Сказать, что в доме воняло — значит, не сказать ничего. Печка чадила так, что окна коттеджа покрылись жёлтым маслянистым налётом, а потолок маленькой кухоньки уже смахивал на полотно художника-экспрессиониста: разноцветные пятна копоти наслаивались друг на друга, и в некоторых местах штукатурка грозила отвалиться на голову ушастого. Ну вот, кто сказал этому дурню, что огонь должен быть от еловых шишек, да ещё с добавлением чего-то дурно пахнущего, похожего на сухое дерьмо?
«Ба-бах!» — и поставленный на огонь чугунок взлетел к потолку, отчего недоучка-Вали залез под стол.
— Плёхо, плёхо, — верещал он, зажимая уши лапами. Я и Эйш стояли немного поодаль, наблюдая за Вали. Эйш попросила его изъясняться на понятном мне языке, что у него получалось очень своеобразно.
— Вали, может, нам подождать Геннеди? — спросила его Эйш, вовремя подхватив на низком излёте убежавший чугунок. — А то домик маленький и хрупкий, и здесь не место ставить эксперименты Марко. — Я нахмурился: опять этот Марко...
— Геннеди велель сделать так, как написано в книжке. — Чудо тыкало крючковатым пальцем в маленький блокнотик, который в нескольких местах уже был прожжён. — О, Вали — дятел, — сокрушался он, — сначала надо какашки... — Он хлопнул себя по лбу.
— У меня был только современный словарь, — пожала плечами Эйш.
В том, что и на этот раз у него ничего не получится, я уже не сомневался и хотел было предложить Эйш выйти на улицу, как в дверь тихо поскреблись. Старик зашёл в дом, щурясь от пламени керосиновой лампы, выкладывая на стол необходимые ингредиенты, перечисляя их назначение. Старик прибыл ещё вчера, как и говорила Эйш.
То, что они выглядят одинаково, мне казалось только поначалу, пока я не начал замечать их явные различия: кожа Вали была серой, но достаточно гладкой и имела пару коричневых пятен только на руках, и Эйш объяснила, что его становление прошло в возрасте пятнадцати человеческих лет, и это было больше актом милосердия, поскольку мальчик был последним выжившим после нападения румын на небольшую деревушку, пан которой, чем-то не угодил князьям. Его ожидала тяжёлая и мучительная смерть, и Носферату решили принять его к себе. Этот рассказ вызвал у меня лёгкое головокружение, поскольку я не понимал, как это, в пятнадцать лет, превратиться в безобразную сущность, вызывающую лишь отвращение и жалость…
У Геннеди изменения были видны повсюду, и морщинистая кожа сухими складками повисла на отяжелевших веках, почти полностью лишив его и без того скверного зрения. И пах он, как мешок с картошкой, который пролежал всю зиму в земляном подполе. Эйш временами называла его учителем, болезненно морщась от этого слова, будто старый Геннеди занял чьё-то место.
С ним прибыл ещё один Носферату, но он вскоре умер, передавая в руки Эйш пачку смятых бумаг. В них недавний шпион румын подробно расписал все планы князей и всё то, что он знал о Вольтури. Его записи подтверждали, что румыны чего-то выжидают и намерены ждать ещё достаточно долгое время. Элис и её видения подтвердили, что времени у нас не менее, чем полтора года. Последним его желанием, прежде чем умереть, было отдать Альбу все свои труды собственноручно. Было удивительно, что он вообще смог добраться до резервации, ведь его тело больше напоминало обрубок. Эйш долго плакала над ним, а мне было и противно, и жаль его, одновременно. Эйш была права в одном: преданность Носферату заслуживала настоящего уважения. Пожалей он себя, то смог бы остаться в живых и зализать свои раны где-нибудь в румынской норе, а он добрался к самому порогу своей хозяйки, чтобы принести хоть какую-то пользу. Она гладила его уцелевшую руку, кисть которой была истёрта до жёлтых костей от перекопанных тонн земли, пока Генеди не сказал, что он ушёл в мир предков Альбу. Напоследок он произнёс несколько фраз, обращённых к нам с Эйш, а Геннеди перевёл его слова.
— Он сказал, что теперь видит Альбу в надёжных руках, и он надеется, что вскоре вас станет больше. — Старик забрал изуродованное тело, и той ночью, глубоко в лесу, загорелся яркий костёр, сооруженный из хвороста и сухих листьев.
