***
1 марта 1863 — Тебе пить нельзя! Эдгар же не вернёт твои мозги на законное место, если тебя прорвёт на приёме. Он успешно наплевал на нас, засранец, — беспечно лёжа на кровати с книгой в обнимку, сказал Джастин, увлечённо рассматривая извилистую золотую россыпь орнамента на тёмно-красной обложке, вместо названия имеющую один странный символ «1001». — А после твоего дня рождения Алан уедет добивать Техас? — Да, уедет, — подтвердил Эллингтон, быстро сгребая в коробку все документы, которые обычно в неприкосновенности покоились у него в столе. Джастин знал, что эта суматоха вызвана не очередным помешательством капитана, имея более весомое основание, как доказательство его бездействия, и заодно предательства. — Только при условии, что я займу Ричмонд в ближайшее время — если нет, то у Техаса появится возможность укрепить границу, и ваши политики смогут предложить капитуляцию на своих условиях. Их поддержит Англия, и тогда у Союза будет новая головная боль, а у меня, возможно, головы вообще не станет. Я сожгу эти отчёты и план захвата, так что, думаю, именно так всё и будет, — Алекс забил коробку до основания, разрывая какие-то чертежи, комкая приказы и судорожно пихая кипу бумаги поверх каких-то уничтоженных карт и макетов. — Пока они догадаются, как действовать, и составят новую стратегию, у вас уже будет готова оборона. Джастин узнал, что первый день весны являет собой праздник, не только ознаменованный приходом долгожданного тепла, но ещё и днём рождения капитана, который, в своей скотской манере, ни словом не обмолвился об этом. Калверли узнал о его тридцатилетии, когда в гостиную нагрянули офицеры гарнизона с торжественным поздравлением. На протяжении дня солдаты останавливались не только для того, чтобы отдать честь капитану, но и чтобы коротко выразить свои поздравления, а Джастину оставалось только удивлённо раскрывать рот и возмущённо спрашивать Алекса, почему тот не сказал ему об этом. Как выяснилось, замороченность Эллингтона была связана совершенно не с тем, что он сам забыл о дне своего появления на свет, а с тем, что у него возникли проблемы грандиозного масштаба, а расплачиваться за них придётся очень скоро. Именно поэтому весь день Алекс что-то перекладывал, вручал дневальным посылки и отправлял их в город, явно для того, чтобы те укрыли нечто крайне ценное в недосягаемости. В то же время он раздаривал благодарные улыбки во все стороны, вручая приглашения офицерам на официальный приём, устроенный в честь его юбилея в городе — который состоится этим вечером. Джастина трепало при каждом ударе часов в ожидании этого вечера, который обещал закончиться не столь дружелюбно, как его обрисовали. Он уже перебрал все возможные варианты событий, которые могли бы развернуться на просторах пьяного больного сознания Алекса, который наверняка пустится дрейфовать по алкогольным волнам, а захмелев, капитан непредсказуем и опасен, что немного озадачивало и пугало. Ему был поставлен жёсткий ультиматум: «Или ты идёшь со мной, или не выйдешь отсюда до конца жизни». Приняв столь необычное предложение, Джастин сразу же почувствовал, как его захлёстывает паника при мысли о том, что придётся столкнуться лицом к лицу со всем северным командованием. И, ко всему прочему, одним глазом приглядывать за Алексом, исполняя обязанности некоего Патрика Малория — сержанта и помощника Алекса, коим Джастин и будет являться весь вечер. Калверли готов был отмахиваться от подобной участи руками, ногами и саблей, но капитан был непреклонен и заявил, что без его поддержки он там всех перебьёт, так как не является заядлым фанатом офицерских вечеринок. Всё это организовал его горячо любимый отец, которому Алекс мысленно посылал сотню проклятий и столько же устных непристойных пожеланий. Лицемерие Александра выражалось и в общении с отцом, который в четыре часа дня заглянул к нему в комнату и, обнаружив там Джастина, недовольно попросил Алекса уделить ему несколько минут наедине. На что капитан ответил не так снисходительно как прежде, а умудрился разыграть настоящее представление для отца, с той учтивостью, которая должна была быть присуща любому сыну, и которой никогда не было у него самого. По возвращению из апартаментов Алана, Алекс, дрожа от гнева, кинулся к столу и принялся за активную ликвидацию всех своих бумаг. Он командовал войском Вашингтона так долго — почти два года, пока его отец громил родной край Джастина, — что теперь ему было трудно привыкнуть к мысли, что над ним есть начальник. Бегать же по каждому приказу генерала он не хотел, а потому быстро распространил по гарнизону слух о том, что отправляется в город для участия в подготовке к праздничному вечеру, а на самом деле, убивая свой многолетний труд, ценой собственной чести и жизни, в пользу молодого человека, читающего арабские сказки на его кровати. Джастин почувствовал, что радость, сопутствующая вчерашнему дню, прошедшему в упоительном спокойствии и нежности, и уверенность в успехе нынешнего дня сменилась в нём настоящим беспокойством. Он чувствовал, что случилось это не вдруг, не сейчас, а когда-то гораздо раньше; очевидно, тревога нарастала в его душе постепенно и незаметно, начиная с какого-то ускользнувшего момента. С тех пор, как он бессознательно старался избежать страданий, которые испытывал, находясь в лагере, пытаясь действовать в угоду своей родине, а в замену получил удар, ставший вдвое болезненнее того, которого он пытался избежать. Калверли словом и делом пытался воспрепятствовать преступному издевательству над людьми Конфедерации: тут сказывалась простая человеческая слабость, как вечный закон выживания, направленный на сохранение себе подобных — Джастин всеми фибрами своей души противился насилию и надругательству над южанами. В его мозгу Алекс давно превратился в великое и лучезарное видение, затмив холод северных далёких земель своим теплом, стал священной реликвией, прильнувшей к сердцу в бесконечном и бездонном свете. Александр — это огонь, не такой, как горящий в камине, не тот, что пожирает леса и дома, — это пламя, что приносит любовную смерть и вместе с нею покой. Нескончаемый, ужасный, постоянный жар, который сам же восстанавливает плоть, чтобы снова пожрать её, возрождает кости и сжигает их снова, играясь с человеком, который поднялся на ноги, и, откладывая книгу на тумбочку, подходит к живому воплощению пламени и дотрагивается до его огненной руки. — Алекс, у тебя лихорадка. Как ты собираешься отправиться в город в таком состоянии? — Калверли пытается заглянуть ему в лицо, но тот вдруг, видимо против воли, вздрагивает и сам оборачивается, мрачно заявив: — Я закончу с документами, успокоюсь, и всё будет в порядке. Это просто усталость. Он отдавал себе отчёт в том, что делал. Стараясь уничтожить страдания Джастина и проложить путь к его сердцу, воздействуя на самые глубокие чувства, забывая напрочь о своих, предаваясь диким иллюзиям, во благо людей, которых когда-то сотнями истреблял, и всё ради одного человека, изумлённо держащего его за руку, прижимающегося к нему всем телом, тяжело дыша в шею. — Я был полным идиотом, когда потребовал от тебя невозможного, ты не Бог и не сможешь спасти всех, не сможешь изменить то, чему необходимо свершиться. Я признаю свою ошибку и прошу тебя, опомнись, ты же офицер! — Джастин коротко прижался к его губам, провёл руками по телу, которое являлось душой его жизни, его плотью и кровью. Он не мог найти в себе подходящих слов, тех неподражаемых красок, чтобы описать Алексу всю эту ужасную эпилепсию раскаяния, в которой он незримо бился, которая грызла его в предвкушении горя, и он, глубоко потрясённый, крепко сжал северянина в объятиях. — Офицер — это не призвание, а издевательство, — резко ответил капитан, сжав запястья Джастина, чьи руки шарили по его телу, обнимали, будто запоминая каждую линию, каждую кость, итак известные до мелочей, и отвёл его руки в стороны, одновременно вынудив сделать несколько шагов назад. — Мне нравилось приобретаемое чувство тяжёлого груза ответственности, осознания того, что мои слова, появляющиеся на бумаге, могут остановить людей от необдуманных шагов или отправить их на смерть с патриотической песней на губах. Сейчас всё иначе, мне это уже не интересно и я не хочу больше воевать. Лицо Алекса становилось всё более ожесточённым по мере того, как в его душе крепла воля к противодействию, которое он собирался оказать, как всегда спокойно, но непреклонно, несгибаемо. Он сознательно отталкивал Джастина, будто бы затянувшееся прощание казалось ему столь же болезненным, как зияющая рана в груди. Самое жестокое, самое подлое и самое горькое из всего, что могло прийти в голову Алексу — безжалостная насмешка, плюющее в лицо скорби безразличие. — Ты хочешь умереть, чёрт возьми? — закричал Джастин, глядя в бескровное лицо мужчины, ради которого он пошёл бы на что угодно — на осмеяние и на позор, ради которого вынес бы самое тяжкое бремя несчастий и все болезни пережил бы за двоих. Только он отлично понимал, что его основная задача заключается в том, чтобы отвести смерть от человека, которому безразлична его собственная судьба. — Я хочу, чтобы у тебя было место, куда ты смог бы вернуться, когда это всё закончится, — пристально всматриваясь в глаза Джастина, сказал Александр, голосом, напоминающим протяжные стенания ветра; мужественное его лицо то морщилось в горькой улыбке, то разглаживалось, словно бы мысли медленно обволакивали его ум, с той же лёгкостью поднося ему картины счастливого будущего. — Поедешь домой, заберёшь свою семью и уплывёшь в Англию, как и должно было быть. Джастин мечтал об этом уже почти два года, понимая, какую глупость совершил, покинув родных в Техасе. Не уплыв на Альбион, когда