***
Единственный глаз, которым он ещё мог видеть, полон пыли, его жжёт. Руки стёрты молотком и верёвками, огрубелые, потрескавшиеся, жилистые. Он чувствует каменную крошку в волосах, лицо серое — такое может принадлежать только больному, измученному человеку, но при этом Калверли чувствует себя почти нормально, так как весь день солдаты и дневальные не приближаются к нему и даже не смотрят в его сторону. «Я так сильно изуродован, что им противно смотреть мне в лицо», — понимает он и думает, стоит ли радоваться этому, но, несмотря ни на что, сегодняшний день проходит без происшествий, и Джастин спокойно бредёт в барак, иронично говоря себе: «Такого Рождества у тебя ещё не было, Джей Ти. Интересно, а Дерек действительно доложил Эллингтону о том, что случилось вчера?» Его разбитый глаз, исчерченная щека выглядят ещё безобразней в сумерках заходящего солнца, и даже проходящие мимо южане опускают глаза, видя, как он идёт им навстречу. Левый глаз всё видел через призму коричнево-бордовой пелены; под вечер Джастин смог открыть второй глаз, и со стороны тот казался полностью чёрным, лишённым белка, радужки и зрачка — сплошная чёрная дыра в лобной кости. Он идёт медленно, устало передвигая ноги, не думая больше ни о чём. Уже вечер, и все пленники расходятся с единственной целью: отдохнуть несколько часов до начала очередного ужасного дня. Джастин остановился у блока и утомлённо прислонился к зданию. Он остро почувствовал терпкий кисловатый запах пота, из-за которого к коже липла одежда, испачканная грязью и снегом, ощутил зуд от каменной пыли. Парень стёр остатки земли с лица и с отвращением посмотрел на свои руки с искривлёнными, сорванными, окровавленными ногтями — как руки трупа какого-то бедняка, которого нашли в нечистотах возле Чёрной Долины они с Кристофером, будучи ещё мальчишками. Слишком влажный вечер дышал зловонием, зависшим над лагерем. Он медленно побрёл дальше. Раздражённый, нервный, злой, не думая ни о еде, ни о сне, чувствуя только это сильное, потрясающее ощущение своего уродства и резкое, болезненное давление в сердце, готовом разорваться под его тяжестью, лопнуть и разлить вязкую кровь по земле. Он приблизился к бараку и заглянул сквозь открытую дверь, ища глазами Майкла. Похоже, соплеменники и не подумали оказать своему раненому товарищу помощь, хотя вчера вечером прекрасно видели, что с ним произошло, однако и не трогали несчастного, что успокоило Калверли. Он не хотел заходить туда, предпочитая подождать, пока все уснут: в последнее время он любил прогуливаться в тишине, разыскивая Алекса, наблюдая за ним и тайно желая приблизить их очередную встречу. Сегодня Джастин не хотел попадаться на глаза Алексу: если тот увидит, что с ним стало, то вряд ли захочет и на триста футов приблизиться к нему. Бесконечные мысли о капитане, отчаяние, пылкие желания и отвращение к собственной беспомощности в агонии этих чувств терзали Джастина, пока тот бесцельно брёл по Вайдеронгу. Жгучая, жестокая боль в сердце мешала идти быстро, перехватывая дыхание, заставляла шагать, наклонившись набок, так что приходилось держаться за стены бараков и хозяйственных построек. Так он и дошёл до центрального двора и застыл, не понимая, что творится вокруг. Общий гул толпы заглушали чьи-то бранные выкрики, солдаты толкали друг друга и пихали даже офицеров, которые пытались навести порядок в рядах гарнизона. Такого в Вайдеронге Джастин ещё ни разу не видел: было впечатление, что началась вторая война. Он с трудом залез на старую телегу у сарая и всё-таки увидел, что в самом центре двора стоит капитан Эллингтон. Окровавленный, в парадном мундире и белых перчатках, окрашенных бордовыми пятнами чьей-то крови, он что-то держал в руках, но Джастин не разглядел что именно, однако спокойное, бесчувственное выражение на лице мужчины ему очень не понравилось: он прекрасно знал, что оно означало. Вокруг него стояли какие-то офицеры, среди которых он узнал только наглую рожу Эрика Гранта, но и тот в данный момент был какого-то болезненного