно заряжая револьвер и неотрывно глядя на солдата. — Ты обязан подчиняться ему. Джастин молча переводил взгляд с одного на другого, однако все слова застряли у него в горле. — Подчиняться? Этому полудохлому щенку Ли? — Майкл сразу потемнел лицом, в упор глядя на Джастина, и тут с чего-то развеселился, заулыбался и дерзко сказал: — А с чего бы это? Он всё равно мертвец. Взгляни на него, ему не дойти даже до реки! Он только обуза. Если мы оставим его в лагере, то он умрёт под пытками Эллингтона, а если пойдёт с нами, то уже завтра сдохнет в пути. Что ему терять? Джастин стоял, сгорбившись, низко опустив больную голову, даже не в состоянии что-то ответить, но одна мысль назойливо вклинилась в его затуманенное сознание, и он с неподдельным изумлением сказал: — Так это ты та сука, которая сдала меня янки? — это был даже не вопрос, а скорее констатация очевидного факта. — Ты сказал им, что я офицер. Кроме тебя, просто некому. Повисло напряжённое молчание. Было слышно тяжёлое хриплое дыхание Калверли и ощутимо звенящую ярость Ллойда. Джастин знал, что его ребята из третьей части никогда бы не сдали своего приятеля и командира, с которым пили и играли в карты и которому были обязаны жизнью в августе, после их разгрома. Но этот незнакомый человек был способен на всё и спокойно подписал ему смертный приговор. — Я откупился от них! — вдруг вскричал Майкл, резко схватив с земли дробовик и наставив его на Джастина, который, казалось, был даже не удивлён такой реакции. — Выдал им тебя в обмен на оружие и свободу. Я же не знал, что вы знакомы и этот идиот потянет тебя за собой. — Попридержи свой змеиный язык, — Норман вскинул руку с револьвером и направил оружие на солдата. — Опусти дробовик и возвращайся обратно в лагерь. Дай нам уйти. — Боюсь, это теперь невозможно, — едко скривившись в оскале, сказал Майкл. — Янки не станут меня ловить, ведь у меня с ними договор. Но если он пойдёт с нами, то никому из нас не жить. Из-за него нас всех убьют! — Ошибаешься, — зло прошипел Калверли, — несчастный предатель. Это тебе конец. — Я всего лишь спасал свою жизнь! — сделав шаг навстречу Джастину, вскричал Майкл, и оружие в руке, опасно наведённое на него, вплотную приблизилось к лицу лейтенанта. — По-другому я бы не смог выбраться отсюда! — И не выберешься, — уверенно заявил Ллойд, неотрывно следя за сбрендившим солдатом. — Я тебе это гарантирую. Джастин, затуманенный ненавистью и злобой, забыл о своей боли и резко взмахнул рукой; дробовик выстрелил вверх, пронзая тишину ночи громким звуком. Дрожь в руках, вызванная наркотиком и болезнью, подводила юношу, и оружием завладеть ему так и не удалось, зато выиграть время — вполне даже. Послышался ещё один выстрел, на этот раз стрелял Норман. Майкл в испуге отскочил от Джастина, предварительно толкнув в раненое плечо, и, взвыв от боли, тот рухнул на землю. — Стой, тварь! — дурным голосом заорал Ллойд, кидаясь за несущимся по направлению к лесу предателем, опустошая барабан револьвера громкими выстрелами. — Убью, нахер, мразь! Джастин, морщась от боли, с трудом поднялся на ноги и не сразу понял, что вокруг всё сильнее и сильнее нарастает шум. Из-за бурлящей в голове крови он не слышал почти ничего, но охрана госпиталя уже неслась к нему, наступая со всех сторон. — Джастин, скорее сюда! — откуда-то издалека раздался пронзительный крик Ллойда. — Быстрее! Калверли, покачиваясь, опасливо огляделся по сторонам. В последнюю минуту понял, что ему не убежать, и вообще он совершил грандиозную ошибку, за которую сейчас, скорее всего, расплатится жизнью, потому что ему явно не стоило бежать в таком плачевном состоянии и подводить под удар Нормана. Каким бы сукиным сыном ни оказался Майкл, но был прав, когда сказал, что Джастин для них только обуза. — Беги, Норман! — крикнул Джастин, поворачиваясь к лесу, и, увидев замешательство на лице друга, заорал, надрывая горло: — Быстро, солдат! Это приказ! Убирайся отсюда! «Ты должен добраться до Эскадрона». Уже не увидел, послушался