Эйш ещё долго то рычала, то всхлипывала, повторяя имя Эржбет. Я пытался её расспросить о том, кто такие эти люди или нелюди, имена которых она без устали повторяла, уставившись в стену. Проклиная очередного врага, она с силой впивалась ногтями в запястья. Ранки тот час же заживали, причиняя больший вред моей душе.
Два дня она избегала общения со мной, и для меня это было нестерпимым, пока она сама не попросила меня прийти. Ей потребовалось лишь выйти в эфир, где эту потребность я принял с радостью. Почти сутки я просидел рядом, не делая никаких попыток расспросить или утешить её, поскольку она в этом не нуждалась, научившись за свою жизнь самостоятельно справляться со своей бедой. Я только взял на себя большую части её боли, стараясь отрезать её сознание от мучивших мыслей и воспоминаний, пока она почти полностью не успокоилась.
— Полусилось, полусилось! — визжал Вали, помешивая темное варево под чётким руководством Геннеди и сверяя полученный эффект с записями в блокноте. Тягучая жидкость отвратительного зелёного цвета выпала на дно чугунка мутным кристаллическим осадком, постепенно приобретая прозрачность. Учитель отодвинул Вали и осторожно перелил верхний слой отделившейся жидкости, которая при остывании засеребрилась и свернулась мелкими шариками. Эйш облегченно вздохнула, забирая пузырёк из рук Геннеди. Учитель вкрадчиво посмотрел на Вали, и тот взял в руки использованный чугунок. Не дрогнув, он вырвал острыми когтями кусок длинного кожистого уха и капнул на него оставшейся жидкостью. Серый кусочек вампирской плоти тот час съёжился и начал растворяться. Вали без сожаления глядел на исчезновение частички себя, пригладив лапой ранку в виде полумесяца. Закончив, Носферату поспешили удалиться в обжитые пещеры, оставляя нас одних.
Мы сидели на веранде коттеджа Картеров, где на свет старой лампы, подвешенной к хлипкому навесу, слетелись мотыльки, и одна крупная серая бабочка, которая упорно билась о закопчённое стекло, роняла бархатную пыльцу с пушистых крыльев. С озера доносилось летнее разноголосое кваканье, а тусклое свечение керосинки бросало слабые блики на поверхность озера, которая расходилась мелкой рябью от берега. Вечер был жарким, и прохлада должна была прийти только под утро, а мы пропахли гарью. Эйш рассматривала кончик своей косы, который слипся от копоти и, уронив её на плечо, поднялась.
— Джейкоб, ты хотел меня о чём-то расспросить сегодня? Спрашивай, пока я готова ответить на все твои вопросы. — Она стояла напротив, засунув руки в карманы. Сейчас она была совсем на себя не похожа: слишком холодная и равнодушная. Задай она мне этот вопрос пару дней назад, так я бы не растерялся, а сейчас мне просто хотелось увидеть её прежней.
— Марко, кто он был? — Только это имя всплыло у меня в памяти.
— Его уже давно нет, Джейкоб, — ответила она, отвернувшись, — но я хотела, чтобы он стал для меня всем. — Совершенно холодный ответ, не соответствующий смыслу сказанного. Я ожидал его, но всё равно меня неприятно кольнуло. – Это всё? – Она перевела взгляд обратно на меня. — Тогда я пойду. — Да что с ней, чёрт возьми, происходит? Неужели один померший Носферату так её изменил, когда, по её рассказам, в Румынии они гибли пачками? Только пошла она не в дом, а к озеру.
Один сандаль остался лежать возле порога, а второй почти у самой кромки воды, накрытый нелепой майчонкой. Кремовый цвет кожи вполне реально обрисовал контуры её голой спины и мягкие изгибы лопаток. Джинсы она с треском разорвала на одном колене, почти до бедра, вероятно, чтобы в будущем не сомневаться насчёт того, что она их больше не наденет. Сняла она их одним лёгким движением, небрежно отбросив ногой разорванную ткань, обнажая полностью восстановившиеся изящные ноги.
Я сморгнул пару десятков раз, прежде чем не осознал, что это мне не снится. Ощущение, что меня приковали к месту и отняли способность думать, прилило к лицу горячей волной, пульс споткнулся, а потом побежал наперегонки со смелыми мыслями, которые сменились злостью и недоумением. Что она делает? Или считает, что я каменный? Или играет? Пусть тогда пеняет на себя, а я больше не могу оставаться мальчиком для битья. Мои джинсы тоже улетели в темноту, вслед за любимой майкой.
