Всякая жизнь творит собственную судьбу. Анри Фредерик Амиель Судьба человека — чаще всего в его характере. Б. Брехт
1
Пахло горьковатыми осенними цветами, прелыми листьями, дымом от костров и свежесрубленной древесиной, но острее всего чувствовался кисловатый запах страха, густо замешанного на ненависти. Финис поежилась, зябко кутаясь в старенькую шаль. Небо было ясным, деревья стояли недвижимо, а её словно насквозь продувал холодный северный ветер. — Матушка, но они же не всерьез? — раздался тихий голос сына. Женщина крепче сжала маленькую ладошку. — Он же не виноват! — серые глаза смотрели на неё с тревогой и недоумением. Ларену не следовало находиться здесь, но он всегда был слишком настойчив, несмотря на малый возраст. Весь в деда, к счастью, с её стороны. И внешне, и по характеру: такие же каштановые с золотом волосы, ясные и глубокие глаза, то же самое упорство и жажда справедливости. — Матушка, не молчи! — сын требовательно дернул её за конец шали. — Иди домой, Ларен! Не надо тебе на это смотреть! — ребенок слишком мал и чувствителен, чтобы присутствовать при казни. Хотя здесь многие с детьми. И многие наряжены как на свадьбу. Еще бы — в этой замшелой деревеньке с сотворения мира никого не сжигали на костре. Вначале хотели повесить или утопить, но потом побоялись, что коварный колдун воскреснет и будет мстить. Огонь надёжнее: из пепла не восстанешь. Хотя какой колдун из мальчишки-травника? Не верилось Финис, что он мог так жестоко расправиться с первой красавицей села Ориль и молодым пастухом. На тела было страшно смотреть, так они были растерзаны: будто неведомый и могучий зверь разодрал их. Но у лачуги травника за поленницей нашли окровавленный топор, а кто-то из подружек красотки припомнил, что Морэйно советовал девушке не ходить в ближайшие дни к реке, где и свершилось злое дело. Тут уж все убедились, что именно молодой знахарь повинен в преступлении. Хотя зачем ему предупреждать девушку, если собрался её убить, не говоря уже о том, что тихий хрупкий юноша казался не способным на такое злодейство. Он вечно подбирал и лечил покалеченное зверье, и каждую боль — людскую ли, звериную ли — воспринимал как свою. Да и по силам ли худосочному пареньку справиться с крепкой девушкой и пастухом, а тем более — так изрубить тела? Финис с двумя такими же горькими вдовами усомнилась, но староста велел им заткнуться и глупостей не болтать, не то самих сочтут пособницами колдуна. А травник лишь прошептал, обведя пришедших за ним враз запавшими темными очами: — Зачем зло сотворилось? Худо теперь будет… Договорить ему не дали. Сын старосты, дюжий Рондор, сразу же ударил юношу по лицу, тут же набросились и остальные. Паренька забили бы до смерти, если бы людей не остановил староста. Но не милосердие двигало старым Татреном, он всего лишь придумал более страшную смерть для преступника. Остальные радостно поддержали его. Народ был испуган и растерян жутким убийством, и травнику припомнили все: и падеж коров в позапрошлом году, и сгоревшую год назад баню, и старого кузнеца, утонувшего по пьяни в проруби, и хвори ребятишек, и ломоту в суставах у стариков. Все это его козни, все его злобой рождено было, замыслил колдун всю деревню извести. На костер его! А то, что половина скотины уцелела лишь благодаря усилиям знахаря и никто из ребятишек от болезни со времени его появления в деревне не умер, а также то, что его чудодейственные мази поставили на ноги не одного старика, все благополучно забыли. Коротка людская память на добрые дела, зато все злое да обидное словно бы копится, чтобы всплыть при случае жижей зловонной. Когда прозвучало страшное слово «сжечь», Финис попробовала еще раз воззвать к разуму сельчан: не лучше ли отправить подозреваемого в город, пусть там бургомистр и стража разбираются с этим делом и приговор по суду выносят. Но Рондор бросился на неё с кулаками. Если бы не заступился кузнец, то быть бы вдове битой. Старшего сына старосты понять было можно: в середине осени они с Ориль собирались пожениться. И все же — не лучше ли было разобраться и найти истинного виновника? Никак не могла вдова поверить в виновность юного знахаря. Странный он, чужой, потому так легко и осудили его на смерть — слишком не похож он на других. Высокий, хрупкий, черты лица тонкие, темные огромные глаза, ладони узкие, а пальцы длинные, как у менестреля. Да и одевался чудно — в темное, лишь по краю серебром расшитое. И имя у него было нездешнее — Морэйно. Так здесь не называли. И на каком это языке, тоже было непонятно. Родившаяся в семье помощника бургомистра, Финис получила неплохое образование, даже немного знала синдарин и квенья, но такого созвучия никогда не слыхала. Травник и появился внезапно. Поздней осенью, когда ледок уже тронул озера, подобрала его в лесу покойная знахарка — больного, исхудалого. Вылечила и оставила у себя. Парнишка стал помогать ей: в травах