ли Норман приказа, потому что его скрутили и швырнули на землю, нанося удары ногами по не зажившим ранам и ожогам, однако Калверли в этот момент думал только об одном. Он надеялся на благоразумие друга, которому хватило ума скрыться в лесу, где можно свободно уйти от погони этих мразей. Удары сыпались один за другим, а всхлипы и болезненные стоны Джастина перекрывали грязные ругательства и злорадный смех северян, потешающихся над беспомощностью полуживого пленного. В этот момент ему было всё равно, останется в живых или умрёт, так как сил и желания бороться уже не оставалось, и всеми фибрами своей души надеялся, что на этот раз ему повезёт меньше и смерть всё же явится за ним. С этой мыслью Джастин потерял сознание от боли.***
Он открыл глаза и тихо взвыл, матерясь сквозь плотно сжатые зубы, на чём свет стоит проклиная треклятую смерть, снова оставившую без внимания его мольбы об избавлении. Джастин не понимал, где находится и как тут очутился, но вокруг был уже не полевой лагерь, а красивые апартаменты, каких он в жизни не видел, не то чтобы у себя дома, но и у кого-либо из соседских плантаторов-аристократов. Те из его многочисленных знакомых, которые утверждали, что живут с шиком и блеском, были просто лживыми бахвальщиками. Джастин изумлённо оглядывал просторную комнату, настолько помпезную, что ему на миг показалось, будто он где-то в восточных странах, там, где по слухам всё из мрамора и золота. Такое великолепие доводилось видеть впервые, поэтому он даже привстал, сразу не заметив, что лежит на огромном ложе. На высоком постаменте возвышалась кровать с тёмно-бордовым балдахином, на которую кто-то заботливо его положил. Тот человек, который владел всем этим, явно предпочитал жить в роскоши, так как ни в чём себе не отказывал, и это сразу бросалось в глаза. Многочисленная массивная мебель из тёмного дерева с гладкими полированными поверхностями, изящная, и в то же время украшенная необыкновенной резьбой, инкрустирована серебром и камнями, преимущественно кроваво-красного цвета. Невероятных размеров камин из чёрного камня выглядел более чем устрашающе в своём неповторимом великолепии. Возле него стоял обитый тёмно-коричневой кожей глубокий диван и три таких же кресла. Потолок был настолько высок, что любой шорох был слышен с идеальной чёткостью. Он раскрыл рот от изумления, увидев, насколько огромна была люстра, низко свисающая с потолка, усеянная россыпью красивых камней, такого же бордового цвета, как и отделка мебели. В углу пробили громоздкие напольные часы, выдёргивая Джастина из изумлённого созерцания комнаты, больше похожей на музей или покои какого-нибудь короля или герцога. Часы били полдень, и он подивился, какого чёрта провалялся тут всю ночь и полдня без сознания и чем вообще обязан такой чести. Попытавшись подняться с кровати, Джастин с замиранием сердца услышал шаги, доносящиеся, как он понял, из коридора, и через секунду тяжёлая дубовая дверь отворилась, впуская в комнату мужчину, лицо которого он узнал сразу. Джастин непроизвольно отпрыгнул назад на кровать, с ногами забираясь под одеяло, будто снова вернувшись в детство, где таким образом спасался от страшных чудовищ. — Ещё немного, и я бы подумал, что вы мертвы, лейтенант, — с каким-то отрешённым видом холодно заметил Эллингтон, проходя мимо кровати, даже не взглянув на испуганного до полусмерти Джастина, сжавшегося у изголовья. — Как ваше самочувствие? Тот молчал, чувствуя, как кровь отливает от лица и сводит онемевшие ноги. Капитан Александр Эллингтон приблизился к бару, отделанному тёмным материалом по краям, а сама стойка была выполнена из грубой каменной кладки, придающей барному уголку немного дикости, что разбавляло общую приторность и пафос. Налив в бокал какую-то жидкость и, не поворачивая головы, он спросил: — Полагаю, вам известно, кто я? Джастин слегка вздрогнул, не сразу поняв, что Эллингтон обращается именно к нему; он был слишком раздавлен и испуган встречей с врагом в такой, можно