***
Тропа была слишком узка для пехоты, нереально мала для артиллерии и конницы — на ней едва могло пройти два человека, с чего Джастин сделал вывод, что идёт правильным путём, ведь двигаться по военным маршрутам он не мог, опасаясь быть замеченным. Поднявшись ещё немного вверх, в лучах заходящего солнца, которое било в лицо, он замер, думая, куда идти дальше. Он шёл целый день и изрядно вымотался. На первой же площадке был вынужден остановиться и сделать привал. Джастин быстро выдохся, утомлённый переходом по петляющей в расщелинах тропе. Площадка в скале оказалась смотровой: с неё отлично проглядывались поросшие лесами холмы и горы, а снизу бурлила знакомая ему речка Булл-Ран или Дорапон, как её ещё часто называли местные, обогащая своими водами все мелкие родники и источники в вашингтонском лесу. По обеим сторонам тропы в живописном беспорядке лежали огромные каменные глыбы и валуны, упавшие с горных высот: Джастин побоялся, как бы его импровизированное убежище не засыпало ночью в случае очередного обвала. Он внимательно вглядывался в даль, словно надеясь увидеть родной край в пурпурном мареве уходящего за горизонт солнца, освещающего лес весенними красками скорби и печали. Но кроме протянувшейся железной дороги, разрезавшей густой лес на две части, не видел ничего. Совсем недавно он был одним из тех каторжников, обречённых работать на этого железного монстра, который привёл бы недруга к ним в столицу, а сейчас Ричмонд был оккупирован, Атланта изнывала от осады, а он бродил по стране врага. Нижнее плато скалы, на которой он устроил привал, полностью скрылось под натиском речной воды, из чего Джастин сделал вывод, что сейчас прилив, и его спутницей этой ночью будет полная луна. Сон свалил его с ног сразу же, как скрылось за горами солнце, а проснулся он уже глубокой ночью, но светлой и ясной, благодаря лунному свету, залившему весь край. Только красоты ночного леса мало привлекали внимание Джастина, потому что выстрелы, раздавшиеся где-то внизу, у реки, стали причиной его быстрого пробуждения и заставили сердце упасть камнем вниз — куда-то во тьму, где бурлящая по венам кровь, словно воды Булл-Рана, заполняла всё его нутро, вынуждая вскочить на ноги и кинуться бежать. Он нёсся вниз, не разбирая дороги, перепрыгивая валуны и каменные глыбы, сильно ударившись лодыжкой о камень. Выстрелы повторились протяжной очередью, которая эхом отразилась от каменных сторожей и разнесла громкий звук по лесу. «Если эти выстрелы принадлежат янки, то мне придётся призвать все свои силы на то, чтобы скрыться от них в чаще леса и запутать след, — Джастин был более чем уверен, что ночь поможет ему в этом. — Но если это конфедераты, то возможно я смогу поговорить с ними и скажу им кто я. Они дадут мне коня и еду, и я сразу же отправлюсь домой. Хватит с меня этого дерьма». Рискованно было с его стороны так опрометчиво кидаться под пули неизвестных войск, но и в неведении прятаться в горах Джастину не позволила бы совесть. «Вдруг это южная кавалерия?» Они единственные, кто в состоянии узнать его и помочь, ведь пехота или артиллерия и не слышали о старшем лейтенанте Первого Кавалерийского Эскадрона Вирджинии, бесследно пропавшем в бою у холма Гвен — Джастине Тристане Калверли. При встрече с южанами из других подразделений Джастина, наверняка, постигла бы участь всех дезертиров — расстрел или тюрьма, причём первое было более вероятно, учитывая, что возиться с ним и кормить лишний рот до прибытия в город никому не надо. Он мог надеяться только на своих — тех, кто когда-то был с ним в боях, и чья кровь смешивалась с его собственной в полевых госпиталях. На тех, кто теперь, по прошествии стольких месяцев, стали для него никем. Но лишь они могли хоть как-то помочь своему бывшему лейтенанту. Дорога виляла то влево, то вправо: так стремительна была круть утёсов, и Джастин в первые же минуты спуска по извилистой тропе поставил себе несколько синяков, разбил колени и локти, но не снизил скорость. Камни с шумом катились из-под ног, и он скользил вниз по гладкому граниту, снова падая и поднимаясь, но продолжая свой путь. Невероятная радость охватила его, когда скальные массивы оказались позади, и Джастин очутился на мшистой полосе: ноги увязли в иле, а шум реки перекрыл тяжёлое рваное дыхание. Он больше не слышал звуки боя, но продолжил идти по направлению к лесу, откуда несколько минут назад раздавались выстрелы или то, что показалось ими его изголодавшемуся мозгу. С каждым новым шагом всё больше разрасталась растительность, просыпающаяся после зимы. Джастин ступил в лес, слегка прихрамывая, прислушался, заколебался, а потом прошёл ещё с полсотни ярдов по нижней тропе, которая вилась по дну лощины. Где-то ухала ночная птица, но человеческих голосов, грохота орудий или пуль не было слышно. — Проклятье, где же они? — Джастин развернулся, собираясь продолжить поиски от начала реки, но неожиданно мир померк, ночь заволокла его сознание, забрала его глаза и проглотила его уши. Он свалился на мягкий травянистый ковёр, кровь хлынула из расквашенной губы, и парень зашипел от боли. — Эй, глянь-ка, кто у нас здесь, — крикнул куда-то в пустоту ночи мужской голос. — Ва… что ж их так много-то развелось, небось, опять дезертир? — другой голос возник где-то слева от поражённого Джастина, но его обладателя было не видно в темноте, под кронами густых деревьев, скрывающих лунный свет. — Вот же дьявольщина! Это янки! Я тебе точно говорю, я слышал его голос — северный говор, — Калверли почувствовал исходившую от этого человека угрозу и неприязнь, которая просто давила по ушам своей силой. — Да что ты там слышал? Опять налакался этого мутного пойла, которое гонит та девица, вот и заквасило мозги твои. Наш он, говорю тебе. Первый и до невозможности борзый солдат что-то вякнул второму, но третий голос перекрыл ругань двоих мужчин. Джастин уже понял, что это южные войска, да вот какие именно — он не знал, не имея возможности увидеть их форму. — Что у вас? Кларк, Бен, что вы опять выкинули, полудурки? — третий человек остановился прямо возле Джастина и, наклонившись, зажёг спичку, поднеся её к самому лицу. Алый огонёк резко развеял ночной мрак, и Джастин зажмурился от рези в глазах, так и не увидев своих странных соотечественников. — Послушайте, — выдавил Джастин, сощурившись, — я не северянин. Я кавалерист, мне нужна ваша помощь. Мой батальон разгромили. «Правда, чёрт знает сколько месяцев назад, но это вам знать не обязательно», — мысленно добавил он, уповая на благоразумие тех двоих, кто не возомнили в нём северного садиста в синем. — Ничего себе, — присвистнул второй голос, более звонкий и высокий, чем два других, и явно принадлежавший самому молодому из них. — Слушай, Джим, а может отволочём его к командиру, пусть сам там разбирается. Пацану помощь нужна, вдруг ранен-то?.. — Я не ранен, — сказал Джастин, поднимаясь с земли, и сразу же осёкся под пристальным взглядом старшего мужчины, держащего спичку. «Проговорился, болван». — То есть, незначительно, в руку… пустяк, — он показательно сжал левую кисть, воображая, что там действительное есть ранение. — Прошло почти. — Сука! — разразился злобным криком первый борзый солдат, расквасивший ему губу. — Брешет же! Ну, ты только послушай, кавалерист, что б тебя черти взяли! Что ж ты забыл в Вашингтоне, кентавр? — Рот закрой, Кларк, — скомандовал некий Джим, и солдат, кипя от гнева, всё же замолчал, хмуро поглядывая на незнакомца, утирающего губы рукавом рубашки. — Ладно, в лагере разберёмся, — наконец сказал их главный и кинул догоревшую спичку на землю. — Нельзя его туда вести, — снова вставил своё слово Кларк. — Пристрели его, да и всё! Нам своих бездельников хватает, а тут ещё и эта гнида шпионом их окажется, тогда никогда мы из леса выйдем… — Сам знаю! — рявкнул командир, пихнув Джастина в плечо, вынуждая повернуться. Джастин повиновался и сразу же почувствовал, как верёвка туго стягивает запястья за его спиной. — Бен правильно толкует: отведём его к полковнику, вот там и посмотрим, какой из тебя кавалерист, сынок, — обратился он к Калверли, тоном, каким обычно отец поучает сына. — Твою мать, — первый солдат, Кларк, явно был не доволен отсутствием крови, которую с удовольствием бы пустил Джастину собственноручно. Как только они двинулись с места, ведя перед собой своего пленного, Кларк немного приостыл и больше не подавал признаков агрессии, за что Джастин был ему безмерно благодарен. Скажи этот ублюдок ещё хоть слово в его адрес — и даже с завязанными руками, при помощи одних только зубов, Джастин вырвал бы у него язык и заставил сожрать, но при таком раскладе точно не увидел бы лагерь, свалившись в кусты с ножом в печени. «Чёрт их знает на кого нарвался. Из одного плена в другой». Пока они шли, Джастин быстро прокручивал в голове всевозможные байки, которыми можно накормить этих голодных псов, но понимая, что он не в курсе событий, творящихся на фронте, бросил эту затею. «Ещё ляпну что-нибудь — и не успею охнуть, как схвачу пулю. Буду действовать по обстоятельствам… как получится. Брось ссать, Джей Ти, — так бы сказал ему Кристофер, окажись друг рядом в этот момент. — Ты всё провернёшь в лучшем виде, старик». Джастин не знал, почему вдруг голос Гейта возник в его голове, но это слегка помогло ему успокоиться. — Эй, а полегче нельзя? — раздражённо возмутился Джастин, когда его пинком заставили прибавить шаг, только в ответ он услышал тихий и недовольный голос Джима, шедшего за его спиной, пока рядовые Кларк и Бен прочёсывали местность в нескольких шагах по обе стороны от них: — Молчи лучше, кентавр.***
