Неправильно... или? - 6. Здравствуй, реальная жизнь...

      Когда я вернулась, праздник был в самом разгаре. Отсутствовала я минут десять от силы — этого времени вполне хватило, чтобы смыть остатки торта и высушить голову, так что в моем облике больше ничего не напоминало о недавнем происшествии с праздничным тортом. Бабуля Палмер теперь сидела не одна — прямо напротив нее расположился смотритель собственной персоной.              — Надеюсь, ты ценишь вклад Аматы в этот праздник. Ты ей очень нравишься, вот уж не знаю почему, — заметил Смотритель, вставая из-за стола и направляясь к офицеру Гомесу.              — Конечно, я ей нравлюсь. Я всем нравлюсь, — скривившись, заметила я. Еще бы — идеальный ребенок, которого всем ставят в пример...              — Да? А я слышал другое... — с этими словами Смотритель удалился, оставив меня в некоторой растерянности. Впрочем, долго мне размышлять над его словами не удалось — внимание быстро переключилось на миссис Палмер.              — Праздник удался? Боже мой, тебе уже десять лет исполнилось. А ведь твой папа, кажется, только вчера пришел... Ох, не слушай мои бредни... Ты же ждешь подарка, верно?              ДА!!! Бабуля, дай ты мне наконец этот вкусный, сладкий рулетик, я так соскучилась по домашней еде. Увы, но большей частью мне приходиться питаться в столовке... Мысли пронеслись примерно такие, в то время, как фразы несколько отличались. Вернее, фраза была одна. Как и положено, я опустила глаза и, улыбнувшись, произнесла:              — О, вам совсем необязательно было приносить мне подарок, миссис Палмер.              — Вздор! — возразила бабушка. — Что, десятилетние не любят подарки? Вот, держи — специально для тебя испекла сдобный рулет. И заходите с Аматой почаще к нам с Джонасом, а то скоро совсем на себя похожи не будете со столовской едой-то.              В этом вся бабуля Палмер — кулинарный бог Убежища. Последним, к кому я хотела подойти, был Стенли — начальник ремонтного отдела и создатель моего Пип-Боя по совместительству. Проходя мимо столика Буча, я успела услышать следующие реплики:              — Я вот удивляюсь, как ее хлипкая лапка не сломалась под этим Пип-Боем?              — Что это? Одна из моделей 3000А? Настоящий металлолом! Боюсь, тебе каждый день придется его заводить...              — С днем рождения, тупица, ахахаха!              Собственно, именно с этими людьми отец не терял надежды меня подружить. Вот спрашивается, о чем мы можем общаться? Я знаю столько всего, а это отребье... До сих пор читает комиксы, обижает всех, кто младше... Вздохнув, я подошла к Стенли.              — Как вам новый Пип-бой, мисс? Нормально сидит?              — Он хороший, — улыбнулась я. — Вот только Уолли сказал, что это металлолом. Он дурак, да?              — Нельзя такое говорить, — улыбнулся мужчина. — Даже если это является правдой, — заговорщицки подмигнув, Стенли принялся объяснять. — Серия "А", хоть и потяжелей остальных моделей, но в то же время и надежней. На него можно бомбу сбросить, а работать все равно будет. Примерно лет 10-20 не придется в нем копаться.              — Спасибо! — обрадованно воскликнула я. Вот уж что-что, а бережливость к вещам отец мне так и не привил... на мне буквально горели комбинезоны, ботинки, бейсболки. Даже резинки для волос постоянно рвались. А еще — не проходило и недели, чтобы я что-то не сломала. Причем, каждый раз все было случайно... Но некоторые мне не верили. Главное, что папа понимал, что я не нарочно, а на остальных если честно, плевать!              — Кстати, вот, держи! Заболтался и совсем забыл про подарок, — Стенли протянул мне красную детскую бейсболку. Круто!              — Спасибо, Стенли!              Так, вроде больше никаких дел не предвидится? Значит, я могу сесть спокойно в уголок и схомячить подаренный рулет... Стоп, что за слово "схомячить"? Схомячить-хомяк... С той точки зрения, что хомяки держат еду за щеками? Мне, кажется, в одной из книг попадалась такая картинка...              Я села за столик и повнимательней рассмотрела новый пип-бой. Из девайсов — наушники. НАУШНИКИ?! Стенли, спасибо тебе! Зато теперь мне не нужно просить у папы включить музыкальную систему. К сожалению, мне не совсем нравится та музыка, что играет на нашем радио, но... но выбора нет — эта радиостанция одна-единственная.              Однако, стоило мне настроиться провести ближайшие пять минут в обществе вкусного рулета и относительно любимой музыки, как рядом со мной раздался голос Буча.              — Я хочу есть, а этот дурацкий робот испортил весь торт! Дай-ка мне булочку, которую тебе дала бабуля Палмер!              Буч... Ты совсем не умеешь просить. Конечно, мне уже достался единственный уцелевший кусок торта, прилетевший прямо мне в руки, то есть на голову... Но, с другой стороны, почему я должна отдавать ему рулет, особенно учитывая, что он меня все время пытается обидеть? Если не отдать ему рулет, он меня побьет...              — Буч, а может поделимся? Половину тебе, а половину — мне. По-моему, это будет честно, — улыбнувшись, я поворачиваюсь к хулигану. В этот момент в моей голове происходит что-то странное — я вижу повернувшегося к нам офицера Гомеса, замечаю, что на нас смотрят Амата и мой папа... Я слышу ответ:              — "А может поделимся"... Тебе пять лет, что ли? Я сказал — гони булку и целиком!              — Да ты похоже голоден, бедненький... Что, мамочка снова пропила все талоны на еду? — я произнесла это, не меняя позы и выражения лица. Никто из присутствующих, судя по всему, не заподозрил, что именно я сказала, а я сама слишком поздно осознала смысл фразы...              Я знала, что за этим последует...              — Не смей так говорить, сволочь! — Буч бьет меня кулаком в плечо, а в следующий момент рядом с ним оказывается офицер Гомес, который хватает хулигана за шиворот и отвешивает крепкий подзатыльник.              — Ты что творишь, паршивец! Бить девочку на ее же дне рождения... С тобой все в порядке, Кэт? Что произошло?              — Он хотел отобрать у меня подарок. Я сказала, что мы можем поделить рулет пополам, но он отказался и потребовал весь. Но ведь это мой подарок и я его не отдала! — выражение лица у меня самое что ни на есть испуганное. В голове царит некое смятение, ибо неизвестно, откуда во мне проснулся мастер подстав и махинаций. Глянув на Буча, я с трудом сдержала смех, настолько потерянным выглядел забияка.              — Да вы знаете, что она мне сказала! Она врет! — Буч в кои-то веки говорит правду, но вот ирония — ему никто не верит. А мне... Странно, мне ведь должно быть гадко от того, что я соврала, что я поступаю нечестно... Но внутренний голос почему-то утверждает, что это было правильно, что Буч это заслужил. Ведь он сам хотел поступить нечестно. С этой точки зрения всех героев приключенческих книг можно записать в негодяи, но почему-то их все равно считают героями. А если они делают плохие вещи, но результат оказывается благим? Как тогда отличать, когда можно соврать, а когда этого сделать нельзя?              Я полностью погрузилась в свои мысли и не заметила, как пространство вокруг меня опустело — Буч снова ушел за столик к своим друзьям, а офицер Гомес отправился к барной стойке говорить с моим отцом. И предметом разговора явно будет выходка Буча. Что же, Кэтрин Андерсон, поздравляю с первой и пока что единственной победой над хулиганом. Тем временем за столиком Буча возник какой-то спор. Кажется, меня объявят персоной нон-грата... Вот влипла. Но с другой стороны — шоу того стоило.              В этот момент ко мне подошел отец.              — Тебя Буч снова достает?              — Не волнуйся, пап. Все в порядке — я с ним справлюсь.              — Вот как... Пойдем со мной.              — Зачем, если не секрет? — я послушно встала из-за стола и пошла за отцом.              — Мы с Джонасом приготовили тебе небольшой сюрприз. Кстати, а что ты на самом деле сказала Бучу?              — "Да ты, похоже голоден, бедняжка. Что, мамочка снова пропила все талоны на еду" — дословно процитировала я. — Ну а что мне еще было делать? Ты притащил эту компанию на мой день рождения, так они мало того, что явились без подарка, так еще и мне будут портить так называемый "праздник"? Я этого не потерплю. И если у меня не хватает сил справляться с ними физически, буду применять хитрость.              — Не могу сказать, что одобряю твои действия...              — Тогда незачем было приглашать тех, кто меня ненавидит, на мой праздник. Впрочем, прости, это скорей твой праздник — ведь затевалось все для того, чтобы послушать похвалы о том, какая у тебя замечательная доченька, верно?              — Солнышко, ну почему ты так остро реагируешь на подобное? Тебе пора перестать быть такой замкнутой и завести, наконец, друзей...              Я не стала говорить, не стала спорить. Какой смысл доказывать что-то человеку, который меня не слышит? Он действительно думает, что у меня может быть что-то общее с отребьем вроде Делории и его компашки? Он действительно думает, что я соглашусь променять книги, компьютер и вечера у Джонаса на компанию сверстников, с которыми мне и поговорить не о чем? Он считает меня замкнутой?!              — Ничего ты не понимаешь, папа... — прошептала я так тихо, чтобы он не услышал.              Тем временем мы дошли до поворота коридора и столкнулись с Беатрис. Если бы мои волосы не были завязаны в два хвостика за ушами, они наверняка встали дыбом. Я терпеть не могу эту подхалимку! Тупая! Безмозглая! Тварь! Которая! Клеится! К моему! Отцу!              — Боже мой, девонька! Праздник удался? Поверить не могу, что тебе уже десять лет!              Фразу у папы скопипастила? Нет? Что же, у тебя не хватает фантазии.              — Прекратите говорить со мной так, будто мне пять лет, — да, грубо. Но правда, сколько можно сюсюкать?              — О, Боже! — Беатрис делает вид, что умиляется, однако в глазах женщины мелькает недобрый огонек. — Какая милая девочка. Разумеется, тебе не пять лет, а десять и, конечно же, с тобой уже нужно разговаривать как со взрослой. Кстати, вот, мой тебе подарок на день рождения, — Беатрис протянула мне сложенную бумажку, разрисованную в стиле "а-ля поздравительная открытка для маленького ребенка".              — Что это? — спросила я, не спеша принимать подарок.              — Стих, конечно же!              — Спасибо, но я не могу его принять. К сожалению, при виде любой поэзии у меня начинается vomitus (лат. рвота).              И прежде, чем до Беатрис дошел смысл мною сказанного, я схватила отца за рукав и потащила за собой по коридору, увлекая в сторону выхода на реакторный уровень.              — Кэт, зачем ты это сделала? — в голосе отца звучит неприкрытое осуждение моего поступка.              — Сделала что? Сказала правду? Тебя не поймешь, папа... Когда вру — не нравится, когда говорю правду — тоже. Может, мне язык себе отрезать, дабы не допускать досадных ошибок?              — Разумеется, не стоит идти на такие крайности. Однако, мне совершенно непонятно, за что ты так ненавидишь Беатрис, причем практически с самого рождения. Она — добрая и милая женщина...              — Она — подхалимка, в словах которой нет ни слова правды! Ты думаешь, она меня так любит? Да все ее мысли о том, как захомутать себе нормального мужика, а кандидат, пока что, увы, только один — ты! И, к сожалению, к тебе в виде балласта прилагаюсь я, вот она и выстилается передо мной!              — Я не могу тебя понять... — пробормотал отец.              — Не можешь? Или не хочешь?              — Солнышко, твоя ревность абсолютно неуместна. Во-первых, между мной и Беатрис абсолютно ничего не было и быть не может. Я понимаю, что у тебя сейчас такой период — дети воспринимают все с таким максимализмом... Во-вторых, тот факт, что я твой отец, вовсе не означает, что я должен принадлежать тебе, как вещь или раб...              — А заметь, я этого и не говорила. Просто знаешь... Я не знаю, пап, возможно, я сейчас скажу грубость, но... Кто тебе мешает? Найди себе какую-нибудь женщину, живите вместе, если хотите, только при этом не надо впутывать в это меня! Ты понимаешь, как меня бесят слова Беатрис о том, что я ей — как дочь? Ты понимаешь, каково это — видеть, что ей на самом деле плевать на меня, но при этом она пресмыкается, чтобы подобраться поближе к тебе... Впрочем, нет... Вряд ли ты меня понимаешь.              — Я уже давно тебя не понимаю, милая... Иногда мне кажется, что...              — Что?              — Неважно. Прости меня пожалуйста.              — Пап... вообще-то это я должна извиняться. Перед тобой за то, что наговорила.              — Запомните, юная мисс — извиняется не тот человек, который виноват, а чаще всего тот, кто дорожит отношениями, — отец улыбнулся и, опустившись на корточки, протянул мне мизинец. — Ну что, мир?              Боже, папа... Как же это по-детски. Тем не менее, я держу свои мысли при себе, протягивая в ответ мизинец и после процедуры "примирения пальцев" обнимаю отца. А он подхватывает меня на руки и несет в сторону лестницы. Я стараюсь не смотреть на серые стены и не вслушиваться в монотонный гул вентиляционных систем, представляя, что мы сейчас не тут, в Убежище, а в каком-нибудь доме, в таком, как были до войны — с цветными обоями, собственной ванной и зеленой лужайкой, которую видно из окна. Перед глазами на мгновение возникла картина огромной, зеленой поляны, которой, казалось бы, конца и края не будет...              — С днем рождения, малыш! — видение рассеялось, словно его и не было, а открыв глаза, я увидела Джонаса — папиного ассистента и, по-совместительству, моего друга. В руках у него было пневматическое ружье. Мне дадут пострелять?