разбирался неплохо, лечить умел, иногда советы давал — туманные какие-то, но почти все сбывалось. Сначала его сторонились, потом привыкли, детишки к нему учиться и сказки слушать бегали. Сынок Финис тоже к нему ходил, хоть отец и недоволен был. Муженек считал, что читать, писать да на звезды смотреть — дело пустое и даже вредное. Он и Финис этим попрекал постоянно, хотя ведь знал, что не простую девицу в жены берет. Благоверный, видно, на богатое приданое рассчитывал, не думал, что батюшка её, разгневавшись, выставит дочь в одном платье и запретит возвращаться, покуда с мужем живет. Отец был прав, что запретил замуж за сына мельника идти, только глупая дочь его не послушалась и погубила себя, а теперь и сына губит. Что с ним будет? Ларену бы образование получить. Но муж, померев, одни долги оставил. Мельницу после его смерти забрали, а потом и земли они с сыном лишились. Финис бы домой вернулась, в ноги бы отцу бросилась, да только унесло родных моровое поветрие. Вот и осталась она жить в ветхом домишке, с хлеба на воду перебиваясь, а потом её изящная вышивка жене старосты и еще нескольким зажиточным поселянкам приглянулась. Платили за тонкую работу мало и все больше натурой, но вдова и этому была рада. Ох, зря она когда-то загляделась в синие очи да на золотые кудри, ох зря. Тяжко горожанке в деревне пришлось, да и косились на неё, до сих пор до конца своей так и не стала, хоть и старалась изо всех сил. Может, потому так и переживала она за юношу-травника? Да что толку переживать, если помочь все равно нечем. — Мы должны спасти Морэйно, матушка! Он не виноват! — Помолчи, малец! Ради матери хоть, — оборвал Ларена молодой кузнец. — Его мы не спасем, лишь себя погубим. — Но надо же что-то делать? — сын не верил, что иногда остается только бессильно сжимать кулаки. — Молись Элберет! — велела Финис. — Лишь она здесь помочь может. И не смотри туда! Не надо. Она резко повернула сына спиной к площади. Вовремя. В этот момент как раз и вывели юного травника. Он еле шел и, если бы не поддерживающие его руки, наверняка бы упал. Голова свесилась на грудь, длинные черные кудри спутанной волной закрыли лицо. Крепко же его избили. Финис горестно вздохнула: лучше бы ему было умереть до костра, все не такая жестокая смерть. В толпе раздались гневные выкрики: — Колдун! — Сжечь мерзавца! — Камнями забить! В голос завыла мать убитой девушки, запричитала бабка погибшего с нею вместе пастуха. Вскоре почти все женщины рыдали в голос, лишь несколько старух грозили костылями и проклинали «подлого убивца». Финис не плакала. Конечно, Ориль жаль до боли: такая красивая и светлая она была, только её уже не вернуть, а паренька сгубят ни за что. Кто же все-таки убил пастуха и невесту сына старосты? Наверняка кто-то пришлый покуражился… — Зазря сожгут травника, — вдруг сказала стоявшая рядом с ней Эглет. — А эти дуры разорались! К кому потом лечиться побегут? Как нам без знахаря прожить? Мальчишка, конечно, не чета покойной Нибвен, но тоже кое-что умел. К тому же иногда будущее видел. — Что же он своей судьбы не углядел?! — с досадой бросила Финис. — А может, и углядел. Недаром предупреждал девчонку на берег не ходить. — Кто же её с пастухом сгубил? Может, какие разбойники проходили? Или орки? — В наших краях орков отродясь не водилось, — не согласилась с ней старуха. Тем временем сыновья старосты споро прикрутили колдуна к столбу. Травник вдруг поднял голову, темные глаза на исхудалом лице показались провалами в бездну. — Закройте ворота, — неожиданно громко сказал он. — Или уходите из деревни! Смерть идет! У кого руки в крови — первым умрет! — Заткнись, урод! — крикнул Рондор и ударил юношу по лицу. Голова травника мотнулась и бессильно упала на грудь. Староста приказал: — Зажигайте костер! — Матушка, смотри! — вдруг воскликнул Ларен. — Прекратить! — одновременно с его возгласом раздался бесстрастный женский голос.2
Финис повернула голову и увидела, как из леса выехала всадница на вороном коне. Конь был на диво хорош, но женщина, восседавшая на нем как-то чудно — бочком, была невыносимо прекрасна. Белое, как мрамор, лицо с точеными чертами, блестящие кудри черных, как морион, волос и ослепительно синие глаза — огромные и холодные, как два драгоценных камня. Под их пронзительным и равнодушным взглядом вдова помертвела. Кто она, незнакомка из леса? Не человек — люди не бывают так прекрасны и так холодны. Эльфийка? Или кто?.. Додумать она не успела. Красавица тронула поводья, и конь шагнул вперёд, распахнулись полы черного плаща, подбитого серебристым мехом неведомого Финис зверя, колыхнулся подол ярко-синего платья. Следом за женщиной появился всадник на огромном кауром жеребце. Он и сам был огромен и страшен ликом, аки зверь лесной. По фигуре — просто медведь, а глаза круглые и желтые, как у совы. Тоже не человек. Дух леса? Толпа безмолвствовала, застыл в оцепенении староста. