My sweet villain

      Мгла, пришедшая с Тихого океана, заволокла Лос Анджелес пеленой темного, густого тумана вместе с черными, как сам грех тучами. Город, словно накрыло куполом белой мглы, которая отражала огни светофоров, неоновых вывесок, небоскребов, домов и других источников света. Улицы потонули в бледной пелене свинцовых туч, словно в людских пороках, населяющих их. Мутный смог поглощал все на своём пути: исчезли небоскребы, оставив лишь огни без очертаний и форм, машины уничтожены, можно было лишь различить лишь 2 пары огней – фар вместо них, а люди, наполненные до краев мглой, слились воедино с темнотой. Это продолжалось почти весь день, пока не появились первые капли сильно запоздалого дождя и не разразилась буря библейских масштабов. Однако туман, нарушая все законы природы, и во время дождя не желал сдавать позиции. На некоторых безлюдных улицах города ангелов до прихода дождя, нависала почти гробовая тишина, казалось, будто все оставшиеся в живых люди, перебрались в центр города, чтобы шуметь и делать свои дела, как и прежде. Но те улицы, что люди обходили стороной, навевали дикую тоску и некий, ничем необъяснимый ужас, именно поэтому, основная масса либо сбежала, либо засела в своих домах. На одной из таких улиц был расположен особняк музыканта, в котором прятались от непогоды двое совершенно разных, но в то же время так похожих людей.       Одна из комнат дома Мэрилина освещена светом тусклых толстых свечей и почти прогоревшим огнём камина. За окном наконец-таки начался плотный, оглушительный ливень, сильно волнующий океан. Несмотря на камин, в большой комнате все равно было холодно, именно та температура, которая необходима хозяину дома. Пальмы возле дома сильно раскачиваются под натиском воющего ветра и гром грохочет так, будто вот-вот небеса должны разверзнуться. В комнате сквозит ненавязчивый аромат шипрового парфюма, к которому он, Мэнсон, привязался за эти месяцы. Так же, как и к ней. К девушке, которая сошла сума от него в самом прямом смысле. И в итоге стала занимать большую часть его мыслей, медленно, как опасная болезнь, уничтожая все другое в его голове. Именно это его бесит и одновременно заводит, поскольку он ещё никогда не хотел так сильно кем-то обладать, как ей. — Мне приснилось, будто я умерла той ночью, — нехотя, прерывая долгие и слишком чувственные поцелуи, прошептала она на ухо Мэрилину — я ни просто не хотела умирать, жизнь ничего не значит для меня уже очень давно. Я бросила её к твоим ногам, одновременно как дар и уже надоевшую игрушку, — он будто не слышит слов, продолжает настойчиво увлекать её в свой невыносимо мучительный сладкий ад, перебивая монолог страстными обрывистыми поцелуями.       Они оба знают, что произошло той ночью. Но Мэнсону сейчас совсем не до разговоров и его забавляет тот факт, что она впервые идет ему наперекор.       Девушка облокотилась на диван и подушки, хаотично разбросанные по полу. Раздвинула ноги специально, чтобы обхватить его бедрами, снова создавая мнимую иллюзию контроля над Мэрилином. Она уже не может разорвать поцелуй, он слишком силен, понимание этого прочно засело в голове, и она не пытается ему помешать. Да и не сможет. К тому же, она словно его тень: всегда хочет того же, что и он. Поцелуи не сколько страстные на этот раз, сколько искренние, будто концентрация, давно копившихся чувств разлилась под напором губ. Они не спешат переходить к более откровенным действиям, хотя, тела обоих уже давно готовы. Он, будто под гипнозом, не может оторваться от ее губ, растягивает момент, чтобы не упустить ни одной детали, ни одного движения.       Только после того, как его прикосновения смещаются к шее, она полушепотом продолжает: — Я не хотела уходить от тебя в том фантасмагорическом сне. Это слишком тяжело. Ты стал моим исцелением и гибелью. – его язык касается её шеи и на мгновение она забывает то, о чем говорила. Мыслей нет, они растворились в их порочном наслаждении, даже комната, в которой они находились, рассыпалась ее воображении, есть только он и обнаженные, как нервы, чувства обоих.       