My sweet villain

— Вы давно не были на сеансах. Что-то случилось? — мягко говорит мужчина с блокнотом, в кресле напротив. В свой блокнот он, с моего согласия, черкал фрагменты всей моей жизни, куски головоломки, которые я позволяла ему узнавать, чтобы поставить мне точный диагноз       Я сижу в большом, светлом кабинете, по словам подруги, лучшего психотерапевта ЛА. Однако, сама так не считаю. Мужчина, слегка за сорок, был хорош собой, явно знал об этом и, судя по всему, всю жизнь пользовался своими привилегиями у женщин при любом удобном случае. Да и на наших сеансах я не раз замечала неподобающие для его положения взгляды на мои ноги и грудь. Но мне было абсолютно все равно, смотрит он или нет. Слишком смазливый на мой взгляд. Хотя, не встреться мне Мэнсон, он бы заинтересовал меня, будь моложе лет на 20. Не встреться мне Мэнсон, я бы не оказалась у психотерапевта. — Нет, я просто не хотела приходить сюда. — Почему же? — Считаю, что это бессмысленно, потому что ваша терапия не работает. — Я сильно затягиваюсь сигаретой и выпускаю густой дым. В кабинете работает фильтр, всасывающий отходы и перерабатывающий их в чистый воздух, поэтому мой дым не доходит до доктора Эдварда Ричардсона, а мне так хочется выдохнуть этот дым ему прямо в лицо, чтобы смотреть, как он кашляет и проклинает меня, на чем свет стоит. — Но сегодня вы все же пришли, — говорит он и что-то записывает в блокноте — Да, мне стало скучно. — на самом деле, мне было плевать на то, где я сейчас нахожусь и я пришла к нему, чтобы лишний раз убедиться в этом и скоротать долгие часы одиночества. А ещё, чтобы не обдолбаться до обеда. В последнее время, в моем доме стало слишком много наркотиков, которые я комбинирую, в надежде забыться и абстрагироваться от собственной личности, уже ничем не отличаюсь от наркоманов, которыми нас всю жизнь пугает СМИ. Все наркотики дают лишь временный эффект. Марихуана, этот наркотик подсада, даже если сильно ее обкуришься и при этом не есть, чтобы не сбивать кайф, держится до 9 часов, как и многие другие «лекарства» с моего журнального столика. А мне чертовски мало этого времени. — Что с вашей шеей? — он обращает внимание на недавние засосы, выглядывающие из-под платка, завязанного на шее, — да и про губу, думаю, бессмысленно спрашивать. Слишком большое внимание акцентирует на шею, с нескрываемым любопытством и удовольствием рассматривая её и засосы, оставленные Мэнсоном в виде клейма. Мельком осматриваю его с ног до головы, и в голову приходит абсолютно сумасшедшая идея. — Это сделал тот мужчина, о котором я вам рассказывала, — без интереса отвечаю я, наблюдая за его реакцией, сквозь клубы дыма. — В случае домашнего насилия вам следует обратиться в полицию, а не рассказывать это мне, зря теряя время. Или если вы дадите согласие, я могу передать ваши слова им. — одариваю его максимально холодным взглядом, от которого, кажется, даже ему стало не по себе. — Вы его чем-то разозлили? — После недолгой паузы, в которую психолог все еще ожидал услышать утвердительный ответ на его предложение про копов, он снова заговорил. — Нет, я сама попросила его сделать это со мной. — по всему телу пробегает холодок, и кожа мгновенно покрывается мурашками, от одних воспоминаний об этом. — Хм, интересно. Он опять что-то пишет. Мне уже начинает порядком надоедать все это и я решаю привести свой план в действие. — И что же, он сразу согласился? — Да, а потом нарисовал меня и трахнул на полу своей мастерской. — без доли всяческого стыда произношу я и тушу окурок в пепельнице. — Вы не рассматривали варианты закончить с ним отношения? Не думали, что попросили его ударить, только потому что он сам этого хотел и вложил эту мысль вам в голову? — Возможно, вы правы, он хороший манипулятор. А почему я должна порвать с ним? – отвечаю максимально невозмутимо, переняла манеру Мэнсона уходить от серьезных разговоров. — И что заканчивать, если этих отношений по сути и нет. Мы просто спим вместе. Он использует меня и мне это чертовски нравится. — мой голос понижается практически до шёпота