Женевьев устраивала очередной скандал, взывая к рассудительности и здравому смыслу, напрочь покинувшему его с приходом этой чёртовой войны. Но наравне с разумом существовали ещё и загадочные эмоции и необъяснимые душевные порывы, от которых начинали звучать самые тайные струны сердца, отчаянные аккорды боли и сомнений играли мелодию, пронизывающую всё тело Джастина, словно ударом молнии. Он смотрел, как Алекс продолжает безумно шагать по комнате, не зная, на кого излить злобу, и чётко видел своё будущее, но не такое, каким оно предстало перед Эллингтоном, а унылое, серое и опустевшее, умершее вместе с безумным капитаном, покинувшее его, сиротой, наедине с воспоминаниями и отчаянием. — Ну почему ты не слушаешь меня, Алекс? — устало выдохнул Калверли: он вскружил себе голову самыми сумасбродными планами и самыми ребяческими надеждами, которые рушились, засыпая их тяжёлыми камнями. — Мне не нужно такое будущее… Говоришь так, словно сегодня мы с тобой расстанемся навсегда. Что произошло между тобой и Аланом? Что он тебе сказал? Эллингтон наклонился и дрожащим голосом проговорил ему на ухо, при этом короткие светлые волосы на его висках коснулись лица Джастина, и тот вздрогнул, чувствуя себя оголённым нервом: — Только ничего не бойся, хорошо? Сегодня ночью всё решится. Джастин словно окаменел, а лицо выражало нескончаемую безысходную боль; он умирал от страдания, от взгляда его покрасневших глаз, и осмелился заглушить страстью тела страх духа, смешивая своеобразное удовольствие с грустью. В упоении Джастин снова поцеловал сухие губы, обветренные скрываемой лихорадкой, проведя по ним языком и сдавленно застонав, охваченный какой-то смутной болью, от которой сжимало виски, как при морской болезни. Проведя кончиками пальцев по мочке уха Джастина, Алекс положил руки на его бёдра и отстранился, глубоко вдохнув. Так говорит гордость, и стоит только надеть эту броню, как в ней уже отражается та холодная отрешённость, что гасит живой огонь. Алекс смотрел на него с какой-то болезненной нежностью, и Джастин снова рванулся к нему — бессознательно, бездумно, и совершенно бесполезно, пытаясь остановить Эллингтона, когда тот отпустил его и быстрым шагом направился к двери. Манящее искушение чуть было не свело Джастина с ума, когда на миг почудилось, что Алекс уходит, и вот, стоит ему закрыть за собой дверь, и он исчезнет из его жизни. Навсегда. — Приведи себя в порядок, я приеду за тобой через час, — ровно сказал капитан, не оглядываясь. Он проявлял такую нарочитую невозмутимость, что Джастину захотелось бежать прочь. — Внизу тебя ожидает парикмахер — не можешь же ты выйти в свет с такими волосами, в тебе сразу узнают каторжника. Джастин не знал, что ответить и что спросить. В нём постоянно жило два человека: лейтенант, перебирающий кости в шкафу своего врага, который стремился вернуться домой и бросить все сомнения в огонь пылающего Вайдеронга, а второй — Джей Ти, простой мальчишка, предававшийся чувственным излияниям, не сдерживающий слёз, замерший от испуга. Калверли пытался раздуть погасшие уголья своих сил, зарытые под жалкой кучкой золы нерешительности, но громкий хлопок двери вытащил его из мучительных раздумий, и он остался в комнате наедине со своими страхами, думая, как бы им обоим пережить эту ночь, при этом даже не представляя, к чему готовиться. Обкусывая длинные ногти, Джастин спустился вниз, где его ожидали две женщины и мужчина, облачившие его в благоухающий халат, опустившие его лицо в паровую ванну, обложившие щёки горячими полотенцами, надушившие, подстригшие и расчесавшие отросшие ниже плеч каштановые волосы. Его уродский шрам был тщательно скрыт под обильным слоем маскирующих кремов и густой пудрой. Джастину подали горячий чай; он выронил чашку из дрожащих рук, понимая, как сильно нервничает, однако вопреки этому чувствуя в себе то же самое отчуждённое сухое состояние, которое почти бессознательно перенимал у капитана, будто бы безразличие к жизни было заразно. «Ты знаешь, что губишь меня, знаешь, что топишь, знаешь, что прикоснувшийся к тебе будет страдать, но я готов, Алекс. Я справлюсь. Мы сможем вынести это». Ум Калверли обладал странной наклонностью размышлять обо всём, что случалось с ним, даже о малейших происшествиях, и подыскивать для них своего рода логическое и моральное обоснование, хотя раньше за ним такого навязчивого идиотизма не наблюдалось. Это началось не так давно — с момента его нахождения в лагере, где мысли текли сами по себе, не давая покоя: Джастин словно превращал их в бусы для чёток и невольно нанизывал на одну логическую нить. Вот и сейчас, выходя на главный двор, он размышлял над тем, что вообще, собственно, происходит, пока цоканье копыт по мощёному двору и стук колёс подъехавшего к нему экипажа не вывели юношу из удручённой задумчивости и мрачного созерцания горящих в канавах мусора и тел пленников. С наступлением ранней весны пришли туманы и дожди, растаявшие тела испускали ужасающий запах гниения; этот смрад начало разносить ветром по всему гарнизону, и солдаты получили приказ убрать их. Джастин посмотрел на карету с опущенными шторками, на странного кучера, сидящего на козлах великолепного экипажа, запряжённого четвёркой выхоленных лошадей гнедой масти, отфыркивающихся от горького запаха тлеющих костей и волос. Джастин сам вдыхал это холодное беспокойство, витающее вокруг — оно просачивалось в него, и парень, нервно поёжившись, поспешил сесть в карету, чтобы не дышать страшной дрянью. — Великолепно, — тихо промолвил Эллингтон, сняв шляпу и положив на сиденье рядом с собой, как только дверца кареты захлопнулась. — Теперь вы выглядите вполне сносно, мистер Малорий. Как и подобает первому помощнику капитана центрального гарнизона и артиллерийского офицера. Никто в тебе не узнает Дикси. — Не называй меня так, Алекс, — скривившись, отмахнулся Калверли. — Мы наедине, что может случиться? — он наклонился вперёд и накрыл руку Эллингтона ладонью, неуверенно спросив: — Ты готов? — Нет, к подобному я предпочту не готовиться заранее, — в его словах ощущались такое спокойствие и такая невозмутимая собранность, что сказанное Алексом почти теряло всякий смысл, так как зелёные глаза не выдавали того страха, что он испытывал на самом деле. — Я только что навестил Тиммонза, хотел попрощаться достойно, без скандалов. Но его помощник сказал, что тот уехал вчера вечером. — Ты так и не рассказал, как вы стали друзьями, настолько близкими, что ты доверил ему лечить свою душу, — спросил Джастин, слегка качнувшись от толчка, когда экипаж тронулся, и откинувшись на подушки. Не то чтобы Калверли было чертовски интересно узнать об этом именно сейчас, однако непринуждённая беседа даже с человеком, осуждённым на смертную казнь, могла вызвать прилив мужества у обречённого, словно духовное вооружение в бою, где нет оружия и защиты, где застоялся кислый дух унылого, бездумного смирения. Алекс охотно поддержал разговор на иную тему и сразу же начал: — Я знаю его очень давно, мы ещё были совсем юными, когда впервые встретились. Поэтому, когда Эдгар оступился, я помог ему подняться, а он, исполненный благородства и благодарности, посчитал, что теперь его святой долг не отходить от меня ни на шаг, до тех пор, пока его помощь не станет для меня неприемлемой, — Алекс бездумно провёл рукой, затянутой в белоснежную перчатку, по тёмно-синему бархату сиденья и брезгливо поморщился, через минуту продолжив: — Он промышлял нелегальными абортами, за что и лишился лицензии, а потом разгорелся тот скандал, с дочерью конгрессмена Моррисона. Ну, ты понимаешь, о чём я. Кажется, девица не выжила. Эдгар не имел к этому отношения, но разъярённый папаша требовал крови, и они начали охоту на всех «нелегалов». Легальные-то врачи и на пушечный выстрел не приближались к этим делам. Эдгар знал, что сыск уже принялся и за него, и решил сбежать, но на это у него ушло столько времени, что к моменту, когда он, наконец-то, сел на поезд, его схватили. Я тогда принимал участие во всех сферах общественной жизни и, довольно быстро узнав о случившемся, приобрёл бедолаге новую лицензию, а заплатив областному шерифу — купил ему свободу. Забившись в свой тёплый уголок, Джастин слушал голос Алекса, отдавшись полному неги укачиванию колёс, и стоило ему закрыть на миг глаза, как в голове всплывало спокойное видение счастливого дня, лишённого промозглой дождливой погоды, серого неба и отвратительного настроя. Все это уносилось в мерном движении с глухим, неумолчным рокотом колёс по мостовой. «Как жаль, что твои деньги могут купить лишь свободу, а не жизнь». Они двигались по самой короткой дороге, ведущей в город, но Джастину показалось, что едут они уже много часов. Пристально вглядываясь в даль, Джастин вновь видел свой настоящий мир, и казалось, что расширившийся горизонт цвета затухающего огня, росистая в вечернем воздухе трава, только начавшая зеленеть, вызывали ещё более острое ощущение пустоты и собственного бессилия. Мир вокруг оживал, расцветал, а им обоим было уготовано исчезнуть. Он посмотрел на Алекса, который, в свою очередь, тоже о чём-то задумался, отодвинув рукой занавеску, провожая взглядом проплывающие мимо них кустарники, низенькие деревья с редкими ветвями. Эллингтон казался более хрупким, более чувствительным, чем раньше: его правильное лицо было нервным, он всё время хлопал светлыми ресницами, отбрасывающими тень на бледную кожу, которой свет заходящего солнца придавал некое подобие здоровья, отливая россыпью золота на щеках. — А ты разве не должен быть в форме? — спросил удивлённо Калверли, вдруг обратив рассеянное внимание, что на капитане парадный, сангинового цвета жакет, расшитый золотым венецианским узором, слаксы из полушерстяного вельвета