Ведьмочка

       – Дио, – Тамура подал Дине сахарницу, – что тебе ваш биолог сделал плохого? За что ты его так ненавидишь?       – Он искупал меня в фонтане!       – Ты начала первая.       – Ну и что! Я не могу такого простить! К тому же, – Дина невольно сжала кулаки, – ты знаешь, как противно было смотреть, как они с Сюзи шли и смеялись с меня!       – Дио, ты не знаешь на самом деле, над чем они смеялись, – голос Тамура звучал спокойно и рассудительно, как всегда, – ты не слышала их.       – Тамура, они так на меня смотрели, что мне и не надо было слышать, о чем они говорят!       Спускался вечер, алое солнце садилось за далекий лес на горизонте, дневная жара постепенно спадала, утих легкий бриз, несший днем с моря соленые запахи. Было удивительно тихо, словно их дом, на террасе которого они сейчас пили чай, находился не в центре поселка, а в самом глухом уголке Земли.       – Дио, – Тамура отложил ложечку, – все это было три месяца назад. За это время ты давно успела забыть, что Родриго в драке разбил тебе нос, что Аннализа неправильно подсказала тебе на уроке, что Крис не взял тебя с собой в Гималаи, что Станислав прилюдно всыпал тебе по мягкому месту… А забыть, что Митя искупал тебя в фонтане, ты не можешь!       – Тамура, ну как ты не понимаешь? Крис, Станислав… Если бы они искупали меня в фонтане, это было бы забавно, но Митя – это… это…       – Чем же Митя отличается от Криса или Станислава?       – Он чужой.       – Он ваш учитель, это раз, он племянник Станислава и сын Нэнси, это два, он мой сосед, и твой, между прочим, тоже, это три. Он уже не чужой.       – Нэн хорошая, а Митя плохой…       – Диночка, ну что это за детские термины – хороший, плохой… Все считают его замечательным человеком – все, кроме тебя.       – Он никого больше в фонтане не купал!       – Я более чем сомневаюсь, что, если бы он еще кого-нибудь искупал в фонтане, тот кто-нибудь его возненавидел.       – Ну а я ненавижу! Тамура, ну как ты не можешь понять…       – Дио, не могу. А ты представь себя на его месте. Представь, что кто-то постоянно швыряется в тебя землей, перезревшими яблоками, цветочными горшками; при каждом удобном случае подставляет подножку или обливает водой из шланга, опрокидывает на брюки чай или кофе, сует под нос ядовитых змей и медуз… Дио, если у него начнется нервный тик, виновата будешь ты.       – Пусть уезжает, – угрюмо процедила Дина. – Это его проблемы.       – Ты хочешь, чтобы он уехал?       – Не знаю, я не думала над этим.       – Так чего ты добиваешься от него? Внимания? Так он с тебя уже глаз не спускает, а девочки вашей школы уже не знают, к кому ревновать – к Сюзи или все-таки к тебе. Ответной ненависти? Зачем тебе это?       – Тамура, – она смотрела в стол, – я ничего не добиваюсь. Я просто его ненавижу.       Тамура замолчал, отпил глоток ароматного чая. Солнце уже почти скрылось за лесом. Дина потянулась за чайничком, чтобы налить себе вторую чашку.       – Мы с Митей иногда заходим друг к другу, – произнес Тамура, – и иногда говорим о тебе. Он хорошо о тебе отзывается.       – Врет он все.       – Нет, Дио, я разбираюсь, когда человек врет, а когда говорит правду. Он действительно хорошего о тебе мнения. Он говорил, что с тобой интересно работать, что в тебе есть огонь… Я спросил его как-то, что он думает о твоих выходках, он ответил, что не понимает, чем они вызваны. Первая все-таки начала ты, а не он.       – Нет, Тамура, или он тебе врал, или ты мне сейчас врешь.       Наступило длительное молчание. Ожил ветер, принесший терпкие запахи трав из глубины Кубы, спустились густые синие сумерки, на небе высыпали первые крупные низкие звезды.       – Я могу сказать тебе одну вещь, – неожиданно произнес Тамура. – Он явно уже смотрел в глаза смерти, – он поймал внимательный взгляд Дины. – Понимаешь, человек, который был когда-то на пороге смерти, который знал, что он вот-вот умрет, но не умер… Он становится другим, на нем остается… дыхание того мира. И Митя когда-то был при смерти.       – Ты это знаешь или предполагаешь?       – Предполагаю, но я уверен в этом.       Дина допила чай и аккуратно вымыла чашки – свою и Тамура, потом подошла к брату, который, опершись о перила, смотрел в темный сад       – Тамура, – она стала рядом с ним, – скажи, только честно – тебе нравится Сюзи?       – Я с ней близко не общаюсь, – пожал он плечами, – и я ничего о ней не могу сказать.       – Да? – пробормотала девочка, – а я надеялась… Ладно, я пойду тогда.       Она быстро прошла давно знакомой ухоженной дорожкой через сад к дороге, но у самой калитки вдруг остановилась. Поколебавшись с минуту, она свернула с дорожки влево, быстро прокралась вдоль заборчика к одуряюще пахнувшим кустам роз, проползла между ветвями, морщась от того, что они своими шипами больно царапали ей руки и ноги, как она ни старалась их не касаться, оказалась в апельсиновой рощице, поднялась на ноги, быстро пересекла её, прошлась по соседской картошке, которой в прошлый раз здесь вроде не росло, на следующем участке споткнулась о забытую при прополке скамейку и чуть не влетела в заросли топинамбура. Продравшись между ними, она оказалась в яблоневой роще. Притаилась под деревом, прислушиваясь, нет ли здесь кого, и только сейчас услышала тихую и мягкую мелодию гитары. Пригибаясь к земле, сливаясь с темнотой уже спустившейся ночи, она прокралась к крыльцу домика и засела в кустах смородины. Прислушалась и осторожно высунула голову.       Митя сидел на террасе прямо на полу, прислонившись спиной к стене. Недалеко он него на столике горела лампа с зеленым абажуром, свет ее до Мити почти не доставал. Молодой человек перебирал струны гитары. Дина только сейчас обратила внимание на его руки, вернее, пальцы – длинные, тонкие, музыкальные… Интересно было бы услышать, как он поет…       Митя изменил характер переборов и запел – негромко, но поразительно отчетливо:             Опять зовет дорога в неведомую даль             От óтчего порога в чужой, туманный край.             Уйду я на рассвете за мглистые поля,             Куда бродяга ветер зовет давно меня.       Дина затаила дыхание. Митя пел более низким голосом, чем она ожидала от него услышать, и как-то мягко и сильно одновременно… Подумать только – Сюзи он поет про любовь!..       Дина попыталась осторожно поменять положение, потому что куст больно упирался ей в бок. Под ногой треснула сухая ветка, Дина покачнулась, схватилась за куст и этим качнула его ветки. Митя резко оборвал пение и игру, насторожился и поднялся на ноги. Ладно, была не была – Дина проворно вылезла из кустов, с ловкостью обезьяны вскарабкалась на террасу, перекатилась через перила, оказалась перед Митей, на приличном, правда, от него расстоянии.       – Ну, что у тебя опять? – на его лице все-таки отразилось удивление от столь неожиданного визита. – Змеи уже были, медузы тоже. Давай я угадаю – скорпионы?       – Нет, но я подумаю над этим вариантом.       – Ягуара поймала?       – Да подождите вы, – она поморщилась. – Можно вопрос? Это правда, что вы когда-то умирали?       – Умирал? – Митя как-то мгновенно подобрался и посерьезнел, отставил гитару и пристально посмотрел на свою ученицу. – С чего вдруг тебе взбрело в голову задавать этот вопрос?       Дина искоса посмотрела на него, думая, увильнуть от ответа или сразу выложить правду.       – Мне Тамура сказал.       – Тамура, – Митя прищурил глаза.       Тамура был необычным человеком. Он никогда не ошибался. Никогда. Митя был знаком с ним немногим более четырех месяцев, но этот факт уже уяснил четко. Если бы Тамура вдруг принялся утверждать, что завтра на Землю свалится астероид, а ученые не обнаруживают ни одного мало-мальски крупного камешка в радиусе двух световых лет от Земли, Митя без колебаний поверил бы Тамура.       – Откуда он знает? – спросил Митя.       – Он сказал, что он не знает, ему так только кажется. Так это правда?       Митя молчал долго, глядя на зеленоватый свет от лампы на полу. Как странно вдруг этот вопрос какой-то там интернатской девчонки всколыхнул все… Горы, закат, истоптанный и залитый кровью снег, трупы убитых и замерзающие раненые. И нет сил встать и уйти – слишком серьезные раны и слишком большая потеря крови; и нет надежды остаться в живых – сильный мороз к утру добьет тех, кто еще случайно был жив. И его, Митю, восемнадцатилетнего подранка, в том числе…       Дина невольно притихла, интуитивно почувствовав всю серьезность своего вопроса.       – Извините, – тихо произнесла она, – я не хотела…       – Да ничего, – ее слова словно вернули его к реальности. – Да, Дина, это правда, – он прямо посмотрел на нее, – я не знаю только, как это понял Тамура… Меня ранили на Тувии и оставили замерзать в снегу. И я знал тогда, что шансов остаться в живых нет.       – Но… вы же остались…       – Поселяне подобрали. Меня и еще троих, один, правда, на следующий день умер. Я пришел в сознание спустя неделю, а встать на ноги смог только через месяц.       – А это страшно было – умирать?       Митя неожиданно улыбнулся:       – Не страшно, нет, а… Понимаешь, это было ощущение, что ты стоишь на пороге чего-то нового, неизвестного. Никто ведь не знает, каково это – быть мертвым. А я через час-другой это бы узнал… Было жалко умирать, но не страшно. Зато вся жизнь как на ладони. Вот так – лежишь, умираешь и понимаешь, как вообще в жизни было столько много чего-то мелочного. Какие-то там обиды, какие-то мелкие несбывшиеся желания, какие-то… И так мало чего-то… мало моментов, когда бы ты мог сказать, что ты жил, а не просто существовал…       Дина молчала. Рассказ Мити оставил у нее в душе неизгладимое впечатление. Как глупо, наверно, ненавидеть. Он видел смерть, а она в него швыряется какими-то там цветочными горшками…       На тропинке перед домом послышались шаги и голоса, и вскоре на террасу поднялись незнакомые Дине парень и девушка. Им было обоим, наверно, лет по двадцать. Юноша был ростом с Митю, чернокожий, но черты его лица не были африканскими – тонковатые губы, крупный с горбинкой нос, слегка впалые глаза; его черные, затянутые в хвост волосы были прямыми. Девушка оказалась высокая, всего на полголовы ниже Мити, с короткими до плеч светло-русыми вьющимися в локоны волосами, смугловатая, большеглазая, со слегка припухлым ртом, и невероятно красивая, настолько, что Дина уставилась на неё, забыв даже про Митю.       – Проходите, проходите, – посоветовал им Митя, видя, что они оба с плохо скрываемым любопытством разглядывают Дину, явно гадая, кем она ему приходится и где он это косоглазое чудо с косами подцепил.       – Ты ужин приготовил? – спросила девушка Митю.       – Конечно, нет.       – Братик! – воскликнула она. – Ты даже не начинал?       – Зачем? Ты же придёшь и приготовишь. Ну или мама.       – Джо, – девушка развернулась к своему спутнику, – пошли еще погуляем, а Митя за это время приготовит.       – Я сильно сомневаюсь, что он будет готовить, – Джо сверкнул идеально белыми зубами, – а у меня уже желудок сводит. Пойдем, Няй, приготовим, а ему не дадим… В общем, Митяй, – сказал он уже из-за двери, – ты сегодня на диете.       – Трижды «ха», – фыркнул ему вслед Митя и посмотрел на Дину. Она сидела на перилах и с любопытством смотрела им вслед. Он тоже подошёл к перилам и тоже сел на них недалеко от Дины.       – Это брат и сестра ваши? – спросила она.       – А что, похоже?       – Ни капельки. Но девушка сказала на вас «братик».       Митя усмехнулся:       – Это сестра моя. Ни-Ай, она же Няй. А парень – друг, Джо.       – У вас очень красивая сестра, – призналась Дина.       Митя улыбнулся:       – Женщины нашего поселения все красивые.       – А Сюзи не с вашего поселения?       Он покачал головой:       – Нет… А раз ты здесь, может, ответишь мне на пару вопросов.       Дина мгновенно насторожилась.       – Ну? – насупилась она, рассматривая заросли кустов у террасы и прикидывая, больно будет в них падать при побеге или терпимо.       – Успокойся, котик, – Митя даже улыбнулся, почувствовав ее напряжение. – Ничего страшного я не спрашиваю… За что ты меня вечно преследуешь?       – Я вас ненавижу.       Она сказала это просто и спокойно. Странно, почувствовала она, сейчас она его не ненавидела, и вообще ничего плохого к нему не питала. Может быть, была слишком хорошая, погожая и спокойная ночь, может, ее так впечатлил Митин рассказ, но сейчас ей было просто хорошо сидеть вот так вот на перилах, смотреть на зеленоватый свет лампы и говорить. И не хотелось сейчас ни ненавидеть, ни бегать, ни драться.       – За что? – удивился Митя.       – Вы меня искупали в фонтане.       – Но ты начала первая.       – Да, но… Это надо было так сделать, я просто ничего другого не придумала.       – Зачем?!       – Ну надо было, ну поверьте. У меня просто зелья не было, а делать что-то надо было.       – Какого зелья? – чем дальше, тем Митя понимал все меньше и меньше.       