сказать, интимной обстановке, лёжа на кровати среди подушек в одних штанах. Не дождавшись ответа, Эллингтон медленно повернулся и, так же манерно растягивая слова, с какой-то странной улыбкой сказал: — А вот я с вами знаком. Ваше имя Джастин Тристан Калверли, и вы самый молодой лейтенант среди обеих армий. Похвально, конечно. Хотя я знаю о вас значительно больше. — Не стоит быть в этом уверенным, капитан, — последнее слово Джастин презрительно выплюнул, вложив в него весь свой гнев, но тотчас же умолк, наткнувшись на пристальный взгляд прищуренных зелёных, словно два смарагда, глаз. — Я знаю о вас многое, молодой человек, — с каким-то озадачивающим спокойствием повторил Эллингтон, потягивая свой напиток. — Родился и вырос в пригороде Остина, штат Техас, сын богатого землевладельца и плантатора Калверли и урождённой графини де Монтерпьер. Также мне известно о вашем брате, который служит в Луизиане в составе пехоты, о вашей прелестной невесте, тоже, к слову, англичанке. Продолжать? — Я тоже знаю кое-что о вас, Эллингтон, — вспылил Джастин, осмелившись встать с кровати, но не решаясь к нему приблизиться. — Вы настоящий садист! Чудовище, которое убивает моих соотечественников ради собственной гнусной прихоти. Война — это война, но вы — изверг, а не воин. Знайте, я скорее откушу себе язык, чем расскажу что-то вам. Эллингтон скривил полные губы в улыбке, казалось, совершенно безобидной и, Джастин бы сказал даже, умилённой, если бы не знал, что за человек на самом деле стоит перед ним. — Не стоит цитировать эти сплетни, лейтенант, — неожиданно безразличным тоном заметил он, — мне и самому прекрасно известно, что обо мне говорят люди. Вам не следует противиться мне, лучше договоримся сразу: я избавлю вас от мучений, Джастин, а вы, в свою очередь, поделитесь со мной интересующей меня информацией. Обычно я не оказываю подобной милости офицерам, но я безмерно впечатлён вашими подвигами на фронте. Как и вашей храбростью. Если скажете, где ваш полк собирается соединиться с артиллерийским батальоном на западе — у вас будет шанс. Это вполне честно, не так ли? — Я скорее умру на месте, — прошипел Джастин, а его руки непроизвольно сжались в кулаки, — чем скажу что-нибудь подобной твари! Он не успел опомниться, как Эллингтон вмиг оказался рядом с ним, вплотную приблизившись. В эту секунду Джастину показалось, что его сейчас прибьют на месте, и он, зажмурившись, отвернулся, ожидая удара, которого так не последовало. Неуверенно посмотрев на капитана из-под опущенных ресниц, он увидел, что тот злорадно усмехается, с неприкрытым интересом его рассматривая. Этот взгляд был почти ощутим, вызывая нервную дрожь вдоль позвоночника, и Джастин смутился, почувствовал себя чертовски неуютно под таким напористым, изучающим взором. — Не стоит забываться, Джастин, — тихо и ровно произнёс Эллингтон, по-видимому, налюбовавшись бледным пленником. — Вы всё равно панически боитесь меня. Не заставляйте вытаскивать из вас ответы силой. В этом случае вам не встретить смерть достойно. Не лучше ли рассказать всё по-хорошему? Зачем страдать напрасно? — А не пошли бы вы, Эллингтон!.. — сквозь зубы произнёс Джастин, стараясь избегать пронизывающих до костей глаз янки. — Лучше убейте меня сразу и не мучайтесь зря. Все зубы об меня обломаете. Капитан молчал, хотя на его месте он сам давно бы избил врага за подобную дерзость, но спокойствие на этом довольно благовидном лице вызывало у Джастина нервное подёргивание в ожидании чего-то ужасного, и предчувствие его не обмануло. — Воля ваша. Сержант! — громко позвал Эллингтон, и в дверях возник какой-то холеричного вида человек, бритый наголо, с обветренным лицом, покрытым россыпью тёмных пятен, которые можно встретить только у моряков дальнего плаванья, но никак не у северянина-пехотинца. — Отведите пленного в подвал для допросов. Я хочу побеседовать с ним в более располагающей обстановке. Как бы Джастин ни силился запомнить путь от апартаментов Эллингтона до подвала, у него не