Рассвет застал их на пути в лагерь. Дым лагерных костров стал виден в часе ходьбы от реки, и шум, нарастающий по мере их удаления в чащу леса, стал подобен рокоту моря. Ещё через десять минут в общем гуле стало возможно различить людские голоса, конское ржание и бряцание стали. Выйдя, наконец, на поляну, где раскинулся лагерь, Джастин увидел небольшой загон вдоль тропы, тянущийся на несколько футов вперёд, где стояли тяжеловозные лошади и телеги, нагруженные провизией. Слева от загонов, вдоль края поляны, тянулись осадные машины, установленные на походных колёсных лафетах — катапульты, шести- и двенадцатифутовые пушки, а также гаубицы, у которых с важным видом расхаживали канониры. Безрадостному удивлению не было предела: он оказался у артиллеристов, худшего и пожелать нельзя — у всех, как у одного, сплошная контузия, вплоть до тугоумия, и доказывать им, что он не чёртов-янки, становится почти невыполнимой задачей. Джастин впился в орудия тяжёлым пристальным взглядом, который не укрылся от старшего, по имени Джим. — Парень, — шепнул тот на ухо Джастину, слегка наклонившись вперёд, — не хочешь поймать пулю — не подставляйся. Иди давай. Калверли поспешно отвёл взгляд от батареи и потупил в землю у себя под ногами. Ещё не хватало, чтобы солдаты подумали, будто он считает их орудия и определяет их месторасположение. Джастин не знал, как вести себя с артиллеристами. Кавалерия — это смерч войны; так говорила Северовирджинская армия*, давшая кавалеристам прозвище «кентавры». Артиллерийские батареи громыхают и сокрушают, пехота входит в столкновение и бьёт, вздымается и подавляет, но именно конная атака — атака верхом на обезумевших и несущихся напролом лошадях — является квинтэссенцией боя, залогом победы в любом сражении. Наполовину звери, наполовину люди, кавалеристы не ведают страха и сомнений, представляя собой приводящую в трепет и сметающую всё на своем пути волну, уступающую место ужасному в своей непрерывности потоку, растаптывающему копытами и рассекающему сталью. Артиллеристы порой содрогаются перед дьяволами боя, и вряд ли они проникнутся пониманием к дезертиру, бежавшему в тяжёлое время из самого воинственного и необходимого рода войск; а в том, что он именно предатель в глазах этих людей, Калверли уже не сомневался, глядя, как внимательно и удивлённо смотрят на него бойцы в лагере. Джастина повели мимо лафетов; дорогу им перегородили возницы, погоняющие свои упряжки. Телеги, наполненные ружьями и клинками, сменились повозками с горой одежды и сапог. Некоторые солдаты волокли убитых зайцев и куропаток, видимо, только что пойманных в окрестностях, другие заостряли клинки, третьи тренировались на саблях, иные чистили оружие. — Как вашего полковника зовут, скажите хотя бы? — Джастин слишком сильно устал, он едва шагал под натиском своих конвоиров и готов был свалиться на обочине дороги, но вопрос крутился у него на языке всю ночь, и сейчас, утомлённый непосильным ожиданием и сложным лесным переходом, он всё же спросил, на что получил жёсткое: — Не трать лишних слов и не досаждай мне вопросами, — Джим не особо-то радостно воспринял проснувшееся любопытство в своём пленном и даже не посмотрел на него, больше увлечённый услышанной песней перекликающихся голосов, шаркающих ног, стучащих колёс и грохота передвигаемых орудий. — И как мне к нему обращаться? — не унимался Джастин, следя спокойным взглядом за суетливой толпой солдат: на их лицах лежала одна и та же печать — печать усталости и нервного возбуждения, как и у людей в Вайдеронге, и от этого сравнения в груди больно кольнуло сердце. Вдруг он заметил на копнах сена сидящего паренька — тот ел тёмный хлеб, махая кому-то рукой, и Калверли сглотнул вязкую слюну, чувствуя, как мучительно голоден. — Никак. Будешь молчать, он сам обратится к тебе по мере необходимости. Джим не казался Джастину слишком уж непримиримо злым человеком: это был обычный мужчина, среднего роста, скорее низенький, чем высокий, или так казалось Джастину с высоты своего шестифутового роста, но мужчина был очень плотно сложен. Он носил бакенбарды фавори; измождённое серое лицо принадлежало человеку лет сорока пяти, глубокие морщины и нездоровые, набрякшие мешки под глазами старили его вдвое, и едва ли ему хотелось быть строгим и деловитым больше, чем он того умел. Джим был младшим лейтенантом, это Джастин уже уяснил, пройдя всю ночь с этой троицей, и успел сделать соответствующие выводы. Джим сочувственно заглядывал в глаза Джастину, когда тот особенно тяжело вздыхал, шагая по мягкому лесному ковру. Какое-то безмерное страдание отражалось на лице Калверли, стоило ему задуматься об участи Алекса, но снова усилием воли быстро брал себя под контроль, однако Джим продолжал следить за его лицом, словно бы пытаясь уличить в сокрытии истинного смысла его пребывания здесь. — Пришли, — сказал Джим, развязывая ему руки, когда они оказались у офицерской палатки. Хоть Джастина и охватило жгучее, нетерпеливое желание увидеть этого незнакомца, который решит сейчас его судьбу, он всё-таки не удержался и выпалил: — Меня накормят, или это тоже не положено? Джим странно посмотрел на него, слегка улыбнувшись, после чего вдруг протянул ему руку и с неожиданной сердечностью потряс её. — Желаю тебе удачи, — сказал он. — Ты ведь парень неплохой, только мистера Гейта не беси. Он в последнее время слишком дёрганый стал, после на… — К… кого… Гейта? — замкнутое, скорбное выражение на его бескровном лице отразило весь поток жгучего изумления, которое Джастин испытал в тот момент, когда его губы произнесли едва различимое. — Кристофер Гейт? Джим если и удивился, то никак не выдал своих чувств, слегка махнув рукой, словно бы подгоняя Джастина самому войти внутрь палатки и задать все вопросы полковнику. Как это ни странно, но среди всех этих мучений, среди этих лихорадочных волнений, страхов и боли, которые поработили сознание Калверли в лагере, он почти совершенно забыл о пропавшем в последнем их бою друге. И новость о том, что тот жив, привела его в дикое смятение, а не восторг, как он себе это представлял, томясь по ночам в бараке. Иногда голос Кристофера являлся ему в памяти, как пророческий совет, как оберег, но рассудок Джастина довольно быстро нашёл утешение в самой жестокости испытанного им потрясения, и мысли о Крисе медленно покинули его, оставив место в уме посвящённым только одному человеку. Крис должен был знать, что случилось в Вашингтоне, и поэтому Джастин быстро подобрался. Втянув голову в плечи, повернулся и, ни слова не сказав, пошёл кривой и шаркающей походкой, как человек, идущий навстречу чудовищной буре, ожидая, что эта встреча принесёт ему, помимо вихря чувств, ещё и множество неожиданностей. Джим быстро догнал и в один шаг оказался перед ним. — Сэр, разрешите, — он отодвинул полог палатки и просунул внутрь голову. — Лейтенант Джим Бивер, прибыл с пленным, подозреваемым в дезертирстве. Получив какой-то знак, которого Джастин, стоя за его спиной, не разглядел, он втолкнул его впереди себя, крепко держа за шиворот рубашки. Первое, что сделал Джастин, это осмотрелся, и, к своему удивлению, не заметил в палатке никого. Пуховые перины и меха, жаровня, поддерживающая тепло, письменный стол с аккуратно убранными в стопки документами, кедровые сундуки, набитые книгами, картами и игральными досками — но человека, который явно себя ни в чём не стесняет, даже находясь в военном походе, Калверли увидел не сразу. — Крис! Это я, Джастин! — закричал он, как только взгляд нашёл неприметно сидящего в углу, у жаровни, мужчину. Это был Гейт, без сомнения, хотя и весьма изменившийся внешне, и Джастин не сразу сообразил, что именно с ним не так, но полковник, подложив ещё несколько брёвен и распалив костёр сильнее, поднялся на ноги и оглянулся на офицеров, стоящих на пороге. — Джастин, — тихим твёрдым голосом парировал он, бездумно кивнув, словно бы говорил сам с собой. — Джим, распорядись, чтобы ему приготовили отдельную палатку, еду и выдали форму. Джим исчез, легко и быстро, как ветер, и Джастин заметил его уход только спустя несколько секунд, когда перестал чувствовать отголосок тяжести на плече, оставшейся от его стальной руки. — Что с твоим лицом? — просто спросил его Кристофер, стоя напротив. Джастин настолько растерялся, что не сразу вспомнил о шраме, оставшемся после удара моряка-северянина, который рассёк ему часть носа и щёку. Не было ничего странного в том, что Кристофер обратил внимание на изувеченное лицо Калверли и задал вполне ожидаемый вопрос, но до сознания Джастина не доходило, почему друг столь холоден с ним, будто бы его глаза не узнают в нём старого приятеля, верного соратника. Перед ним стоял не мальчишка, которого он навсегда заклеймил в своей памяти, как пропавшего, полностью потерянного, оставив шансы вновь увидеться. Весь в чёрном, без южного офицерского мундира, без привычной глумливой улыбки и едкого тона, которым он так часто повергал Джастина то в стыд, то в дикий смех. Кожа почти коричневая, как у их рабов с плантаций, без той аристократической белизны, которая придавала ему свежести и молодости, — сейчас Гейт выглядел на пятнадцать лет старше, держался ровно, что было для него совершенно нехарактерно. Джастин помнил только, как ухмылялись серые глаза, Крис чуть ли не руки потирал и вообще держался так, будто бы каждая их вылазка — некое радостное, хоть и не вполне пристойное развлечение. В те дни Крис был всегда весел, беспечен, никогда не был таким хмурым и подавленным, таким безэмоциональным, мёртвым. — Крис, как я рад, что ты жив… — Джастин не мог устоять на месте и кинулся к другу, обвив руками его плечи и крепко обняв, будто бы они расставались на долгие годы странствований в печальных смутных мгновениях. Резкий толчок в грудь заставил Джастина отшатнуться и вопросительно посмотреть в огрубевшее родное лицо, искажённое презрительной яростью, надменным разочарованием. — Отойди от меня, — сказал Гейт, отчеканивая каждое слово, бьющее как ядовитое лезвие по всем органам осязания. — Ты думаешь, что я предатель? — негромко спросил Джастин, не веря в то, что видел перед собой: неприкрытая ярость, резкие складки вдоль рта, потухшие глаза. — Крис, чёрт, что за ерунда? Ты же знаешь меня сто лет! Я на твоей стороне, и всегда так было. — Тогда скажи мне, где Александр Эллингтон? — поглядишь ему в глаза, и они мгновенно меняются: широко открытые, они вдруг сощурятся и смотрят, как солнце сквозь тяжёлые грозовые облака, в сильном гневе, едва выпуская наружу доверие, и Калверли схватился за этот одинокий проблеск, сразу же сказав: — Я не знаю, клянусь, мне это не известно. Я сам был бы рад узнать, что случилось в Вашингтоне. — Какое совпадение, Джей, — безжизненная ухмылка вырисовывалась на лице полковника, когда он заговорил. — Стоило мне разбить лагерь в нескольких милях от города, как вдруг начинается стрельба, и столица нашего противника горит и тает, как свеча. А по нам вдруг начинает стрелять северная артиллерия, хотя о том, что мы стоим здесь, никому не было известно. А через сутки, когда нам едва удалось отбиться, объявляешься ты, давно погибший. Я должен верить покойнику? — Я попал в плен, Крис, вместе с Ллойдом, который погиб там, — блуждания между забытьём и явью заставили Джастина минуту выныривать из омута своих воспоминаний о первых жутких днях, проведённых в плену, когда друзья обернулись врагами, а в предателях возникли новые соратники, когда силы едва не закончились. — Я работал в Вайдеронге, в секторе 67. Мне удалось сбежать, пока вы бомбили Капитолий. — Мы не нападали на них, Джастин, — размеренным тоном ответил Крис, и Джастин дрогнул от осознания всей тяжести ситуации, которая по мере того, что говорил Гейт, отчётливо вырисовывалась перед Калверли. — У нас недостаточно сил, мы ждём подкрепление, так что северяне довольно сильно озадачили нас, когда разразилась междоусобица в