***
От «повстанцев» одно название — всего лишь горстка коноховских чунинов. Жалкие отбросы. Ради них и руки-то пачкать лень — но Саске всё равно пачкает, старательно режет одного за другим. Он стоит в окружении конечностей, весь раскрашенный алым, но гнев в груди не стихает. Кажется, он становится только сильнее. — И в чём твой план, Учиха? — спрашивает его последний оставшийся. Ему бы вопить от ужаса, так нет же: сидит и ухмыляется, словно победил. — Перебьёшь всех недовольных? Будешь править костями и пеплом? Голос выродка звучит так, словно ему правда любопытно. Саске ухмыляется в ответ. — Да хоть бы и так. Если честно, ему плевать, как и чем править. Не то чтобы его хоть когда-то это прельщало — быть лидером, вести за собой, заботиться о других. Он всегда лучше справлялся в одиночку. К тому же, Саске и не правит — правит тот, кто всегда мечтал об этой дебильной красно-белой шляпе. Итачи. Единственный, кто мог бы сделать всё правильно, если бы только остался жив. Саске подарил ему всё: титул, деревню, собственное сердце. Всё, что только смог. Жаль, что нынешнему Итачи наплевать. «Ты не единственный, кто страдал», — сказал ему как-то Какаши, прямо перед тем, как Саске вогнал ему чидори в грудь. «Дай мне шанс тебя понять», — сказала ему как-то Сакура, и сразу после этих слов Саске вскрыл ей горло. «Хватит ломать комедию». «Такова жизнь шиноби». «Мы все кого-то теряем». — Пошли нахер, — отвечает Саске голосам в голове, занося катану над головой. Кровь брызжет ему в лицо, и чужая голова падает на каменный пол с отвратительным хлюпающим звуком. Саске пинает её ногой, но легче не становится. Никто из этих ублюдков никогда его не поймёт. Все они жили счастливой жизнью, пока не началась война. Все они жили в спокойствии и сытости, веселились, любили, заводили друзей и семьи. Они радовались, пока его брат страдал в одиночестве, использованный и запятнанный. Они смеялись, пока сам Саске страдал в одиночестве, разбитый и жаждущий мести. Все эти улыбки, весь этот смех — никто из блядских выродков этого не заслужил. Их счастье было куплено болью Итачи, и Саске позаботится, чтобы все заплатили по счетам. Будет править костями и пеплом? Пусть. Его вполне устраивает. Саске с ноги открывает дверь камеры, и та почти срывается с петель. В охранника, смотрящего на него с нескрываемым ужасом, очень хочется запустить чидори. — Приберитесь там, — цедит он сквозь зубы и шагает прочь.***
Саске возвращается домой за полночь, уставший и вымотанный. Под вечер начались очередные волнения, и ему пришлось подавлять их лично: сталью и огнём. По идее ничего сложного — режь и жги себе, просто… Бесит. Всё бесит — ублюдки, решившие, что у них есть право сопротивляться, все эти идиотские слова, брошенные свысока. «В чём твой план, Учиха?». Да нет никакого плана. Нет ни цели, ни смысла — одна безграничная ненависть. Итачи ждёт его на кухне — сидит за столом с идеально ровной спиной, сложив руки на коленях, и смотрит в стену. Только от одного взгляда в его сторону ярость в груди разрастается в сотни раз сильнее, выжигает внутренности дотла. Бесит. Он, блядь, бесит больше всего. Саске хватает его за шкирку, поднимает со стула и тащит за собой. Тот не возмущается в ответ на грубое обращение, не пытается остановить — послушно перебирает ногами. От этой тупой покорности злость только растёт. Саске толкает его на кровать, и Итачи падает, как деревянный, слегка пружиня на матрасе. Саске забирается сверху, придавливает тело по бокам острыми коленями. Он весь в крови, и несёт от тела наверняка жутко — потом, гарью, смертью, страхом. Настоящий Итачи, наверное, скинул бы его на пол и отправил бы мыться. Этому Итачи наплевать: он лежит на спине и пялится в потолок своими красными глазами. Холодными, пустыми, мёртвыми. Саске хватает его за подбородок, и взгляд Итачи сползает ниже. Теперь он смотрит Саске в глаза — всё так же безразлично, всё так же никак. Равнодушное лицо Итачи не меняется, когда Саске касается его губ своими. Не меняется, когда кулак Саске врезается в щёку — снова, и снова, и снова. Не меняется, когда Саске кладёт руки на его шею и давит всё сильнее и сильнее. Саске ненавидит его. Эту ледяную физиономию, этот отсутствующий взгляд — он так сильно это всё ненавидит. Его пальцы сжимаются на шее всё крепче, но легче не становится. Кожа под его прикосновениями холодная, шершавая, покрытая сетью трещин. Саске многое бы отдал сейчас, чтобы почувствовать под своими ладонями биение пульса, чтобы услышать хрип, вырывающийся изо рта. Фантазии об этом заполоняют голову, и гнев мешается с возбуждением — тёмным, болезненным. Он представляет, как Итачи пытается вырваться из хватки, и пальцы сводит от удовольствия. Он представляет, как Итачи сипит его имя, и в животе вспыхивает блаженство, тягучее и тяжёлое. Саске трётся о тело, распростёртое под ним, взбешённый и заведённый до предела. Тело не двигается. «Сильнее», — просит Итачи в его голове, и Саске послушно давит на шею ещё и ещё. — «Сделай мне больно, я заслужил, заслужил». Саске склоняется над ним — оставляет на губах мягкий поцелуй и тут же вгрызается в них зубами. Итачи не отвечает, но это неважно: Саске уже на грани, тонет в удовольствии и не хочет всплывать. Перед глазами мелькают пятна, сердце бьётся в рваном ритме. «Итачи», — думает Саске. «Итачи», «Итачи», «Итачи». Из горла Саске вырывается всхлип. Горячие слёзы, перемешанные с кровью и потом, капают на безразличное лицо напротив. Он неосознанно вжимается в чужое плечо, даже если понимает — Итачи точно не станет его утешать. По крайней мере, не этот Итачи. — Чтоб ты сдох, — говорит он, и это ложь. Итачи был мёртв, но Саске этого не вынес. — Ненавижу тебя, — говорит он, и это неправда — он любит, любит, любит. — Почему ты не мог выбрать меня, — говорит он, и это уже истина. Итачи выбирал что угодно: мир в Конохе, спасение человечества, эфемерное благополучие Саске, но никогда — его самого. Никогда не «остаться с ним», никогда. Саске плачет — от злости, от грусти, от всего разом, и никто не может ему помочь. Даже он сам больше не может себе помочь. Что бы он ни делал, эти раны лишь становятся глубже. Саске никогда уже не станет легче, но это неважно. Он больше не ищет избавления. Саске ищет мести — и он её найдёт. Его боль, его злость, мертвец в его объятиях — во всём виновата чёртова Коноха. Мирная и счастливая жизнь в этой проклятой деревне была построена на костях его брата. Покой её жителей был обменян на тепло Саске, на его улыбку, на его любовь. Саске их не простит — никого из них. Саске проследит, чтобы каждого настигла расплата.