Дина жалобно посмотрела на него, и молодой человек, поняв, что ничего путного он от нее все равно не добьется, слегка изменил тему.       – Ну ладно, – согласился он, – будем считать все, что ты мне делала, местью…       – Да нет, – перебила его Дина, – это не месть. Это я вас просто ненавижу. Ну что тут непонятного. Ну не нравитесь вы мне, и все тут!       – И все из-за какого-то купания в фонтане?!       – Да, – она призадумалась, – а может, и нет. Не знаю. Просто ненавижу.       – Жалко, – признался Митя, – потому что ты мне нравишься.       Дина подняла голову и пытливо посмотрела на него, стараясь понять, зачем он это сказал.       – Нет.       – Что «нет»? – не понял Митя.       – Вы врете.       – Почему ты так решила?       – Ну, во-первых, потому что я вас ненавижу, мешаю вам жить и вечно вас достаю, поэтому вы меня тоже должны ненавидеть.       – Нет, – не согласился Митя, – это совсем не обязательно… Хорошо, а что во-вторых?       – А во-вторых, вам нравится Сюзи, – простодушно ответила Дина, – поэтому я вам нравиться не могу.       – Одно другому не мешает, – Митя отбросил безуспешную попытку сохранить серьезную физиономию и рассмеялся. – Сюзи приятный и интересный человек – почему она не может мне нравиться?       – Я не говорю, что не может. Я говорю, что поэтому вы врете, что я вам нравлюсь.       На дальний неосвещённый конец террасы из темноты сада буквально вывалилась какая-то тень и мягко плюхнулась на пол. Дина машинально соскочила с перил и приготовилась драться с незваным зверем, одновременно силясь рассмотреть, что это за он. Митя, соскочивший вслед за ней, схватил ее за плечо.       – Тихо, это наша собака, – убедившись, что его гостья первой нападать не собирается, отпустил ее. – Ну и реакция у тебя, – с уважением признал он, – немало охотников позавидует.       – Я должна была услышать ее, когда она еще не прыгнула на террасу, – Дина была недовольна собой, но не показала этого – похвала Мити все-таки была приятна.       Собака почти бесшумно подошла к Мите и Дине, приветливо помахала хвостом хозяину и тут же принялась обнюхивать Дину. Собака была крупной, ее голова доставала Дине до пояса; грязно-белая средней длины шерсть отливала еле заметной голубизной. Движения собаки выдавали в ней охотника – быстрые, сноровистые и одновременно мягкие. Эту собаку Дина уже пару раз видела здесь, в Чайке, когда та помогала пастуху стеречь небольшой табун лошадей, пасшийся за поселком.       Собака закончила обнюхивать Дину и вопросительно посмотрела на хозяина, словно спрашивая, что с ней делать.       – Ну, – улыбнулся Митя на ее немой вопрос, – это моя гостья, поздоровайся.       Собака села и протянула Дине переднюю лапу. Девочка потрясенно пожала ее, Митя засмеялся:       – Эннэ-йен, ты что, это же девочка!       Собака тут же вскочила, встала на задние лапы, положив передние Дине на плечи, причем она сразу почувствовала, что вес пса примерно равняется ее собственному, и лизнула ее в нос. Дина засмеялась и, когда собака убрала лапы с ее плеч, вытерла рукой лицо.       – А что это за порода? – спросила она.       – А ты не угадаешь? – не без поддевки спросил Митя; в его голосе прозвучала легкая насмешка, мол, биолог, хоть и малолетний, а породу собаки определить не можешь. Дина, задетая этой насмешкой, вспыхнула и внимательно посмотрела на Эннэ-йен. В породах собак она была несильна, а из крупных помнила только волкодава, да и то не была уверена, что это название породы, а не просто общее название крупных собак.       – Я бы решила, – она постаралась скрыть неуверенность в голосе, – что это волкодав.       – Да, – кивнул Митя, – это ирландский волкодав, – он погладил Эннэ-йен по голове; собака отошла от него и улеглась около стенки.       Из домика вышла Ни-Ай с подносом в руках, на котором стояли две чашки чая, сахарница, графин с каким-то соком, блюдечки с пирожными и сырными шариками. Девушка поставила поднос на столик и сообщила:       – Братик, в честь твоей подружки вам выделен кусок нашего с Джо ужина, который должен был приготовить ты.       – Вот спасибо, – в тон ей ответил Митя, – а то я уже прикидывать начал, к кому сходить в гости, чтобы накормили.       