городе, а досталось нам из-за их разборок. Я же вижу, ты что-то об этом знаешь, говори! — Крис сжал кулаки, и Джастин приготовился к удару, так как гроза, которую метала мощная фигура друга, была готова свалить его с ног, но Гейт только коротко глянул в глаза, и его царапнуло по самому сердцу. Лейтенант попробовал вникнуть в значение произнесённых слов, и все карты открылись перед ним, отчего у него задрожали ноги, и он едва не упал. «Алекс всё продумал, чтобы мне удалось сбежать, чтобы он не видел, как меня убивают на его глазах. Он рискнул всем, лишь бы подарить мне жизнь. Выходит, Марк и Джозеф подстроили нападение, чтобы выманить всех офицеров из города, пока Роберт увозил меня. А Алекс… что с ним? Удалось ли ему уйти оттуда?» — Только догадки, ничего более, — выдохнул Джастин, ощутив укол почти физической боли. — Крис, неужели я заслужил такое отношение? «Почему я вижу эту ненависть? Откуда она, Крис?» — Нет, ты заслуживаешь пулю, но я не в силах выполнить этого. Генерал будет с тобой разбираться — не я, — непримиримым, непреклонным тоном сказал Гейт, и под градом этих слов Калверли сразу стал другим, каким-то пришибленным и робким, испуганным и болезненно бледным. — Да что с тобой такое, Гейт? — с неподдельным страхом, озирая бушующие вокруг него волны гнева и ненависти, спросил Джастин, и ему пришлось собрать все свои силы, чтобы придать голосу желаемую твёрдость и не развалиться на куски под градом обвинений. — Мы едва успели увидеться. Тебя так сильно контузило с нашей последней встречи, или, может, ты мне что-то не говоришь, предпочитая накручивать себе всякую чушь? — Накручивать? Пятна восприятий вскричали, воспламеняя сознание Калверли, что сейчас ему придётся нелегко, но он должен был услышать всю правду и понять, что за напасть сразила их многолетнюю дружбу. — Я знаю, что ты делал в Вайдеронге и почему тебя отпустили. Думаешь, я не искал тебя, когда отказался поверить в твою смерть, или может, ты думаешь, что твоя мать, обезумевшая от горя, не просила меня узнать, правда ли тебя убили? — нервы больше не выдерживали, они словно оборвались, и Джастин самым постыдным образом всхлипнул, стоило услышать о родных, но Крис не дал ему возможности спросить о них. — Я наводил справки, я следил и посылал в лагерь своих людей, когда мне присвоили звание полковника, и они рассказали мне всё, что узнали там. Надломленный голос полковника проникал в сознание Джастина, но когда сильные руки схватили его за горло и сжали, вырвав хрип — он даже не попробовал разжать пальцы друга, готовясь принять любую участь за несовершённое злодеяние, но в глазах потемнело от тихого резкого вопроса, выбившего воздух из тела. — Как Эллингтон в постели? Ты ведь всегда делился со мной подробностями своей личной жизни. Только об одном ты явно забыл мне сказать. Горло словно ободрало напильником, одинокая слеза скатилась по щеке, а дышать сделалось совершенно невозможно, и в этот момент Крис разжал пальцы и отступил от Джастина, будто бы ему и впрямь было мерзко находиться рядом с бывшим другом, или же он просто боялся не удержать в себе дикий порыв убить его. — Что молчишь? — спросил Гейт, не глядя на Джастина. — Нечего сказать, шваль? — Крис… — закашлявшись, простонал тот, потирая красную шею. — Это совершенно не так… У меня не было выбора: либо это, либо смерть, но и смерти мне не давали. Всё тело Калверли содрогалось, как от рыданий, и только глаза не могли оплакать прошлую жизнь. Слишком много испепеляющей ярости оставалось у него за спиной — она иссушила все слёзы, а обида испепеляла душу: он так мечтал о поддержке и помощи друга, но его надежды захлебнулись в потоке злых слов. — И у тебя не хватило мужества принять смерть? — У меня хватило мужества примириться с необходимостью жить! — закричал Джастин, выпрямляясь и смело глядя в лицо полковника, но ему так надоело видеть в надменности его грубых черт это циничное презрение, холодную ярость и непреодолимую ненависть, и противоречить ему в минуту этого раздражения не было смысла. Калверли, не помня себя от боли и стыда, выбежал из палатки. *прим. автора — Северовирджинская армия (англ. The Army of Northern Virginia) — основное боевое соединение Конфедеративных штатов Америки на Восточном театре сражений, которое было организовано 20 июня 1861 года путём соединения всех боевых сил в северной Вирджинии. С 1862 года армия выступала под командованием генерала Ли, включала в себя: пехоту, кавалерию и артиллерию.***
Когда оружие притупилось, а дух — угнетён, когда силы истощены, а запасы — израсходованы, тогда умы людей отказываются придумывать новые пути отступления — и бой окончен. После того, что случилось, Джастин пошёл в выделенную ему лачугу, злой и расстроенный, где свалился на широкую скамью, занимавшую весь дальний конец палатки, и погрузился в мрачные думы. Этим днём, после разговора, что произошёл между ним и Кристофером, Джастину хотелось остаться наедине с новыми для него, лишь недавно пришедшими в голову мыслями о том, как недолговечны любые проявления человеческой души. У лезвия всегда две стороны, и бывший друг может обернуться врагом, а заклятый враг — возлюбленным и близким. Он давно утратил надежду сделаться свидетелем сражений, достойных древнегреческих битв, давно перестал считать себя солдатом гражданской войны, пропадая на просторах другой войны, более древней, истина и суть которой понятна только тому, кто на себе прочувствовал её отблеск мимолётной победы, и проиграл, едва расслабившись и отдавшись безмятежному покою. Джастин потерял Алекса, удерживая надежду ещё раз свидеться с капитаном, увидеть его лицо и понять, что во снах и наяву оно являлось ему именно таким, каким предстанет в день их встречи, и только холодный морок дождливого весеннего дня скомкивал его мысли и путал чувства. Калверли целый день маялся в промозглой палатке, то засыпая, то неуютно озираясь, пока мгла не спустилась на землю и гул лагеря не стал утихать, убаюканный томительным вечером. Да и эта удивительная лесная ночь, тёмная, словно смола или глина, которую можно взять в пальцы и помазать себе ею руки и лицо, слиться с ней воедино и сбежать, скрываясь под её чёрным занавесом. День стал для него сильнейшим потрясением, болезненным ударом, пугающим, как чудовищная фантасмагория, а темнота — избавлением. Как только стемнело, Джастин осмелился выйти наружу и, руководствуясь каким-то укоренившимся ощущением невольничьего страха и отчаяния, очертя голову кинулся в лес, едва не заблудившись, чуть не упав, зацепившись ногой о корягу, имея все шансы сломать себе шею. Сам не зная, куда держать путь, Джастин просто уносился подальше, но слёзы заливали глаза, и он не видел куда бежал, пока знакомый голос не крикнул ему: «Стой, кентавр! Эй, пацан, куда тебя на ночь глядя понесло-то?» Джим догнал его и вернул в лагерь, с редкостной проницательностью не задавая вопросов, а только разглагольствуя на отвлечённые темы, рассказывая обо всём, что творится на фронте, перекликая всё это с моментами из своей крестьянской жизни, и в то же время совершенно не напрягая своей длинной речью, за что Калверли был благодарен офицеру, невольно проникнувшись к нему трепетным чувством. Угрюмого Джастина усадили у костра, накормили, уже не принимая за дезертира, так как долговязый светлый паренёк Бен довольно долго распевал однополчанам о том, что некий Джастин — их новенький рядовой, который просто был ошибочно принят за янки, коим, разумеется, не являлся. Джастин отужинал с ними, практически не участвуя в беседе, крайне лаконично и уклончиво отвечая на вопросы о себе, пока сонливость вновь не сморила, вынуждая отправиться обратно в палатку.***
Грубые руки, стащив на пол, перевернули его на живот, и Джастин распахнул глаза, успев выдавить из себя едва слышный звук на грани крика и стона, пока широкая ладонь не накрыла его губы, а тело не придавили к полу. Калверли рванулся вперёд, пытаясь вырваться, но руки сжали крепче, пресекая любые попытки освободиться. Ему не надо было слышать голос Гейта, чтобы понять, что эти прикосновения принадлежат ему. Руки были сильными, огрубевшими, изъеденными сталью своей единственной страсти — такие принадлежали только тому человеку, который привык сжимать в руках саблю, привык стряхивать с мундира порох и осколки снарядов, — и Джастин в который раз поразился мощи своего бессилия. Он не был рождён солдатом, он был слаб и немощен перед Эллингтоном, пока не научился бороться с ним, но он не знал, как драться на уже исчерченных дружеской любовью дорогах, которые завели давних друзей, близких людей в смертоносный тупик непонимания. — Я буду делать что хочу, мой милый друг, потому что твоя жизнь зависит от одного моего слова, — жаркий злобный шёпот опалил его ухо, но сквозь тёмные волны плескающейся ярости Джастин смог расслышать те самые ненавистные ему оттенки, которые когда-то оставили в его душе неизгладимые раны — сломили его. Так говорил капитан Эллингтон, до тех пор, пока зверь внутри него не ослаб, скрючившись в бешеном, сводящем с ума отчаянии, не получив очередную жертву своего безумного порока, так как Алекс смог приструнить его, закрыть и спрятать. Им двигало безумие и животная страсть, но Крис был другим, и Джастин помнил его добрым и отзывчивым соратником, но не насильником и тварью, которым движет ненависть и ярость. Чтобы понять, как выжить под боком у Алекса, ему потребовались месяцы, чтобы принять — потребуются годы осознания, и он совершенно не был готов к новому изнуряющему бою. Джастин мог бы воспротивиться, совершить грандиозную выходку и придушить бывшего друга голыми руками, но в этой совершеннейшей потерянности ему стало предельно ясно, что Гейту он позволит сделать всё. Не только потому, что жизнь зависит от полковника, а из-за того, что тот всё ещё оставался ему дорог, как родной брат, которому дозволено глумиться и измываться, однако в отместку он не получит ничего, потому что узы дружбы слишком крепки, чтобы порваться от режущей боли предательства. Кристофер убрал руку с его губ, видимо почувствовав, что тот не собирается оказывать сопротивление, и Джастин тихо сказал, даже не пытаясь оглянуться и посмотреть в знакомые глаза: — Так чего же ты хочешь от меня? — Почему он? — навалившись на плечи Джастина, Крис ухватил его за спутанные волосы и оттянул голову назад с такой силой, что Калверли зашипел и дёрнулся. — Почему чёртов Эллингтон, ответь мне?! Распахнутые глаза Джастина глядели прямо перед собой, не видя; лицо утратило всякое выражение, и желаемый ответ утонул в безмерном океане безразличного уныния. Тишина взбесила Криса, он развернул его лицом к себе и рывком сорвал с Джастина брюки — некоторые пуговицы с коротким ударом разлетелись по палатке, и