тицианового цвета и светло-коричневое пальто поверх — едва ли в этом джентльмене можно было узнать офицера регулярной северной армии. — Должен, но я чувствую себя настоящим человеком, когда снимаю её хоть на несколько часов, — Алекс облокотился на валик и, поддерживая ладонью щёку, посмотрел на Джастина с грустной улыбкой. — Мы почти на месте. Калверли снова выглянул в окно и увидел, что мостовая, по которой они ехали, привела их в Юго-западную часть Вашингтона, и голые леса, лишённые жизни, ещё не пришедшие в себя после долгой лютой зимы, сменились бурлящим городским потоком, извергающим толпы людей, проносящихся мимо их кареты. Бедные в лохмотьях, с мешками за спиной, без доллара в дырявом кармане проходили мимо длинной вереницы остановившихся экипажей; спицы колёс и тёмный лак отделки отражали кровавые лучи скрывающегося за домами солнца. Люди спешили в центр города, на парад весны, который в Техасе обычно встречали в первых числах марта, и Калверли был знаком с этим обычаем, однако немало удивился, увидев, что северяне также следуют ему. — На Вэст-Кэпитол-стрит всегда такое столпотворение, это нормально, — поспешил успокоить Джастина капитан, даже не выглядывая из окна, а только поплотнее задёрнув шторку, словно боясь, что его заметят раньше времени, страшась шума, скрытого за стенами элегантного экипажа. — Там дальше развилка к трём центральным улицам города, «Долгий перекрёсток», как горожане его называют. Джастин глядел на вереницу экипажей, опираясь рукой на низкую дверцу кареты и медленно отрываясь от грустных мыслей, в которые был погружён всю дорогу, полулёжа на диване салона, точно смертельно больной на софе. Действительно, задержавшись не более чем на пять минут, они вновь тронулись по городу, и Калверли едва не выпал из окошка, с разинутым ртом изучая каждый дюйм открывающегося перед ним вида вечернего Вашингтона. Заплясали перед глазами тысячи огней не спящего ещё города, — было чувство, что солнце потерялось в переулках и улицах гигантской столицы, загнанное в ловушку из сотен стёкол и фонарей, отблёскивающих огненными красками, оживляющих каждый угол Вашингтона, такого великого и живого, насыщенного жизнью, что у Джастина защемило в груди от тоски. Его родной Остин был в две сотни раз меньше и в тысячу раз тише, однако, увидев величие города-янки, такого же распущенного и богатого, как и те, кто нашёл в нём свой дом, он вспоминал свой родной городок, который был для него самым изящным и блистательным. В сравнении с Вашингтоном, блеск любимого Остина напоминал перезвон детских колокольчиков рядом с колоколом Эммануэля в Соборе Парижской Богоматери. — Джастин, — Эллингтон положил руку ему на плечо и слегка потряс, отрывая от созерцания города. — Идём, пройдёмся немного. Калверли не стал возражать, хотя ему и было весьма неуютно идти по длинной широкой улице, казалось, словно выставленным на обозрение. Разряженная веселящаяся толпа обтекала их; здесь можно было встретить представителей всех классов и слоёв населения Вашингтона — от сгорбленных бедняков до богатых граждан, гордо разгуливающих по тротуару. Джастин настолько отвык от шума города, от многочисленных сборищ людей, что отступал в сторону, уступая дорогу каждому встречному, как затравленный зверь, шарахающийся от вида палки, которой его лупили. Звонкие голоса и восторженный смех горожанок, разгуливающих вдоль витрин магазинов в сопровождении своих кавалеров, врывались в сознание воспоминаниями о громких приказах северных надзирателей в Вайдеронге, крики которых переходили в стрельбу или избиение. Встречающиеся в толпе девушки-янки были весьма раскованными, одетыми по последней моде, но в столь откровенные платья, которые в пуританской Конфедерации носили только проститутки, причём низкопробные — не те, к услугам которых прибегали джентльмены вроде Джастина, Стива или Криса. Калверли опустил взгляд и покраснел, почувствовав настоящие смущение и стыд от вида оголённых женских ног, глубоких декольте, из которых выпирали упругие груди женщин, бесстыдно вешающихся на своих спутников, вытирающих ярко-алую помаду со щёк. Вашингтон был дик и необуздан, развратен и порочен, как Содом и Гоморра. Джастину хотелось схватить Алекса, убежать с ним в тихий Остин, показать, что это совершенно не та жизнь, которая должна быть у него. Доказать, что он, в отличие от этого стада, кого называет своим народом, бесценен, как драгоценный камень, чистый и естественный, далёкий от их безумия. Даже осознание того, что порок Алекса превосходит всех их по своей серьёзности, не мог переубедить Калверли в том, что капитан иной, и не принадлежит к ужасным людям этого города. — Перестань, — одёрнул его Эллингтон слегка раздражённо, притянув Джастина к себе за рукав кардигана, когда тот в очередной раз прислонился к стене, опустив голову, скованный тихим ужасом от нахлынувшего на них очередного потока людей. — По твоему поведению сразу видно: либо южанин, либо вор. — Далеко ещё? — тихо спросил тот, с трудом выпрямляя одеревеневшую спину. — Куда мы идём? — На Восточный холм равнины Молл, — уже спокойнее ответил Алекс и, к глубокому, тихому изумлению Джастина, взял его под руку и медленно направился дальше по улице, совершенно не ведая, как шокировал своим поступком конфедерата, на родине которого мужчины не могли на людях демонстрировать такие интимные жесты в адрес друг друга. Подобная obscénité* вызвала бы многочисленные споры и скандалы во всём городе на многие месяцы. Но в этом чёртовом месте всем было наплевать друг на друга и на идущих посреди улицы мужчин, и, наверное, если бы Алексу захотелось скрепить шок Джастина поцелуем, никто бы не обратил особого внимания на них. Но, к сердечному спокойствию Джастина, тот ничего подобного не вытворял, только вёл его дальше, крепко сжимая рукой локоть. И от этого Калверли становилось по-настоящему уютно, будто коту среди своры дурных, больных бешенством псов, знающему, что на высоту, где сидит он, никому не добраться и не причинить вреда, пока Алекс держит его за руку, так высоко над ними. — Там будет приём в твою честь? — ахнул Джастин, глянув на капитана. — В Капитолии? Вот чёрт… — Отец занимает слишком высокое положение в министерских кругах, поэтому Линкольн не против праздника в Конгрессе, в честь любимого сына своего лучшего генерала. Да и потом, дело не в самом торжестве — это лишь красивый повод собрать всех на очередной парад лицемерия и самолюбования, чтобы уличить возможность каждому разжиться новой информацией и союзами, — как-то скованно улыбнулся Алекс, неожиданно кивнув проезжающему мимо них в коляске с откидным верхом мужчине, который приветственно снял шляпу и слегка привстал. — Надеюсь, мы там не задержимся. Я лишь хочу кое-что узнать, и сразу же уедем. Идёт? Они перешли дорогу и вышли к центральной улице, которую Джастин без труда узнал по многочисленным игорным домам и местам для утех и досуга. А ещё по мерзкому запаху острых специй, мочи и секса — пошлого и грязного, как и люди, ему предающиеся в этом месте. — И что же это? Великий секрет? — Калверли разглядывал узкие садовые аллейки, по которым, мелькая между кустами пёстрыми нарядами, носились девицы, с визгами и хохотом прячась за деревьями от своих мужчин, которые, смеясь, догоняли захмелевших спутниц. Другие, на скамейках, скрытых от света фонарей, издавали характерные звуки, которые обычно можно услышать от молодых, пьяных вдрызг людей, нашедших кого-то, столь же пьяного как они, чтобы выпустить пар взаимным удовлетворением. — Не секрет — чушь та ещё. Не хочу, чтобы ты думал об этом, — казалось, Алексу было плевать, что они находились в рассаднике низменных страстей его соотечественников, а пылающих щёк и даже ушей Джастина он не видел из-за полумрака, царившего на аллее, по которой они направлялись к одному из многочисленных баров — с громкими криками и смехом, играющей музыкой, вперемешку с грохотом упавшей мебели. — Что мы тут делаем? Это явно не Капитолий, иначе я бы признал, что у вашего президента появился вкус, — пытаясь скрыть крайнее смущение, отшутился Калверли, когда они приблизились к распахнутым дверям бара с вывеской «Вольные блага». — Ты при моих друзьях так не шути — они слепые фанатики, не говоря уже о том, что европейцы, — весело отозвался Алекс, наклоняясь к его уху, чтобы перекричать шум, и не успел Джастин осмыслить сказанное, как он добавил: — А вот и они, как раз вовремя, иначе мне пришлось бы подбирать оправдания насчёт того, что я тут забыл, — закончил фразу Алекс, уже когда те остановились рядом с ними. Их было трое, и они были пьяны, веселы и энергичны, как работяги субботним утром. — Александр, будь ты трижды проклят, мерзавец! — повиснув на Алексе, прогундосил один из них, самый поддатый из всей компании. — Мы уже заждались, я чуть было не спустил все деньги на того мальчишку, — незнакомец изловчился задеть Джастина рукой по плечу и неопределённо указать куда-то в сторону. На кого он показывал, Калверли так и не понял, зато сразу стало понятно, что представляют из себя друзья капитана, и что объединяет всех четырёх. Видимо, в Вашингтоне любовь к мужчинам не была чем-то настолько запредельно-отвратительным, как в Конфедерации, где разнообразие форм любви было столь же мизерным, как в Вашингтоне — разнообразие моральных качеств. Страсть к своему полу была не только противоестественна, но, в глазах южан, и совершенно дика — это было бы смертельное преступление страшного масштаба. Не то, что эти небольшие шалости, которым молодые мужчины Севера самозабвенно предавались и которые ограничивались головными болями по утрам в часовне, после выпитого вечером коньяка, с развратным мальчишкой на коленях. — Вот потаскуха малолетняя, куда он там