с придыханием. Наблюдаю, как мистер Ричардсон зарезал в кресле после моих слов. — Просто спите… Но почему вы позволяете ему делать это с вами? — Указывает взглядом на грубые засосы, оставленные в порыве страсти. — Мне нравится. Нравится быть его вещью, принадлежать ему. Нравится, как он прикасается ко мне, как относится. Нравится ощущать его внутри себя. Знаете, он вдвое старше меня, — вижу, что Ричардсона заинтересовала моя последняя фраза и то, каким тоном я это произнесла. Заинтересовала отнюдь не как специалиста, а как мужчину, прожженного ловеласа, каковым он и является. И решаю продолжить игру, чтобы узнать наверняка, остались ли у меня ещё чувства вне магнитного поля Мэрилина. Медленно сменяю позу в кожаном кресле на более сексуальную и раскованную, немного раздвигаю ноги и нагло смотрю ему прямо в глаза. — А ещё я думаю, у меня развивается нимфомания. И меня стали возбуждать мужчины вашей возрастной группы. — Вам знакомо понятие врачебной этики? — Ну разумеется, доктор, а что, я сделала что-то не так? — все еще продолжаю провоцировать его своим наглым взглядом и чересчур откровенными движениями. Он встаёт со своего чрезмерно большого велюрового кресла и, не торопясь прохаживается по кабинету. Смотря на кресло напротив, я не могу выбросить из головы ту порку. Ерзаю в своём кресле, ощущая покалывания, и не могу сосредоточиться на своем плане. — Она подразумевает отсутствие всяческих отношений между врачом и пациентом. — Но я ведь практически уже не являюсь вашим пациентом. Еще шире раздвигаю ноги и как ни в чем не бывало, смотрю на мужчину, стоящего напротив. Он наклоняется и слишком сильно притягивает меня. Почти сразу засовывает свой язык мне в рот. Не чувствую ничего, все как я и думала. В этот момент, поцелуй для меня был чисто механический процесс, ни более. Мне начинает надоедать это действо, пытаюсь оттолкнуть его, но он отстранившись от моих губ шепчет: — Расслабься, тебе ведь нравится грубость, со мной ты уж точно кончишь, шлюха. Мистер Ричардсон явно не садист, о как неумело он использовал это словечко. Одной рукой поднимая выше мою юбку, еще сильнее обнажая ноги, а другую руку засовывает мне в трусики. Переходит к плечам , целует их , нарочно кусая за кожу, но я не чувствую боли, она до предела притупилась , не чувствую ровным счётом ничего. Я словно сторонний наблюдатель, медленно осознающий всю прискорбность ситуации. Мне плевать, на все, что он делает, это не приносит никакого удовольствия, в какой-то момент, мне все надоедает, и я, уличив момент, резко отталкиваю его. От неожиданности он пятится назад и гулко бьется о большой стол, стоящий позади. Я, все с тем же безразличием, выхожу из кабинета, будто бы ничего и не было. Хотя, где-то глубоко внутри четко осознаю, что падать практически некуда, я почти достигла дна. Но осталась одна деталь, один маленький шаг и я буду так глубоко, что даже невозможно представить. Захожу в уборную, не замечая , как сильно бьется сердце и звент в ушах. На автомате беру салфетку, немного мочу в ледяной воде и с дикой одержимостью до красноты тру шею, губы и плечи. В голове крутится лишь одна мысль, чтобы достичь настоящего дна, мне нужен героин, я должна пустить по вене его хоть раз. Выхожу из большого стеклянного здания, и чувства безграничной пустоты и усталости накрывают липкой, холодной волной. От них нигде нельзя укрыться. Я устала, я так бесконечно устала.       Бесцельно иду по улице на протяжении какого-то времени. Кто знает, сколько я так шла, может, целую вечность или же всего-то пару минут. Чем дальше шла, тем дольше растягивалось в восприятии время. Одновременно, кажется, что оно то стоит на месте, то утекает сквозь пальцы. Автоматически передвигаю ноги и ловлю на себе взгляды прохожих, смотрящих в основном на моё плечо, с которого почти сползла лямка блузки, обнажив засосы трехдневной давности и покраснения. Но даже после нескольких укоризненных взглядов прохожих я не поправляю её.       