получилось, так как уже на двенадцатом повороте, петляющем в узком коридоре, он полностью потерял любое представление о том, где находится. Штаб янки, а Джастин был уверен, что это именно он, располагался в здании старинного замка времён колонизации континента, который оказался настоящим лабиринтом. Сержант, грубый и нервный громила, впихнул его в подвал. Комната была большой, сырой и грязной; запах гнили витал в воздухе, тяжело ударив в нос своим зловонием. Стены и пол были выложены грубо отёсанным камнем, пустившим многочисленные трещины от сырости и времени. Единственным освещением служила масляная лампа на полу, в углу комнаты; стены были глухие, кроме решётчатой перегородки слева от Джастина, где находилась ещё одна камера, только пустая. У противоположной стены с потолка свисали громоздкие цепи с браслетами-кандалами, в которые сержант и заковал его. Под ногами у Джастина находилось зарешёченное, покрытое коррозией отверстие для стока воды, которое, видимо, использовалось и в качестве отхожего места, так как своих многострадальных пленных янки держали закованными долгие дни подряд. Джастин лишь ехидно усмехнулся, не почувствовав никакого страха, хотя его руки были вывернуты под подозрительным, зверски опасным углом, а ноги хоть и доставали до пола, но не позволяли даже лягнуть противника — сил на сопротивление просто не было, как и толку. — Джастин, всё это зря, — сказал вошедший за сержантом Эллингтон. — Я предложил тебе хорошую сделку, но ты совершил глупость. Никто не говорил, что твоя гордыня тебя погубит? — Говорил, — тихо ответил Джастин, смело глядя прямо ему в лицо. — Ли. Генерал Роберт Ли сказал мне то же самое около недели назад. Только звучало это иначе, но суть одна. Эллингтон почти естественно улыбнулся: — Что же, о нём я и хотел пообщаться с тобой. — Звучит весьма фамильярно. Не рано ли нам вести дружеские беседы? — притворно изумившись, хмыкнул Джастин и сразу же осёкся, получив звонкий удар по челюсти. — Не надо со мной шутить, Джастин, — Эллингтон внезапно оказался рядом, так близко, что Джастин почувствовал нетрезвое дыхание на своём лице и поспешил отвернуться. Схватив узника за подбородок, силой вынуждая посмотреть на себя, Эллингтон чётко и отрывисто произнёс: — Правила игры здесь устанавливаю я, а ты, если хочешь выжить, беспрекословно их соблюдаешь. Тебе всё ясно, я надеюсь? Отхаркнув вязкий комок крови ему под ноги, Джастин дерзко махнул головой, словно отгоняя назойливую муху, и злобно прошипел: — Узнаем по ходу дела. Ты же не сказал правила той самой игры. «Молчи, глупец. Закрой свой рот. Ты никто, ты пленник, они победили тебя и могут делать с тобой что угодно, пока болтаешься здесь, как рыба на крючке», — Джастин осознавал свою полную зависимость от этого человека и резко стушевался, понимая, что такое поведение чревато. Эллингтон презрительно сузил лисьи глаза и с силой отпихнул от себя безвольно повисшего на руках парня. — Узнаем их по ходу дела, — в тон ему ответил капитан и с этими словами вышел из подвала, оставив Джастина болтаться на цепях.***
Эллингтон оказался поистине страшным мучителем, явно страдающим не от умственного, но душевного расстройства, в чём Джастин с лихвой убедился спустя три дня, проведённых в подвале для пыток. В его «ежедневное расписание», как это называл Эллингтон, входил жуткий душ. Несколько раз на него выливали ледяную воду из огромного чана, и почти сразу же на её место приходил кипяток. Джастин орал в голос, не зная, что лучше — лёд или огонь, так как обгоревшие при пожаре у Вашингтонского леса участки кожи только начали заживать, и тут по ним приходился новый удар в виде горячей, словно из преисподней, воды. Такие процедуры заметно ослабили и без того больной организм: едва проходил озноб от холодной воды, как его заменяло дикое жжение кожи. Джастин чувствовал, что лихорадка, почти отступившая, вновь вернулась: его бросало то в жар, то в холод, била крупная дрожь или сотрясало болезненными судорогами, что