делся? — отцепившись от Эллингтона, который, подавив улыбку, поприветствовал остальных, более сдержанных и относительно трезвых — их светловолосый друг кинулся обратно в бар, искать таинственного мальчишку. — Почему ты так долго? — спросил высокий худощавый темноволосый незнакомец, на вид самый младший из этой компании, с приятной внешностью, однако не вполне добрым взглядом серых глаз. — У нас какие-то проблемы? — Нет. Просто не горю желанием идти туда, — честность, с которой ответил этим людям Эллингтон, внушала Джастину какое-то спокойствие и доверие к ним, по-видимому, скреплённым узами прочной, но не самой горячей дружбы. — Брось прибедняться, — сказал другой, темноволосый и коренастый мужчина, с грубым голосом, который скрипел, как ржавые петли, и Джастин, по незнанию, не сразу различил в его словах присутствие немецкого акцента. — Выкрутишься и из этой передряги, как обычно. Мы прикроем, Эллингтон, не скули; можешь на нас рассчитывать, всё сделаем, как договаривались. Если приглядеться, можно было заметить у него следы тропических язвочек, словно бы этот человек долгое время жил на экваториальных островах Индийского или Тихого океанов, жёсткий и отчуждённый взгляд, глубокие морщины на смуглой коже. Он выглядел удивительно старым, хотя на самом деле Калверли был уверен, что этот человек не намного старше Александра, — ему можно было дать как около тридцати пяти лет, так и шестьдесят с лишним. — Марк, Джозеф, я ваш должник, — сказал капитан друзьям. — Я жду вас через четверть часа, найдите этого болвана Роберта, а то без штанов останется. — Эллингтон слегка подтолкнул Джастина в сторону аллеи, по которой они пришли к бару, и махнул рукой приятелям, вновь скрывшимся за дверями «Блага», разыскивая сумасбродного Роберта. — Что у тебя за план? — метнулся к нему Джастин, когда они остановились, отойдя от пьяной, потешающейся в городском парке толпы. — Скажи мне, Алекс, что ты задумал? — хриплый звук вырывался из его стеснённой от вновь накатившего страха груди, и внезапно смертельная бледность выступила на лице, и лейтенант, чувствуя, как дрожит рука, прикасаясь к этому неподвижному существу, дрогнул. — Я не буду это обсуждать, Джей! — воскликнул Эллингтон, снова шагая по улице, напрямик, сквозь толпу шумящих нарядных девиц и парней, взрывающих в воздухе разноцветные хлопушки и повязывая на шею каждому встречному розовые и зелёные шёлковые ленточки — признак весны и символ праздника. Джастин раздражённо сорвал с шеи маленькую зелёную ленточку и швырнул её под ноги, устремившись за капитаном в какой-то узкий проулок. — Хватит, не разводи панику раньше времени, — сказал ему Алекс, когда почувствовал, что юноша вновь собрался допытываться у него, что к чему. — Что значит «раньше времени», чёрт тебя дери? — нервно парировал Калверли, ровняя шаг рядом с ним. — Ты что, издеваешься надо мной? Кто эта троица, и что вы задумали? Алекс свернул с центральной шумной улицы, пестрящей разноцветным народом, и Калверли почувствовал магнетическую тяжесть зелёного взгляда, устремившегося на него, вынуждая по немому приказу остановиться напротив. — Среди офицеров есть те, кому я могу доверять, и сегодня ночью я намерен узнать, когда отец пришлёт за мной конвой. Я не знаю, чем всё это закончится, но в случае какой-нибудь проблемы парни придут на помощь. Марк мой кузен, а Роберт и Джозеф — пожалуй, единственные, с кем меня связывает не только постель. — Даже дружба для тебя характеризуется сексом, — ясно, твёрдо, не мигая, смотрел на него Джастин, ощущая, как злость и досада, заставлявшие биться его бесхитростное сердце быстрее, овладели им, и едва разжал кулак, произнеся: — Неудивительно, что свой досуг ты проводишь в таких барах, где легко подцепить всё что угодно, и не только парней. Усталая голова отяжелела, и он, не поднимая глаз, слушал холодный ответ: — В офицерском казино всё те же лица и те же разговоры, в офицерских клубах всё те же карты и тот же бильярд, в офицерских домах — те же женщины и те же шутки. Мне надоедает быть офицером в их унылом свете, так что — да, я лучше выстрелю себе в шею, чем опять вернусь в ту жизнь, — Алекс умолк и поёжился; дождь, падающий с неба, уже не освежает, а изнуряет, терзает его, и капитану не нравится погода, которая плачет холодными каплями в его юбилей. — Пресыщение — эта болезнь тоже неизлечима, как и моя. Лучше стать мертвецом, чем быть живым человеком, уставшим от жизни. Джастин уже и забыл, что когда-то, в первую их встречу, увидел перед собой такого одинокого, изголодавшегося, злого, отрезанного от всего мира полузверя, который растерзал его в клочья и оставил на цепях в подвале, как паук в своём коконе — муху, висеть на паутине, чтобы довершить своё дело потом и высосать последний сок из его тела. Он был ему необходим, как энергия жизни, как стимул к дальнейшему существованию, и вряд ли Калверли мог представить себе, что его мучитель отравится им, словно ядом, который медленно действовал, четыре месяца растекаясь по его телу. И вот сейчас, вспомнив, каким капитан предстал перед ним, понял, что отравил внутри него зверя, необузданного монстра, закрыв издыхать за семью замками, но взамен отдав время, уготованное им. Алекс был подавлен, ущемлён пониманием того, что едва ему удалось умчаться из той жизни, которая породила в нём чудовище, как единственный человек, ставший его опорой и стеной, бесследно исчезал в дождливой темноте переулка. Он гнал, опрокидывая свой разум, и неожиданно схватил Калверли за руку, прошептав: — Я должен это сделать, иначе лишусь тебя навсегда. Взглянув на этот плотно сжатый рот, не желающий признаваться в собственных мыслях, отравленный обнажёнными чувствами и словами, которые не мог проронить, скрывая убийственное биение тоскливого сердца, на этот надменный лоб, не желающий склониться, Джастин почувствовал, как им самим вдруг овладела какая-то неконтролируемая жажда, почти на грани насилия, словно молнией опалило нервы. Должно быть, и Эллингтон это почувствовал, потому что высоко поднял брови, в безмолвном вопросе, тихом вызове. Джастин не проронил ни одной слезы, ни одно рыдание не вырвалось из его груди, хотя к глазам подступала едкая влага, горло было судорожно сжато, а губы — словно скованные страстью, превозмогающей злость на Алекса. Джастин бегло оглядел тёмную безлюдную подворотню, в которой они остановились. Скованными, рваными движениями расстегнул маленькие пуговицы на жилете Эллингтона, вырвав несколько в неуправляемой спешке, запустив холодные ладони под рубашку, поглаживая лопатки, а губы — такие же мокрые от падающей с чёрного неба воды, такие же холодные — прикусили ключицу под расстёгнутым воротом. — Центр города, Джастин… — выдохнул тот, откидывая голову назад, подставляя шею мокрым поцелуям, а лицо крупным, частым каплям короткого весеннего дождя. — Вас, северян, таким не удивить, — сказал, отрываясь от своего занятия, Джастин, посмотрев на посветлевшее лицо Алекса, в обрамлении мокрых золотых волос, слипшихся на лбу и впалых щеках. — Нам уже давно пора быть на приёме… — капитан сделал последнюю попытку вразумить любовника, в полном противоречии со своими словами, положив руки ему на плечи и привлекая к себе. — Заткнись, Эллингтон, — Джастин прижал его к каменной стене дома, накрыв губами ухмыльнувшийся рот, одной рукой шаря под рубашкой, пробегая пальцами по упругому торсу. Алекс поймал его руку, нежно поцеловал тыльную сторону ладони, лизнул костяшки пальцев, после чего опустил на свой член, возбуждённо выпирающий сквозь ткань грубых штанов. Джастин ослабил пояс и расстегнул пуговицы, запустив пальцы под распущенную шнуровку, задел набухшую головку члена. Влажная ладонь, поглаживая, кружила по завиткам волос на лобке, а губы собирали капли дождя с его подбородка, ловили прерывистое дыхание Алекса, смешанное с тихими умоляющими стонами. Джастин провёл рукой по всей длине затвердевшего гладкого органа, задержавшись на головке, легко нажав на её выпуклый край, почувствовав живую отдачу вскрикнувшего Алекса. Тот просунул свою ладонь в штаны и накрыл его пальцы, сгибая их вдоль наливающегося прямо под рукой ствола, и стал медленно задавать темп, при котором он успевал вдохнуть влажный воздух. Член и яички Джастина как будто заполнило быстро твердеющим горячим металлом, он возбудился до болезненной истомы в паху, натягивающей внизу живота вязкую судорогу. Но желание собственного наслаждения напрямую было связано с доставляемым удовольствием Александру, и Джастин продолжал, не отрываясь, долгие тягучие минуты. Эллингтон, почувствовав предел, толкнулся ему в руку и, застонав, облокотился о стену, выплёскивая всю глубину желания мощным потоком семени. Пальцы Калверли сжимали ткань рубашки на чужих плечах, когда он сам резкими короткими движениями прошёлся по собственному, колом стоящему члену и кончил, стиснув подставленное плечо, едва удерживаясь на ногах. — Вот теперь нам действительно пора, — прохрипел Алекс, отойдя от стены, явно не без усилия, одной рукой заправляя в штаны рубашку, а второй держась за Джастина, чтобы сохранить равновесие.***