Калверли тут же сжался, подтянув ноги к груди, но, получив не особо сильный, однако болезненный удар по почкам, был вынужден опустить их. — Сколько раз я наблюдал за тобой, пока ты развлекался, когда был весел и беспечен, и сколько раз я мечтал прикоснуться к тебе, но каждый клятый раз боялся, что ты оттолкнёшь меня, высмеешь, укоришь, — слова в спешке слетали с губ Кристофера, пока тот стягивал с себя одежду, оголяя смуглую кожу, и Джастин, глядя на усеянную шрамами грудь, невольно начал подрагивать. Небольшой временной промежуток, залёгший между ними, как непосильная бессонница между тихой смертью и мятежной жизнью, оставил на Гейте свой отпечаток: он стал мужественнее, крупнее, словно бы всю жизнь работал в поле или на каменоломнях, выбивая из себя кровью и сталью весельчака и задиру Криса, оставляя грубого хмурого полковника Гейта. Джастин смотрел и не ощущал даже мысленного сопротивления, так как перед взором невольно вспыхивали огромными зелёными огнями любимые глаза и россыпь веснушек на бледной коже. И хотя разум нещадно вопил, что разница между этими двумя людьми огромна, непосильна — что-то внутри говорило, что он одинаково не мыслит своего существования без них обоих, столь разных и непохожих. — Я не мог утратить единственное, что у меня было — твою дружбу, — продолжал Кристофер, приблизившись, и горячие, как тающий воск, пальцы прошлись по коже, ошпарив прикосновением, но Калверли только закрыл глаза, вслушиваясь в знакомый голос и не узнавая в нём яростные порывы, низкое желание, очерченное ненавистью. — Но сейчас я больше не боюсь, ведь ты показал своё истинное лицо. Он выдыхает Джастину в лицо, запечатав сухой режущий поцелуй на сжатых губах, и Калверли открывает рот, втянув воздух в безжизненное тело, которое отказывается действовать, сопротивляться — силы предают его, как он предаёт единственный смысл своей жизни — бороться до последнего. — Мне больше нечего терять, — отрывисто произносит Джастин, не глядя на Гейта. — Делай что пожелаешь. Я открыт перед тобой, ведь мне и вправду нечего скрывать. У Калверли не было никаких мыслей, всё в нём молчало, умерло в повиновении. Удар, который его поразил, был так силён, и действие его было так оглушительно, что Джастин разом превратился в какое-то пассивное существо, совершенно неспособное к сопротивлению. Крис ожидал чего угодно, но не такой явной безнадёжной смиренности, и в следующий момент укусил губы, вырвал сдавленный вздох — и Гейт улыбнулся, услышав этот звук. Морщинки разбегались от его прищуренных глаз, тонкие венки на висках вздулись, наполнившись дурной кровью. Вглядываясь в дорогие черты, подмечая малейшие изменения, удивляясь тому, как одиночество и ненависть, объединяясь в единую команду, уничтожают человека, — Калверли мысленно ухмылялся, чувствуя, как по щекам покатились скудные слёзы, но руки сами сжали лицо мужчины, и он легко поддался ему. Крис прикусывает кожу горла, и Джастин прижимается к нему сильнее, изучая новое тело, нового Гейта, ощущая дикую потребность в том, чтобы остановить всё это безумие, но звук бьющегося сердца напротив не даёт ему остановиться. Эти удары привычны, хоть и гулки, живо пробуждают в нём воспоминания о прошедших днях, когда они, пьяно обнявшись, распевали похабные песни и, шатаясь, разгуливали по городу в поисках ерундовых приключений, которые позабавили бы двух чудаков, влюблённых в виски и покер. Калверли не обращал должного внимания на то, как руки друга ложились на его плечи, как тот слегка наваливался на него, нетрезво стоя на ногах, направляя в нужном направлении, и как глаза Криса озорно блестели, едва Джастин заводил разговор о своих мечтах и надеждах. Да, бывали моменты прояснения, когда Джастин видел, что за наигранной жизнерадостностью Криса, в которой никто не смог бы уличить вранья, за всей этой весёлой болтовнёй, умело разыгранной талантливым актёром, скрывалось глубокое волнение. Мятежное желание и страстный помысел чего-то несбыточного, когда они делили одно женское тело на двоих, стирая границы, переходя рамки позволенного. В то время Джастин замечал влечение со стороны Кристофера, но удобнее было притворяться, что ничего не происходило. Они передавали друг другу планы и мысли, переживали друг за друга, как братья, но всё участие и вся любовь Гейта заключена была в его страсти к лучшему другу, который был настолько глуп и слеп, что смог пройти мимо распростёртых объятий, продолжая топить их обоих в пьяных вечерах и бездарных днях. Сейчас Джастину стало бы стыдно за прошлую слепоту, если бы его щёки не пылали от возбуждения. «Стыдиться я разучился в этом собачьем одиночестве, в проклятой стране, которая выедает душу. Нет, мне не стыдно». Последние крохи самообладания тают и теряются на фоне движения рук, которые прижали Джастина к полу, исследуя настолько желаемое тело, что сил сдерживаться у полковника не оставалось. В Кристофере проснулась потребность к низменной потехе и грубая чувственность, от которой Калверли взвыл и прикусил язык, ощутив, как член входит в его тело — всего на несколько дюймов, но болезненная судорога сковывает ягодицы. Гейт следит за ним, и Джастин впервые решается глянуть на друга, разрывая свою боль на куски, швыряя её по частям в тусклые омуты злости и обиды. — Давай, поимей капитанскую шлюху… Наслаждайся, тем, что хотел получить столько лет, — шипит Джастин сквозь плотно сжатые зубы; по венам растекается жидкий огонь, переплавляя все эмоции и желания в одно — почувствовать его внутри, забыться ничтожностью сладостного момента, когда всякий разум покидает тело, — лишь бы всему этому пришёл конец, только бы кошмар этой ночи бросил их обоих на растерзание рассвету, и тогда он сбежит, оставит всё за спиной. Гейт смотрит на него пронзительно, и Джастин чувствует этот густой вкус: другой, не тот, который ощущал, вдохнув запах золотых волос Алекса, не тот, который утром оставался на губах, когда капитан целовал его, уезжая в город, — этот запах пропитан тоскливой, бережной нежностью — не яркой и истерзывающей страстью Алекса. Крис входит одним размашистым толчком и слышит крик боли, сам дёргается от неприятных ощущений, видит закинутую голову и судорожно бьющуюся вену на белом горле и, несмотря на это, продолжает преодолевать сопротивление мышц, с силой насаживая на свой член лучшего друга, который вцепился ослабевшими пальцами в его плечи, закатывая глаза. — Больно, Крис… — стонет Джастин, подавшись назад, чтобы остановить поток льющейся боли, изгибаясь в жёстких путах под мстительным и яростным напором полковника. — Мне было больно, когда я узнал, что ты добровольно трахаешься с Эллингтоном, — учащённо дыша, прорычал тот. — Ты не знаешь, что такое боль. Гейт склонился над ним и провёл рукой по глубокому шраму на лице, задев не только бледный бугорок увечья, но и струны более глубокие — те, что выплеснули ужасающую музыку истерзанной души, захлебнувшейся обречённым плачем. Джастин хрипло вскрикнул от новой вспышки режущей боли в его растерзанном отверстии, но Крис ещё несколько раз глубоко вошёл, пока Джастин не упал в бездну забвения, отключая сознание, зависнув на грани. Он не лишился чувств, однако слышал и воспринимал всё слишком отрешённо, чтобы придавать значение происходящему, блуждал где-то на задворках себя самого, распростёртого и придавленного чужим весом. Парил в далёких пространствах, падая и разбиваясь от каждого толчка, словно проваливаясь в сырую землю под палаткой, укрываемый тонной небытия, как землёй, которая забивалась в рот и нос, не давая дышать, но и умирать ещё слишком рано.***
Слава богу, что его мозг не поспевал за событиями, не то с ним, наверное, приключилась бы самая настоящая истерика, но Джастин только скрежетал зубами от досады и обиды, грея руки у костра следующим вечером. Стройность мыслей постепенно возвращалась в норму, только лёгкая тошнота и тупая боль свидетельствовали о том, что произошло. Он спал ещё много часов и, проснувшись, снова обнаружил, что повсюду ночь, совершенно запутавшись во времени суток и прошедших двух днях. Трое рядовых у костра предложили угостить его зайцем, которого поймали в силок, сказав, что кентавр — а кличка плотно прижилась в лагере, встретив его после пробуждения — плохо выглядит, нездорово, как будто в нём поселился паразит, который выпивает всю кровь из его тела. Народ сидел вокруг костра на жердинах, курил, предлагая Джастину сигареты, от которых тот отказался, буркнув что-то про несварение и головную боль. Орехи, сушёные фрукты, рыба и три круга жёлтого сыра разошлись на обед ещё три часа назад, но Бен — тот самый конвоир, парнишка лет шестнадцати на вид — притащил Джастину еду, сказав, что повар ему должен. Калверли плевал с высокой колокольни на взаимоотношения в лагере — ему необходимо было восстановить силы, чтобы сбежать из этого дурдома, хотя понимал, что во второй раз с ним этот фокус не прокатит, и нарвись он на другой отряд — ему не жить. Любимым лозунгом у солдат был: From the smyth ladies. God and our right*, который они горланили добрые полночи, иногда чередуя с The Yellow Rose Of Texas¹⁶. Солдаты наперебой голосили бодрые песни, и Джастин волей-неволей подпевал им, хотя мыслями находился совершенно в другом месте. Мрачные размышления не покидали, странная слабость и апатия сковали тело, изнемогающее от боли и усталости, не искореняемой сном и едой. Он сам был ничуть не лучше листьев, лишившихся опоры и поддержки дерева, но в лесу расцветала новая жизнь, а его угасала под гнётом страха и сомнений. Нет больше животворных соков, нет яркого солнечного света и тёплого ветра. Всё ушло вместе с ощущением безопасности, которое появилось и исчезло в один момент — когда он увидел Кристофера. Мучимый угрызениями совести, что он так легко оставил Алекса, Джастин повсюду чуял опасность или обиду, и в своём душевном смятении постоянно рисковал выдать себя из страха перед другими. Но солдаты распевали песни, курили и хлебали разбавленное пиво, совершенно не обращая внимания на угнетённое состояние новичка, и только старик Джим пристально следил за каждым его нервным движением, словно бы собака, учуявшая что-то весьма любопытное в их маленьком нудном мирке. «Мне ещё нет двадцати, а на меня уже возложено такое бремя. Господи, услышь меня, узнай, как мне тяжело. Посмотри, какая боль меня терзает. Я чист перед тобой, я искупил всю пролитую кровь собственной, всю причинённую боль — своей. Я чист перед тобой за все свои прошлые грехи, но самый ужасный из них всё ещё во мне, и я не могу принять то, что поселилось в моём сердце, так же как и не могу избавиться от этого. Я не могу поверить в то, что ни разу не сказал ему, что люблю. Где он теперь, жив ли он? Алекс, я так тебя люблю, мне так плохо… Что мне делать с этим, Боже? Я такой глупец, что в очередной раз сдался без боя. Такой слабак». Эти вопросы множатся, страшат Джастина, и он слышит в них плач всей своей истерзанной пытками души, муку, при которой хрипит от ужаса, задыхается от слёз вместе со своей агонией. Чувство, родившееся в его сердце, заполонившее душу и поработившее сознание одновременно пугает и завораживает. Страх и боль сменились любовью и страстью: этого не должно было произойти с ним, но Алекс стал для него самым важным звеном в цепи бесконечной смуты, и он потерял свой луч света, погрузившись во мрак, сбежав куда-то в лес, попавшись в капкан. Ему больше ничего не оставалось, так как Джастин даже не представлял, в какой стороне проклятый Вашингтон, и даже если бы разыскал город северян, разве нашёл бы он там Алекса? 16. The Yellow Rose Of Texas — «Жёлтая роза Техаса» появилась на свет во время Мексиканской войны и позднее приобрела огромную популярность среди солдат Техасской бригады. Любой техасец до сих пор может напеть эту песню. *прим. автора From the smyth ladies. God and our right — Лозунг южан, появившийся в начале 1863: «С бароном дамы. Бог и наше Право».***