давало полную уверенность, что он снова болен. Другим излюбленным развлечением капитана были иглы. Он был фанатичным ценителем утончённой боли, пронизывающей тело пленника от подобного развлечения. Острые, тонкие, они проникали в самые потаённые участки тела и вызывали невероятную агонию, после которой Джастин чаще всего забывался тяжёлым обмороком, но его быстро приводили в чувство одним из обливаний, после чего всё начиналось по-новой. Эллингтон был садистом. Ему были известны такие точки на человеческом теле, о которых Джастин не имел ни малейшего представления: под коленом, между большим и указательным пальцами, внизу живота, под ногтями и много где ещё. Именно в такие, особенно чувствительные места ему вставляли иглы, после чего у него начиналось кровотечение из носа или ушей; в свою очередь, Джастин даже не знал, чем это вызвано и что ему повредили. Кроме этого, были постоянные побои, которые он ежедневно переносил, упорно сжав зубы, чтобы не выдать свою боль лишним позорным стоном или криком. Как бы сильно его ни изводил треклятый янки, но при всей своей мании Эллингтон знал определённую черту, своеобразную грань, за которую никогда не переходил, дабы сохранить жизнь пленному. Словно бы прощупывая самые больные места и обходя их стороной, чтобы они немного зажили и можно было опять издеваться над покорным телом. Упорству и терпению Джастина стоило позавидовать, так как, несмотря на все титанические усилия Эллингтона, парень не сказал ни единого слова насчёт военной тактики генерала Ли. Это немыслимо бесило Эллингтона, и он сразу же наказывал Джастина за несговорчивость, вышибая ответы дубовой палкой с выпирающими из неё шляпками гвоздей. Стоило ли говорить, что собственноручно Эллингтон не делал ровным счётом ничего. Он только садился на стул и, закинув ногу на ногу, смотрел, наслаждаясь спектаклем, иногда вставляя комментарий и давая новые указания сержанту, который и был палачом. Периодически он даже рассказывал, как обстоят дела на фронте или какая нынче погода. Спустя несколько дней мучительного пребывания в подвале в полном и безоговорочном распоряжении этого на голову больного человека Джастин уже не сомневался, что в его теле имелись несколько сломанных костей и отбитые почки, о чём свидетельствовала моча с примесью крови. Появился кровавый кашель, время от времени Джастин чувствовал, как в лёгких что-то скребётся, после чего он начинал задыхаться. Собственно, это было не самой его большой проблемой, так как проблемой был капитан Александр Эллингтон, который каждый день усложнял своему узнику жизнь. Джастин всё время норовил нахамить, плюнуть в лицо или оскорбить того любым возможным способом, даже кусался, ведь эта напыщенная высокомерная маска несгибаемого, сильного парня срабатывала чисто на одном голом инстинкте самоуважения — единственной защиты, оставшейся у Джастина. Понимая, что пленника с каждым днём становится всё сложнее сломать, северянин бесился ещё больше, а Джастин в сотый раз убеждался в собственной глупости, проклинал свой острый язык и терпел новые издевательства. Он день ото дня испытывал странное возбуждение: его мысли путались и всё плыло перед глазами, как после выпитого литра ликёра, и при этом возникало дикое желание бежать, спасать свою жизнь, драться, хотя в этом не было никакого толку, особенно сейчас, находясь взаперти бес знает где. Тем не менее Джастину хотелось дать любой выход переполнявшему его чувству страха и обречённости, когда ничего не оставалось, как ждать своей участи, зло скрипя зубами. Одолеваемый самыми разными эмоциями, он при этом молчал как рыба, так и не сказав ни слова о том, что на уме у генерала и когда будет новое наступление. Джастин был уверен, что Норман выжил и уже наверняка добрался до их штаба, где непременно доложил о ситуации Роберту, а тот, будучи отличным стратегом, уже занялся новым планом. Ли обязательно разгромит Вашингтон к чёртовой матери и освободит своих людей, а пока он будет тянуть время