— Капитолий — здесь представлены лучшие кадры Большого Города: желанные холостяки, завидные мужья. Они приводят в движение весь Вашингтон, они богаты до неприличия и называют себя «хозяевами мира», — с изрядной долей брезгливости рассказывал Алекс, когда они, наконец-то, добрались до своего пункта назначения, не без усилий покинув ту подворотню, в которой Калверли после их лёгкой разрядки ещё долго не отпускал его от себя, с непокорной нежностью целуя, что-то успокаивающе шепча ему в ухо, касаясь губами мокрых волос; тёплый, странно-внимательный взгляд Алекса, наполненный большим радостным чувством, прояснился, став лучшей наградой. Джастину стоило великих усилий разжать объятия, когда Алекс, поправляя подол своего пальто, вывернулся из его рук и, ухмыляясь, указал ему на испачканные спермой штаны. И тот лихорадочно принялся приводить себя в порядок, под насмешливым взглядом зелёных искрящихся глаз, в уголках которых застыли ласковые ленты весёлых морщин. Джастин видел, что в Алексе струится, трепещет и просится наружу какое-то большое лихорадочное чувство, и когда они направились дальше, через центр города, он, иногда без слов, оборачивался и смотрел на капитана, молча, может быть только на полсекунды дольше, чем следовало бы, немного дольше, чем обычно, но всякий раз ощущал ту же непонятную ему, горячую и притягивающую силу. Они всё дальше и восточнее отходили от центра, поднимаясь на холм равнины Молл, и Калверли наслаждался их умеренным шагом, прогулкой, покрытой ореолом неспешной удовлетворённости, и ему совершенно не хотелось думать об этом самообмане больше, чем того требовало его судорожно сжимающееся сердце, в предвкушении неминуемой беды. Оглядевшись, когда они вышли на Капитолийскую равнину, он посмотрел назад, в тот мир огней и праздной жизни, который они только что оставили за спиной. Там чернело громоздкое скопление приземистых строений, над ними вздымались высокие фабричные трубы; кое-где в немытых окнах тускло светились огоньки. Гул толпы, встречающей долгожданную весну, доносился в ветреной дымке до их ушей, и им обоим было тоскливо думать о веселье тех людей, у которых ничего не происходит этой ночью, кроме праздника. — Ты бывал в Британском музее? — низким голосом, который сочными волнами заколебался в чистом ночном воздухе, поинтересовался Алекс, когда они возобновили свой путь и приблизились к подъездной дороге у главного входа в Капитолий. Джастин покачал головой, почти не уловив сути вопроса, будто бы смысл отдалённо добирался до сознания, как через призму шума. — Считай теперь, что да, — его свежий после поцелуев рот излучал особую своеобразную прелесть довольной улыбки, когда капитан замедлил шаг и остановился в нескольких футах от входа, держась в стороне от людей, толпящихся у распахнутых дверей. — Они все — кладезь ценных сведений о тамошних редкостях, потому что имеют право находиться в тайных залах ежедневно; они загадочны, как восточные рукописи, и бесценны, как leather manuscript¹³. Эти джентльмены знают все тайны нашей цивилизации, скрытые в книгах и пророчествах, они думают, что первые после Бога, но главные, вместо Сатаны, хотя на самом деле им неизвестно ничего из того, что действительно заслуживает внимания. Меньше говори, больше пей — они это любят, и через час ты будешь в их компании милым соратником и желанным гостем, только помни — ты дружелюбный и простой, как небо, первый помощник Патрик. — Едва ли такое забудешь, — фыркнул Джастин, грея иззябшие руки в карманах, выглядывая из их тёмного уголка аллеи на дорогу, по которой нескончаемым потоком прибывали люди, поднимаясь на величественное крыльцо, выводящее на узкую террасу, которая проходила вдоль всего нижнего этажа. Аллея капитолийского проспекта тянулась в ночном мареве, развеянном фонарным светом, по обе стороны её окаймляли зелёные ограды, терявшиеся в темноте. Вереницы экипажей ярко выделялись на этом фоне. Разнообразные деревья были посажены длинными ровными рядами, образуя множество тенистых аллей, которые только начинали оживать после ухода морозов, а стволы сосен столь тесно примыкали друг к другу, что казалось, будто это — одна сосна с широко раскинувшимися ветвями. Светские дамы и господа прибывали в открытых колясках, неизменно гордые и шумные, как стая ворон, слетевшихся на одно огромное дерево. На боковой дорожке для верховой езды уже находились десятки лошадей офицеров, и лакеи без устали уводили животных одно за другим в кирпичное здание конюшни, почти неприметно застывшее к северу от лесополосы и аллеи, где стояли Джастин и Алекс. — Идём, Джей, — дотронувшись до его локтя, позвал Эллингтон. — Я вроде как виновник торжества, а уже опоздал на добрых полчаса. — Твои гости тоже не блещут пунктуальностью, — скованно улыбнулся Джастин, наблюдая, как прибывают всё новые и новые экипажи. — Как и мозгами, — северянин взял его за руки и, придирчиво оглядев с ног до головы, нежно прошептал: — Только не волнуйся. Ещё никогда эта взаимная тяга не наполняла Джастина таким смятением. Прошла минута, затем другая, — оба не шевелились, тщетно стараясь сдержать тяжёлое, прерывистое дыхание. Он жаждал его, весь замирая, ждал, что Алекс безмолвно сожмёт его в объятиях, крепко стиснув зубы, и скажет, что уйдёт с ним этой ночью. Всё выше Джастин возносился в царство несбыточных грёз, где они оставались вдвоём, без угрозы для жизни и страха друг за друга, и мечта его всё ширилась, становилась всё прекраснее и пленительнее, но Алекс, явно мучаясь переплетением тех же чувств, решил разорвать таинственный покров, окутывающий их мраком несбыточных надежд. Они молча уходили с аллеи, одинаково передёрнув плечами, как будто их обоих больно ударили в спину, погнав вперёд. Капитолий представлял собой здание с округлой центральной частью, над которой помещался низкий купол, а по сторонам были расположены симметричные прямоугольные строения, предназначенные для Сената. Здание, построенное из светлого мрамора, походило на театр, и, войдя туда, Джастин остолбенел на миг, подумав, что видит под его кровлей и небосвод и землю. Над головой простиралось небо: прозрачный хрустальный свод, где сияли солнце, луна и звёзды — и они заставляли вошедшего на миг потеряться в пространстве и времени от восхищения. Калверли перевёл взгляд на Алекса, но тот с лёгкой усмешкой, наблюдающий за своим спутником, лишь махнул рукой в сторону огромной арочной двери. На полу яркими красками были изображены самые великолепнейшие в мире цветы и тропические растения. Они были выписаны столь тщательно, что если смотреть на них слишком долго, могло показаться, что перед тобой настоящий лес и ты стоишь у его порога, не решаясь войти, а лишь бродишь вдоль него. Джастин шёл по этому полу и не мог понять, куда он вообще держит путь; даже Ганноверы могли бы позавидовать столь роскошному оформлению, но Эллингтон, по-видимому привыкший к подобным местам, чувствовал себя абсолютно непринуждённо, лёгким невесомым шагом направляясь дальше. Стены были словно опоясаны кольцом масличных и разнообразно благоухающих фруктовых деревьев, пальм, и нужно было приблизиться к стенам, чтобы понять, что это всё обман зрения — искусно выполненная работа художников. Войдя в арочную дверь, они оказались в длинном коридоре, в конце которого находилась круглая площадка, откуда начинались две широкие полукруглые лестницы с резными балясинами, ведущие на балкон второго этажа. Коротковорсные ковры на полу и на лестнице приветливо принимали своих гордо шествующих гостей. Широкие красные бархатные драпировки, скрывающие стены и двери, открывали выход на задний двор и веранду, где прогуливались гости, а в воздухе стоял тяжёлый тепловатый запах духов, пота и дорогих сигар. У Калверли кружилась голова, и он изо всех сил сжимал зубы, до ноющей боли, чтобы не выругаться: ему хотелось выйти обратно на улицу и сбежать из этого места ко всем чертям. На площадке, прямо перед ними, находился великолепный фонтан в виде чаши, оплетённой мраморной лозой, столь естественной, что слегка близорукий Калверли не сразу разобрал искусную подделку природы. Возле фонтана беседовали несколько офицеров в окружении своих спутниц, которые восхищённо подставляли руки под журчащие разноцветные струи воды, переливающиеся всеми цветами и оттенками, известными человеческому глазу. Однако капитан не направился к ним, а свернул в смежный коридор, исчезнув за первой же дверью. Потрясённый световым фокусом Калверли ещё несколько секунд не мог оторвать взгляд от этого иллюзорного действа, очарованно наблюдая, как игра теней и света заставляет воду принимать голубой, красный и оранжевый цвета, нежно стекая по рукам веселящихся женщин, после чего поспешил за Алексом. В комнате было темно, по сравнению с холлом, в котором каждая часть светилась и мерцала, но Джастин быстро сориентировался и понял, что они оказались на цокольном этаже, где офицеры спокойно отдыхали от общества своих благоверных. Войдя, Калверли ощутил резкий запах турецких курительных палочек, чей дурман действовал как алкогольный пар, но не тех, какие продаются на улицах, а тех, какие привозят с далёких экзотических рынков. — А вот и наш дорогой именинник! — воскликнул уже знакомый Джастину светловолосый парень, сидящий за карточным столом; кто-то из офицеров щёлкает картами, распечатывая новую колоду, и несколько пар глаз устремляются на вошедших. — Где тебя носило, капитан? Нам уже осточертело развлекать твоего отца. — Где он, кстати, Роберт? — спросил Александр, приветливо кивнув остальным. Он тут же запер эмоции в одном из бесчисленных отделений своего мозга, оказавшись под прицелом взглядов этих людей, из которых он доверял только застывшему за его спиной южанину и слегка протрезвевшему после их последней встречи Роберту. Александр был знаменит, в чуждом Джастину большом мире северного командования, и, умело разыгрывая перед ними заданную роль, сейчас раскрепощался, представляясь молодым, юношески-весёлым щёголем, которого не волновало ничто, кроме выпивки и покера, и только Джастин понимал, что происходит у него внутри. Среди офицеров его не любили, но явно побаивались, и все как-то смутно ожидали от него в будущем какой-нибудь грязной и громкой выходки — и это было в его манере, однако улыбки не сходили с лиц офицеров, даже когда Роберт неохотно продолжил: — На верхнем этаже, в зале для