Я потерялась в своих мыслях, потерялась в приговорах, которые вынесла себе. Стриженые пальмы, некогда бывшие для меня восхитительными, улицы Лос Анжелеса, стеклянные небоскребы – уже ничто не в силах развеять мою грусть, как раньше. В голове звенит с самого осознания своей полной бесчувственности. Но резко остановившийся передо мной черный большой джип выдергивает из этих раздумий. Столь же резко, задняя дверь авто открывается и оттуда выходит Мэнсон. Он снова зол. И не просто зол, он прилагает огромные усилия, чтобы не ударить меня прямо здесь, на глазах у прохожих. — Лезь в машину. — тихо произносит он своим металлическим голосом. — А если я не хочу залезать в твою машину? Тем более, ты сам говорил, что тебе до меня нет никакого дела и у тебя много таких, как я. И вообще, какого черта ты следишь за мной?— безумный поток каши, что творится у меня в голове, рвется наружу. — В таком случае, у тебя большие проблемы, киска. — не произнося больше ни слова, он обхватывает меня за талию и властно направляет в машину. Я почти не сопротивляюсь, поскольку, прекрасно понимаю, что это бессмысленно, и все, что будет дальше, зависит только от него, осознание собственной бесчувственности выбило из колеи, и в ушах до сих пор стоит звон. Но с его появлением, все эти мысли медленно отходят на второй план. Мысль о нем вытесняет абсолютно все проблемы. — Что ты делаешь, чертов ублюдок? Я не твоя вещь! — Ха, а по ночам ты уверяешь меня в обратном. — Я была под кайфом, разве ты не несёшь всякий бред когда обдолбан? — Я говорю только то, что чувствую — До сих пор я был мягок с тобой, но после этого, киска, не думай, что ты легко отделаешься, — серьёзно, с расстановкой произносит он. Страх холодной, липкой струйной пробежал по позвоночнику и комом застыл в горле, вытесняя безразличие. В один миг звон прекратился и на смену ему пришли тарабанящие звуки быстрого сердцебиения. — Ты думаешь, меня это волнует? — шепчу, поскольку боюсь, что голос задрожит и выдаст меня. Он протягивает ко мне руку, и я инстинктивно вжимаюсь в противоположную от него стенку авто. Он придвигается максимально близко ко мне, и стальной хваткой сжимает мое горло. Я пытаюсь отвернуться от него, отвести взгляд от этих дьявольских медового цвета глаз, пылающих от злости, словно ад, но он насильно поворачивает мою голову и шепчет, максимально близко придвинувшись к моему лицу и еще сильнее вжав меня в стекло автомобиля: — О, я уверен, что тебя это волнует. Ты совершенно спятила, пытаешься убедить себя, что ещё можешь чувствовать, что-то доказываешь себе и мне, обжимаешься с незнакомыми мужиками, употребляешь как ненормальная. Просишь избить тебя. Если бы я не остановился, уверен, ты бы умоляла меня убить тебя. Больная сука. Ты зависима практически от всего насилия, секса, наркоты. Ты абсолютно зависима. — По-твоему я хотела этого? — сдавленно шепчу я. — Не надо во всем обвинять меня. Я не виноват, что ты поехавшая. — он разжимает свою стальную хватку, легкие резко наполняются воздухом. И я закашливаюсь.       Затем он развязывает идеально черный галстук и стягивает его с шеи. Создается впечатление, будто машина едет сама, и в салоне находимся только мы с Мэрилином. Чёрная перегородка скрывает водителя, а тонированные окна скрывают нас от лишних глаз. Больно, без доли сожаления он заламывает мои руки назад и туго завязывает их, настолько туго, что они начинают холодеть. Следующее, что он сделал, расстегнул ремень на брюках и, полостью его вытащив, бросает меня поперёк своих ног. Как не странно это осознавать, но я снова чувствую дикое, всепоглощающее желание, сводящее меня с ума. Он грубо задирает мою юбку и спускает трусики, которые под его натиском немного потрескиваются по швам. Машина была достаточно просторная, чтобы взрослый мужчина смог как следует размахнуться ремнем. Он бьет меня так сильно, насколько это вообще только возможно. Удары приходятся в основном на ягодицы, но иногда заходят на спину и ноги. Он не заставил меня считать, чтобы я знала, когда он остановится, Мэнсон все бил и бил, не прекращая и не останавливаясь хоть на мгновение. А бил он чудовищно больно, сначала простым