столько, сколько это возможно. Именно эта наивная в своей слепой вере мысль удерживала Джастина на самой грани помешательства, не давая усталой голове полностью забыться. — Знаешь, находясь здесь, в изоляции, ты мог бы придумать что-то более правдоподобное, ведь времени на раздумья у тебя предостаточно, — ухмыляясь, в своей скотской манере сказал Эллингтон, увлечённо рассматривая скользящие по груди невольника крупные капли пота. — Мне осточертело повторять одно и то же! Я ничего не знаю, — устало огрызался Джастин. — А знай я что-то, никогда бы не сказал тебе этого. — Значит, начнём все сначала. Твой генерал, конечно, самонадеянный придурок каких мало, — задумчиво изрёк Эллингтон, приблизившись к Джастину, в миг сжавшемуся, насколько позволяли оковы. — Но даже для него это было слишком глупо. Ли не хватает военных ресурсов, чтобы так просто перебрасывать войска к Вашингтону. Ваша драгоценная Луизиана терпит поражение, и все южные войска уже несколько месяцев движутся туда, но твоё неожиданное выступление меня, признаюсь, поразило. Наши укрепления вы бы точно не пробили, даже имея пять тысяч человек. Ещё раз спрашиваю тебя: зачем вы пригнали подкрепление к Вашингтону, если не собирались брать город? Вы что-то вынюхивали в окрестностях столицы? Почему вы торчите на севере, зная, что Луизиана вызывает помощь? И самое главное: где ваш полк собирается соединиться с артиллерийским западным батальоном? «Мы пришли сюда, потому что мой генерал — идиот». — Каким бы дерьмом ты ни поливал южан, мы намного умнее вас, грязных мерзавцев. Луизиану громит твой проклятый отец, и будь уверен, вскоре мы выкурим его оттуда. Мы не бросаем наших людей в беде и не бежим от битвы. Ради друзей и соотечественников мы готовы рискнуть своими жизнями. Вам, дикарям, этого не понять, поэтому мы и выиграем войну! — хоть голос Джастина предательски срывался, а по телу пробегала нервная дрожь, в глазах у него плескалось бестрепетное, непоколебимое упрямство, которое развеселило Эллингтона. — Лучше облегчи себе жизнь и скажи, что тебе известно на самом деле, — рассмеялся тот. — Неужели ты надеешься, что я поверю в легенду о самопожертвовании ради ближнего своего? Нет, лейтенант, я уверен, что это был обманный манёвр: вы не собирались брать город — у вас бы это просто не получилось, а вот отвлечь наше внимание с помощью этой странной диверсии — возможно. Значит, ваш Эскадрон со дня на день должен выдвигаться к Луизиане, а тебя с твоим батальоном закинули сюда, чтобы отвлечь нас от ваших передвижений на юге. Это так? Тогда почему ваша артиллерия не пришла вам на помощь при отступлении? — Ты ничего не знаешь, — покачал головой Джастин. — Можешь мне не верить, но я уже всё сказал. Мы не имеем никакого отношения к южному фронту. Луизиана вполне способна выстоять без нашего участия, а большего ты не узнаешь. В такие моменты, когда янки начинал поднимать тему о Луизиане, он едва ли не терял рассудок от страха, ведь капитан был осведомлён, что там служит его брат, и провоцировал намеренно. Джастин готов был сказать всё что угодно, лишь бы Эллингтон не рапортировал начальству о необходимости отправки свежего войска к «Штату Пеликанов», чтобы быстрее добить и без того погибающую Луизиану. Эллингтон продолжал плотоядно улыбаться, обнажая ряд ровных зубов, которые так хотелось выбить, но при этом зелёные глаза смотрели на свою жертву с неприкрытым раздражением, а в следующий миг на Джастина обрушился неожиданно сильный удар. Он дёрнулся вперёд, но почти сразу же болезненно поморщился, когда тугие цепи впились в разодранные до крови запястья. — Сука… — прошептал он, сдерживая позорные слёзы. — Мальчик, ты живёшь в мечтах и иллюзиях. Тебе никто не придёт на помощь, здесь только я и ты. Пора уже очнуться. Эллингтон брезгливо отдёрнул окровавленный кулак и присел на стул у противоположной стены. — Начинайте, сержант, — отрывисто бросил он, и громила снова взялся за дело, не скрывая получаемого наслаждения от раздавшихся криков боли.