приёмов, вместе с президентом Линкольном и вице-президентом Гэмлином. — В мою честь такая суматоха? — несмотря на свою призванную умеренность и здравый смысл, Алекс легко отшутился, пытаясь улыбнуться. — Я польщён, но пока не напьюсь, туда не пойду. — Генерал-майор Макклеллан здесь, — Роберт внимательно посмотрел на сидящих рядом мужчин, но никто так и не проронил ни звука, поэтому просто продолжил говорить, выливая поток информации на безучастного Джастина и напряжённо ожидающего капитана. — Александр, не я должен говорить тебе об этом, но он организовал базу на реке Пеманкей, подойдя на четыре мили к Ричмонду. Тебя сместили на несколько месяцев с должности, пока длится расследование твоего промедления. Все были мрачны и насторожены, ибо ждали столкновения и резкого выпада от известного своей вспыльчивостью Эллингтона. Люди из мрамора, возвышенные эгоисты, неподражаемые резонёры, никогда не совершившие ни арифметической ошибки, ни поступка, внушённого отчаянием — разве мог кто-нибудь из них очнуться от каменного смятения и понять, что Алекс через минуту загрызёт их, если услышит ещё хоть слово? — Почему я не уведомлён об этом? — голос капитана звучал теперь резко и отрывисто, выбивая стаккато, как пианист с обожжёнными пальцами. Все присутствующие разом покосились на Джастина, всё ещё застывшего в дверях. Алекс оглянулся через плечо и тихо приказал: — Выйди и закрой за собой дверь. Калверли боялся взглянуть на него, боялся тронуться с места, потому что пламя свечей трепещет, и тени пробегают по напряжённому лицу Эллингтона, по сжатым губам, и тогда кажется, что его черты оживают, и улыбающийся рот превращается в звериную пасть. Можно двадцать лет колебаться перед тем, как сделать шаг, но нельзя отступить, когда он уже сделан, и Калверли, попятившись назад, оказался за бортом, захлёбываясь солью отчаянного пылкого страха. 13. leather manuscript — «Кожаный манускрипт» — книга, выполненная из кожи человека, обычно содержащая демонологический смысл или основы практического оккультизма, некромантии и иной чёрной магии, тайны мироздания. Основная часть книг была создана между XIII–XVI веками. К концу XIX столетия их оставалось не более семи. *прим. автора — obscénité — (с фр.) непристойность.***
Закрылась дверь маленькой комнаты, изящно декорированной в стиле сицилийского барокко, предписывающем обязательную золото-зелёную полосатую обивку и строго пышную форму мебели. Калверли нервно мерил шагами комнату и раздражённо разглядывал причудливые, витиеватые орнаменты и узоры на стенах. Весь Капитолий представлял собой ту же роскошь и помпезность, к пафосу которой он привык, живя в замке капитана. Многочисленные свечи, установленные попарно в стеклянных футлярах по обе стороны камина из белого мрамора, освещали помещение, где два высоких окна, выходящих на сквер заднего двора, были прикрыты тяжёлыми тёмно-красными портьерами, расшитыми золотом. Бронзовые напольные часы пробили без четверти девять, и Джастин уже сбился со счета, сколько таких звуков пропустило через себя его дрожащее сердце, пока он второй час маялся в ожидании Алекса, который в сопровождении нескольких офицеров поднялся в зал для приёмов. Эллингтон никогда не позволял держать себя в неведении и поэтому чётко заявил всем, что намерен осведомиться, что говорят о нём главнокомандующие, и ему было всё равно, приглашал ли его президент на это совещание или же его присутствие там неуместно. Теперь Алекс не расписывал в голове тактические уловки, с помощью которых ему всегда удавалось противостоять пошлым заигрываниям этих весьма опасных особ, которые со всех сторон наступали на него, отговаривая идти туда и вмешиваться. Вместо этого он желал неприкрытой грубости и наглой прямоты. — Идите вы ко всем чертям, уважаемые! — взорвался Алекс, перевешиваясь через перила, когда, поднявшись быстрым шагом по лестнице, оказался на балконе второго этажа, сверкая глазами на столпившихся внизу у лестницы гостей, поспешно выбежавших за ним из игорной комнаты. — Мистер Эллингтон, я настаиваю, чтобы вы сейчас же вернулись и не тревожили мистера Линкольна, так как он просил не пускать вас… — А я настаиваю, что бы вы пошли в задницу, — ответил капитан какому-то сержанту, рьяно рвущемуся подняться на балкон, чтобы оттащить от дверей Алекса, но тот с оглушительным хлопком шибанул дверью и скрылся за ней, оставив всех ошалело перешёптываться и переглядываться, многозначительно качая головами. — Сумасшедший, да? — заметил вслух Роберт, неизвестно как подкравшийся со спины. — Посылает всех и делает что хочет: я всегда завидовал ему в этом. Как ты выдерживаешь его? Джастин обернулся к светловолосому парню в гражданском сюртуке, который при виде прошедших мимо них двух молодых особ раскланялся очень важно и вежливо, держа руки по швам, и только когда улыбающиеся дамы отошли, Джастин озадаченно сказал невпопад: — Я думал, что это приём в его честь, а не подставная уловка генерала Эллингтона. Как он мог совершить подобную подлость? Это ведь день рождения его сына! — Иначе он бы не приехал сюда, — ответил Роберт, удерживая на своём подвижном, обманчиво безобидном лице маску загадочности и лёгкой усмешки, которую хотелось сорвать и вытрясти из него нормальные ответы, которые лейтенант полностью заслуживал получить. — Его около двух недель не могли вытащить в Сенат, чтобы огласить о временной отставке, поэтому Алан разослал приглашения от его имени, и Алексу ничего не оставалось, кроме как приехать сюда. Сейчас состоится шоу: все эти люди через мгновение будут вовлечены в настоящий скандал. Калверли, проводя время в тягучем ожидании, пришлось рассматривать таинственные мраморные бюсты незнакомых ему людей, таблички на них, с латинскими надписями и популярными выражениями на греческом языке, большую часть которых он либо не знал, либо не смог прочитать, забыв то, чему учился в детстве. Удивительным было сходство живых людей, находящихся в этом месте, с теми каменными фигурами, которые застыли в коридорах. Резкий смех женщин и их назойливая болтовня — дико раздражали его. На стол подавался джин в высоких стаканах, с ложечкой сахара и толчёными листиками мяты на дне, и от этой малости дамы быстро захмелели. Те из них, кто не сплетничали друг с другом, утопая в мягких диванах или сидя за столами, тащили своих кавалеров танцевать в центре зала, ритмично стуча каблуками по паркетному полу. Музыканты играли с какой-то страстной убеждённостью, беспрерывно барабаня по роялю, выбрав для этого менуэт из оперно-балетных спектаклей Рамо, в модном позднем духе «Les Troquers»¹⁴. Калверли смотрел, как блестят глаза и стаканы этих людей, и не видел в них ничего, кроме лицемерия праздных гуляк. Удивительно сложная и драматичная последняя часть менуэта вывела Джастина из задумчивости, и он вновь сказал Роберту, вовсе не так уверенно, как желал бы: — Александр не даст им себя запутать. Они ничего ему не сделают. — Не сделают, — неопределённо промолвил тот, склонив голову, будто бы под бременем тяжёлых мыслей. — Он говорил, что командование могло бы поступить намного хуже, и мы должны удивляться тому, что они ещё сохранили какую-то человечность. — Человечность? — фыркнул, сжав губы Джастин. — Какая, к дьяволу, человечность, если они хотят засадить его за решётку? — В тюрьму? — одарил взволнованного парня удивлённо поднятыми бровями и многозначительным взглядом Роберт. — Александра Эллингтона? Для него всё не так просто; это для тебя возможен такой исход, у вас, на Юге, если с головой на плечах останешься. А его ожидает другая участь, уготованная любящим отцом, которому самому уже впору подать в отставку. На лице собеседника показалась тонкая, скользкая улыбочка, не без хитрости в своём роде, но он ничего не добавил, и слишком ясно было, что промолчал Роберт исключительно из чувства собственного достоинства, и чтобы не высказать лишнего. — Не понял? — для Джастина, который мысленно готовился к любому повороту событий, оказалось в новинку услышать о чём-то, к чему он был не подготовлен в силу неосведомлённости, и странные нотки в голосе мерзкого парня его насторожили: южанин вопросительно впился в него взглядом. — Как тебя там зовут, лейтенант? — вздохнул Роберт и, чувствуя, что надо высказаться определённее, добавил: — Джек? Джеймс? — Джастин, — наконец, в паузе между приступом сердцебиения и попытками собраться с мыслями, ему пришла в голову обыденная идея — представиться, хотя он и был немного удивлён тем, что капитан рассказал друзьям о том, кто он, и о природе их отношений, по-видимому, тоже. Калверли испытал приступ необъяснимого раздражения, на мгновение ему захотелось расплющить наглую тварь кулаком, но он разжал пальцы и, чтобы занять чем-то руки, взял с подноса у рядом стоящего официанта бокал, и с омерзением понял, что это — ненавистный ему коньяк. — Так вот, Джастин, даже если бы мне было разрешено сказать тебе об этом, я бы всё равно промолчал, так что давай без истерик и диких выходок. Этот надменный тип уже изрядно достал его своим присутствием. У Джастина возникло нестерпимое желание схватить позолоченное кресло, стоящее позади него, и разбить о голову этого заморыша, однако он вновь сдержался и даже принял довольно высокомерный вид — у него не было иного выбора, поскольку, поневоле, приходилось соблюдать правила хорошего тона, раз уж он играл роль первого помощника капитана. — Вы, южные аристократишки, только и годны воду разводить. Я не нанимался тебе сопли вытирать. — Я ни черта не понимаю! Что… — не договорив и совсем сконфузившись, Калверли хотел было уже выйти из комнаты, но его грубо прервал Роберт, с трудом сдерживая резко овладевшую им ярость. — Тебе и не надо. Просто жди себе тихо и не лезь. Александр редкий дурак, если решил завязать всю эту историю, а мы теперь рискуем из-за этого жизнью! Если у Эллингтона сегодня ничего не выйдет, то я голыми руками придушу тебя, понятно? Это твоё тлетворное влияние сподвигло его нездоровую душу на бунт. Так что в твоих интересах убраться с моих глаз, пока я не позову тебя сам. И ты явишься по первому приказу, понял? — Да что б вас всех!.. Вы тут с ума сошли, что ли?! — упрямо сжал губы Калверли, но Роберт уже мгновение спустя, обольстительно улыбаясь, направился к дамам, стоящим неподалёку от стола с напитками, однако не было заметно в нём ни рвения, ни жизнерадостности. Джастину не хотелось подливать масла в огонь и разводить блондина на очередную перебранку, так как они и без того привлекли к себе излишнее внимание. Калверли вышел из комнаты под взрыв радостных оваций встречающих весёлую фугу Баха. Ноги отказывались нести наполненное злостью и непониманием тело дальше по коридору, и он устало остановился, прислонившись спиной к стене и проглотив нечто вроде всхлипа. Где-то раздался знакомый голос генерала Алана Эллингтона и не менее громкий ответный выпад Алекса. Конфедерат, открыв тяжёлые веки, поднял голову, найдя их глазами, и, наблюдая, как мужчины спускаются по лестнице в холл, понял, что всё чертовски плохо. 14. Les Troquers — «менуэт легкомысленных изменников» — развитая современная форма менуэта, при которой крайне часто происходит смена партнёров в танце.***