— Хочешь рыбу? — Бен бесцеремонно уселся на траву рядом с Джастином, выдернув того из глубокого забытья, которому он подвергался каждый раз, будучи охваченным воспоминаниями. — Речная, конечно, но всё же! На вот, попробуй, и будет тебе счастье. Джастин несколько часов отходил от изнурительной работы в лагере. Этим утром к ним привели два взвода новичков, присланных из Джорджии. Покончив с необходимыми формальностями, новобранцы приступали к элементарному военному обучению, и Джим Бивер, ухмыляясь, поднял Джастина в начале шестого и заявил: — Может быть, тебя и разжаловали до рядового, но ты, кентавр, был и остаёшься старшим лейтенантом, так что чего мелочиться? Ступай, принимай молодёжь и вбей им в их скудные зачатки мозга, как надо воевать. — Я не имею права их тренировать. Гейт меня разорвёт на части, если узнает, что я вмешиваюсь, — простонал Джастин, поднимаясь со скамьи и откидывая назад спутанные после сна волосы, протирая кулаком слипшиеся глаза и видя, как Джим снова кривит губы, весело произнеся: — Это его распоряжение. Всё равно ты нихрена не делаешь, только спишь всё время. Джастин и вправду никак не мог выспаться, он страдал хронической мигренью, недавно пережитая лёгочная болезнь, которая свалила его с ног в Вайдеронге, сейчас возвращалась редким сухим кашлем, а глаза воспалённо смотрели на свежих молодых солдат, когда он начал гонять их по вырубленному в лесу плацу. Не особо охотно вспоминая былые времена, когда ему присвоили звание офицера, пока с ним были — прежний старина Крис, некогда хороший друг Норман; от этих воспоминаний его тошнило: уже ничто и никогда не вернёт его в то время. Регулярные вооружённые силы были слишком немногочисленны. Почти всю тяжесть войны несли на себе иррегулярные формирования — такие, как это: артиллеристы и отряд спешенной кавалерии, полковником которой был злорадный Кристофер Гейт; они не могли защитить Атланту или выгнать войска противника из оккупированного Ричмонда, но лесные границы они охраняли крайне тщательно, не давая северным войскам пробиться к Диксиленду¹⁷. Эти батальоны лёгкой пехоты, спешенной кавалерии, разбитые остатки которой подходили к их лагерю, и артиллерийские батареи, составлявшие иррегулярные вооружённые силы, хоть и являлись профессиональной армией, всё же были что пуля, рядом с пушечным ядром многотысячной армии Севера. И Калверли подсознательно ожидал какую-то западню — паническая уверенность в опасности их хрупкого положения выводила его из себя. Он не желал заострять внимание на оборонительной стратегии, так как она никогда не являлась его коньком, ведь когда-то в своей обороне он допустил огромную брешь. Теперь Джастин целыми днями только и делал, что скрывался от Гейта, который явно жаждал встречи с ним, но в его палатку больше не заходил. Лейтенант спал в обнимку с мушкетом, рискуя пристрелить назойливого мальчугана Бенджамина, который, видимо, решил завязать с новоприбывшим тесную дружбу, но его частые визиты в палатку серьёзно раздражали Калверли. — Нет, я не голоден, — грубо отрезал Джастин, скорее от неожиданности, чем со злости, когда Бен пихнул его в плечо. — Но спасибо. — Когда ты ел последний раз? — не унимался парнишка, обеспокоенно заглядывая в безучастные глаза, при этом продолжая ковырять рыбину, вынимая мелкие косточки и складывая их в маленький тряпичный мешочек. — Вчера или позавчера? — Недавно, — уклончиво ответил Джастин, внимательно наблюдая за манипуляциями солдата и искренне недоумевая. — Что ты делаешь, Бен? — Это на удачу, — деловито сказал парень, сложив ещё несколько косточек в мешочек и завязав его. — Что-то вроде амулета. Я складываю сюда мелкие камушки, на которых лежали наши погибшие ребята, землю, в которую их положили, и теперь вот — речную рыбу, которую мы ели вместе. Сейчас они все мертвы, но это дань их памяти. К концу войны он будет полон. Это своеобразный оберег. — Ты шутишь, что ли? — Джастин почему-то не удивился причудам мальчугана, наверное, потому что ему было глубоко наплевать: он просто больше не верил в святыни и тем более в удачу. — Это же всего лишь рыбьи кости, Бен. Что с них проку? Лучше бы порохом запасался, нужнее будет. — Ты ничего не понимаешь! — обиженно засопел тот, резко пряча мешочек за пазуху; по его надутым губам Калверли понял, что суеверный мальчишка совершенно серьёзен и ко всему же раздосадован Джастиновым непониманием. — Угомонись, я просто спросил, — устало вздохнул Джастин и отвернулся от фыркающего солдата: ему уже осточертело спорить с кем бы то ни было. Ему хватало своего доставучего внутреннего голоса. — Нет, ну с тобой явно что-то не так! Что ты такой угрюмый, Джей Ти? От этого прозвища Джастина передёрнуло, и он почувствовал, как кровь отошла от лица. Напрасно он представился землякам полным именем. — Во-о-от! Глянь-ка, Джим! — крикнул лейтенанту юный навязчивый солдат, активно махая руками, призывая того подойти. — Посмотри, как он побледнел! Ещё есть отказывается… — Бен, отвали от человека! — гаркнул Джим, присаживаясь рядом с негодующим от злости Бенджамином. — Не хочет, так не суйся, кто тебя просит? — Эта рыба хоть и речная, но просто великолепна! — не унимался тот, снова расхваливая пищу, демонстративно отправив кусок рыбы в рот. — Булл-Ран кишит всякой живностью, её во время приливов просто прибивает к берегу. Собирай — не хочу. Даже сети не расставляли. — Рыба лучше, чем кости, — хмуро отозвался Джим, сосредоточенно выковыривая кончиком ножа грязь из-под ногтей. — Вы это о чём? — не понял Джастин, озадаченно посмотрев на солдат. — Наши парни то и дело подбирают мертвечину, — бесчувственным будничным тоном отозвался Джим, не отрываясь от своего занятия. — Оленей, вепрей, раздувшихся лошадей. И людей тоже. Их приносит течение время от времени. Валяются среди рыбины. — Слишком много мёртвых в последнее время, — устало вздохнул Бен. — Уже с полсотни закопали вместе с нашими солдатами. Вчера ещё пятерых нашли — двое янки и трое наших. — Откуда идёт течение? — живо поинтересовался Джастин, поудобнее усаживаясь на траве. — С запада? — Так точно, — подтвердил его догадку Джим, вытирая острие ножа об рукав рубахи. — С запада, иногда с юго-запада, если солёное озеро наполняется после дождей, то тогда ещё можно встретить трупы на берегу Бойбишул — она впадает в Булл-Ран с юга. Знаешь, может, бывшая железнодорожная станция Манассас? — Джастин коротко кивнул. — Вот там солёнка и примыкающая к ней Бойбишул. В неё скинули все трупы после резни месяц назад, ну а течение пригнало их сюда. — Почему бывшая? Что там произошло? — Калверли едва не лишился голоса, услышав о новой битве на злополучной станции. Вроде не так давно, всего год назад, он сам доблестно сражался там, проливал кровь и пот; именно там проявил мужество и отвагу, наверное, в первый и последний раз в своей жизни совершив геройский поступок и получив своё повышение. Всего год прошёл с того жуткого сражения, но память, услужливо покинувшая фрагменты прошлого вместе с умершим в его душе огнём, обманчивым эхом шептала об этом, как о событии столетней давности — далёком и пустом. Ему нужно было узнать, где станция, и идти к ней, бежать от чёртового Гейта, от этой ненависти и этих людей в лагере. Он не знал дороги в Вашингтон, но он должен был узнать дорогу домой. — Да была там очередная заварушка, — Джим улёгся на траву. — Их целью было добраться до Ричмонда одновременно с востока и с севера, но наша конница вынудила этих тварей повернуть назад. Тогда отступающие пятый и шестой пехотные подразделения попали в засаду на станции. Янки там взорвали пути и наш торговый поезд — он направлялся в Ричмонд, чтобы пополнить военные запасы. Без них наша армия была бессильна. Пехотинцы всеми силами удерживали янки на станции, пока твоя кавалерия ожидала помощь из Эскадрона, которая так и не прибыла. Более двадцати тысяч солдат переправили южнее, на левый фланг. Говорят, там разразилась настоящая резня, но это до конца не подтверждено… Сейчас мы в полном неведении относительно Юга. Говорят, Джонсборо и Кентукки пылают, и янки двинулись на Техас, но пока их удерживает и оттесняет Огайская армия. А Атланта готовится к эвакуации. «Они идут к Техасу. Огайо долго не устоять. Ещё несколько недель — и они будут в штате. Мне нужно вернуться домой и как можно быстрее… Я не позволю моей семье погибнуть. Я найду способ увести их оттуда, до прихода северян или после него, но я это сделаю. Алекс не зря рискнул своей жизнью, а для того, чтобы уберечь мою родину от своих соотечественников. Уберечь меня. Я должен попасть домой». — Это было зимой? Когда? — вдруг спросил Калверли, придвинувшись к Биверу, по его глазам тот сразу понял, что для Джастина это очень серьёзно, однако, неопределённо пожав плечами, задумчиво сказал, будто не придав этому особого значения: — В январе… то ли в декабре… — Джим почесал седеющую шевелюру и напряжённо засопел, припоминая события прошедших месяцев. — Дьявол, Бенни, когда мы подорвали их грузовой поезд? — В декабре, точно, — зевая, отозвался Бенджамин, нервно хрустнув суставами пальцев. — Как раз в те дни, когда я только перевёлся сюда. Сердце Джастина взорвалось, кровавой волной накрыв сознание, он выдавил из себя хрип, чувствуя, как закипает больная голова, затем накренился, падая. Джим медленно перевёл взгляд на Калверли и вскочил на ноги, кидаясь к нему. Подхватывая начавшее заваливаться тело и поддерживая его голову, мужчина позвал Кларка — своего помощника, который мигом помчался за лагерным врачом, а Бен аккуратно поднёс платок к носу Джастина, чтобы остановить хлынувшую кровь. — Часто у тебя такое бывает? — озадаченно пробормотал Джим, вынуждая его запрокинуть голову. Джастин ослабевшими руками попытался оттолкнуть от себя обеспокоенных солдат, однако Джим оставался неумолим, а Бен начал, захлёбываясь словами, причитать: — Это от напряжения, у моего отца такое было, когда… — Заткнись, Бен! — устало приструнил его младший лейтенант, склонившись над Калверли. — Голова кружится, Джастин? — Какой… поезд? — прохрипел Джастин, силясь подняться, но руки Джима нажали ему на плечи, и он снова осел на траву, а вопрос слетел с губ, хотя жуткая догадка уже гнездилась в больной голове. — Э-э, ты чего? Расслабься, — бодро затараторил Бен, вытирая потную шею окровавленным платком, и, вдруг осознав, что делает, живо откинул тряпку. — Поезд как поезд, не первый и не последний… Ну, подорвали мы его. И что? Это был приказ полковника Гейта. — Я хочу его видеть. Джим, отведи меня к полковнику, — простонал Джастин, шмыгнув носом. — Врач сейчас придёт, тебе нельзя… — Мне можно всё, Джим! — сотрясаясь от нетерпения, заорал Джастин, и скорее всего этот рёв услышали даже в Вашингтоне. — Веди меня, сейчас же! Джим и Бен неуверенно переглянулись и помогли ему встать на ноги, после чего сопроводили в палатку командующего.***
