***
Едва закрыв глаза, Джастин уже боялся этих кошмарных сновидений и ненавидел их; видеть своих умерших друзей само по себе невыносимо, но каждый раз пытаться сбежать от них — почти непосильное задание. Он взял за правило не обращать внимания, дал себе клятву навсегда распрощаться со страшными сновидениями, но увиденное не давало покоя — среди покойников стоял Стив. Милый старина Стив Карлсон, служивший в солнечном штате Флорида, теперь был мёртв. Джастин лёг лицом в подушку и, кусая её, чтобы не кричать, заплакал. Слёзы медленно падали в грудь, в глубину тёмного озера, бездонного и холодного. Упав, они колышут воду и тонут, а волны приливают и отходят; там, в темноте, гулко, тревожно потопает под холодными волнами сердце. Вся прошедшая жизнь — восемнадцать недолгих лет, казалось, была полна мимолётных событий: взглядов, отрывков музыки, улыбок, прикосновений, выпивки — каждое это событие казалось столь стремительным, что не оставляло в сознании никакого ощущения протяжённости во времени. Даже суммарно эти короткие события не могли сравниться с той болью утраты, которая протянулась через сознание и перечеркнула, напрочь, будто одним метким выстрелом, снесла голову всем иным воспоминаниям. Боль потери, словно большой чёрный котёл, заполонила всё тело, душу и погрузила в это булькающее пузырящееся кипение его чувства. Джастину казалось, что густая смоляная тьма льётся ему в глаза, в ноздри, и нет воздуха для дыхания, нет неба над головой. Он пришёл в себя и испытал сожаление и ужас, которые буквально перевернули его сознание, подумав о том, что возможно и Кристофер лежит где-то в чужой земле, погребённый под сотнями других тел, или совершенно один. А может, и Джефф уже мёртв. Калверли мысленно представлял земли собственной души, обозначенные на карте белыми пятнами, — они смутно напоминали ему Луизиану: он всеми силами заставил себя перенестись к брату и посмотреть на него. Джастин, блуждая взглядом по гигантским плоскостям водной глади Миссисипи, пепельно-синим безветренным горам, сияющим зеленью сосновым кронам, всё отчётливее представлял себе Луизиану, такой, какая она была в довоенное время — яркая и живая, а не выжженная пустошь, в которую превратилась теперь. Ему казалось, что Джефф жив: его брат был отличным бойцом, он бы никогда не сдался, попав в рабство, никогда бы добровольно не лёг под мужчину, не нарушил бы своё слово, данное на присяге, — его брат был жив, потому что мог бороться до конца. У Джастина слипались глаза, но он настолько сильно опасался увидеть у смертельной ямы Криса, что отгонял от себя сон и проклинал провидение за ниспосланные ему ужасные картины. — Лейтенант? — Джастин не заметил, как отворилась дверь, но, услышав голос, поднял покрасневшие глаза на вошедшего и немало удивился своему посетителю. — Я рад, что ты в порядке! Хвала всем богам, я уж думал, что ты не выкарабкаешься, и мы не свидимся больше, — радостно воскликнул Дерек Маррей, но, вдруг стушевавшись, затравленно оглянулся, словно ожидая, что из коридора за спиной выйдет капитан Эллингтон и всыплет ему собственноручно за вторжение в личные апартаменты. — Старина, тебя невозможно убить! — добавил он, проявив типичное американское желание как можно быстрее улизнуть. Джастин всё так же лежал на животе, почти без сил, скомкав тонкое одеяло и, не вытирая слёз, заставил себя безрадостно и угрюмо улыбнуться Дереку, приглашая войти. Пока не было Алекса, он мог позволить себе подобное. — Оказалось, что всё не настолько страшно — болезнь отступает, — промолвил Джастин. Маррей тихо прикрыл дверь и бесшумно прошёл по комнате, сев на капитанское кресло. Калверли перевернулся, подогнул колени и, обхватив подушку, приподнялся, облокачиваясь о спинку кровати. На его большом и широком лбу от напряжения налилась жила, и он вытер лоб ладонью, ощутив жар от собственных рук. — Скажи, Дерек, что произошло во Флориде? — спросил он, внутренне содрогаясь от ожидания. — Э-э… ты что, видел газету за понедельник? — изумлённо протянул тот, видимо, будучи полностью уверенным, что Джастин стараниями капитана изолирован от любых средств информации. Джастин смотрел как спокойное добродушное лицо в раз стало серым и осунувшимся, будто эта тема была непосильно тяжела для него. — Когда это? — Нет, не видел, — резко отозвался Джастин, теряя терпение. — Отвечай, рядовой. Видимо, поняв душевную тревогу, охватившую его, Маррей несколько раз нервно покрутил головой, явно не решаясь начать столь серьёзную тему, но, видя пронзительный неуклонный взгляд Джастина, Дерек всё-таки сказал: — Федеральное правительство подготавливало военную экспедицию во Флориду, ещё год назад, но не столько с целью захвата штата, а чтобы закрыть все лазейки, которыми пользовались контрабандисты, нарушавшие морскую блокаду, вывозя продукты местного производства и ввозя оружие и боевые припасы из Англии. Думаю, об этом ты слышал. Месяц назад, может меньше, мы вошли в штат, и больше обслуживать южное побережье Джорджии пираты не смогли. Теперь их суда находятся у берегов Старого Света, и Флорида осталась без морской поддержки. Чуть севернее устья Сент-Джонса, в порте Фернандина, всё занято федералистами. Они день и ночь патрулируют эту часть побережья. — А каперские судна? — Калверли смотрел в лицо мальчишки, с удивлением отмечая, что глядит, будто в зеркало, видя, как больно говорить ему о Флориде. Тем не менее, он должен был выяснить, как погиб друг: — Неужели вы осмелились выгнать английских каперов? Они промышляют при поддержке короны. «Англичане — наша последняя надежда». — Англия уже объявила Вашингтону возможное начало боевых действий, если их кораблям не дадут войти в дельту Миссисипи, — почесал подбородок и, морщась, проговорил Маррей. — Через три недели порт откроют, но к тому времени во Флориде не останется никого, зато мы сможем избежать войны с Англией. Джастина будто молнией пронзило; он молчал, ощутив, что в буквальном смысле отрезан от мира. Не было на свете ни Европы, ничего — только их маленький уголок, вырезанный, пылающий, воюющий; это было дикое, страшное чувство потерянности. Одно дело — скакать на любимом боевом коне Гоаре, в центре сражения, и видеть, что происходит, своими глазами, грабить поезда северян, собственноручно подсчитывать захваченные боеприпасы и щеголять на плацу в живописно простреленном мундире. Другое — мыкаться в чёрном гадком мире насилия и лжи, в чужом краю, где человеческая жизнь ничего не