бледно-зеленоватого цвета, словно бы его только что стошнило. Остальные офицеры всеми силами пытались приструнить солдат, лезших посмотреть на то, что творилось во дворе. Джастин немигающим взглядом смотрел на капитана Эллингтона, который поднял высоко над головой свою окровавленную саблю, всем на обозрение. — За что он его так? Джастин едва услышал через гул толпы взволнованный голос одного из солдат, который стоял справа от него, изумлённо вытягивая шею, напряжённо прислушиваясь к ответу какого-то дневального рядом с ним: — Говорят, за предательство. По толпе пронеслись чьи-то вскрики, другие же наоборот потеряли дар речи. Джастин ошарашенно выдохнул и от неожиданности подался назад, потеряв равновесие и свалившись с телеги, увидев насаженную на саблю голову сержанта-моряка, с жуткой кровавой линией вдоль горбатого носа, правой щеки и глаза.***
— Нет, ну ты это видел? Это просто полный… дьявол, Эдгар! — вскрикнул Джастин, отпрянув от доктора, когда его руки сильно надавили на припухлость вокруг брови, вызвав острый удар в область глаза. — Будь ты трижды проклят, ты мне ответишь, что за бес в него вселился? — Глаз нормально видит? Переносица болит? — Тиммонз уже больше часа осматривал Джастина, едва уловимым, молниеносным движением рук выуживая из своей сумки всё новые принадлежности, назначение которых лейтенант не знал. Процедура казалась ему всё утомительнее, в большей степени за счёт нежелания Тиммонза отвечать на вопросы об Алексе, в меньшей — за счёт огромного количества нарушений, обнаруженных в его организме. Помимо лечения лёгочной болезни теперь ему предстояло испытать ещё и дополнительные манипуляции Тиммонза. Эдгар после первичного осмотра заявил, что у Джастина навсегда останется уродливый шрам на пол-лица, но самые сильные его опасения касались повреждений правого глаза; глаз покрылся коричнево-жёлтой плёнкой, которую Тиммонз ловко поддел и снял кончиком пинцета, при этом угрюмо заявив, что у него возможно нарушение восприятия цветового баланса или частичная потеря зрения, поэтому весь день врач прикладывал к глазу какие-то травяные примочки, делал компрессы на переносице, вытягивал из раны лёгкий гнойный налёт, пичкал его пилюлями. Джастин не хотел провести остаток жизни в цирке уродов, будучи слепым на один глаз, с исполосованным лицом, которое внушает людям только омерзение, но все его терзания почти сразу же исчезали при мыслях об Алексе. Калверли этой ночью так и не сумел заснуть. Снова видя в своей памяти насаженную на саблю голову, с точно таким же увечьем что и у него, а тело человека, который ещё вчера наводил дикий ужас на весь гарнизон, было схвачено предсмертной судорогой, истерзано и покрыто большими развёрстыми ранами, ссадинами и синяками, обнажённое болталось на столбе в центре двора. Только ему и Дереку было достоверно известно, за что на самом деле поплатился жизнью этот человек, в отличие от официальной версии, гласившей о предательстве сержанта, который, якобы, передавал информацию конфедератам по ту сторону сектора. Мысли сокрушали, Джастин был не на шутку взволнован, когда его на следующее утро привели в замок. Эллингтон держался невозмутимо, однако немного настороженно, с Джастином он не обмолвился и парой слов, избегая смотреть ему в лицо, лишь ограничившись коротким: «Буду к пяти», небрежно сказанным Тиммонзу. За весь день, проведённый в компании молчаливого и подавленного Эдгара, от которого практически нереально было добиться внятного ответа, Джастин полностью потерял спокойствие и теперь едва смог сдерживать свои чувства, стараясь не врезать мужчине. Он в очередной раз выдохнул и медленно сосчитал до пяти, придвинув кресло, пожалуй, чересчур старательно, однако ему всё ещё никак не удавалось придать своему взгляду желательную непринуждённость и спокойствие. — Мне что, пойти удариться башкой об стену? — чувствуя, как разрастается его буйство, снова вспыхнул Джастин, нервно отведя с лица длинные волосы. — Это всё равно будет аналогично нашему с тобой разговору. Как ты не доглядел