сдвоенным ремнем, затем повернул его металлической пряжкой, чтобы было ещё больнее, чтобы оставались отметины. Он все бил и бил, а я стонала и всхлипывала, слезы неосознанно текли по щекам, то ли от боли, то ли от всей ситуации, то ли от осознания того, что отныне почувствовать жизнь я могу только с ним. Его глухие стоны были в унисон с моими всхлипываниями. Прилегая животом к паху Мэрилина, я ощущала его сильную эрекцию сквозь обтягивающие кожаные брюки. Но не стала сейчас просить его овладеть мной, у него было другое развлечение сейчас. От боли начало темнеть в глазах, и я перестала стонать, только слезы все еще текли черными полосками туши по красным, разгоряченным щекам. В один момент все резко прекратилось. Я лежала на коленях Мэнсона и слышала его сбившееся дыхание. Немного успокоившись, он произнёс: — Даже не думай, что этим ты отделались.       Чувствую, как реальность растворяется, подо мной уже нет его коленей, только пропасть, в которую я лечу с момента знакомства с ним. Это лишь иллюзии, больные иллюзии воспаленного от наркоты мозга. Но сейчас они кажутся такими реальными и настоящими. Все это время я была в сознании, но совершенно не осознавала происходящее. Оказавшись дома, он сразу же направился к бару. Наполнил один бокал водкой, добавил лед и залпом осушил его. — А тебе не стоит пить, — слышу его спокойный голос.       Затем последовало ещё несколько бокалов. Со стороны создавалось впечатление, будто водка и вовсе не подействовала на него. Был лишь резкий запах спирта и ничего больше. Этот запах теперь ассоциируется у меня с болью. Он сам раздел меня. По сути, грубо и бесцеремонно сорвал и местами порвал одежду. Все зашло слишком далеко, но мне нужно узнать, что будет дальше, это желание внутри меня испепеляет, заставляет стоять на ногах перед ним, хоть ноги подкашиваются и практически не слушаются.       Все окружение заволокло плотным белым туманом и сейчас перед собой я вижу только его. Мне нужен мой наркотик, мой злодей, мой Дьявол. Необходим. Руки все еще связанны и я уже почти не чувствую их. Мэнсон поправляет пряди моих волос и говорит: — Не хочу портить твоё красивое личико, но мне придётся это сделать, чтобы преподать тебе урок. Я хочу стереть этот яд, который просачивается сквозь тебя. Ты моя и я сделаю с тобой то, что посчитаю нужным. — по его голосу можно понять, что он все-таки немного пьян. Он ударил меня, а мне показалось, что поцеловал.       И вот я уже стою перед ним на коленях, а он продолжает бить, притягивая меня за волосы. Со стороны я кажусь себе абсолютно слабым и беспомощным существом и не пытаюсь с этим бороться, мне нравится происходящее. Его удары для меня, словно спасение, они вытаскивают меня из череды бесконечных приступов деперсонализации. Мэнсон спасает меня по-своему. — Все еще хочешь меня? — разминая окровавленный кулак, говорит он. За невозможностью произнести хоть слово, я утвердительно киваю в ответ, чувствуя во рту вкус собственной крови.       Целую его из последних сил как ненормальная, как в последний раз. Возбуждение и бешеный экстаз отстраняют боль. Он взял меня грубее обычного и стал жестко вдалбливаться в моё тело, заведомо зная, что я выдержу его. Болезненная, чувственная страсть обволакивает нас. Я вдыхаю её запах, он медленно просачивается в легкие и заполняет их, чувствую её вкус на своих губах. Выкрикиваю его имя. Его волосы растрепались и от толчков упали неравномерно на лоб, я убираю их пальцами с его лица. Мэрилин хватает меня за волосы, сильно запрокидывает мою голову назад и целует шею, попутно облизывая и оставляя длинные, влажные следы. Я чувствую, чувствую все, что он делает, и по сравнению с его поцелуями, Ричардсон кажется неопытным мальчишкой. Как не странно, я глубоко сожалению, что совершила эту ошибку. Ведь я и так уже давно знала, что не чувствую ровным счётом ничего к остальным мужчинам. Так было всегда, но с появлением Мэнсона в моей жизни, я действительно стала абсолютно зависимой. Зависимой только от него, а все остальное лишь жалкие попытки вернуть его.