— И что теперь? — в глазах полковника отражались малейшие оттенки мыслей, но никакого понимания. Он чёрной глыбой навис над столом, полный злобы и высокомерия, и, казалось, воспоминания о старой дружбе сочились ядом из его глаз, когда он смотрел на Джастина, утирающего окровавленное лицо. — Я должен послать твоему любовнику письменное извинение за то, что нарушил его планы? Ты в своём уме, лейтенант? — Ты сорвал мои планы, Кристофер! — этот злой каламбур вывел Джастина из себя, и он, совершенно не владея собой, срывался на крик, метаясь по палатке, как в припадке бешенства, сжимая волосы в кулаках, едва не вырывая тёмные клочья из больной головы. — Мои — не его! Пятнадцатого декабря, в шесть часов вечера я отправил письмо Джеффу, которое должны были передать в Луизиану, и из-за тебя, из-за того, что ты, сука, подорвал поезд, мой брат пропал без вести, потому что не смог выбраться из штата! Потому что не узнал, как расположены войска генерала Эллингтона! Потому что не смог доложить это генералу Ли! Потому что всё провалилось к чёртовой матери! Я рисковал всем, делая это, мои друзья рисковали жизнью! Это был грузовой поезд, так нахрена тебе потребовалось взрывать его?! Там не было ни оружия, ни продовольствия, лишь сырьё — древесина, да уголь… груз, не стоящий таких усердий. Никогда прежде мы не уничтожали грузовые поезда, никогда! Мы останавливали их, забирали, что необходимо, но не действовали настолько опрометчиво. Как ты мог не проверить его? Ты бы мог перехватить это письмо и помочь нам всем. Что на тебя нашло, Гейт, почему, почему именно этот поезд, чтоб тебя?! Твоя ярость разгневанного юнца окончательно затмила разум, и взбалмошный мальчишка победил в тебе офицера? Как ты мог поступиться возможностью получить информацию в угоду своей обиде на всё сущее? «Дерек рисковал собой, отправляя это письмо, я рисковал собой, теперь и Алекс рисковал, чтобы спасти мой штат, ради моего будущего… Спасти меня». — Скажи, Эллингтон настолько безумен, как о нём говорят? — ехидно спросил Гейт, громко забарабанив по столу пальцами, и лицо его превратилось в маску сосредоточенного ожидания. Своим видом он напоминал огромный дом, в котором наглухо закрыты все окна и двери, и пробиться внутрь его многочисленных комнат и тёмных коридоров — нереально. — Иначе на кой-чёрт он разрешил тебе уведомить брата о расположении их войск? Или же ты действовал за спиной любовника, а значит не так уж и сильна ваша порочная связь? — Замолчи! — Джастин остановился и, сверкая глазами, приблизился к столу. — Я не хочу больше слышать из твоих уст любое упоминание об Александре, тебе всё ясно? Ни слова о нём, Кристофер! Гейт облокачивается о спинку стула, и облик его не выражает ничего, но Калверли слишком давно знает друга, чтобы разувериться в его помыслах: он приобрёл навык находить тысячу различий там, где другие видят лишь единообразие, и неподвижное лицо полковника искрило холодной, пронзительной, как клинок, яростью, спрятанной глубоко на задворках замерших глаз. — Ты очень изменился, — тихо вымолвил Гейт. Джастин с трудом взял себя в руки и растянул губы в горькой улыбке, хотя со стороны это могло сойти за паралич мышц лица. — Ты говоришь это мне? — Калверли словно бы взбалтывал все свои эмоции и переполняющие его чувства, чтобы злость и агрессия сменились апатией и спокойствием, чтобы голос не дрогнул, когда он положил руки на плечи Криса. — Ты, кто оказался чужаком, кто вонзил мне нож в спину? Крис, как я могу не кричать о своём горе, а с кем же мне говорить в эту страшную минуту, если не с тобой, ведь ты и теперь, как всегда, для меня — всё! — Джастин медленно, неуверенно обвивает руками его плечи и наклоняется над ним, словно бы замерев на миг, ожидая, что его снова ударят или оттолкнут, но Крис сидит молча, пропуская удары сердца. — Я люблю тебя, друг мой, — шепчет ему на ухо Джастин, и, наконец-то, чувствует знакомый родной запах летнего воздуха, скошенного сена, и далёкий Техас вновь встаёт перед его глазами — край, где они вместе росли, лелея одинаковые мечты и живя общими грёзами, не видя войны и не воюя между собой. Джастин поймал себя на том, что закрыл глаза, и ему очень не хотелось их открывать и возвращаться в кровавый иллюзион полевого лагеря, где он дарит свою нежность мерзкому предателю, насильнику: — Но ты никогда не вытеснишь его из моей души. Он разжимает объятия и размеренным шагом движется к выходу: Джастину плевать, что из-за Кристофера его брат, возможно, погиб — с его смертью он заведомо смирился уже очень давно, — его планы провалились, и он потерял единственную лазейку вырвать их страну из пекла войны. Какая жуткая насмешка судьбы — южане никогда не трогали грузовые поезда янки, их целью были военные, идущие по основным путям, но именно этот, именно в те злополучные дни они уничтожили, разом с его надеждами. Плевать на всё. Смерть уже на пороге, но Калверли теперь знал, куда держать свой курс — на запад, вдоль по течению, где на пути солёное озеро и река Бойбишул, кишащая мертвяками, а за ним станция и разбитый Эскадрон. Он идёт домой. — Я приду сегодня ночью. Джастин не останавливается, но, выйдя из офицерской палатки, закрывает лицо ладонями, и засохшая кровь розовыми каплями стекает по рукам начавшимся весенним дождём. 17. Диксиленд — (англ. Dixieland = Dixie) в разговорном американском южные штаты США (быш. КША); буквально — «земля Дикси», куда входили Конфедеративные штаты: Техас, Джорджия, Вирджиния, Северная и Южная Каролина, Теннеси, Кентукки, Арканзас, Луизиана, Миссисипи, Алабама, Мериленд, Делавэр, Флорида.***
Всё то, что обычно дробится и расщепляется в душе, все свои подавляемые, нетерпеливо пробивающиеся чувства, которые хочется выпустить наружу, чтобы не взорваться, — все они застыли в болезненной истоме внутри Джастина, погибая под жёсткими прикосновениями пальцев Криса, которые во мраке терпеливо отсчитывают утекающие часы их сумасшедшей ночи. Кристофер не походил на безумца, потому что Джастин привык к неровным страданиям души Алекса, импульсивно вырывающим из него злобу, и видел разницу между одержимым и больным. В Гейта будто бы дьявол вселился, он словно бы мечтал выкорчевать, смыть кровью и слезами оставшиеся у Джастина мысли о капитане-янки, и Джастин вновь ронял свою боль и тоску по щекам, кричал и извивался, молил, чтобы Крис отпустил его. — Я всё равно уйду, тебе не удержать меня, — прорычал Джастин, ворочаясь под ним, но звук застрял в горле, когда Крис с размаху ударил его снова, разбив губы. Он смотрел на дрожащие веки Джастина, как его голова с вьющимися каштановыми волосами запрокинулась назад, и он прошептал проклятье окровавленными губами, сплёвывая вязкую жидкость в бок. — Я всегда хотел тебя, — Гейт сжал его руки, запрокинув их за голову, суставы протяжно заныли, лицо Калверли сморщилось, его трясло от напряжения и усилий не издать ни звука больше, выплёвывая кровь изо рта. — А ты выбрал северную тварь, стал его подстилкой! Терпи, или ты не хочешь постараться для лучшего друга? Он входил до самого конца, задерживался внутри, продолжая давить, делая резь нестерпимой, и так же резко подавался назад. Джастин заметил окровавленный, колом стоящий член, выходящий из его тела, и тихо заскрежетал зубами, проронив мучительный стон. Руки бывшего друга легли на бёдра и стали рывками подбрасывать их, проникая глубже и чаще, потому что обессилевший Джастин не мог пошевелиться, только порывисто дёргался, скользя скрюченными пальцам по полу, сжимая разорванную одежду. — Говоришь, любишь меня… — слова Гейта смешивались с его стонами и хрипами, которые, казалось, поднимались к горлу от самого паха, когда тот мощными толчками врывался в его тело. Крис протянул руки и схватил Джастина за плечи, впившись в кожу ногтями; он пытался двигаться, но был так сильно зажат и сдавлен, что движения были крайне тяжёлыми, и Джастину пришлось расслабиться, чтобы унять боль, испытываемую от вторжения. Калверли чувствовал, как сердце Гейта колотилось о его рёбра, и вдруг Крис сбился с темпа, неторопливо скользя в узком горячем канале, а руки шарили по телу Джастина, безошибочно поднимая из глубин чужого естества смутные волны: невыносимую сладостную смесь боли и наслаждения, которая пронзала тело и разрывала душу. Алекс приходил Джастину в голову каждый день, ежеминутно. Джастин помнил те дни и ночи, когда стонал от удовольствия, доведённый до безумия волнующими поцелуями капитана, его руками, его членом. Вот и сейчас Александр предстал перед его глазами в ореоле мягких волос, похожих на золотистый солнечный луч, он будто смотрел на то, как Джастин скользит руками по плечам Кристофера, нависшего над ним, и Калверли становилось дурно. Это была измена, и единственной возможностью простить себя за телесную прихоть было полностью отдаться своим грёзам, погрузиться в воспоминания. Гейт толкался в него, прижимая к трепещущей, вздымающейся груди — и Джастин ощутил в себе яд его страстного желания и всепоглощающей печали, но мыслями он находился за несколько десятков миль от лагеря, в гарнизоне, в тёплой, мокрой от пота постели Алекса. Джастин ясно представлял рядом с собой другого, и это помогало ему. Сияющие хризолитовые глаза, медленный огонь которых, казалось, смягчал страстность чувственных губ, потому что Алекс был естественен, а не сентиментален, страстен, а не ласков. Он двигался плавно, при этом оставляя на теле Джастина синяки, как доказательство их неравного