его? Он вдруг запнулся и голос перешёл в тягучий шепот: — Ты что, издеваешься надо мной? Он же придёт через несколько минут, и что прикажешь мне делать?! Тиммонз, впервые за долгое время, посмотрел Джастину в глаза и сказал, с тем хладнокровием, удивительным самообладанием и сдержанностью, которые так сильно сейчас были необходимы бушующему офицеру: — Ты сам всё знаешь, Джастин. Александр хотел, чтобы все видели, что он делает с теми, кто ему не угоден. — Он был его первым помощником, твою мать! — прошипел Калверли, наклонившись к Эдгару. — И он так просто избавился от человека, которому доверял, легко назвав его предателем, чтобы скрыть свои истинные мотивы?! — Просто для кого? Может, для тебя всё просто и легко, но лучше веди себя естественно и не лезь к нему с этим, — огрызнулся врач, убирая инструменты в сумку. Мужчина поднялся и, пригладив свои вечно растрёпанные волосы, нервно облизал губы, налил в стакан какую-то светло-серую жидкость из многочисленных бутылок, стоящих на столе, и протянул Джастину. — Пей и ложись. Я наложу повязку на глаз. Тиммонз оставался спокойным, словно змея, затаившаяся в засаде, и Джастин почему-то был уверен, что даже в разгаре неистовой драки он никогда не выйдет из-под самоконтроля и не впадёт в истерику, которая явно решила обосноваться у лейтенанта, вынуждая его раздражённо отшвырнуть протянутый стакан с мутным обезболивающим. — Как бы не так, Тиммонз; пока мы не разберёмся с заскоком Алекса, я смогу, разве что, лечь только в гроб, поэтому предпочту оставаться на ногах, пока это в моих силах. — Ладно, что ты хочешь от меня? — спросил тот, внимательно рассматривая взволнованного юношу. Так обычно смотрят на преступника, стараясь определить, что же, собственно, выдаёт в нём преступные наклонности; так и Джастин сейчас выглядел полностью помешанным, и Тиммонз, в силу своего врачебного опыта, старался узнать, что задумал Калверли, читая его хаотичные мысли по упрямо выступающему подбородку, злобно сжатым губам и бешеному взгляду. — Работай, чёрт бы тебя побрал! Делай своё дело! — заорал Джастин, чувствуя, что один из присутствующих в комнате — настоящий кретин или, наверняка, хочет им прикинуться. — Назначь добавочное лекарство, ты же видишь, что ему всё хуже. А что потом? Он и меня и тебя прикончит, если ему в голову дурь стукнет? — Я остановил на полторы недели приём его таблеток: они могут вызывать тяжёлое привыкание, так что перерыв обязателен. Это не обговаривается, — пристально изучая его встревоженные, широко раскрытые глаза, сказал Эдгар. — Просто делай, как я тебе говорил: помалкивай, поддакивай, не нарывайся. — И кто здесь из нас помешанный? — устало фыркнул Джастин, падая на кровать, раскинув руки в стороны. — Бинтуй глаз и дай мне ту дрянь вонючую… ну, которая боль снимает, мне что-то хуже стало. Когда Тиммонз закончил, Джастин уже смело потребовал зеркало и посмотрел на перебинтованный глаз, надеясь, что не всё так страшно, как ему казалось. Красный рубец, протянувшийся вдоль носа, вроде и не особо ужасал, но было крайне неприятно видеть набухшую полосу, обильно смазанную какой-то едкой мазью. Однако это было меньшее из того, что Джастин ожидал увидеть, под повязку он так и не решился заглянуть. Эллингтон появился ровно в пять вечера, под стук часов, к тому моменту Тиммонз уже успел сходить на кухню и попросить приготовить еду для капитана и его «гостя», который сидел на кровати, скрестив длинные ноги, и рассматривал некоторые книги из коллекции Эллингтона, но при виде капитана выронил раскрытую книгу из рук. Александр молча приблизился и поднял работу Макиавелли, протянув её обратно ошарашенному Джастину. Тот, не чувствуя собственных рук, взял предмет и, глядя единственным зрячим глазом, молча уставился на капитана снизу вверх. — Александр, как всё прошло? — первым нарушил молчание Эдгар, помогая ему снять с плеч шинель. — Что в городе? — Беспорядки, — не очень охотно ответил Эллингтон. — Народ против мобилизации. Западная дорога перекрыта бунтовщиками. Сегодня