значит, чувствуя себя ихтиозавром, выброшенным на берег, которого нашли несколько лет назад английские натуралисты. Джастин боялся представить, сколько же он пропустил за своё пребывание в Вайдеронге и сколько ещё упустит, находясь взаперти, в этой комнате. — Ты из Флориды? — вдруг спросил Калверли, ещё раз посмотрев на угрюмое лицо Дерека, навязчиво ловя его мутный взгляд. — Моя мать оттуда, — с мрачным недовольством ответил тот, глядя прямо перед собой, упрямо избегая смотреть в глаза своему собеседнику. То ли чтобы отбить у Джастина желание к подобным расспросам столь личного характера, то ли потому, что чужим ответ знать не полагалось. — Ты жил там до войны? — Отец забрал меня, когда мне исполнилось десять. Больше я с ней не виделся, — глаза его расширились, словно от испуга, но Джастин в следующую секунду понял, что это было нечто схожее с воспоминанием — таким ярким, что оно рвалось наружу и скакало перед глазами, как призрачный солнечный луч. — Теперь и не увижусь. Вдруг Дерек резко встряхнул головой — странный, не рассчитанный на реакцию жест — и преобразился, точно всё происходившее до сих пор было лишь розыгрышем, подготовленным заранее и педантично исполненным с начала до конца. Джастин опять потерял ориентировку, не сразу поняв, что произошло. Это была не мужественная попытка скрыть своё горе, а непристойная, откровенная грубость, выражающая насмешку в собственную сторону. — Зачем, спрашивается, ты мне в душу лезешь? — едко усмехнулся Дерек. — Это не твоё дело. — Ты не обязан был отвечать, — желая скрыть неожиданное чувство изумления, самым безразличным тоном сказал Калверли. — А ты не обязан был спрашивать меня об этом, — Маррей сидел на хозяйском месте, подперев пальцем висок, и на его губах играла самозабвенная ухмылка-сатира. — Доволен теперь? — Ты пришёл, чтобы поговорить на душещипательные темы, или чтобы оскорбить меня? Учти, больше, чем есть, уже не удастся, — вдруг тёмные глаза Калверли совсем потемнели от бешенства, и он внятно выругался, не забыв упомянуть несколько раз имя Эллингтона. Им обоим было совершенно ясно, о чём идёт речь. — Ты сам виноват в этом, — несколько озабоченно проговорил рядовой и, словно боясь не справиться с волнением, произнёс нарочито медленно. — Ты ему поддался. — Не ты ли притащил меня к своему капитану, когда я при всём желании сдох бы, чем вернулся сюда? — Джастин передёрнул плечами и отвернулся. Впервые в жизни ему сознательно захотелось жалости к себе, и он представил, как когда-нибудь, в не скором времени, подойдёт к брату, дыхание прервётся, и он покажет рукой на далёкие северные леса и прошепчет: «Это уже закончилось. Я выстоял». — Я выполнял приказ. Это мой долг, как твой долг — не сдаваться. «Они все лгут, утверждая, что напряжение борьбы вынуждает их быть жестокими и слепо выполнять долг. Опасность, наоборот, отрезвляет, неуверенность в своих силах заставляет сдерживаться. Мальчик, тебе не следует становиться таким». — Он приказал привести меня к нему? — на щеках Джастина выступили пятна, глаза высохли, и он зло скрипнул зубами. — Нет, — тяжело глядя на собеседника, покачал головой Дерек. — Это был приказ доктора. Он счёл нужным показать Эллингтону всю тяжесть твоего состояния, чтобы тот разрешил умертвить тебя. Без его ведома такие дела с ценными пленниками не проворачиваются, разумеется. Капитан устроил настоящий погром в лагере — поверь, эту адскую неделю тебе ещё припомнят твои соотечественники. Ох, как они от него настрадались, пока комендант бесился, рвал и метал. Он был настолько пьян, что не явился в штаб на внеплановое собрание, — рядовой медленно поднялся с хозяйского кресла, всплеснул руками, сложа их на груди. — У него какие-то проблемы в Вашингтоне? — с каким-то торжествующим, яростным и изнемогающим интересом, с отчаянно бьющимся сердцем спросил Джастин, подавшись вперёд, но не находя в себе сил подняться с кровати, будто высушенная мумия, запертая в гробнице. — Откуда мне знать? — напряжённо отозвался Дерек, потерев влажную шею. — Это солдаты между собой переговаривались пару деньков назад… сплетни, знаешь ли. Кто ж там разберёт, правда или вымысел? — Ты не должен мне этого рассказывать. Мы же враги. — Я наполовину южанин. Считай это братской помощью. — Слушай… Дерек, — внезапно начал Калверли. — Раз уж ты говоришь о помощи: скажи, возможно ли отправить письмо на южный берег, и что для этого требуется? Джастин не мог больше оставаться в неведении: он чувствовал позыв действовать, чтобы утомить это острое, как зубная боль, отвращение к себе. — Ты издеваешься, лейтенант? — неловко воскликнул Маррей, подойдя ближе к кровати. — Все письма тщательно просматриваются на наличие компрометирующей информации и отправляются с трёх пунктов, вперемешку, чтобы не было возможности узнать, где важные письма, а где солдатские, идущие на гражданку. По прибытии на станцию они сортируются и идут к адресатам. Это занимает недели две. Не меньше. Ответ приходит через месяц. У нас тут всё очень нестабильно и запущено… Хотя образцовый форт, лучший «лагерь смерти» на всём Севере, — он помолчал несколько мгновений, размышляя. — То, что ты хочешь, просто невозможно. — Уверен? — сдержав спазм в горле, ещё раз спросил Джастин сдавленным голосом. — Даже если отправить его не почтой? — В каком смысле? — Мы же расширяем железную дорогу, к западу от штаба, через реку Булл-Ран, вверх к Вирджинии. Как часто ходят поезда в Вирджинию? — Каждые два-три дня, грузовые, — ответил Дерек, долгим взглядом смотря на Джастина. — На поездах наши люди, они в жизни тебе не станут помогать. — Мне — нет, — согласился тот и замолчал, позволив Дереку осмыслить суть сказанного. — Ты подстрекаешь меня на пятьдесят пять ударов розгами, а то и хуже, — Дерек глядел в его нездоровое лицо, и вдруг Джастину показалось, что у него закружилась голова от такого взгляда. — Неужто не знаешь, как бьёт рука контрабандиста? — Знаю. И получше вас всех. Брат всегда любил повторять: лучше уклониться от боя, чем драться без надежды на успех. Но я не могу уклоняться, я чувствую, что беда близко… — с отчаянной болью прошептал Джастин, схватив Дерека за руку тонкими пальцами. — Мне не выбраться отсюда, Дерек. Он меня не отпустит. Я знаю… Он не даст мне уйти, он не даст мне умереть, он не даст мне победить. И дьявол, и я равно утратили надежду: он — на возвращение на небеса, я — на возвращение на родину. Мне не убежать, но письмо брату я обязан послать! — проговорил