Мэрилин замечает, как трясутся ее холодные руки и быстро колотится сердце. Её волнение медленно передаётся ему.       Они расположились на полу у огромного дивана в зале, где большие окна занавешены тяжёлыми чёрными шторами, которые так приковали её внимание в ночь их знакомства, что она отпустила едкий комментарий в их сторону. С того дня обстановка в комнате почти не изменилась, разве что прибавилась его свежая картина, с изображением девушки с окровавленным лицом, которую он повесил над диваном. Она всегда говорила, что если долго будет всматриваться в его картины, то они способны довести ее до состояния граничащем с оргазмом. Он мало верил её словам, но ему нравилось слышать это.       Сейчас он слышит каждое её слово, но не может остановиться, не может насытиться её телом. Настойчиво сжимает грудь, привлекая к себе сильными руками. Он хочет её, так, как никого никогда раньше не хотел: по-особому, без остатка, без примесей и слов, хочет овладеть не только телом, но и разумом; хочет её так, что может потерять контроль над собой. Хоть и прекрасно знает, что уже очень давно подчинил её разум своей воле, и она сделает все,что бы он ни сказал. Его заводит осознание того, что она полностью принадлежит ему. Руки трясутся от чувств, которые он так старательно пытается держать под контролем, трясутся от того, насколько сильно сейчас хочет её ударить, избить, как в тот раз, а затем пройтись кожаным ремнем по молочно-белым ягодицам, наказывая за все. В том числе и за то, что так глубоко забралась под его кожу, в его жизнь. Вместо удара он одаривает девушку страстным болезненным поцелуем.       Чтобы окончательно не потерять контроль, он разбавляет шуткой её монолог: — Хорошо, что это был сон, иначе мне бы потребовался очень хороший адвокат, и я бы не отделался от судебных процессов и бумажной волокиты до конца своей жизни.       Её пальцы касаются его шеи и через рубашку одна рука спускается вниз по лотарингскому кресту. Их губы на мгновение растягиваются в улыбке, а затем она уже сама целует его, а второй рукой пробирается под рубашку с другого её конца. Но он почему-то медлит. — Мне снилась пустота, оглушающе тихая, зияющая пустота без тебя, от которой волком выть хотелось. И я выла. Так громко и так долго, пока не сорвала себе голос и даже после этого не перестала кричать, только вот, из лёгких ничего не выходило, кроме хрипа и стонов. А после пробуждения эти крики ещё долгое время стояли в ушах, как напоминание о том, что могло бы случиться, если бы… Он оборвал её на полуслове: — Я принесу нам выпить. — сухо отрезает он и встаёт. Видно, как он изменился в лице после последних ее слов. Через некоторое время из бара появляется бутылка с абсентом, и проделывается обязательный ритуал перед его распитием.       Она нащупывает пульт от проигрывателя, лежащий на диване, полистав треки, находит нужный. Из колонок тихо доносится Ultraviolence.       Мэрилин садится рядом с девушкой, подавая ей бокал La Fee Verte и пристально смотрит как огонь немногочисленных свечей отражается в её глазах, а она как всегда ежится под его взглядом. — Пей – говорит он тоном, не допускающим возражений, подавая фужер.       И как обычно, она, будто под гипнозом, делает все, что велит её искуситель. Полностью осушив бокал, она ненавязчиво проводит пальцами по его груди и садится сверху, оседлав его. Звуки грозы, дождя и музыки смешиваются воедино, но слова песни все ещё можно разобрать.       