девятерых повесили за мятеж, пятеро наших ребят ранены. Спустись, осмотри их. Они сейчас в лагере. Тиммонз кивнул и, забрав свою сумку, вышел за дверь. Джастин понимал, что возможно сейчас совершит грандиозную ошибку, но он не мог последовать совету доктора и держать язык за зубами. — Алекс, зачем ты это сделал? — спросил он, посмотрев на Эллингтона жалобным, молящим ответа взглядом. Капитан медленно, вдумчиво дотронулся до его волос, легко погладил тёмные пряди, и в каждом его мягком движении, нежном взгляде Джастин неизменно улавливал скрытность и сдержанность, которые обычно были так чужды этому жесткому прямолинейному человеку, словно бы тот боялся не совладать с собственным телом. Джастин поднялся на ноги и резко сократил расстояние между ними. Александр был поистине прекрасен, но в глазах его горели странные огоньки, как в глазах отчаявшегося, и невозможно понять, о чём тот молчит, но, глядя в зелёные глубины, Джастину вдруг показалось, что он уже получил ответы на все свои вопросы.***
Он вскочил, тяжело дыша, сел на кровати и дрожащей рукой вытер пот со лба, задыхаясь, всё ещё чувствуя землю на зубах. Джастин весь подался вперёд, во тьму, и ему казалось, что он падает — кости и жилы вытягивались в нём с тупой болью, голова заполнена одной мыслью: бежать от преследующих покойных друзей, чтобы не оказаться в смертоносной яме. Джастина охватило острое выжидательное напряжение, будто бы сейчас из мрака возникнут блеклые фигуры в серых изорванных мундирах и протянут к нему окровавленные руки, а ему придётся опять ползти, глотать землю и выбираться наружу из мрака. Джастин услышал, как глубокое ровное дыхание рядом прервалось, как сопение перешло в сдавленный, хриплый после сна шёпот, и Алекс открыл глаза, мутно посмотрев на него. — Джастин? Что случилось? — уставший Эллингтон спал крепко, и всё же, будто какая-то неведомая сила заставила его пробудиться, почувствовав, что что-то не в порядке. Джастин чувствует в своём сердце змеиные зубы, понемногу впивающиеся в него, — не сразу, а медленно, неторопливо, и чем дальше, тем всё глубже проникает в его кровь смертельный яд, разносится по венам, умертвляет его. Он заставляет себя повернуться к Алексу, который, приподнявшись на локте, напряжённо смотрит, не торопит, но ждёт. Только этот человек даёт ему жизнь, и Джастин не боится признаться себе в этом, не отвергает очевидного. Знает, что не может расслабиться, лёжа в одной кровати со своим злейшим и единственным врагом, так как если хотя бы на миг потеряет бдительность, нарушит правила игры, то его отравленная кровь станет для него вязким болотом, в котором он захлебнётся. — Кошмар, — коротко прохрипел Джастин, борясь с неистовым желанием вскочить и кинуться к бару, опорожнить все бутылки разом и там же сдохнуть от алкогольного отравления. За два месяца лагерной жизни страдающие, умирающие или мёртвые стали для него настолько обычным зрелищем, что оно его уже не трогает, но если это всё остаётся привычным и обыденным наяву, то даже под покровом ночи, во снах, встают перед ним чудовищные видения: от них нет покоя и отдыха. — Я думал, уже всё закончилось, — тень тщательно скрываемого испуга мелькнула во взгляде Алекса, пригасив на мгновение привычный глумливый блеск. Капитан сел рядом с Джастином, придвинувшись поближе. Волнения этой ночи выглодали, наконец, из Калверли всё человеческое, он чувствовал себя разбитым, глядя неясным взглядом на человека, сидящего рядом, и не мог сказать ему ничего, кроме тихого, невнятного: — Прости. Через замёрзшее окно проникали первые голубоватые лучи восходящего из-за леса солнца, с неба начал оседать сильный утренний мороз, и Джастин почувствовал облегчение от осознания того, что ночь подходит к концу и близится спасительный рассвет; за окном всё было снежно и безмолвно. Он ощутил этот холод, обволакивающий разгорячённое тело: обливался потом, несмотря на то, что дрожал то ли от пережитого ужаса, то ли от ощутимого холода, пронизывающего до мозга костей. — Я скажу Эдгару, чтобы начал