Джастин с неожиданной горячностью, глаза его, как у больной птицы, стали медленно, лениво прикрываться веками; Калверли ощущал, что последние силы уходят на эти выплески, но остановиться не мог. Джастин понимал, что письмо, отправленное с этих мест, никогда не дойдёт до генерала, и даже не попадёт на территорию Эскадрона, только если не угодит в нужные руки. Но вот его брат был самым надёжным и благоразумным человеком, который мог доложить командованию необходимую информацию. — Как часто грабят поезда на этом направлении? — вновь спросил Джастин. — Нечасто. Южане осторожничают, — пожал плечами Маррей. — Но даже если его остановят мои люди, то они в любом случае обнаружат письмо и доставят в штаб. Это мой шанс. — Возможно и так. Но с чего ты взял, что я буду помогать тебе в таком злостном деянии? Ты горишь желанием уничтожить нашу столицу и нас всех подчистую, так зачем мне помогать тебе в этом? Я не хочу идти против своей страны. — В тебе течёт та же кровь, что и у меня в теле, так будь благоразумен! — сказал Джастин простым, тихим, человеческим голосом. — Если федералисты победят, то всех нас упекут за решётку, как изменников, твоя мать погибнет. Спорю на сто долларов, которых у меня нет, что ты не указал в документах, кто твоя мать, да? — Да, — глядя куда-то в сторону, угрюмо сказал Дерек, отдёрнув руку от Джастина и поправив смятый рукав мундира. — Отец сделал справку о её смерти. Она числилась жительницей Нью-Йорка. — Неужели в тебе не найдётся сил, чтобы пойти на сторону правых и справедливых, или ты предпочтёшь остаться сиротой, в стране лицемеров? — Линкольн обещал сделать Южные штаты свободными, — резко сказал солдат, глухим, почти гордым голосом, однако совсем неуверенно. — Наших рабов он освободит, нас — никогда, потому что южане не пойдут под его знамёна. А негры за лишний доллар отправятся хоть на край света: ваш президент об этом прекрасно знает. Решай, Дерек, — Джастин мельком глянул в окно, где сгущались вечерние сумерки, и опять выжидающе посмотрел на него. — Ладно, я помогу, — неожиданно быстро ответил тот, однако не вызвав у Калверли никакого подозрения. У него возникло стойкое ощущение, что мальчишка и сам признавал эту мерзкую истину, просто малодушно ждал, когда кто-то другой озвучит суть, словно снимая с него ответственность за предательские мысли. — Когда вернётся капитан Эллингтон? — Ночью, — радость, что переполняла Джастина, была почти что невменяема, и он едва сдержал себя, чтобы не закричать. Если бы мог рассказать кому-нибудь это своё чувство, — его бы сочли сумасшедшим — настолько он был счастлив слышать, что теперь не один. — У меня через пятнадцать минут построение на плацу, если не явлюсь, будет выговор. Я должен идти. — Я не знаю, когда он уйдёт в следующий раз, — мотнул головой Джастин, взволнованно вздрогнув. — Возможно, сегодня мой единственный шанс написать письмо. — Твоя задача сделать так, чтобы через два дня я получил это письмо, а как это сделать — дело твоё, — сухо сказал Дерек, явно сожалея о своём скоропостижном согласии в столь смутном деле. — Поезд прибывает пятнадцатого декабря, в шесть часов вечера. Постарайся выбраться на территорию. В следующий раз я не смогу так легко проникнуть сюда: Эллингтон почти не выезжает за пределы форта, а его покои под строгим контролем. Это сегодня, в его отсутствие, дежурные солдаты позволили себе уйти и немного расслабиться в городе. — Хорошо, — хрипло согласился Джастин, мысленно прикидывая, какому дьяволу продать душу, чтобы совершить подобную вылазку. — Я что-нибудь придумаю. Уходи, Дерек. 15 декабря 1862 Джастин вышел на балкон, вдыхая морозный воздух; его взгляд неуклонно следил за городом, освещённым зловещими отблесками пожаров. Ему казалось, что развалины разбитых снарядами зданий, перепаханные войной дворы, кучи искорёженной земли, убитых людей, застилавших своими телами улицы, сырой дым и жёлтое ползучее пламя горящих складов, — есть выражение его жизни, это ему осталось для дожития. Воображение Джастина бродило по неизведанным просторам, заглядывало сквозь призму дымящейся стены, подкидывало картины полного разложения, объятого пламенем Вашингтона, который за одну ночь потерял весь тот заряд неисчерпаемой силы, которая будоражила умы своих защитников и внушала ужас своим врагам. Горела северо-западная часть города — центр промышленного производства. Взрывы сотрясали окраины: на севере рвались склады боеприпасов, на западе передвигалась артиллерия северян, ударившая по осаждавшим диверсионным войскам конфедератов и наголову разбившая их. Джастин ощущал в себе животное, которое испытывало ярость, злость и ликование при виде уничтожения объектов противника. Это — чувство пресмыкающегося, и его, по-видимому, нельзя всецело изгнать, как и тех червей, которые водятся даже в здоровом человеческом теле, а Джастин и без того был нездоров, поэтому отдался своей разбитой гордости, наблюдая за далёкими всполохами. «Всего лишь умелая уловка, но зато сколько урона нанесли им! Для того, чтобы восстановить эту часть города, понадобятся долгие месяцы. Их фабричное производство терпит крах». Калверли понимал, что действовать надо незамедлительно: диверсионно-разведывательная группа, которая проникла в северо-западный округ, была отлично подготовлена к удару по промышленным сооружениям, но укрепления северян были неизвестны его соотечественникам, потому они сейчас вынуждены отступать, бросив часть орудий и лошадей, на радость янки. Джастин знал, что уязвимая часть Вашингтона — это восток. Сейчас он полностью оставленный федералами на произвол судьбы, так как оттуда не ждут наступления: извилистые горные дороги не подходят для тяжёлой осадной артиллерии или кавалерии, а пехотным отрядам необходимо держать в своих руках особые артиллерийские резервы, с помощью которых они могли бы влиять на ход боя и наносить противнику неожиданные удары, а такой силы у южан мало. Пока неизвестно про восточный путь через горы, любая пехота разобьётся о стены Вашингтона, как вода о скалы. «Не зная этого, Ли будет зря таранить город. Он непреступен. Но недолго тебе, Александр Эллингтон, осталось радоваться». Калверли вдохнул полной грудью леденящий воздух и оглянулся через плечо, услышав приближающиеся шаги. — Смотри, на что способны твои бойцы, лейтенант, — тихим, низким голосом сказал Эллингтон, остановившись за спиной Джастина. — Ваши лазутчики неплохо работают, по правде говоря. Я удивлён, что вы добрались до города, обойдя наш патруль. — Мы достойные противники, — стараясь сохранять бдительность, сказал Калверли и, пристально всмотревшись в хризолитовые глаза, не выдержал, опустив взгляд, под короткий смешок Александра. — Это вряд ли, — Эллингтон лёгким движением отвёл прядь за ухо Джастина, заставив того обескуражено вздрогнуть и отклониться от протянутой руки. — Наши жалкие шпионы — просто мухи, плавающие на поверхности потока военных хитростей, по сравнению с вами, это я признаю. Но ваши политики глухие глупцы, которые не слышат того, что им докладывают солдаты, а если бы и слышали, то не поняли, что к чему. Джастин медленно перевёл взгляд на него, облизнул обветрившиеся губы и произнёс: — И всё же… это твой город сейчас горит — не мой. — Они подожгли мины и подорвали мост Куц на Индепенденс авеню, — с насмешливой улыбкой сказал Эллингтон. — В двух кварталах от штаба, но в последний момент ринулись к складам, и мы подожгли их, — какое-то злобное торжество блестело в его глазах и звенело в голосе. — Мы сами спалили половину района… — …чтобы он не достался нам, — зло закончил Калверли, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы. — Твоих рук дело? — Скажем так, я всего лишь зачинщик, всё остальное доделали за меня. Иначе я бы застрял в городе до следующего дня, а нам бы этого не хотелось, так, Джей? «Это было бы великолепно, я без усилий смог бы выбраться к Дереку в лагерь», — подумал Джастин и, подняв голову, вытянул шею, как будто намереваясь что-то сказать, но тотчас же пресёкся, вспомнив, кто стоит перед ним и что может последовать за неосторожно обронённым словом. Где-то ухнула ночная зловещая птица, словно она пожелала увековечить в своём крике предсмертные стоны человека — какого-нибудь несчастного, утратившего жизнь в нескольких милях от сектора шестьдесят семь, — стоя на пороге мира теней, она выла не звериным голосом. Джастину слышались человеческие рыдания, особенно жуткие в момент, когда огонь приближался к телу. Калверли помнил сожжённый заживо первый полк в ущелье у холма Гвен — его не было видно из окон капитанских комнат, но извилистые горные утёсы, словно каменные изваяния, скрывали за собой последствия ужасной бойни. Джастин знал, что значит гореть заживо, и эти шрамы на коже были его клеймом. Он ещё раз посмотрел на город, кажущийся таким мертвецки спокойным в лучах восходящего зимнего солнца. Рука Алекса легла ему на плечо, разворачивая к себе: они стояли слишком близко, дыша друг к другу в лицо, не давая испариться животворящему теплу и влаге, вырывающимся из их ртов. В движениях Эллингтона скользили едва заметное напряжение и медлительность — Джастин только сейчас, вдохнув запах этого тела, дотронувшись до крепких рук, глядя в лицо утопающее в сумеречном свете, понял, насколько усталым тот выглядит. Но это утомление нисколько не отражалось в его оживлённых глазах: мужчина был возбуждён пожаром, от него пахло потом и дымом, и Джастин на миг представил, как в самой гуще сражения, в дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, Эллингтон отдаёт приказы своим вкрадчивым, властным голосом; как он морщит лицо, глядя на трупы солдат, шагая через тела, и под страшным огнём, звуками копыт и колёс, идёт всё в одном направлении. Непоколебимый командующий непобедимой армии. «Словно пули его не берут…» Видно было, что в голове Алекса установился теперь свой ход мысли, независимый от творившегося в городе хаоса, будто бы не его город разрывали языки огня. Джастин почувствовал нервный холодок, лизнувший каплей пота по спине, и закрыл глаза, когда прохладная ладонь погладила плечо, спускаясь к локтю, а сухие губы коснулись его ключицы под расстёгнутым воротом рубашки, скользнули вверх по шее, к приоткрытому рту, прижались к нему с коротким стоном. Джастина пробрала мелкая дрожь, и он попытался ответить на поцелуй, поймать губы Алекса, но тот вдруг разжал объятия. — Идём в комнату, ты ещё не настолько здоров, чтобы разгуливать по ночам, — жарко выдохнул Эллингтон ему в губы, уступая Джастину дорогу. Странное экспериментальное лекарство Тиммонза работало действительно быстро, убивая в южанине северную хворь в самые короткие сроки, и Джастин был несказанно счастлив своему стремительному улучшению. Как он понял, Эллингтон разрешил врачу испробовать на нём нечто новое и не до конца исследованное, чтобы спасти ему жизнь в тот злосчастный день. Но то ли Тиммонз переборщил, едва не отравив Джастина самодельным препаратом, то ли сомнительный эксперимент начал выходить из-под контроля по каким-то ещё непонятным причинам, Джастин не ведал, но выяснилось, что дальнейшее лечение сделалось максимально опасным. Эллингтон пожалел, что в порыве отчаяния доверил спасение Джастина сумасбродному доктору, и потому так резко прервал дальнейшие опыты, поссорившись с Тиммонзом. Капитан был прав — Джастин слишком беспечен. Калверли словно очнулся ото сна, почувствовав, что у него затекли ноги и заледенели руки; какая-то непреодолимая сила влекла его вперёд, и он испытывал нравственное колебание, решающее его участь, и оно, очевидно, разрешалось в пользу страха — он зашёл в комнату, низко опустив голову. За дверью, ведущей в гостиную, послышался оглушающий смех и сдавленная ругань. Ему грубо ответил другой голос, после чего раздался глухой удар — кто-то перелетел через стол под крещендо бьющейся посуды и радостные вопли остальных. — Я полагаю, что это твои близкие друзья, раз они до сих пор находятся здесь в столь поздний час? — с тенью напускной усмешки спросил Джастин, стараясь отвлечь себя от мысли, что бежать ему некуда. Голоса за дверью уже больше трёх часов тревожили покой Джастина, заставляли вздрагивать от каждого взрыва пьяного хохота; северяне сами по себе опасны, а за дверью их было не меньше пяти человек, что пробуждало в нём настоящий ужас. Чувство, возникавшее, когда он ощущал на себе тяжёлые, внимательные мужские взгляды, по-прежнему вызывало растерянность. По звуку этих голосов, бодро и пьяно декларирующих матерные военные песни, по вниманию, с которым взглянул на него Эллингтон, по тому, что капитан так и не снял свой мундир, оставаясь при параде, Калверли понял, что в гостиной комнате находятся не просто приятели, а офицеры. «Празднуют свою маленькую победу». — К чёрту таких друзей! — воскликнул Алекс, кратко улыбаясь, с выражением, которое говорило, что он имеет полное право поиметь всех этих людей и выкинуть их на мороз