Она целует его, цепляясь за его сильные руки и шею, вкладывая в этот поцелуй всю страсть и ожесточенность, обиду и злость на этого и мужчину. От обоих пахнет дорогим алкоголем, но расслабляюще он не подействовал ни на кого. Девушка пытается расстегнуть его рубашку, ворот которой уже давно раскрыт, но от чувств настигнувших их ударной волной, она рвёт практически все пуговицы на ней. Его руки освобождают её от оставшейся одежды. Он еле сдерживается. Грубо до боли сжимает её грудь, расстегивает её рубашку и спускает лиф, но не снимает его. Ещё более ожесточенно мнет грудь и сжимает соски, так, что она не может сдержать стон и выгибается. Девушка чувствует сильную эрекцию под тканью джинсов Мэрилина и изнемогает от желания. Трясущимися руками у нее еле получается расстегнуть ремень, а затем ширинку. Он направляет свой член в неё, а она делает все остальное. Девушка запрокидывает голову, немного откидываясь назад, но он притягивает её к себе, целуя грудь и сжимая зубами соски.       Она медленно дразнит, будто в слоумо, насаживается на него и разрывает поцелуй, переходит к его виску, так же медленно целует его, а затем отстраняется. Смотрит ему в глаза, полностью опускается на его член и шепчет слова песни, повторяя за певицей: — I love you the first time , I love you the last time yo soy la princesa, comprende mis white lines, cause I'm your jazz singer, and you're my cult leader, I love you forever, I love you forever.       Затем наклоняет голову к его уху и шепчет: — Я хотела, чтобы ты знал это. – снова до исступления медленно поднимается и опускается на нем.       Этот медленный, дурманящий головы обоих, ритм, продолжается ещё какое-то время, в ходе которого они смотрят друг другу в глаза, с жадностью поглощая друг друга, но не в силах насытиться. — Это ультранасилие, — повторяет она хриплым от возбуждения голосом за певицей, — Все, что ты делаешь со мной, Мэнсон – ультранасилие.       Она водит длинными пальцами по татуировкам на его груди, иногда полностью кладя руки на его плечи или обнимая за шею.       Мэнсон нарушает это спокойствие первым, не в силах более контролировать зверя внутри себя, сильнее охватывает её за бедра и ложится вместе с ней на ледяной паркетный пол. Грубым рывком входит в нее, она извивается под его напором, от этого он запускает руки в её волосы, впиваясь сильными руками в них, тянет, заставляя её немного запрокинуть голову.       Больно. Но Мэнсон умеет доставлять ей удовольствие только с болью. Он приблизился к её лицу так близко, как будто хотел поцеловать, но не сделал этого, хотя она приоткрыла рот, в надежде на страстные, как и его движения, поцелуи. Мэрилин тяжело дышит, прижавшись вплотную к ее лицу и смотря прямо в глаза: — Это не страна чудес, киска, а ты не Алиса, — шепчет он, сбивающимся, сексуальным голосом, на мгновение прекратив свои толчки, но не выходя из неё. Их руки блуждают по телам друг друга, изучая и стараясь запомнить как можно больше деталей, будто они делают это впервые. — Ещё,— срывающимся голосом просит она, и он повинуется, с новой силой вдалбливаясь в неё. На этот раз он играет по её правилам, а не наоборот. Он положил руку на её шею и стиснул. Ей, разумеется, это понравилось, ей нравился все, что он делал. Толчки Мэрилина усиливаются, и её стоны тоже.       Она кончила, выгнувшись под ним. Следом обильно разрядился он. Мэрилин перевернулся и лёг на пол, положив голову возле её плеча, а руку на её шею. Видя, как катятся по щекам её слезы, он ничего не говорил, только смотрел на неё и медленно скользил пальцами по нежной коже на шее. — Больно. – еле слышно прошептала она. Он, разумеется, понял, о какой боли она говорит. — Я не хочу уходить, Мэрилин, мне страшно. После её слов, он придвинулся ближе и обнял её, зарывшись носом в светлые волосы. — Ты моя. Всегда будешь моей. — Если бы ты только знал, как долго я стремилась к тебе, к своему личному Дьяволу. Но получила тебя слишком поздно. Пообещай, что не забудешь меня, Мэнсон, когда я уйду. Пообещай.