Джастин ворвался в холл, где разразилась нешуточная драма. Алекс ни в коей мере не пытался умерить свою горячность; всё его мастерство светского маневрирования, отточенное за многие годы, проведённые в обществе этих гиен, не могло сгладить его ярости. Дикий смех отдавался в каждом углу зала, резкий и злобный, похожий на горячечный бред, шум и гам не стихали, обволакивая и раздражая. Капитану, очевидно, так и не удалось одурманить себя алкоголем, и Калверли физически почувствовал, что нервы Алекса со скрипом встали, как старые заезженные шестерёнки, — он сломался. Джастин понял, куда направлялся взбешённый Эллингтон, но у выхода стояли двое солдат, ещё несколько появились за спиной Алана, когда тот перегородил сыну дорогу к выходу. — Остановись, иначе мне придётся принять меры! — заявил генерал, когда Алекс презрительно вскинул брови, словно бы не осознавая, почему ему вдруг мешают пройти. — Ты отсюда не выйдешь. — Мне всё это осточертело, господин генерал, — Алекс говорил слишком громко, порывисто, как муссонный ветер, язык нетрезво заплетался, хотя на ногах мужчина держался твёрдо, в отличие от Джастина, который, застыв в арочном проёме, просто оторопел, слушая его. — Я так и не получил ответа, почему меня вытащили из гарнизона, а мой кабинет сейчас перерывают ваши псы? Я разве давал своё разрешение на обыск имущества, или я уже не офицер, и уведомлять меня не требуется? В таком случае, я обвиняюсь в измене? — брови Алекса насуплены, губы напряжённо поджаты, однако держался он почти безупречно, для человека, оказавшегося запертым на сорок замков. — Что вы пытаетесь нарыть на меня? — Приказ Президента Линкольна, и ты не смеешь перечить ему. Отец всегда вызывал у Александра такую ненависть и досаду, что он не сдерживал себя в выражениях, даже независимо от того, что это было необходимостью, продиктованной субординацией. Он ненавидел его просто так, инстинктивно, по привычке, потому что всегда боялся его, потому что в этом невозмутимом и справедливом человеке чуял подавляющую силу, перед которой бессильна была вся мощь его коварства. А Александр Эллингтон не терпел подавления своего непоколебимого «я», как ненавидел и себя самого. — Я и не собираюсь — всё равно не смогу, раз уж меня взяли под конвой, — демонстративно приблизившись к столу с напитками и закусками, пожав плечами, сказал Эллингтон-младший, взяв бокал с вином; нервные пальцы прошлись по спинке рядом стоящего стула, напряжённо сжали гладкое дерево, когда он сделал несколько глотков. — Чёрт с вами, твари. Только знайте, генерал Эллингтон — вы ничего там не найдёте. Людей вокруг спорящих офицеров всё прибавлялось: они выползали из комнат для отдыха, как полуслепые крысы из нор, чтобы поглядеть на замысловатое представление, которое обещалось оказаться повеселее банальной будничной беседы. Дамы, тихо переговариваясь, толпились у стен, не решаясь подойти ближе к разъярённым мужчинам, деловито наблюдая издалека за столкновением двух блестящих офицеров, а остальные уже предприняли несколько мало-весомых попыток остановить словесную дуэль отца и сына, однако ни один из них не был услышан, и вскоре попытки угасли, уступив место истасканному любопытству. Джастин стоял в стороне, как и положено подчинённым; нелепица и беспорядок в его голове не давали сдвинуться с места, даже при всём желании кинуться сейчас к Алексу. Ему было отлично видно сияние эполет, блеск алмазных и жемчужных ожерелий, золотые искорки на мундирном шитье северян, и весь этот блеск ослеплял его, бесил. Джастин опасливо поглядывал на генерала, но Алан даже не смотрел в его сторону. Калверли выравнивал тяжёлое дыхание, понимая, что вряд ли Алан узнает в нём того изувеченного каторжника, каким он предстал перед взором командующего в лагере. Его главное и самое приметное отличие, исчертившее лицо, было надёжно скрыто. Алекс, не переставая пить, вызывающе смотрел на своих соотечественников, и в своём простом штатском костюме он выглядел чуть ли не беззащитно, по сравнению с обвешанными кусками металла людьми, чья храбрость вдруг где-то затерялась при столкновении с зелёными глазами. Рука его, опирающаяся на спинку стула, конвульсивно дрожала, и от этого дрожал стул. Его вытянувшаяся шея напряглась и одеревенела от ужасного волнения, блуждающие глаза метали пламя и молнии в людей, столпившихся рядом; на нём уже начинало сказываться опьянение. Люди называли его циником, но они заблуждались. Чтобы быть циником, надо уметь ненавидеть — ненавидеть страстно и неистово, а у Алекса этих чувств совсем не осталось. Слишком сильную власть над человеческим духом обретала ненависть, чтобы так расточительно исчерпывать себя на этих безродных скотов, фальшиво отблёскивающих жадным желанием нового боя. — Александр, это секретные документы государственной важности, если с ними что-то случилось, то я не смогу гарантировать тебе защиту в случае признания измены Союзу, — Алан говорил тихо, будто бы ему всё ещё было неловко за сына, который пил вино, словно воду, возмущаясь во весь голос, зыркал на всех волком, и не считался с общественными нормами. — Ты только усугубляешь положение своим поведением, не сходи с ума… — Иначе что? — голос Алекса как пушечное ядро пронёсся над головами присутствующих, и Джастин почувствовал тот далёкий ужас, когда оцепенение наваливается сонливой тяжестью и кровь застывает в жилах. — Закроете меня в больнице, как и собирались? Думали, я не узнаю об этом? Довольно, мне всё это опротивело! — капитан со звоном поставил бокал на мраморный столик с бронзовым ободком. Зелёный огонь обжёг щёки Джастина, прошёлся по губам и застыл на бледном лице, и Калверли узнал этот взгляд — он не зависит от воли или болезни, уничтожающей дух, он не выражает никаких чувств, а лишь неизменно сам собой становится тёплым и ласковым, когда обращается на него. Алекс смотрел на Джастина слишком долго и пронзительно, не говоря ни слова, будто бы утратив и жесты, и язык. Калверли едва не вскрикнул, заметив, как направился к сыну генерал, но зелёные глаза приковывали к месту, точно он вдруг оказался под шкурой убитого Несса¹⁵, которая неистово жгла, но любая попытка сбросить её отрывала мясо от костей, выкручивая суставы и сдирая мышцы. Джастин умел читать капитана, словно одну из тех многочисленных книг, которые перечитывал в замке, коротая время метелей и вьюг. Сейчас же они оба тянулись друг к другу молча, одним взглядом, чего не могли обнаружить окружающие их стервятники. — Остановитесь, капитан Эллингтон, — произнёс Алан басовым густым тембром, расправляя рукой мундир, из бокового кармана которого на золотой цепочке свисал лорнет. — Или я отдам приказ арестовать вас за измену государству и сокрытие офицера конфедеративной армии, которому вы, в силу своих служебных полномочий, передавали крайне важные наступательные материалы, сорвав атаку на столицу нашего врага. — Чешись, сколько хочешь, пока не сдерёшь кожу, — Алекс перевёл мучительно яростный взгляд на отца. — И дабы не прослыть безумцем, навеки запертым в доме для душевнобольных, куда вы мне старательно проложили дорожку, дорогой отец, я отвечу, что отдаю себе отчёт, и это действительно так, — он, увлекаемый собственным красноречием, всё повышал и повышал голос, пока речь его не зазвучала воодушевлённо и в полную силу; опьянённый собственным безразличием и беспредельной смелостью, которая была напущена лишь для отвода глаз, Алекс сказал: — Лейтенант Кавалерийского Эскадрона Вирджинии, Джастин Тристан Калверли находится на территории Вайдеронга. Не в качестве пленного. Можете искать его сколько угодно — он надёжно укрыт от вас. Все слышали? Ну же, найдётся ли среди вас тот человек, который первый пустит мне пулю в лоб за предательство «великого Союза», или же я поседею, прежде чем до вас дойдёт моё признание? Все эти мужчины в парадных синих мундирах, отупело глядящие в свои стаканы с коньяком и джином, все эти женщины, нервно расправляющие складки своих платьев, производили на него ощущение нахождения на скотном дворе, и Александр, злобно улыбаясь, скользил по ним дерзостным взглядом, при встрече с которым все вновь обескураженно опускали глаза. Джастин боялся двинуться с места, слушая тёмный, неузнаваемый ритм бьющей в висках крови, а тишина скопила искрящуюся