The Way

“Глупая, глупая девчонка.” Впервые кто-то заставил сожалеть ее, мадам Горски, великолепного хореографа и невероятно умную женщину. Впервые она осознала, что готова открыться этому чувству, которое прежде было ей неведомо, которое она даже презирала. И где-то в мрачном уголке души – туда никто и никогда не заглядывал – появился далекий свет, как от фонаря, но не такой блеклый. Она смотрела на эту девочку и понимала, что та не так беззащитна, как казалось ей. Такой ее считали все, однако Вера Горски старательно скрывала собственное знание. Да, ей был закрыт доступ к миру чуждой ее сознанию реальности, ей неведомы были все переживания ее талантливой подопечной, и все-таки… И все-таки она знала. Знала, на что готова пойти Куколка, чтобы обрести долгожданную «сладость». Она даже бормотала что-то во сне, да и все эти движения… Она никогда не была в этом мире. И сейчас перед нею, захлебываясь от пережитых где-то там, на задворках сознания, эмоций, сидела маленькая белокурая девочка, обладающая первородным даром к воображению. Танец – уже создание чьего-то разума, уже продолжение того, о чем мечтает и думает человек в тот или иной момент времени. Но мир фантазий Куколки обошелся с ней жестоко. Он буквально выплюнул это дитя, хорошенько встряхнул и перевернул все ее естество, чтобы дать понять – «меня так просто не возьмешь». И теперь она была такой – изможденной, удивленной и безутешной девочкой, которая пыталась вспомнить, о чем она мечтала не так давно. Вроде бы есть эта мечта, а вроде бы нет ее, и никогда не было. Беззащитное дитя, хлюпающее носом и путающееся в собственных ощущениях – вот кем она стала, вот что с ней сотворил ее же собственный мир. “Интересно, какие монстры обитают там, в ее голове?” И Горски действительно было любопытно. О, сие чувство было несправедливо ею забыто, когда она взбиралась вверх по карьерной лестнице, подкладывая другим гвозди в туфли и нанимая негодяев для ломки чужих костей. Но именно сейчас ей вспомнилось, каково это – уметь интересоваться чем-то, кроме себя самой, своих ощущений и интересов. Нет, не так. Не вспомнилось. Она сама заставила себя вспомнить. Как заставляла доселе танцевать до потери пульса. Как заставляла своих девочек отрабатывать движение за движением, не жалея на то ни сил, ни времени. Вера Горски взяла свою бывшую ученицу за подбородок и, развернув ее личико к себе, критично осмотрела его. - Заживет, - констатировала хореограф, незаметно стиснув зубы. На самом деле, хорошенькая физиономия Куколки была испорчена непоправимо – на виске навечно останется шрам в напоминание о неудачном бое. – А ты задала тем ребятам хорошую трепку. Ты никогда не думала о карьере бойца? Куколка отвернулась. Внутри мудрой и справедливой женщины вспыхнул яростный огонек – не огонь, а почти уголь, готовый вот-вот превратиться в ревущий рубиновый поток, сметающий все на своем пути. Хореограф протянула руки и, обхватив изящные плечики юной воспитанницы, хорошенько тряхнула ту – дабы неповадно было вести себя настолько своевольно. Внезапно она почувствовала почти ненависть по отношению к этому неразумному дитя. Наверное, за столь короткое время она слишком привязалась к ней. - Твои подруги мертвы, и ты хотела побыстрее к ним присоединиться? - с каждым словом повышая голос, спросила мадам Горски. Еще раз тряхнув молчавшую Куколку, она решила надавить на самое больное. – Куда бы ты пошла? У тебя нет ни дома, ни семьи, и если бы не твои глупые фантазии, все было бы хорошо! Куколка не отвечала. Она лишь повернула голову обратно к Горски, и та увидела тускло блестящие слезы, уносящие с собой остатки вечернего макияжа воспитанницы. - Ничего не было бы хорошо, - мотнула головой светловолосая девушка. – Мы были бы в плену у них. Ответ этот одновременно и изумил, и разочаровал мадам Горски. Женщина поднялась с места, дабы невзначай не ударить эту маленькую дурочку, способную каким-то немыслимым образом управлять ее настроением. Как она посмела что-то отвечать? Хореограф нервно сжала кулаки и направилась к небольшому окошку, от которого струился, отбрасывая затейливые и причудливые тени, лунный свет. - А они все – живы, - услышала Вера Горски голос белокурого дарования. А затем еще один звук – как от ржавого гвоздя, которым проводят по стеклу. И не отсутствие вопроса в голосе смутило хореографа, нет. Скорее, все это клятое состояние, которое ее воспитанница так ловко и умело поддерживала. - Глупый ребенок! - мадам Горски резко развернулась. Куколка увидела в ее глазах пляшущие гневные огоньки. От этого орехово-зеленая радужка хореографа приобрела зловещий золотистый оттенок. Совсем как огонь рассерженной матери-дракона, у которой ненавистные люди отобрали единственное дитя. – Неужели ты не понимаешь, что во всем виновата только ты одна? Блонди, Ракета, Эмбер…Все они погибли из-за тебя! А ты все еще веришь, что она там, за стеной? Нет, Куколка, очнись. Очнись! Всю эту чушь твердят тебе твои фантазии, которым я не позволю отобрать тебя у меня. Плечи светловолосой девушки нервно дернулись в очередном подавленном судорожном рыдании. Темная дорожка обновилась новым приливом горести. - Я даю тебе ночь на то, чтобы ты все обдумала, - уже более спокойно произнесла Горски. Теперь голос ее казался Куколке совсем уже иллюзорным и нереальным. На глаза постепенно наплывал странный туман. – Наш мир жесток, Куколка, и в нем нет места твоим сладким грезам. Ты должна это понять. Куколка тихонько прилегла на кровать, внутренне сжимаясь от нахлынувшей боли. Она вдруг вспомнила, что страшно устала, что исчерпала всю себя в борьбе. Она должна сражаться, и она сражалась. Сражалась до последнего и…Что теперь? - Одна ночь, дорогая моя, это не так много, - напомнила о себе Вера Горски, уже открывая тяжелую дубовую дверь и впуская сладкий аромат горелого в комнату. Она готова была закрыть дверь, как внезапно… - Милашка…Где она? Дверь со страшным грохотом закрылась.