боя. Визуального наслаждения было мало, Джастин нуждался в том, чтобы касаться его, хотел чувствовать твёрдые, упругие мышцы его рук в своих ладонях, гладить массивную грудь, покрытую светлыми волосами, ласкать спину; руки Калверли спустились к округлым долям ягодиц, ускоряя темп. Джастин снова надавил, и член целиком, по самый корень, погрузился внутрь его тела, и вскрикнул, охваченный искрящейся болью от этого резкого движения. «Алекс… Алекс… ты жив». Незрячие глаза больше ничего не видели, и только тело мужчины на нём напоминало, что он не один в кромешной тьме восторга. Это была страсть воображения, острая воспалённность мозга, вожделение похотливой юности, естественное для плоти. Но стоило Калверли коснуться своего воображаемого идола, потерянного любовника, чьи поцелуи были как шаловливый ветерок, пролетевший над гладью озера, как его боль сменялась дрожащим томлением. И тогда вся кровь из сердца бросилась ему в голову и затем стекла по венам, как расплавленное олово, и эта жидкость воплотилась внизу живота, немилосердно и позорно выплеснув возбуждение. Член Джастина испустил одну или две капли густой животворной влаги, но эти несколько слезинок не были успокоительным бальзамом, предвещающим скорую волну наслаждения; они показались каплями едкого, обжигающего вещества, вызывающими сильное, невыносимое раздражение. Его истязали, ведь разум превратился в смолянистое болото, а тело постыдно горело — это был жар, иссушающий мозг. Джастин учащённо дышал, что-то бессвязно шептал, возвращаясь в немилосердную реальность — где он был вдали от Алекса, где его чувства были под замком. Густая кипящая жидкость медленно изливалась струями из его члена, а на своих плечах, на своём животе он всё ещё ощущал движение любимых рук, потерянной нежности. Зелёные глаза исчезали, блики растворялись в темноте, безжизненные полураскрытые губы больше не впитывали дыхание исчезнувшего миража, болезненно необходимой галлюцинации, и Джастин в изнеможении упал, закрыв лицо руками, вновь осознав, что он — не с Алексом. Что всё так же одинок и глубоко несчастен, и только что бесстыдно стонал, отдаваясь лучшему другу. Семяизвержение нисколько не успокоило, напротив, лишь ещё больше раздражило Джастина, потому что сладострастные фантазии продолжали волновать и после того, как их лживая доля покинула сознание, и он зашипел от боли, чувствуя, как заструилась из трепещущей в нём плоти сперма, обжигая внутренности. Гейт не вынимал член ни на дюйм, лишь тёрся о ягодицы партнёра. Джастин с изумлением понял, что тот довольно ухмыляется, глядя на него сверху вниз, и, зарычав, подобрался и сбросил Криса с себя, кинувшись к его форме, повешенной на стуле. Его собственная одежда была изорвана в клочья, стараниями Кристофера, который, заломив ему руки, с остервенением срывал её с Джастина час назад. — И куда ты пойдёшь? — раскатисто засмеялся он, глядя, как Джастин надевает штаны. — Ты не знаком с местностью и сдохнешь в лесу через несколько дней. — Пусть так, — глухо отозвался Калверли, морщась от боли в пояснице, чувствуя себя так, будто бы только что выполз из грязи сточной канавы. — Я болен, и мне всё равно не жить… «…без него. Я и впрямь смертельно болен им». Гейт поднялся на ноги и сделал шаг к Джастину, порывающемуся выскочить из палатки. Калверли уже собирался кинуть в ход все свои силы, бить и рвать противника, только бы суметь выйти отсюда и пуститься наутёк — прямо в лапы волков или голодной смерти, как вдруг раздался оглушающий вой лагерных собак и далёкие отголоски пушечной пальбы. — Что за… — Гейт остолбенел, как статуя, и спустя несколько секунд уже начал надевать свой мундир и нижние штаны, так как брюки у него забрал Джастин, застывший в немом ужасе — смерть всё же пришла за ним. — Господин полковник, сэр! — послышался снаружи голос Джима, разыскивающего старшего. — Я здесь, — громко крикнул ему Кристофер, отодвигая полог входа. В палатку ворвался Джим, и, слегка оторопев при виде двух полуголых мужчин, Бивер, прокашлявшись, продолжил надрывающимся голосом, старательно отводя взгляд от раскрасневшегося Джастина: — Янки в двух милях. Напали на укрепление у Булл-Рана. — Немедленно созови офицеров ко мне, — гаркнул полковник, быстрым отточенным движением застёгивая пуговицы на мундире. — Выставить регулировщиков по периметру лагеря. Идёшь со мной, — не оглядываясь, сказал он Джастину, накинув на плечи плащ и выйдя из палатки. «О, нет! Дьявол, да что же это такое?»***
— Их пеший батальон насчитывает девятьсот человек, и когда они соединятся со своим полком на станции, мы уже не сможем отступить и окажемся в западне, между Вашингтоном и их двухтысячным войском, — говорил ему Крис, крутя в руках трубку, но так и не решаясь закурить, нервно кусая губы. Все офицеры уже заняли свои позиции, план обороны был готов, но в удачный исход этого боя никто не верил. Кристофер не спешил расставаться с картами, ещё раз оглядывая все их лазейки и понимая, что это самая настоящая западня. Джастин расхаживал рядом, почёсывая немытую голову и думая, как бы сохранить свою жизнь, не говоря уже о двух сотнях пеших кавалеристов, которых Гейт поручил ему вести в бой к западу от реки, ссылаясь на то, что у него не хватает офицеров. — Это самоубийство, — уверенно заявил другу Джастин, кружа над макетом леса в неком подобии шаманского танца, передвигая шашки и убеждаясь в бесполезности всего этого мозгового штурма. — У нас меньше пушек, у нас нет верховых лошадей, только тяжеловесы, мы на их территории, мы окружены… Мы в полной жопе, Гейт. «Нам всем надо убираться отсюда через гору — единственное место отступления». — Я не брошу раненых людей и орудия, — словно бы прочитав его хмурые мысли, сказал тот. — И с тебя глаз не спущу. Ты не удерёшь к своим северным тварям. Калверли раздражённо закатил глаза и, сложив руки на груди, покосился на карту, в последний раз прикидывая, что делать со всем этим дерьмом, пропуская слова Гейта мимо ушей, чтобы не тратить время на назревающий скандал. — Сомкнутые пехотные построения, колонные и трёхшеренговые линии — отличный способ угробить побольше собственных солдат, — отрешённо заметил Калверли, нахмурившись. — Что у тебя за бардак? — А что я могу сделать, имея в распоряжении полтысячи человек против двух с половиной тысяч? — развёл руками Крис, словно бы ища оправдание своей глупости, что довольно сильно позабавило бы Джастина, если бы не напомнило ему о провале у холма Гвен, когда Роберт Ли допустил подобную ошибку, ставшую фатальной для сотен человек, включая его самого. — Я бы сказал, что это всё крайне ненадёжно, Крис, — ответил Калверли, раздумывая над сложившейся дилеммой. — Неужели нельзя урегулировать построение из двух шеренг? Поставь колонны в линию, тогда при отступлении они легко смогут сомкнуться обратно в колонну и при начале атаки перейти в огнестрельную линию. — Совершать подобные передвижения могут только хорошо обученные пехотинцы, — резко отрезал полковник, поднимаясь на ноги и направляясь к Джастину. — А у меня их и двух сотен не наберётся. Поэтому мы прибегли к новой тактике, а именно — обходным манёврам и использованию артиллерии для поддержки отступления. Если бы мы имели кавалерию на флангах, то сегодня нас бы тут уже не было, но у нас есть только артиллерийский полк, который стоит впереди, в миле отсюда. Отправляйся туда и прикрывай их со своим взводом. «И подыхай там же, любимый друг. Из тебя полководец, как из меня король Яков пятый». Взгляд Джастина впился в неподвижное, пергаментно-жёсткое лицо, губы сложились в странную усмешку, которую Гейт расценил на свой лад, и, видимо почуяв угрозу, исходящую от Джастина, отступил назад. Глаза его, обычно казавшиеся чёрными, затянутыми постоянной, не остывающей злостью, были тёмно-серого цвета, хотя Джастин помнил, что когда-то они ему казались ясными и безмятежными. И как не самый внимательный наблюдатель, Калверли нечасто обращал на это внимание, но если бы он чаще приглядывался к другу, то время от времени мог бы заметить в них тревогу и тоску, как будто Кристофер вглядывался в ужасную тьму и видел беспокойные образы. Обычно мрачные воззрения быстро покидали беспечного весельчака, но сейчас, гонимые к нему смутой надуманного предательства и невыдуманной войны, они омрачали его сознание. Калверли устало понимал, что не хочет бороться за своего лучшего друга, потому что никогда не сможет простить его. Он не хотел сражаться и следовать глупой тактике, которая приведёт к кровопролитной бойне, которая заберёт последние остатки их войска. Однако командующему было плевать на это, или же он просто не понимал своих ошибок, но был слишком горд, чтобы прислушиваться к словам простого лейтенанта, тем более предателя, тем более жалкой шлюхи, об которую каждую ночь вытирает ноги. «Ты пожалеешь об этом, Кристофер». Джастин не спешил нарушать неприятное тягостное молчание и поэтому молча вышел из палатки, направляясь к западной границе реки.***
— А что, револьвер Кольта уже не в ходу? — спросил Джастин, крутя в руках длинноствольный револьвер Ремингтона, вручённый ему Кристофером часа два назад, перед тем как начался обстрел. — Офицеры предпочитают этот, — охотно начал Бен, подползая ближе. — Он легче заряжается, барабан снимается быстро, и его не нужно перезаряжать снова, — он вытащил барабан и наглядно продемонстрировал, покрутив его в руках. — Можно просто менять заряженные барабаны по мере необходимости. Это намного удобнее, чем у Кольта. Они валялись в засаде уже минут сорок, слыша стрельбу в нескольких сотнях футов от них — слишком далеко, чтобы вмешиваться, но слишком близко, чтобы расслабляться, поэтому никто не поднимался на ноги, продолжая ползать на пузе в камышах. Всадники полезны в поле или на равнинах, а не на узких улочках и в городских переулках, и тем более не в горах и густых лесах, таких как Вашингтонский. Поэтому Джастин прекрасно осознавал, что их спешенная кавалерия — не более чем обычная вшивая пехота, но вслух об этом не говорил, хотя остатки «кентавров», которые были посланы сюда с ним, также с досадой понимали, что теперь, вместо гордых мифологических бойцов, они как черви должны ползать по земле, валяясь в засаде. — Да, спасибо, Бенджамин, — прогундосил Джастин, взяв обратно револьвер, и, изловчившись, чувствуя себя полным кретином, всё же достал барабан, как показал ему рядовой, и ещё раз разглядел его. — Эй, лейтенант, — потряс его за плечо Бен, — а правда, что война скоро закончится? — Чёрт его знает, — озадаченно ответил Калверли, перевернувшись на бок, не зная, куда деться от колючего лесного ковра и острых камышей, впивающихся в кожу, даже через грубую ткань. — Говорят, что да. — Это хорошо, потому что я уже хочу домой, — выдохнул