Дина тайком еще раз разглядывала ее. Нет, не похожи они с Митей, совсем. Митя был похож на свою мать, их историцу, возможно тогда, что его сестра пошла в их отца, которого Дина никогда не видела. Интересно, кто из них старше, подумала она и вспомнила, что Нэнси – их историца – когда-то говорила, что у нее сын и дочь близнецы. Значит, Митя и Ни-Ай близнецы.       Митя сел за столик, пододвинул к Дине одну чашку с чаем, а сам взял другую. Девочка с сомнением посмотрела сначала на чай, потом на Митю, не уверенная, что за этим угощением не кроется какой-нибудь подвох. Например, она на месте Мити подсыпала бы в чашку яд – не смертельную дозу, но чтобы человек помучился. Хотя нет, поняла она, не стала бы она этого делать. В школе или где-нибудь еще – да, но не у себя дома, потому что гость, даже если она его ненавидит – это гость, а законы гостеприимства – святы.       – Садись, – удивленно сказал Митя, не понимая причины ее колебаний, – это нам на двоих принесли.       Дина села напротив него, взяла чашку и отпила глоток. Чай был крепкий, вкусный и ароматный. Если здесь яд, решила она, то я просто потом при случае отвечу биологу тем же. Эта мысль ее успокоила; Дина потянулась за пирожным.       – Где твои родители? – спросил Митя.       В интернате жили далеко не только те, у кого родители умерли. Интернатских насчитывалось всего немногим более пятисот человек, из них около двух третей составляли те, у кого отец и мать были межпланетниками, работали в экспедициях, куда не было возможности брать детей; когда родители возвращались на Землю, они забирали детей из интерната       – Умерли, – коротко ответила Дина.       – Давно?       – Отец – за три месяца до моего рождения. Он на Меркурии погиб из-за аварии на станции. Он геологом был.       – А звали его как? – заинтересовался Митя и, поймав подозрительный взгляд Дины, пояснил. – Просто, мой отец тоже геолог, может быть, я его понаслышке знаю.       – Валдис. Валдис Коваль.       О как! Мир тесен.       … Сантура, пятая планета в системе 51 Пегаса, тридцать первый год. Обычная рядовая геологическая экспедиция находит на этой мертвой, лишенной биологической жизни планете следы древней инопланетной цивилизации. И первым человеком, обнаружившим те загадочные предметы из неподдающегося анализу материала, с непонятным орнаментом и неясного назначения и был человек с фамилией Коваль…       – Твой отец нашел следы цивилизации на Сантуре, – то ли спросил, то ли сказал Митя. Дина резко подняла голову, ошеломленно глядя на него, и неожиданно улыбнулась. Митя чуть не пролил себе на колени чай – он и не подозревал, что она умеет так улыбаться – открыто, искренне, и где-то совсем по-детски и наивно.       – Да. Откуда вы знаете?       – Мой отец был тогда в той же экспедиции.       На некоторое время наступила пауза. Митя пододвинул к Дине блюдечко с сыром.       – А ваш отец, – спросила она, – геолог – кто?       – Межпланетник. Больше всего он на Ку-Ку сидит.       – Мой брат тоже кукушкой был.       – Тамура был кукушкой?!       – Нет, не Тамура, другой. Он погиб на Ку-Ку, когда мне было три года.       Три года. Это одиннадцать лет назад. С учетом того, что на Ку-ку травмы – обычное дело, но гибели среди геологов там единичны…       – Не Николай случайно?       – Вы и его знаете?!       – Ну, лично нет. Тоже папа рассказывал. Ты не обижайся, просто нелепая смерть была, и это запомнилось.       Дина опустила голову:       – Я знаю.       Эннэ-йен вдруг поднял голову, прислушался к чему-то, вскочил на лапы, в один мощный прыжок перемахнул перила террасы и исчез в темноте. Дина посмотрела ему вслед.       – Что-то у вас все гибнут, – пробормотал Митя. – А мать?       – Умерла. Она летела на флаере через Западную Европу, и флаер потерпел аварию. Она не разбилась, но там внизу была сильная радиация, и когда ее вытащили спасатели, они… в общем, уже было поздно. Она жила еще несколько лет, а потом все-таки умерла.       Она замолчала и принялась сосредоточенно разгрызать второе пирожное. Митя, увидев, что с такими темпами ему ничего не останется, тоже взял себе одно. Когда Дина заговорила про мать, он явственно услышал в ее голосе горечь и грусть. Да, наверно, так и должно быть: отца она и не знала никогда, брата, если и помнит, то смутно, а вот потеря матери в памяти осталась.       – Скажите, а где ваш отец?       – На Ку-Ку, – просто ответил Митя. – Где-то в мае он должен вернуться на Землю.       – А вы откуда? Ведь Станислав живет здесь уже много лет, и Нэнси несколько лет, а вас я не помню.       – Старая Русса – знакомо тебе такое?       – Подождите, – наморщила лоб Дина, – что-то слышала…       Старая Русса… Слышала же, но вот в связи с чем?..       – Это на озере Ильмень, – пояснил Митя, – недалеко от Карелии.       – Да, – вспомнила Дина, – нам Нэнси говорила, это в шестом, наверно, классе было… Нет, даже в пятом, когда она к нам пришла, что поселение, где она жила, накрыла радиация, и все оттуда уехали. И она говорила, что поселение назвалось Старая Русса.       – Да, – подтвердил Митя. – Вокруг всего Ильменя была так называемая белая дыра. Там же везде радиация, а на озере было все чисто, а уже километрах в двадцати от берега начиналась зона отчуждения.       – Это Новгород там был.       – И сейчас есть, только там никто не живет уже года два. У нас небольшое поселение было, дворов сто с небольшим. Начальная школа у нас была, а вот начиная с шестого класса мы уже летали в школу в Новгород.       – А вы в биологическом классе учились?       – Нет, в медицинском, а после окончания школы я улетел на Тувию, два года пробыл там, и потом уехал учиться на биологический. Вот поэтому мы с тобой и не встретились раньше.       – А скажите, когда радиация пришла, все просто всё бросили у убежали? Вернее, улетели?       – Нет, – Митя покачал головой, – радиация не в одно мгновение пришла. Просто радиационный фронт… Как бы тебе это объяснить… Примерно километров двадцать от берега Ильменя всё было чисто, потом на протяжении десяти-пятнадцати километров радиация постепенно начинала повышаться с нормальной до смертельной, и потом уже шла зона полного отчуждения. Эта переходная зона у нас называлась пограничье, в нее можно было заходить, но не далее, чем на два-три километра и не надолго, и ничего там не брать – ни грибов, ни ягод, ни трав… Так вот, это пограничье с запада начало постепенно приближаться к озеру. Оно двигалось где-то километр в месяц, мы все за ним следили и ждали, может, оно остановится. Но оно за полтора года дошло до озера, потом радиация накрыла Новгород – он был на противоположном берегу и несколько западнее нас. Понимаешь, Новгород – это был самый близкий к нам населенный пункт, и без него поселяне оказывались практически отрезанными от цивилизации. Появлялась мысль перенести город к нам, в Старую Руссу, но, представь, что из этого города было бы практически не выйти – пара километров – и зона отчуждения. И ближайшим городом для нас стал бы Салехард – а это две тысячи километров, – Дина невольно присвистнула. – Сама понимаешь, – кивнул Митя, – не дело это. Вот и оставили и Новгород, и Старую Руссу.       – А Старую Руссу тоже накрыло?       – Да, там радиация сейчас около пятидесяти микрорентген в час.       – Но ведь это еще норма, – удивилась Дина. – Самая верхняя граница, но норма.       – Норма, – согласился Митя, – но какое удовольствие там жить, если из поселка никуда не высунуться? А было до прихода радиации – не поверишь – тридцать микрорентген.       Девочка недоверчиво посмотрела на него:       – Да ну? Такой низкий радиационный фон только в Сибири, где никаких бомб во время Войны не взрывали.       – Да, но вот у нас была дыра в радиации.       – А почему зона отчуждения стала приближаться? Там где-то взорвалось что-то?       Митя пожал плечами:       – Это так и осталось неизвестным. Сначала грешили на то, что западнее нас взорвался какой-нибудь неразорвавшийся с Войны боеприпас или реактор, но нигде не было зарегистрировано ни толчков – взрыв такой мощности сейсмографы бы зафиксировали – ни резкого повышения уровня радиации. Если уж строго к этому подходить, то и нашей белой дыры не должно было существовать, потому что такой резкий переход от тридцати микрорентген до ста рентген в час возможен только при наличии силовых полей, тут естественные преграды не защитят. А у нас без всяких силовых полей держался нормальный радиационный фон.       – А почему вы не поставили силовое поле от радиации?       – Слишком близко от людей. С такой радиацией, которая окружала нас, нужно было бы ставить поле Берехта, одно из самых мощных, а его можно ставить не ближе пятидесяти километров от ближайшего поселения, а у нас было максимум двадцать. Мы это всё обсуждали, всё рассчитывали. Мы могли поставить поле Берехта, допустим, в шестидесяти километрах, замкнуть кольцо, внутри вычистить радиацию нейтрализацией, но посчитали, сколько на это уйдёт сил, – он покачал головой, – и отказались от этой идеи.       – А еще… Мне Ивонна рассказывала, что у нее есть подружка, и что у этой подружки есть подружка, по-моему, она даже из Старой Руссы. Так она говорила, что там водились русалки, которые в полнолуние выходили из воды и забирали с собой встретившихся им парней.       – Надо же, – Митя пристально посмотрел на нее. – Как имя той подружки из Старой Руссы?       – Не помню, но Ивонна говорила, что дом той девочки стоял ближе всего к озеру, и когда-то, когда они еще там жили, русалки утащили ее старшего брата.       – Аксинья!       – Наверно. Я вообще не помню ее имени.       – Это было лет десять назад, я еще малой был, а Стояну было за двадцать, – Митя на некоторое время замолчал, потом продолжил: – То, про что рассказывала Ивонна, это не русалки. Мы их называли сиренами, и их никто никогда не видел. На берегу озера, в нескольких километрах от нашего поселения было место, где ночью в полнолуние, при ясной погоде, было слышно пение. Вернее, это было не совсем пение. Это что-то среднее между человеческим голосом и флейтой. Слов было не разобрать. И если мальчик или мужчина слышал это пение, он забывал про все и шел туда. И потом его находили утонувшим. Женщины тоже пение слышали, но им ничего не делалось. Они могли подходить хоть к самому берегу, хоть заходить в воду, а мужчины за полкилометра подойти уже не могли, иначе теряли волю.       – Оно было слышно за полкилометра? Такое громкое?       Митя покачал головой:       – Оно не было громким, оно было одинаковой громкости что на самом берегу, что в полукилометре от него.       – А вы, – потрясенно и несколько недоверчиво спросила Дина, – слышали его?       – Два раза. Мне было тринадцать лет, и я уговорил сестру и ее двух старших подружек проводить меня к тому месту. Тогда две крепкие девушки еще могли со мной справиться. Я услышал пение, и потом… Ощущение, что кроме этого пения в мире ничего нет, даже словно весь мир стал этим пением, и понимание… Ощущение себя слитым воедино со всей вселенной, и такое… Это не счастье, пожалуй, а скорее мощь, величие, беспредельное могущество и такая мощная радость…       Дина слушала, затаив дыхание. В его голосе и во взгляде появилось что-то мечтательное и грустное, словно он тогда прикоснулся к какой-то величайшей тайне, узнал нечто сокрытое от людей, на несколько мгновений постиг мудрость и могущество самой вселенной. Словно ради этих мгновений можно было и утонуть…       – Я пришел в себя, – закончил Митя, – когда почувствовал, что больше не слышу этого пения, а подружки Ни-Ай тащат меня от берега, а я при этом отчаянно сопротивляюсь… Стоян утонул за три года до этого, и когда его нашли, на его лице было выражение такого счастья, что даже его мать, глядя на него, не могла рыдать…       – А… А что это было? Ну, русалки, то есть сирены – что это? Или кто это?       – Не знаю.       – А второй раз? Вы сказали, что вы два раза их слышали.       – Второй раз был полтора года назад, я незадолго до этого вернулся с Тувии. Мы с друзьями поехали в Старую Руссу, наведать родные места, и как раз было полнолуние. Как я попал в поле действия пения, я не знаю, вроде бы далеко обходил. Но попал. Я был один, ни подруг, ни даже друзей, которые могли бы побежать за помощью, рядом не было… Следующее, что я помню, это что мне под бока тыкаются русалки, а подруги вытаскивают меня из воды.       – Так вы же сказали, что не видели русалок, то есть сирен!       – Это уже русалки. У нас в озере жили русалки, да и сейчас живут. Настоящие русалки – с рыбьими хвостами, ластами вместо рук и человеческим торсом и лицом. Женским торсом, если уж точнее. Их все видели, с ними общались, у них есть свои шуточки по отношению к нам, людям и особенно парням, но это реальные существа с которыми мы нормально общались. И русалки не пели. В полнолуние пели сирены, и они к русалкам не имели отношения. И спасли меня тогда, когда я попал под пение сирен, русалки. Они тоже могли… мы называли это «уводить» – то есть могли делать так, чтобы человек терял собственную волю и плыл за русалками. Как они мне потом сказали, они этим и воспользовались, чтобы увести меня из зоны пения.       – Они могли говорить? – Дина даже забыла про пирожное.       – Нет. Они могли издавать отдельные звуки, типа свиста, шипения, но членораздельной речью не владели. Мы общались с ними… – Митя призадумался. – Я бы не сказал, что мысленно, но что-то вроде этого. Точнее даже будет, как-то на уровне ощущений. Мы чувствовали, что они хотели нам сказать. И они чувствовали. Так и общались.       Стояла уже ночь, в небе тихо мерцали крупные южные звезды, ветерок чуть шелестел в ветках деревьев и нес мягкую, настоянную на ароматах трав и цветов прохладу…       Шагов Станислава, всегда ходившего бесшумно, они не услышали и вздрогнули, когда его габаритная фигура вдруг появилась на террасе. Станислав, брат Нэнси и дядя Мити, был интернатским врачом уже лет двадцать; он знал всю подноготную о каждом интернатском и пользовался бóльшим авторитетом, чем любой из воспитателей.       Станислав некоторое время переводил взгляд с Мити на Дину и наоборот; на его лице отчетливо было написано, что он не в состоянии поверить своим глазам – двое заклятых врагов сидят почти рядышком и мирно пьют чай!       – Митя, – наконец спросил он, – ты уверен, что в чае нет стрихнина или чего-нибудь в этом роде?       – Вообще-то, – улыбнулся Митя, – чай принесла Няй, и с этим вопросом обращайся к ней.       – Ясно, – Станислав повернулся к Дине. – Дина, по времени ты уже давно должна быть дома!       – Мне и здесь неплохо, – строптиво возразила девочка.       – А ничего, что у тебя уроки еще не сделаны?       – Некоторые сделаны…       – Генетика. И физика, которую ты откровенно списала у Ивонны. Да, кстати, – Станислав полез в свою заплечную сумку и достал внушительную стопку тетрадей, – Митя, это тебе трофей.       – Нет! – вскричала Дина, вскакивая и бросаясь к Станиславу, чтобы отобрать тетради – она узнала тетради по биологии восьмого биологического и параллельных технического, химического и эстетического классов. Значит, врач поймал их за списыванием.       Митя перехватил Дину, пока она не успела дотянуться до тетрадей. Станислав положил всю стопку на стол.       – Это наши восьмые классы почти в полном составе, – объяснил он, – занимались тем, что дружно списывали у нашей Ведьмочки генетику. Это не все списывальщики – большинство успело сбежать со своими тетрадями.       – Опа, – Митя взглянул на внушительную стопку, – теперь понятно, почему у Дины домашнее задание вечно сделано для всех классов, а у всех остальных работы почему-то полностью дублируются с ее… Ладно, проверим.       – Они много списали? – Дина лихорадочно придумывала, что делать, как спасать ребят от завтрашнего разгрома.       – Кто как, – пожал плечами Станислав, – но до того рисунка еще не добрались.       Мало. Черт, что же делать?..       – Зато они теперь могут не делать генетику, – сообщила Дина, – потому что тетрадей нет. И вообще, когда списываешь, много чего запоминаешь.       – А когда делаешь сам, – парировал Митя, – шевелишь извилинами, что гораздо важнее простого запоминания. Дядя, подержи ее, а то сбежит вместе с тетрадями.       Станислав взял ее за руку. Дина дернулась, но хватку их интернатского врача она знала давно – не вырвешься; ей оставалось только в бессилии наблюдать, как Митя просматривает фамилии злостных списывальщиков и насмешливо улыбается не предвещающей ничего хорошего для восьмых классов улыбкой. Ребята, ну что же вы!.. Ну хоть шухер выставили бы, что ли! Ну как вы могли так попасться?..       Митя достал из стопки Динину тетрадь, просмотрел в ней домашнее задание, отложил ее в сторону, а оставшиеся тетрадей тридцать, насмешливо улыбаясь, протянул Дине.       – Бери, – сказал он, – отдашь своим списывальщикам, пусть доделывают. Твою тетрадь я забрал.       – Дмитрий Андреевич, – серьезно заявила Дина, забирая тетради, – если вы завтра посмеете что-нибудь сделать ребятам…       – Самостоятельную или что-нибудь в этом роде, – пообещал Митя, – так им и передай.       – …Мы вас вздернем на дереве!       Станислав и Митя дружно расхохотались. Дина сердито поджала губы, прижала к себе спасенные тетради и, буквально скатившись с террасы, помчалась по дорожке через сад на дорогу.       Ну я же что-нибудь вам придумаю!..