ранним утром, совершенно не задумываясь при этом. — Уже четыре часа утра, думаю, их веселье подходит к концу, обычно до пяти все уже лежат замертво в курительной комнате. Потом уходят через второй коридор. Для твоего же блага, на глаза им лучше не попадайся. Они хоть и мало отличаются от трупов, но сам понимаешь, что значит военная выправка. «Малейший шум или движение поблизости грозит разбудить даже вусмерть пьяного ублюдка». — Я не знал, что мне можно выходить из комнаты, — растерянно проговорил Калверли, чувствуя, что его охватила паника, и, как ни странно, на смену ей пришло жгучее любопытство. «Он что-то подозревает». Эллингтон, стоящий у стола, придирчиво разглядывал свои папки и документы. Джастин уже распотрошил их, проверяя на наличие важной информации, но кроме заявлений на подпись, указаний о передвижениях на западном фронте и запечатанных писем, которые он не мог вскрыть, ничего полезного там не оказалось. Западный фронт мало интересовал Джастина, так как их эскадрон не участвовал в боях у «Горных Штатов», и тем более ему было плевать на оккупированный «Штат равноправия» — Вайоминг. О Луизиане не было сказано ни слова в документах капитана, но Джастин понимал, что их большая и важная часть надёжно скрыта в ящике стола, который закрывался на ключ, поэтому надежда узнать что-то о судьбе штата не угасала. Эллингтон оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо-улыбающегося лица, однако глаза его потемнели. — Нельзя. Считай это предупреждением. — Иначе? — нервы Джастина дрогнули, глаза загорелись огнём; он показался бы ужасным любому, но только не тому, кто знал, какое безумное действие оказывает на него страх, поэтому Эллингтон смело отразил этот выпад. — Ты сильно пожалеешь об этом, — сказал он своим звучным, твёрдым, не спешащим голосом, подошёл к двери и прислушался: голоса уже стихли, слышалось только чьё-то невнятное бормотание. Он запер дверь на обе задвижки. В выражении его лица, в движениях и походке почти не ощущалось прежнего притворства: теперь Алекс выглядел уставшим по-настоящему и не скрывал своего состояния: он имел вид человека, не спавшего много суток. — Отвратительный денёк, — вздохнул он и снял, наконец, свой мундир, видимо, почувствовав себя в полной безопасности за закрытыми дверями, что показалось Джастину довольно странным, учитывая, что по ту сторону находились его офицеры. Калверли стоял посередине комнаты, усердно делая вид, что на полу есть что-то более интересное, чем раздевающийся перед ним мужчина. Алекс явно не держался на ногах, потому, сняв с себя бельё, сразу свалился на кровать, поверх шерстяного одеяла, раскинув конечности, в совершенно бесстыдной позе. — Чего стоишь там? — устало осведомился он, не глядя на Джастина. — Сюда иди. Мне нужно расслабиться. Джастин со всей силы сжал кулаки, желая схватить саблю, мирно лежащую на кресле, вытащить её из ножен и запустить ею в голову этого чёртового янки, но смысла в этом не было никакого. «Это должно закончиться быстро — он слишком устал». Судорожно втянув воздух, Калверли приблизился к кровати и стянул с себя рубашку, и только откинул от себя ненужную вещь, как Эллингтон подался вперёд, схватив за плечи, и повалил на себя. Джастин был крайне растерян и удивлён тем, что оказался сверху, прижимаясь к Алексу, который не делал никаких попыток изменить своё положение. Сильные ладони легли на бёдра, притягивая его ещё ближе к возбуждённому члену и бесстыдно потираясь об него. Джастин с мучительным восхищением смотрел в лицо, такое усталое, но почему-то удивительно притягательное; он видел морщинистость этого изнурённого бессонницей и службой пепельно-серого лица, как будто смотрел в зеркало. Пожалуй, эти неглубокие морщины, эта напряжённость вечно сведённого раздражением лба, только красили Эллингтона, придавая ему вид человека, который борется с жизнью, однако в этот момент Александр явно не хотел продолжать их незримую войну и полностью сдался на милость врага. Джастин не мог придумать более подходящего момента, более доверчивой минуты; здоровое мужское тело под ним было настолько беззащитным, что это казалась нереальным, учитывая, кем был этот человек и что за деяния совершал. Но сейчас его тело не было подчинено сдержанности и дисциплине, от него не исходила угроза, только страсть и покорность, которая своей новизной возбуждала всё естество Джастина. Калверли не знал точно, то ли его руки произвольно скользнули вверх по груди Алекса, очертили контур ключицы и прошлись по чувствительному выступу адамова яблока, то ли он сам неверным движением сжал их на мощной шее, сейчас ставшей уязвимой, как и весь его облик. Он ощущал непередаваемое блаженство от чувства бьющейся артерии под своими пальцами — пульс Алекса участился; кровь бурлила в крепком теле, но казалось, что, сосредоточенная в ладонях Джастина, она была словно бы взаперти, готовая вырваться наружу горячим красным потоком, если он разожмёт руки и выпустит её. Эллингтон запрокинул голову и тихо простонал что-то невнятное, но Джастин и не подумал ослабить хватку, даже когда сильные руки предостерегающе сжали его плечи. Он рассматривал Алекса, изучал, не моргая, переводя взгляд с широких плеч на выпуклую, словно заслонённую двумя щитками мускулов, грудь, боясь оторваться от своего созерцания хотя бы на миг, потерять тот момент, когда дверь внутри него приоткрывалась, позволяя выпустить наружу своего внутреннего зверя, жаждущего крови. Глядя на эту крепкую, упругую плоть, Джастин представил её искромсанной и растерзанной и понимал, что в равной мере желает обладать ею сполна, чувствовать тепло этого человека, поглотить его полностью. Эмоции, которые вызывал в нём Александр, были сродни урагану: с корнем вырывали все те моральные принципы, за которые он держался всю свою жизнь, сносили все возведённые в его душе храмы, наполненные верой и надеждой, срывали засовы, за которыми прятались его личные бесы, некогда закрытые на семь замков. Он больше не мог противиться этому — он хотел Алекса, мучительно изнемогая от своего возбуждения. Всё поднялось с новой силой, и не в виде смутных и неясных переживаний, а теперь было точное желание, горячее, как полуденный летний жар: не любить, не мучиться, не раздумывать — а только ощущать. Он с трудом разжал руки, и Алекс протяжно хрипло вздохнул. Джастин припал губами к выпуклым мышцам тяжело вздымающейся груди, словно бы высасывая поступающий в чужие лёгкие воздух. Он стал