давать тебе успокоительное, — улыбнулся Алекс, и Джастин почувствовал, как ласково скользят по его плечам руки: вопреки температуре в комнате, они были горячими. — Будем вместе глотать эту дрянь. Она помогает. Иногда. Джастин чувствовал в себе раздвоенность: частью страх, частью отчаяние; он был как два человека, перетягивающих канат. И в этом настоящем он отождествлял себя, в целом, с двумя сущностями — в изнывающей душе царил не просто конфликт, а раздор, достаточный, чтобы разорвать его на части. Джастину, при всём желании и старании, не удаётся уменьшить возникшее напряжение, ему никуда не деться от тревоги, не преодолеть своей боли и не выиграть передышку. То ли в его голове свистела и пульсировала кровь, то ли вьюга завывала за окном, засыпая белым полотном все мысли, замораживая все чувства, кроме, пожалуй, одного, — вызванного прикосновениями горячих сухих ладоней, нежно и легко, но настойчиво опрокинувших его обратно на подушки. Эллингтон смотрел на него так, словно видел всю его боль, горечь, страх и ужас воспоминаний — таких же тёмных для него, как зимняя ночь для людей за окном. — Может, мне лучше уйти? — закрыв глаза, прошептал лейтенант и вздрогнул от пронзительного воя ветра, вклинившегося в голову острой иглой. Эллингтон легко провёл кончиками пальцев по его подбородку, едва коснулся жёсткого края бледных губ и коротко рассмеялся: — Ты никуда от меня не денешься, — и Джастин вдруг услышал теплоту, почти нежность; он говорил тихо, однако в голосе чувствовалась жёсткость, которая заставила повиноваться без дальнейших сомнений. — Поцелуй меня. Джастин совершенно не колебался, когда придвинулся ближе к его лицу и невесомо дотронулся до губ. Алекс улыбнулся и провёл вдоль его губ языком, выхватив тихий вдох, ощутив глубинный отклик в худом теле, полном жизни и желания, которое выгнулось ему навстречу. Алекс углубил поцелуй, слегка закусив нижнюю губу, но тут же, ласково поглаживая, скользнул по ней, и от его смелого напора, его нетерпения, Джастину пришла в голову мысль, что тот ждал этого слишком давно и мог получить сразу же, не спрашивая, не прося, не медля. Алекс отстраняется, ловя каждый тяжёлый вдох, и Джастин теперь больше всего боялся, что никакие годы не смогут стереть из мыслей эту ночь и все предыдущие: они будут преследовать его во снах, в воспоминаниях. Вкус этих губ никогда не даст ему покоя. Джастин чувствует, как скулы обжигает огнём, он шумно втянул через ноздри воздух и нетерпеливо запустил пальцы в короткие волосы Алекса, опять припав к его рту призывным поцелуем. Должно быть, потому что он больше не играл, не подражал актёрам в театре — эта роль была выполнена прилежно, не будучи ролью вообще, а став неотъемлемой частью его натуры, которая пробуждала в нём только порочные чувства и желания. Калверли развёл ноги, в более скованной позе, чем того хотело его тело, прямо отдающееся искушению, словно бы он сдаётся без борьбы, которая требует выдержки и мужества, оставшись без сил к сопротивлению с самим собой. Джастин был готов к тому, что Эллингтон возьмёт его сразу, но капитан мягко положил руки на его полусогнутые колени и, помедлив немного, достал из прикроватной тумбочки флакон, выплеснув небольшое количество жидкости себе на ладонь. — Не торопись, — прошептал он, медленно растирая на пальцах масло. В паху у Джастина всё сладко и болезненно дёрнулось от предвкушения, он почувствовал, как Алекс вводит в него один палец, совершенно безболезненно преодолевая сопротивление тугих мышц. Даже наоборот, словно угадывая все чувствительные точки его нутра, будто зная наперёд, что Джастин вскрикнет и выгнется дугой, насадившись на умелые пальцы, — добавляет второй, продолжая срывать с сухих губ сладкие стоны. Наклонившись, Алекс касается его щеки губами, рука всё так же медленно, но настойчиво впитывает жар гибкого тела, страстно и жадно принимающего его внутри себя. Чуть прикрыв глаза, Алекс неотрывно наблюдал за каждым движением, каждой новой эмоцией своей, теперь уже добровольной, жертвы. Как