Она уже была наполовину в воде, когда я догнал её и развернул к себе. Я старался не смотреть на то, что жаждал увидеть, лишь ощущая на себе лёгкие прикосновения обнажённой груди. Она не сопротивлялась и меня откровенно сорвало: я припал к ней губами, рывками перемещаясь по тонкой шее, спускаясь ниже. В темноте я видел хорошо, и розовое очертание ореола на её груди меня подкосило. Застонав, я бессильно упал на одно колено, припадая к нежному соску. Вкус был самым сладким и пленяющим, и дыхание у меня на время остановилось, а кислород мне заменило исходящее волнами тепло её нагого тела.
Я не смог бы подготовиться к этому моменту и за тысячу лет, и просто делал то, без чего не мог жить в эту минуту. Всё во мне содрогалось от безумного счастья, с которым я не знал то делать дальше. Прижавшись щекой к бархатистой груди, я вслушивался в частый стук сердца, сползая по округлой поверхности и утыкаясь носом ей в пупок. Его форму моя память берегла как сокровище, и сейчас я мог почувствовать его, притягивая её к себе за поясницу, слегка приподнимая, не веря в то, что мне это не снится. В моих руках она казалась совсем маленькой и хрупкой, и оттого мне ещё сильнее захотелось защитить её... Или обласкать? Руки продолжали поглощать её, уходя под воду и перемещаясь к ягодицам, слегка сжимая упругую кожу и захватывая более нежную часть внутренней поверхности, прижимая к себе податливое тело. Я безумно желал её, захлёбываясь от собственного протяжного стона, пока в голове вместо ответного желания я не почувствовал пустоту, и похоже это было на нырок в ледяную воду. Я отпустил её, пытаясь понять, что не так.
— Эйш, не молчи или хотя бы позволь всё прочесть самому! — голос охрип, и я не узнал себя. — Ты.. ты, даже не представляешь, что я сейчас чувствую!
Она опустила на меня глаза и открыла поток мыслей. Она считала, что сделала ошибку, сбежав в Резервацию, и сейчас она почти ненавидела себя.
— Они гибли там и сейчас продолжают умирать, и сколько их ещё будет? Сколько Носферату умрут здесь, а скольких квилетов я обрекла? Каллены, они тоже пострадают! И всё это ради эгоизма глупой самки, участь которой плодиться? Джейкоб, ты хотел меня?.. — Остальное я дочитал сам и ждал, когда она сорвётся на истерику, что мне было бы понятнее. А она вместо этого посмотрела в сторону леса.
— Я не дам тебе убежать, и я не считаю тебя глупой самкой. Я с тобой потому, что уже не смогу без тебя. — Сейчас нагота казалась неуместной, и я подхватил её, чтобы побыстрее отнести в дом, пока было терпимо чувствовать её такой.
Вышла она уже одетой в какое-то ситцевое платье на тонких бретельках, что уже было хорошо: значит, сбегать она передумала.
— Джейкоб, прости меня. — Эйш погладила меня по волосам.
— Меня отец заждался. — Я мотнул головой и стряхнул её руку, убегая в сторону дома. Забежав за поворот, я обратился и рванул в лес для того, чтобы схлынул терзавший меня жар.
***
Фигаро лениво развалился в кресле Стэфана, закинув короткие ножки в стоптанных сапогах на бархатный подлокотник. Посреди зала, на каменном полу, предавалась любви молодая, ранее не знакомая пара, не в силах противостоять воздействию извращённого дара. Он хотел заказать у цыган ещё пару датских догов, чтобы разнообразить уродливый спектакль, но Эржбет запретила это делать: когда парочка оторвётся друг от друга, перенасытившись любовью, она выпьет до капли разгорячённые тела, наполненные почти осязаемыми феромонами, и запах собачатины был бы лишним. Хантер застывшей маской обезображенного лица наблюдал за хохочущей Эржбет, потирая новый набалдажник на своей трости, в виде головы волка.
Владимир со Стэфаном покинули замок несколько дней назад, отправившись к Орлову для того, чтобы заручиться поддержкой русских. Граф до сих пор держал обиду за Марко, но помочь свергнуть Вольтури он мог и взамен бы получил гораздо большее. Русские никогда не вмешивались в ход вампирских войн, но сейчас было другое дело, ведь Итальянцы хотели Бран и Транисильванию, а это значило, что они будут в слишком опасной близости. К тому же, Стэфан приберёг про запас козырную карту, в случае если русские начнут сомневаться.
Орлов принял гостей на мансарде своего поместья. Стеклянная куполообразная крыша открывала вид на ночное небо, с бесчисленным количеством звёзд, а сам граф смотрел в телескоп, сделанный некогда Марко и до сих пор не знавших себе равных в точности и ясности картинки.