подниматься выше, оставляя влажные следы от поцелуев, рисуя на коже узоры языком, жадно осыпал белоснежное, покрасневшее от его жёстких пальцев горло, куда так отчаянно мечтал вонзить остриё кинжала, поцелуями, мягко прихватил зубами кожу у основания шеи. Одной рукой спустился к члену, чуть отстранившись, с интересом рассматривая красивую и ровную плоть в своей ладони. Не то, чтобы он не видел чужого члена, учитывая в каких развесёлых играх обычно проводил свой досуг, но сейчас Джастин воспринимал это иначе: он был не в борделе, и никогда прежде не было так, чтобы мужское возбуждение было вызвано именно его персоной. Это было грязно, но в то же время странно будоражило, отдаваясь сладким огнём во всём теле. Глядя на блестящую капельку, выступившую на вершине, Джастину захотелось слизнуть её, покатать на языке, запомнить вкус, чтобы потом, как скряга, перебирать золотые монеты своих ощущений. Он до боли хотел быть свободным, вольным поступать так, как заблагорассудится своим неожиданно возникшим прихотям, но он не мог так раскрыться — это означало бы отдаться полностью, добровольно преклонить колени перед изваянием божественного кровопийцы и безропотно лобызать свои цепи на милость его. Алекс сильнее толкнулся ему в ладонь, словно уже не мог сдерживать себя, и Джастин, наклонившись к его лицу, принялся нежно водить языком по губам, лениво, чуть проникая в полураскрытый рот, при этом не переставая поглаживать его изнывающий от ласк, истекающий член. Тяжело дыша, приподнялся на локте и заглянул в зелёные глаза: в них мелькнуло что-то подлинное, беспримесное — но не враждебность и не ненависть. Не отрывая пристального взгляда от ярких светил, Джастин потёрся об него всем телом, размазывая по животам проступающую смазку. Истомно вздохнув, он ощутил, как чувственное содрогание овладевает Александром. Провёл подушечкой пальца от основания к головке члена, увлекая вниз крайнюю плоть, нежными и осторожными движениями погладил уздечку, чувствуя при этом, что его собственный член уже готов лопнуть от возбуждения и накопившейся похоти. В какой-то момент яростное противостояние между ними осталось за спиной, в гуще прежних сражений; теперь Джастин смотрел в его полуприкрытые глаза, дарившие ему томный и бесстыдный взгляд, и всё больше их неполная близость казалась обоим почти невыносимой. Джастин с благодарным трепетом осознал, что его жалкая человеческая природа стала возвышеннее и совершеннее. Уже утонул в нём, а мелкая скорлупка страха исчезла, пошла ко дну. В каком-то восторженном страстном отчаянии Джастин спустился ниже, аккуратно проведя пальцами по короне члена, двигаясь от внешней к внутренней стороне, смочил слюной губы, поднимая голову и смотря в глаза Александра. Джастин приоткрыл рот и приблизился к члену, обволакивая его своим тёплым дыханием, высунул язык и слегка дотронулся, не сильно, просто чтобы подразнить. Алекс хрипло выдохнул, едва ощутимо вздрогнул, и Джастин в первый раз провёл языком по члену, начиная с основания и заканчивая головкой, скользнув по невероятно чувствительному отверстию наверху. Одновременно с тем, он нежно сжал и помассировал левой рукой яички, на несколько секунд оторвавшись от ствола, Джастин облизнул их языком, мягко захватил губами, оба по очереди, наслаждаясь нежностью тонкой кожи. Александр протяжно застонал, и, услышав этот низкий, полный удовольствия звук, Джастин непроизвольно улыбнулся, наконец, вобрал головку целиком в рот, плавно ввёл её, как бы преодолевая сопротивление своих влажных губ и языка. Затем резким движением взял член как можно глубже; обхватив правой рукой ствол, начал двигать ею вверх-вниз, в такт с движением рта. Алекс нетерпеливо подался вперёд, и Джастин, едва успевая глотнуть воздух, сбился с ритма. Выпустив горячую плоть изо рта, он быстро обвил член длинными пальцами, заключив пульсирующее желание в кольцо, скользнул по всей длине. Почувствовав приближающуюся разрядку, Алекс с силой притянул к себе его голову и впился в губы жёстким всепоглощающим поцелуем. Он жарко вылизывал изнутри его рот, отбирая волю, словно именно сейчас ставил на нём печать собственности. Протиснув руку между, казалось, намертво слившимися друг с другом телами, обхватил пальцами оба члена и принялся ритмично дрочить, приближая их общий финал. Джастин стонал ему в рот, презирая себя за собственные противоречивые порывы: он так отчаянно хотел капитулировать, поскольку не видел смысла в борьбе с этим порочным изяществом, нежностью и лаской, которая разнеслась в нём убийственным ударом посредством бесчисленных, восхитительных реакций его пылающего тела. Алекс позволял ему возвыситься над телесной оболочкой, чтобы заглянуть в самый корень своего естества, и Джастин чувствовал, как его душа медленно вздымает к небесам. Слыша, как Алекс роняет неровный вздох, срывающийся на хриплый шёпот, разобрав в нём своё имя и словив отчаянный импульс его тела под своими пальцами, Джастин осознал, что все его ощущения обострились, а тело впитывало наслаждение всеми порами так, будто кто-то проткнул его толстым железным прутом. Судя по всему, Алекс испытывал не менее сильное наслаждение, потому что, издав глубокий рык, вцепился в руку Джастина, поглаживающую его влажную грудь; его рука сжимала так сильно, что казалось, через секунду кости запястья треснут. На скулах алел румянец, глаза блестели нездоровым огнём, а потемневшие от пота волосы растрепались по подушке — Джастину показалось, что на щеке его сверкает кровь, но это была лишь капля пота, которая в отблесках тусклого света была накрыта тенью, от чего казалась почти чёрной: Джастин припал к ней, медленно, вдумчиво слизнув, ощущая живой вкус на своём языке, словно пробуя Алекса изнутри. Сначала надо потерпеть ужасное крушение, когда на дно уйдут все человеческие противоречивые представления и мириады лиц, жестов, историй, признаний смешаются в голове, как один живой нерв — источник безумства. Затем наступит момент откровения. Джастин улыбался в губы Эллингтона, ощущая прилив жизни в каждой клетке своего организма, и он ясно понимал, что ему надлежит самоустраниться как человеческому существу, с тем чтобы возродиться вновь — из боли и страха, в дышащий истомой сосуд, в котором заключена непосильная другим тайна истинной жизни. Могучая сила этой обретённой жизни прокралась в тело Джастина, заставив коротко вскрикнуть, а затем неудержимым потоком хлынула наружу. С каким-то почти болезненным