скрипач, виртуозно перебирал пальцами чувствительные струны его тела, и удовлетворённо жмурился, глядя, как мечется Джастин и, задыхаясь, втягивает в себя раскалённый воздух. Пальцы легко выскользнули, мягко помассировали мышцы вокруг ануса, потом рука поползла вверх, нежно погладила яички, прошлась по всей длине крупного возбуждённого члена Джастина и переместилась вниз, на ягодицы, раздвигая их ещё шире. Алекс осторожно, но быстро закинул правую ногу Джастина себе на поясницу, а второй тот сам обвил крепкий корпус, подавшись вперёд, чувствуя, как от нетерпения сводит ступни. Парень знал, что боли практически не будет, поэтому когда Алекс прижал влажную от масла и выступившей смазки головку к слегка приоткрытому отверстию и, войдя в любовника одним рывком, замер, Джастин, не теряя ни минуты, сам стал насаживаться, прижимаясь сильнее, ещё глубже принимая в себя член. Капитан чуть придержал его порыв и слегка наклонился, словно бы стараясь избежать любой неосторожно вызванной боли, упоенными и страстными толчками входя в трепещущее тело, с той обжигающей воинственной отчаянной страстью, что свойственна только мужчинам. Скользя потными ладонями по напряжённым бёдрам, наклоняясь вперёд и откидываясь назад, он был так божественно прекрасен и гибок, что Джастин готов был кончить от одного взгляда на него. Он вбирал в себя это невиданное, потрясающее воображение зрелище, но удовольствие, словно тягучая карамель, растягивалось горячим липким наслаждением. Налитая мошонка вздрагивает в то мгновение, когда головка скользит по бугорку простаты, и Джастин цепляется руками за влажные плечи, живо отзываясь на каждое движение внутри себя — либо стоном, либо судорогой плотных мышц, мягко обхватывающих член Эллингтона. Алекс поймал ногу, оказавшуюся рядом с его лицом, и запечатлел на щиколотке короткий поцелуй. Джастин сам задавал ритм, поднимал бёдра, бросаясь навстречу движениям, принимая в себя истекающую плоть, не контролируя заходившееся в поте и крике тело: разрядка наступила неожиданно и сильно, накрыв тёплой волной. Джастин почувствовал, как его тело, освобождаясь, пропускает через себя пульсирующий спазм, услышал, как протяжно стонет Эллингтон, также ощутив это в тесноте сокращающихся вокруг его члена стенок. Джастин шумно выдохнул в последний раз и резко обмяк, распластавшись на сбитых простынях. Капитан соскользнул с него и почти упал вперёд, уткнувшись лбом в колени Джастина, тяжело дыша и простонав что-то непонятное. Калверли чувствовал усталость и приятное покалывание в конечностях, оглушительное ощущение завершённости, когда даже пошевелиться страшно, потому что тишина, повисшая в комнате, кажется пугающе хрупкой и до сих пор держит рассеивающийся звук их стонов и криков, которые сейчас, казалось, принадлежали другим людям — более смелым, более счастливым, тем, кто вольны были слушать желания своего тела, а не слепые рассуждения разума. — Алекс, — Джастин повернул голову и посмотрел на капитана, и почему-то стало больно дышать, как будто лёгкие забило дымом. — Алекс… Тот привстал, и Джастин быстро подался вперёд, сев рядом, глядя в зелёные глаза и смутно подмечая, что уже светает, и комната, залитая голубым светом, становится всё меньше, будто сужаясь к изумрудным глазам. — Как жаль, что ты безумен, — ему казалось, что слова разъедают горло, стекают вниз, словно кислота, а глаза его приросли к горящему взгляду напротив. — Как я боюсь этого. Я вижу это по тому, как ты смотришь на меня, как дотрагиваешься, вижу по твоим поступкам. Этот страх убивает меня… Джастин, покачнувшись, упал ему на грудь, стискивая за плечи и закрывая глаза, чтобы не видеть лицо: оно казалось болезненно искажённым, бледную кожу прорезали глубокие морщины. Как же сильно он хотел произнести другие слова, в которых бы прозвучало больше надежды и тепла для них обоих, но истина была сильнее, и она ютилась в самом центре сознания, предостерегая. Джастин почувствовал, как согревает затылок тёплое осторожное дыхание, сильные руки, касающиеся его