энергию, породив молнию безнадёжных слов генерала: — Заключить капитана Александра Росса Эллингтона под стражу, увести его в центральный следственный изолятор, до приезда судьи Мэтсса, — Алекс дёрнулся, когда двое солдат из личной гвардии генерала заломили ему руки за спину, но освободиться — уже не смог. Александр осыпал всех янки отборной бранью, на которую они уже не в состоянии были отвечать. Казалось, на Алекса явственно находил такой приступ бешенства и злобы, что им овладевал соблазн отравить всех или поджечь Капитолий, чтобы избавиться и от них, и от самого себя. Как нещадно Джастина мучили в тот момент мысли о безрассудно потерянном драгоценном времени, о безумной опрометчивости, сделавшей невозможной своевременную помощь капитану, которого сейчас, словно последнюю мразь, пытались упрятать за решётку, за то, что он посмел перечить и не подчиняться. Джастин был весь в липком поту, комната плыла перед глазами, ему было необходимо выпить стакан воды, иначе голова погрязла бы в сухом застое пустынного ужаса, испытываемого от увиденных попыток Алекса освободить руки. — Созовите немедленный совет и скажите господину Макклеллану, что… — речь генерала прервал оглушительный грохот за окном, обескураживший всех — подскочивших от неожиданности дам, и в раз напрягшихся мужчин, чей угнездившийся страх заставил обнажить шпаги и выхватить револьверы, хотя Джастин не видел в этом безрассудном порыве никакого толку. Где-то с грохотом разлетелся по полу графин с вином, и красное пятно медленно поплыло по светлому мрамору. Удары, похожие один на другой, как капли дождя, уныло барабанящего по куполообразной крыше Капитолия, усиливались, и своеобразная ритмика, подчёркиваемая словно ударными инструментами, доносила до них звуки более чёткого смысла — это были взрывы и стрельба. — Доложите, сержант? — распорядился Алан, обращаясь к какому-то офицеру, при этом кинув короткий взгляд на сына, который на миг перестал вырываться и замер, прислушиваясь. — Фейерверк, мать твою! — расхохотался Алекс, но Алан не обратил на него никакого внимания, так как дверь распахнулась, и в холл ворвался молодой рядовой, который, едва отдышавшись, заорал во всю силу своего голоса: — Господин генерал, господин капитан, «серые» в городе! Они наступают с юго-востока по Гроуен-молли-стрит. — Боевое построение, на изготовку, — Алан, словно бы переродился, услышав новость о нападении, и противоестественное безразличие, с которым он выносил приговор родному сыну, сменилось полной готовностью к обороне столицы; тревожный взгляд, впервые за всё время, сладко и протяжно продемонстрировал страх, и Джастин не удержался от злорадной улыбки, слыша, как сорванным голосом янки продолжил: — Быстро занять позиции у восточной части квартала, перекрыть главный мост, направить батарею к границе города. Женщины завизжали и кинулись врассыпную, провоцируя нервное напряжение, которое разлетелось общим гулом бушующий истерии по всем залам здания — на пол полетели шляпки и перчатки, маленькие светлые бусинки жемчужного ожерелья проскакали у ног Джастина, и он едва не поскользнулся на порванном украшении. — Александр! — крикнул он, почти не надеясь различить его в бушующей толпе, только слабо мерцала, притягивая взгляд, манила, ведя за собой, вперёд, к невидимой цели, безумная вера в то, что в этом кошмаре Алексу удалось вырваться. Калверли кинулся к центру холла, где минуту назад были оба Эллингтона, но, добравшись туда, пробиваясь через толпу несущую его в другом направлении, двигаясь к выходу, понял, что упустил обоих. — Нет, нет… Алекс! — он лихорадочно вертел головой в стороны, прижимая к груди руку, будто боясь не успеть удержать выпрыгивающее сердце, топтался растерянно, приоткрыв рот, уже готовясь вновь выкрикнуть заветное имя. Паниковал, не зная, куда могли увести капитана, точнее, он слышал приказ, но не представлял, где находится этот центральный следственный изолятор — искать его в Вашингтоне было равносильно поиску безделушки в топи. Калверли кинулся к выходу, надеясь застать там хотя бы кого-то из военных, чтобы двинуться за ними к Гроуен-молли-стрит, откуда он нашёл бы дорогу к лесу и к самому гарнизону, наивно предполагая, что Алекс отправится именно туда. Кареты образовали на подъездной аллее настоящий затор — зону отчуждения, куда в испуге, словно внезапно растеряв свои маски высокомерия и аристократического безразличия, и превратившись в обычную перепуганную толпу, бежали женщины. Они неуклюже поднимали подолы платьев, под которыми белели кружева панталон, и выглядывали подвязки чулок, ладно обтягивавших изящные щиколотки. Путаясь в многочисленных нижних юбках, спотыкаясь о шлейфы своих и чужих платьев, едва ли не падая друг на друга, безумным хороводом мелькали вокруг застывшего на крыльце Джастина. Все присутствующие мужчины направлялись к заднему двору, куда уже прибыли партизанские отряды, принёсшие точные сведения о количестве и расположении неприятельских войск. Джастин сорвался с места и побежал за мужчинами, несмотря на то, что у него от волнения подкашивались ноги, но мысли о том, что он должен помочь Алексу, придавали долю смелости. — Джастин! — он даже ещё не успел пересечь аллею, когда на плечо ему опустилась рука догнавшего его Роберта. — За мной, живо! — и Джастин резко развернулся лицом к северянину, буквально дыша протестом, когда тот потащил его за собой. — Давай же, шевелись, недоумок! — Где он? — судорожным усилием вырвав руку, жёстко спросил Калверли, едва удержавшись, чтобы не схватить молодого человека за горло. — Где Алекс? — Нет времени. Идём со мной, — взволнованно и быстро оглядываясь, заговорил тот, беспардонно подтолкнув Джастина куда-то в сторону от главной дороги, и звуковая истерия, пропитанная животным ужасом и людским бессильем, быстро растаяла за тенью елей и сосен аллеи. Калверли слегка опешил от подобного напора, не сразу успев сообразить, что полностью дезориентирован в тёмных закоулках капитолийской долины, уже не имея даже смутного представления, куда именно отвёл его Роберт. — Я хочу его увидеть! — в полном смятении вспылил Джастин, упрямо глядя в глаза напротив. — Почему вы держите меня в неведенье? — Я же говорил, без глупостей, лейтенант! — раздражённо сказал Роберт, сделав какой-то неопределённый знак рукой, и тут же послышался стук копыт и поскрипывание кареты, которая внезапно выехала из темноты, грохоча колёсами по булыжной дороге. — Ты едва не попался на глаза Алану Эллингтону, и если бы он тебя увидел, то все наши усилия оказались бы бесполезными. У тебя что, ушей нет, или ты намеренно не слушал меня? — Усилия, направленные на что? Янки покосился на Джастина с тревожным недоумением в глазах, словно бы отвечая мысленно: «Ты что и вправду не понял ещё?» Их затянувшееся молчание нарушил резкий звук пистолетного выстрела, раздавшийся где-то рядом с Капитолием; скорее всего холостой, выпущенный только что прибывшим партизанским отрядом. Запряжённая четвёрка гнедых вздыбилась, нервно фыркая, мотая поводьями, храпя и раздувая ноздри. Роберт нетерпеливо постукивал каблуком сапога, сжимая левой рукой в тонкой перчатке эфес своей сабли. — Сейчас тебя отвезут за город, — говорил он, тщательно подбирая слова, не быстро, но чётко, как будто в разговоре с буйнопомешанным. — Оттуда пойдёшь пешей высокогорной тропой вдоль реки Булл-Ран, мимо железной дороги, на запад. Когда обогнёшь наши укрепления, увидишь заброшенную почтовую станцию… — …Манассас, — снова перебил его Джастин, с холодным упрямством самоуверенного человека, хотя на самом деле у него от волнения закружилась голова. — Я уже бывал там раньше. Но объясни мне, где Алекс? Он не уезжает из Вашингтона? — Не знаю, правда, не знаю, — немного поразмыслив, сказал, наконец, Роберт, и Калверли не понравилось его неуверенное промедление. — С ним Марк, его кузен — личность непредсказуемого мышления и горячего нрава, как и сам Алекс, так что этим двоим бояться решительно нечего. Я надеюсь… Джастин слушал, потупившись, но странные слова были произнесены тоном, каким обычно говорят люди, не вполне уверенные в силах тех, кого восхваляют, и это совершенно не способствовало благодушию и спокойствию. Пребывая в отчаянии и на последней стадии нервного истощения, Калверли медленно открыл дверцу кареты, внимательно посмотрев на знакомого кучера, отрешённо глядящего куда-то в сторону, словно бы услышал какой-то звук, который волновал его лошадей и вместе с тем его самого. Это был широкоплечий детина с покатым лбом и круглой физиономией, обрамлённой седеющей бородой. Он же был кучером Александра, привёзшим их в город. — Роберт, — Джастин оглянулся, замешкавшись, поставив ногу на порожек. — Если ты соврал мне, и с ним что-то случилось, то я тебя найду, где бы ты ни был. Возможно, напряжённый северянин ответил бы что-то на угрозу Калверли, однако все трое быстро спохватились, когда одна из лошадей, с утробным хрипом грызущая удила, замотала тяжёлой головой, а вслед за ней взбесились остальные, и кучеру пришлось приложить немалые усилия чтобы удержать поводья, выкрикивая команды вперемешку с похабным северным матом. — Южане, сэр! Они идут, — прогундосил мужчина на козлах, когда Роберт вопросительно всмотрелся в темноту, прислушиваясь и приглядываясь к далёким теням на другой стороне долины Молл. — Прощай, Джастин Калверли, — живо сказал блондин растерянному южанину, попятившись обратно, туда, откуда они пришли. С разорванным сердцем лейтенант упал на сидение и, закрывая дверь, услышал вдогонку напутственное: — Не попадись никому на глаза — ни вашим, ни нашим. 15. Несс — в древнегреческой мифологии — кентавр озольский, чья кровь — сильнейший яд для человека; сыграл роковую роль в гибели Геракла.