стоном освободив его губы, так, словно воздух, которым они обменивались в поцелуе, вдруг раскалился и начал обжигать лёгкие, Эллингтон откинулся на подушки. Джастин обессиленно повалился рядом и натянул на их голые разгорячённые тела одеяло, видя, что тот уже не в состоянии самостоятельно что-либо сделать. Алекс посмотрел на него усталыми, словно затуманенными глазами, и Джастин увидел сероватые мешки под двумя изумрудами, слегка сутулые плечи, прикрытые тканью шерстяного одеяла, и не сразу понял, что слышит речь с придыханием, изредка прерываемую хрипотцой: — За это можно всё отдать. Если закрыть глаза, можно было представить, что весь мир слегка покачивался на волнах, будто бы в предвестии бури волнующееся море. Джастину показалось, что незримые, тёплые волны толкнули его к Александру, и понял, что руки сами по себе легли ему на плечи, а взгляд за миг стал осмысленным и ясным. Приподнявшись, он внимательно посмотрел на своего любовника, чьи глаза тяжело сомкнулись, и дыхание стало настолько глубоким, что показалось почти неестественным, и он изумлённо приблизился к его лицу, предчувствуя неладное. Уловив лёгкое колыхание воздуха возле своих губ, Джастин, ещё несколько минут поколебавшись, невесомым прикосновением запечатал короткий поцелуй на плотно сомкнутых губах, после чего тихо вылез из-под одеяла, натягивая на ходу штаны. Необоснованный, странный порыв — как и всё, что происходило с ним в присутствии этого человека. Он ещё несколько раз оглянулся, убеждаясь, что Эллингтон не проснулся. Быстро выудил из дымоходной трубы неаккуратно, наспех сложенный конверт и вышел на балкон, снова посмотрев на оставшегося в комнате мужчину, после чего растаял в лучах восходящего солнца.***
«Я болван. Идиот. Декабрь месяц, что я себе думаю! Если не свалюсь вниз, то сдохну от переохлаждения, и даже умник Тиммонз с его чудодейственным лекарством меня не вытащит. Чёрт!» — раздражённо думал Джастин, трясясь от холода и застёгивая на воротнике своей лёгкой льняной рубашки последнюю пуговицу. Калверли облокотился о поручень и перегнулся через балюстраду, глядя вниз, на передний двор, с центральным входом в Вайдеронг, где в дикой суматохе носились солдаты. «Твою ж мать, третий этаж», — деваться ему было некуда, и, перекинув одну ногу через балкон, он нашарил карниз, пытаясь найти устойчивое положение на скользкой, оледеневшей после холодной ночи поверхности. Держась обеими руками за балясины, Джастин, собравшись с духом, шагнул влево, краем глаза наблюдая за охраной внизу, однако те были слишком заняты, чтобы смотреть вверх, и это давало возможность полностью сосредоточиться на том, что у него под ногами, не опасаясь быть замеченным. Нащупав ногой сандрик и опираясь на его выступающую часть, он слегка присел и подался назад, держась руками за выемки в старых стенах замка. От напряжения и волнения ладони вспотели, а переломанные пальцы пронзило тянущей болью, и он поспешил как можно быстрее опуститься на полукруглый фронтон. Нервно откинул с лица чёлку, и, стоя уже на твёрдой полукруглой поверхности, почувствовав себя более уверено, как можно лучше огляделся. Ему крайне повезло, что в данный момент здесь не было ни души, ведь все солдаты форта находились на центральном дворе, куда после боя свозили раненых и убитых. Джастин позволил себе несколько минут отдыха, однако почувствовал, как пальцы ног сводит ледяная судорога, и живо принялся спускаться по пристроенной к стене перголе. Он повис, ухватившись за мощные колонны из тёсаного камня, на которые опирались тяжёлые резные деревянные перекладины, вцепившись в которые, он неуклюже съехал вниз, наконец-то окончив своё дикое путешествие и оказавшись на твёрдой земле. «Мне это удалось… Будь я проклят!» Джастин кинулся к центральному двору, запоздало понимая, что направляется в самый центр событий, где на худого, бледного, длинноволосого паренька в лёгкой рубашке на морозе обязательно обратят внимание все, у кого есть глаза. «Я ведь каторжник. Кто усомнится в этом, глядя на меня?» Калверли зашёл во двор и на мгновение остановился, думая куда идти. Со всех сторон слышались звуки колёс, громыхание телег и лафетов, лошадиный топот и ржание, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, офицеров и дневальных. Солдаты толпами направлялись в соседние дворы форта, волоча за собой полуразбитые телеги, доверху заваленные трупами, или тащили плотно наполненные мешки с крупами и сушёными грибами. Мимо Джастина пробежало за несколько секунд человек пятьдесят, и, вдруг отмерев, он сделал неуверенный шаг, но тут же наткнулся на двоих северян, которые тащили что-то на мундире. — Прочь пошёл с дороги! — рявкнул солдат и отпихнул Джастина, который буквально впечатался в стену. — Только под ногами мешаются, дикари проклятые. Откуда-то с другой части двора послышался голос офицера, призывающего всех явиться на плац для переписи, чтобы записать имена оставшихся в живых после боя. Послышались жадные расспросы из толпы солдат: каждый старался узнать сколько человек погибло по предварительным подсчётам и где списки раненых. Вся эта движущаяся масса стала напирать сама на себя, ринулась к офицерам, куда-то к главным воротам на территорию Вайдеронга. В этот момент Джастин совсем растерялся, не зная как обойти всю эту орущую толпу и попасть ко входу в лагерь, но тут какой-то пехотинец прошёл мимо него, активно размахивая окровавленными руками и что-то яростно доказывая своим трём собеседникам, следующим за ним. Джастин проследил за северянами взглядом и увидел, что они направляются к западной части лагеря, к закрытым задним воротам Вайдеронга, слева от приземистого сарая, куда свозили телеги с трупами. Калверли быстро двинулся за ними вдоль стены замка, спрятавшись за сваленной грудой старой полуистлевшей соломы, заваленной разбитыми бочками. Простонал проклятья и сжал зубы, стараясь не дышать лишний раз, так как от сарая шёл смрад конского навоза, крови и сожжённых тел, но тут до слуха его донеслась крайне любопытная фраза, которая заставила чертыхающегося парня притихнуть и прислушаться: — До меня доходили разговоры, что какие-то подонки, выдававшие себя за наших солдат, грабили окрестности Вашингтона. Люди в бешенстве. — Капитан предупреждал, что конфедераты будут любыми путями двигаться в сторону реки, где мы прокладываем железные пути, чтобы сорвать строительство дороги, — пехотинец отворил ворота, которые со скрипом распахнулись, пропуская