виска, зарываются в волосы, и нашёл губами нежные пальцы, начал исступлённо, как сумасшедший, целовать их, прижимая к себе ладонью и тихо шепча: — Ты знаешь, как мне больно видеть тебя таким? Я хочу помочь тебе, но не знаю как. — Ты умудрился всё во мне разнести к чертям, а сейчас пытаешься собрать воедино по кускам? — Алекс обхватывает лицо Джастина ладонями, заставляя посмотреть в глаза, нервные пальцы, всё ещё влажные от масла, скользят по скулам. — Не думаешь ли ты, что тот человек, которого ты стремишься создать, станет на порядок хуже, чем сейчас? — Хуже быть не может, а лучший — мне не нужен, — он сказал чистую правду, утомлённо послав подальше доводы трезвого рассудка: опьянённый, оглушённый, задыхающийся, дрожащий, как после тяжёлого боя, он понимал, что теперь игра бесповоротно окончена, оставив после себя руины бывшей жизни, на просторах которой завывал одинокий зимний ветер — режущий, колющий, пронизывающий. Плечи его содрогались, словно он едва сдерживал подступающую истерику, а глядя в глаза Алекса, где светилась неприкрытая боль, и вовсе сорвался на сдавленный всхлип: свет в глазах любовника становился всё ярче, на него было невыносимо больно смотреть, и отвернуться было невозможно. Эллингтон ничего не ответил, но залитое бледным утренним светом измождённое лицо осветила загадочная улыбка, придав что-то неистовое выразительным и странным его чертам. — Спасая близких, действуй без опаски: таить любовь опаснее огласки… — до Джастина донёсся тихий ровный голос, подобный стону северного ветра, и он с упоением слышал в нём отражение собственных мыслей, высеченных в голове, ощущая, как душа Александра поселилась в его собственном теле, дрожа от желания и изнывая от жажды любви. — Опасней и вредней укрыть любовь, чем объявить о ней⁷, — тихо продолжил Джастин, нетерпеливо найдя жаркие, податливые губы, скользнул по ним, словил дразнящий язык — каждое прикосновение отдавалось почти физической болью, сводящей с ума, судорогой, сковывающей каждый мускул тела, скручивающей его в тугой узел. Напряжение не давало сдвинуться с места. Чтобы прервать это затягивающее наваждение, оставалось поддаться своим чувствам, и Джастин уже мысленно привыкал к жизни в подорванном состоянии, когда каждый день становится опасней и рискованней рядом с раздробленной сущностью Эллингтона, чья боль и страдания холодными оковами ложатся на руки и ноги, якорем таща на дно тёмного болота его души, когда легче признать себя содомитом и слабаком, чем пытаться бороться с собственным сердцем. Что-то тёплое и уютное было в осознании собственной порочности, словно бы то смертоносное болото, которого он так опасался, в действительности оказалось заросшим озером с тёплой водой, укрывающей волнами измученное тело. Они оба осознали, что им нравится быть извергами, издеваться над своей душой и насмехаться над естественным порядком, ложась рядом в одну кровать, будто бы один не клал рядом на кресло саблю, а второй не искал глазами револьвер, словно бы через сплетение пальцев передавалось подобие доверия. Это было экстраординарное ощущение, из тех, которые не под силу воображению здорового ума; Джастин ощущал себя больным, чувствовал себя ущербным и в то же время готов был послать целый ад куда подальше, отвергнуть все ангельские песнопения, лишь бы это чувство не покинуло его, лишь бы избавить Алекса от его болезни, но остаться при своей — той, от которой он полностью спятил. Засыпая, Александр машинально коснулся губами горячего лба, провёл холодными пальцами по взбухшим следам хлыста, а Джастин придвинулся ближе, наблюдая, как закрываются усталые зелёные глаза, лаская взглядом его веки, ресницы, отбрасывающие тусклые тени на щёки, изучая знакомые губы, твёрдый упрямый подбородок с едва заметной ямочкой. Время шло, а он просто лежал в объятиях своего спящего любовника и смотрел на безмятежное лицо, заполняя его образом пустую комнату, залитую ярким солнцем. 7. Уильям Шекспир — Трагедия «Гамлет, принц датский», цитата (акт II, сцена I, Полоний)»