— Даже за двести лет глупые люди не смогли создать ничего более стоящего, чем этот телескоп, а вы убили его, как бродягу. — Орлов не отрывался от созерцания падающей кометы. — С вашей стороны было верхом безрассудства позволить своей блудливой сестрице убить его. — Он повернулся к гостям, вставляя пенсне в левый глаз. — Я слышал, что она приревновала его к волчице? — граф визгливо хохотнул. — Марко был не только великим учёным, но и выдающимся сердцеедом. Вы знаете, какой фурор он произвёл при французском дворе, влетев на планере в окно инфанты? Франция, которая так гордится чистотой своей крови, даже не догадывается о том, что её разбавил испанец! А его клубничный ликёр, вкус которого очаровал всех дам? И это всё в восемнадцатом веке, где жалкое человечество даже не умело себе подтереть зад. Что он мог найти в этой дикарке Альбу, чтобы променять это всё на румынское захолустье?! — Граф присел в кожаное кресло, протянув ноги к камину.
— Граф, нам нужно забыть взаимные обиды. У нас есть общий враг — Вольтури, — Владимир заговорил первым. Мы пришли...
— Я знаю, зачем вы пришли, — перебил Орлов. — Мои шпионы не дремлют. А вот ваши, как мне известно, сбежали. — Тонкие губы растянулись в злорадной улыбке, а костлявые пальцы отбили чёткий ритм по крышке секретера. — Мне незачем воевать с итальянцами — их владения далеки, и последняя партия девушек пришлась им по вкусу, и одну из них даже приняли в свиту Аро.
— Они вскоре выступят на Бран, после того, как разделаются с Олимпийским кланом. Орлов, ты будешь следующим, — слова Стэфана попали точно в цель, и как бы не злорадствовал князь по поводу потерь румын, всё же они были правы.
— Но я не хочу помогать неудачникам, которые не смогли обуздать одну девку и жалкое отродье Носферату. Мы сами сможем защитить себя, если, конечно, будет такая необходимость, — Орлов кинул уничтожающий взгляд на князей, не желая прощать убийство Марко. Наши возможности не менее сильные, чем у Вольтури, и в Петербурге скоро будут воспитаны очередные блестящие ученики с сильнейшими талантами, — граф был не преклонен.
— Я разбудил Древних, — медленно отчеканил Стэфан. Вам лучше быть с Вентру, иначе вас вскоре забудут, как старое предание, — он знал, о чём говорил.
Орлов сполз в кресле, уронив на грудь бесполезную стекляшку. Несколько минут для вампира — это вечность, которая прошла перед глазами графа: Дети Каина, прародители всех вампиров, потерявшие свою телесную сущность от первого дня Рождества Христова, были запечатаны Священным орденом в саркофаге старой часовни Брана, откуда никогда не должны были вырваться.
— Вы безумцы, — прошептал граф но, более не сомневаясь в том, что ему следует быть вместе с румынами.
***
Джейкоб ушёл, и стало совсем плохо. Мне не надо было поддаваться накатившей печали, и втягивать его в собственное чувство вины. А на озере... Сущая идиотка, которая предлагала своё тело тому, кому нужна была целиком. Он убежал от меня, как от чумы, и я это заслужила. Я пыталась переосмыслить то, что произошло сегодня, и попытаться увидеть всё его глазами. Сколько боли было в его глазах, когда он понял, что я в мыслях не с ним! А, может, мне просто продолжать жить и не мучить себя и других? Или его? Я ведь и не смела предположить, что кому-то здесь так буду нужна.
Он был не просто «кто-то», а Альфа и вожак, над которым я так невольно поиздевалась. В мыслях вернула образ, где последним воспоминанием было то, как его глаза подернулись пеленой страсти, и сильные, горячие руки легли на спину. Вспоминать остальные подробности я не стала, потому что пожалела о том, что не включилась на его волну тогда. Может, мне стоило забыться, и получить лавину трепетной любви и ласки от того, кто был так небезразличен?.. Но почему ответ на этот вопрос стал для меня абсолютно чётким после того, как я наломала дров? Руки вспомнили очертания его рельефной и гладкой груди, которая вздрагивала под моими прикосновениями, и прикрытые от наслаждения чёрные глаза, желающие увидеть мою взаимность. Мне захотелось ещё раз почувствовать дрожь его тела и раствориться в нём самой. Да, он был желанен, и теперь мне надо было исправить свою ошибку.