янки на территорию сектора шестьдесят семь. — Вы не знаете самого главного, господин майор, — сказал один из солдат, и все на мгновение замерли, обратив свой взгляд на молодого парня, в том числе и Джастин: он подался вперёд, ища удобное положение для наблюдения, но неожиданно под ногой хрустнула доска старой разбитой бочки. Громкий треск в углу сарая, где лежала солома, заставил янки настороженно повернуть в ту сторону головы, но кроме криков с центрального двора и грохота орудий не было слышно ничего подозрительного. Джастин зарылся в гниющую солому и закрыл рот ладонью, чтобы хоть каким-нибудь образом скрыть своё тяжёлое хриплое дыхание. — Капитан Эллингтон отправил отчёт в штаб, в котором подсчитал все наши потери, и потребовал возмещение ущерба, понесённого в ходе боевых действий, — убрав руку с рукоятки револьвера, продолжил говорить адъютант. — Главнокомандующий отклонил его прошение, и Эллингтон, в знак протеста, снял с постов свой караул — теперь лес полностью кишит южанами. Форт окружён, а их отряды день и ночь ошиваются вокруг Вайдеронга. Джастин рискнул высунуться из своего укрытия, одним глазом наблюдая за ними и всё больше убеждаясь, что информация, которую сейчас слышит, крайне важна для него. «Мои люди здесь, за оградой». — Найдите капитана и выясните, следует ли продолжать строительство дороги у реки или стоит дождаться помощи из города. Ступайте, — распорядился офицер, и солдаты бегом направились обратно во двор, пробежав мимо затаившегося в соломе Джастина. «Если они поднимут Алекса в моё отсутствие — я точно покойник», — с ужасом промелькнуло в голове у Джастина, когда парень кинулся за пехотным офицером на территорию сектора. Тот шёл впереди, шагая через канавы и обходя тела замёрзших пленников, насвистывая незатейливую мелодию, от звуков которой Джастин бесился как бык. Калверли свернул к своему корпусу «А» и внезапно почувствовал себя почти что дома, и это его ужаснуло не на шутку: он чувствовал вонь от испражнений, гнилостный запах трупов и кислый смрад застарелой мочи; кошмарное место, где люди питали свои грязные и потные тела гнилым картофелем и мутной водой из старого колодца, место, где не было задумчивой тишины, а лишь битый камень, грохот лесопилки и стоны больных людей. Джастин зашёл в барак и с кривой ухмылкой заметил, что на его месте уже прочно обосновался какой-то человек. Людей в бараке было мало: некоторые ещё не выдвинулись на работы. Кто-то досыпал последние минуты, пока дневальные не нагрянули с проверкой и не выволокли их за шкирку, другие уже поднимались со своих мест и выдвигались к пункту выдачи орудий труда. Майкла он не увидел среди этих людей, и Дерека поблизости блока «А» также не наблюдалось, поэтому Джастин двинулся дальше, на каменоломню. Путь не был слишком долгим, однако он быстро утомился, снова почувствовав недомогание: головокружение и тошнота вынудили его облокотиться о разбитую пушку и перевести дух. Падавший сплошной стеной снег затруднял видимость, ледяной ветер жёг лицо и выжимал из глаз слёзы. Он уже был в нескольких футах от каменоломни, как вдруг, проморгавшись, отгоняя навязчивые красные пятна перед глазами, заметил нескольких адъютантов, двоих дневальных и офицера, которые о чём-то беседовали, стоя у котельной. Дерек Маррей качал головой и, явно чем-то недовольный, спорил со вторым дневальным, однако, по-видимому, парень был в меньшинстве, потому что тот самый пехотный офицер, который провёл Джастина на территорию лагеря, сказал пару слов и вынудил Маррея замолчать, понурив голову. Они ещё несколько минут что-то обсуждали, но Дерек так же подавленно молчал, вдруг переведя взгляд на Джастина, который сидел на покрытой снегом опушке, частично спрятавшись за кое-как наваленными брёвнами, и заинтересованно наблюдал за их спором. Дерек несколько минут поддерживал разговор, нехотя и пессимистично оглядывая пехотинца, после чего отдал честь и направился к каменоломням. Джастин понял намёк и тотчас последовал за ним, держась на приличном расстоянии. — Не верю, что тебе это удалось! — оказавшись за углом котельной, воскликнул Дерек. — Где капитан? — Он спит, — они могли говорить, не опасаясь, что их подслушают, так как в оглушающем грохоте каменоломни они едва ли слышали друг друга. — Это ненадолго, я слышал, что к нему направляются адъютанты этого пехотинца, с которым ты сейчас разговаривал. — Значит у тебя мало времени. Письмо? Джастин достал из-за пояса штанов конверт и протянул Дереку, который сразу же сунул его за пазуху, внимательно оглядевшись, и, не заметив посторонних глаз, сказал: — Сегодня в шесть я передам его своему другу. Он доставит письмо на станцию. Не знаю, когда его отправят в Луизиану, но в течение трёх недель оно точно прибудет к твоему брату. — Какие три недели, Дерек?! — в состоянии полного смятения, порождённого одновременно охватившими его чувствами страха и отчаяния, закричал Калверли. — А что прикажешь делать? — с мрачным видом пробормотал солдат. — Мы не можем действовать сломя голову, иначе велик риск попасться, и тогда меня повесят, а тебе пустят пулю в лоб — шикарный расклад, не правда ли? — Вся беда, старина, в том, что моя жизнь на войне была раем, по сравнению с тем, что происходит сейчас, — вздохнув, сказал Джастин, потерев больные глаза. — Я не могу ждать. — Придётся, Джей, — разогнувшись и распрямив плечи, сказал Дерек и вдруг выдал: — Ты же день и ночь будешь находиться рядом с капитаном, это твой шанс узнать как можно больше информации. Побледнев и закусив губу, Джастин какое-то время молчал, обдумывая эти слова, и затем хмуро бросил: — Вероятней всего, что эти три недели я буду валяться с порванной задницей. Дерек ничего не ответил и сделал неопределённый знак рукой, глядя куда-то ему за спину, после чего быстро отошёл и едва заметно кивнул Джастину, который, оглянувшись, понял, что в нескольких футах от них прохлаждается второй дневальный и уже подозрительно косится в их сторону. — Чёрт, — Джастин развернулся и побрёл в сторону замка, пытаясь представить себе, как ему попасть в комнату Александра: тем же путём что и прежде — опасно и ненадёжно, второй раз ему может так не повезти — либо заметят, либо разобьётся. — Джастин Калверли? Что всё это значит? Джастин споткнулся о заледеневший кусок снега и едва устоял на ногах, резко повернувшись на голос доктора Тиммонза, который, сложив руки на груди, уставился на него изумлёнными, но строгими глазами. «Я попал».