Бен, улыбнувшись. — А ты, господин лейтенант? — Бен, иди-ка отсюда, — рыкнул на него лежащий рядом Джим. — Не докучай офицерам расспросами. — Держи. На удачу, — Джастин не успел опомниться, как в руках у него оказался заветный мешочек с глупыми камнями и рыбьими косточками, которые щепетильно собирал суеверный мальчишка, быстро исчезнувший в густых зарослях. — Он уже пару месяцев трындит о том, как соскучился по семье, — пояснил Джим, когда Джастин вопросительно перевёл на него взгляд. — Все мозги выел, честное слово. — А откуда он родом? — спросил Джастин, просто чтобы отвлечься от дурного предчувствия скорой беды, спрятав зачем-то мешочек с ерундой за пазуху, сам не зная почему не выкинув его в бурлящую за спиной реку. — Из Теннесси, кажется… — ответил Джим и тут же вскочил на ноги, заорав: — Всем занять позиции! Привести винтовки в состояние готовности! Джастин тоже принял вертикальное положение, изумлённо осознав, что пропустил подошедших к их засаде янки, которые, словно наглые мыши, снующие под самым носом ленивых котов, проскальзывали сквозь плотную линию обороны и уже начали обстреливать его взвод с четырёх сторон. В сомкнутой боевой линии, которую, как во время настоящей атаки, вели в бой офицеры, — он и Джим двинулись в наступление на северян, обрушив всю свою силу на отражение этого натиска. Джастин завёл свой «Ремингтон» за край камня и нажал на спусковой крючок, однако выстрела не последовало: эти револьверы частенько давали осечку, потому что ось сменного барабана иногда смещалась, заклинивая оружие. Эта ошибка привела его в бешенство. Не вполне отдавая себе отчёт в действиях, Джастин отшвырнул оружие и вскочил на ноги, не понимая, куда мчится. Дульнозарядная винтовка была ему так же непонятна, как и новый револьвер, а потому он напропалую кинулся под дробь выстрелов врукопашную, выхватив из ножен саблю — единственное оружие, с которым мог управляться так, будто бы оно намертво сковано с его рукой. Бен, вновь взявшийся чёрт знает откуда, потащился за ним следом, да так, что наступал на пятки, заставляя спотыкаться. — Бен! Быстро налево, уходи! — крикнул парню Калверли, когда, сбив с ног одного «синего» солдата, оказался лицом к лицу с десятком других. Наведённые на него дула разразились многочисленными выстрелами, но техасцы никогда не отступали перед страхом, и поэтому Джастин мигом сгруппировался и упал на землю, отползая туда же, куда только что свернул рядовой Бенджамин; и только оказавшись в окопе, он позволил себе выровнять спину. Саблей он лишил жизни максимум десятерых — слишком мало, но силы уже покидали его, так как недавняя лёгочная болезнь, утомление и нервное напряжение, шедшее с ним об руку на протяжении многих месяцев, сейчас давали о себе знать головокружительной болью в груди и общей слабостью. Свою винтовку Джастин где-то обронил, поэтому схватил валяющееся поблизости оружие и решил действовать по ситуации, больше не переоценивая свои силы, иначе ему грозила самая глупая смерть — вызванная самонадеянностью. Удерживая ствол левой рукой, Джастин опустил приклад на землю и установил его между ступнёй, а правой рукой ловко выудил из подсумка на поясе патрон, оторвал зубами конец бумажной гильзы от пули и высыпал порох в ствол, ввёл курок в позицию полувзвода. Стрельба раздавалась со всех сторон, и Калверли спустил курок, окончательно утратив слух, оглушённый чьими-то криками и выстрелами.***
— Они перегруппировали свои силы, подтянули подкрепления и снова пошли на штурм, — резюмировал Джим, когда спустя долгие два часа обороны у реки их взвод почти утратил любые шансы отбросить противников назад, и южанам пришлось скрываться в лесу, рассредоточившись. — Тогда отступаем через гору… — тяжело дыша, прохрипел Джастин, сжимая вывихнутую ногу, не совсем понимая, как сам сможет одолеть подобную вылазку. — Мы окружены, Джей, — покачал головой младший лейтенант, и у Джастина потемнело перед глазами. — Я думаю, что лучше попытать счастье через переправу. Есть вероятность, что нам удастся выбраться к окрестным деревушкам и найти там еду, чем бесцельно бродить по горам, и в итоге выйти к Вашингтону, где нас расстреляют. Джастин утвердительно кивнул, и Джим быстро собрал в круг оставшихся с офицерами солдат, немногочисленное количество которых могло бы незамеченным проскользнуть сквозь вражеские линии, что внушало конфедератам немного уверенности в том, что для их маленького взвода не всё ещё потеряно. Джастину уже было откровенно плевать, кто и что предложит, так как перед глазами у него всё ещё стояла жуткая картина, как пуля сбивает с ног Бенджамина, безжизненное тело которого падает в двух шагах от него. Джастин слышит только свой дикий крик, и выплеснувшаяся из него ярость уничтожает десяток северных выблюдков, которые посмели забрать ещё одну жизнь, ещё одного славного парня. — Уходим, Джей, — Джим тянул его за окровавленный рукав мундира, и Калверли повиновался, хромая, направившись за ним и прикрывающими офицеров солдатами, которые рассыпались в разные стороны, проверяя окрестности на наличие засады. «Крис, наверное, уже мёртв?» — спрашивал у немого собеседника Джастин, шагая по лесу, усыпанному тёплыми лучами восходящего солнца, отстранённо думая, кто конкретно мог разгромить их лагерь, переняв обязанности Александра. Он пришёл к мысли, что всё это, скорее всего, логическое умозаключение Алана Эллингтона, который решил выкурить с задворок своей столицы жалкие крохи вражеской армии, хотя в этом не было необходимости — они все и так бы убрались отсюда в скором времени, потому что смысла воевать уже не было. Около трёх часов они двигались всё время в гору, а затем остановились у ручья, чтобы наполнить фляги. После пятнадцатиминутного отдыха вновь двинулись в путь. На теле у большинства были ссадины, волдыри, некоторые стёрли ноги и начали хромать, но все эти помехи казались незначительными, на них почти не обращали внимания в тяжёлом оцепенении от постоянного движения. Они смогли перейти на другой берег, уйти от преследователей, но усталость сковывала мышцы, вызывала тяжёлую апатию ко всему. Люди ощущали во рту кислый привкус от перенапряжения, с трудом переставляли натруженные ноги, но, в конце концов, перестали воспринимать собственное недомогание. Они продолжали идти, не думая о том, куда идут; двигались, тупо и уныло, покачиваясь из стороны в сторону, и только Джастин был уверен в том, что идёт в правильном направлении, то ли чувствуя это сердцем, то ли мечтая, чтобы эта дорога действительно вела их к Джорджии, в родные края. Война теперь заявляла о себе со всех сторон. Поля, где полагалось колоситься пшенице, заросли бурьяном, на просёлочных дорогах не было путников, кроме отступающих Дикси, и округой, от сумерек до рассвета, распоряжались волки. Большей частью у них хватало благоразумия держаться подальше, но лошади отчаянно фыркали и дёргались, словно бы чуя зверей где-то неподалёку. В полях ещё стояли скирды ячменя, овса и озимой пшеницы, а по дороге вереницей тянулись повозки из их разгромленного лагеря, с которыми пятнадцать человек взвода Джастина соединились, переправляясь через реку. Калверли шёл позади, и, пересчитав всех, понял, что у него — тридцать три человека, семь повозок с одеждой, едой и оружием, девять собак и четырнадцать тяжеловозных лошадей. Если это поначалу обрадовало, то сейчас он был вынужден обратиться к Джиму с закономерным вопросом, который уже давно крутился у него на языке, и решить его самостоятельно Джастин не мог: — Нас слишком много, и наше передвижение вскоре будет замечено. Что нам делать? — Пока ничего, — глухо отозвался Джим, и Калверли понял, что лейтенант тоже думает об этом и столь же озабочен, как и сам Джастин. — Может, устроим привал? Гнетущая тяжесть шла от сердца к ногам, и каждый шаг причинял Джастину страдания, так как уводил его всё дальше от Алекса. Калверли согласился остановить их маленький отряд после того, как они пересекли тракт, по которому на самом деле нельзя было передвигаться, рискуя быть замеченными, но до сих пор им везло. Солнце растаяло в седых туманах, зависших на выжженных полях. Они не могли разжечь костёр, опасаясь, что дым привлечёт янки, бродящих в округе, а потому давились солёным печеньем, настолько твёрдым, что об него можно было сломать зубы, и лепёшками, более мягкими, но безвкусными. Джастин не мог есть, а только пил, убиваемый своими мыслями. Воспоминания прошлого прихлынули к его сердцу при мысли о том, что он, скорее всего, не доберётся до Техаса, а погибнет где-то в дороге, никогда больше не увидит Алекса, не скажет ему того, что действительно чувствовал, но не осмеливался произнести вслух. Все ночи их любви, одна за другой, как призраки, встали пред ним. Вот они склоняются над бездонной пропастью, бесконечной и мрачной, как небытие, в котором они оба пребывали, и над глубинами её раздаётся чей-то негромкий насмешливый хохот: «Вот твоя награда! Ты был слаб и глуп, и ты его лишился». Джастин задрожал под наплывом мучительных видений и вскочил, всхлипнув от боли. Прислонился лбом к телеге, убедившись, что все вокруг уже спят, а двое солдат, стоящих на карауле, довольно далеко от него. Дерево было ласковое и холодное. Его рука понемногу поднималась к горлу, словно он хотел сорвать с себя что-то мерзкое, живое, вздрагивающее, которое там присосалось и не давало ему дышать, забирая, вытягивая весь кислород. Он прикусил губу, стиснув шаткие зубы, и рот медленно наполнился кровью — закровоточили больные дёсны, изъеденные плохим рационом и болезнями. Глаза его горели, слёзы жгли. Он дрожал, и доски царапали лоб, перед ним была пустота. Густой кромешный мрак, в который он бы выкричал всю свою боль, не будь его горло захлёстнуто тугой петлёй страдания и муки. Всё кончено. Его брат мёртв, стараниями лучшего друга, который предал его, нещадно поглумился, разуверился; его страна проиграла. А самое главное — он лишился Алекса, потерял смысл своей жизни. Джастин опять бежал, и дорога его становилась ещё мучительнее, чем прежде, его война всё ещё продолжалась, а он снова пускался наутёк, оставив за спиной свою жизнь. Оставив его. «Что же ты, моя любовь, что же ты, такой родной, лежишь теперь на ложе из камня и земли, в могиле? Или, быть может, спасённый, плывёшь в Старый свет, уберегая свою жизнь? Я помню, ты говорил мне, чтобы я плыл в Англию — там нет войны. Но мне так хочется вернуться домой. Пусть это будет так, ведь я — тот, кто слышит биение твоего сердца у своего виска и чувствует твои пальцы на своих волосах и губах, — живёт, пока жизнь бьётся в тебе. Ты жив, я знаю это, я чувствую. В то время как я блуждаю здесь ночью, словно призрак, марево, вызванное болью и отчаянием — ты живёшь, ты живёшь. А значит, и я с тобой».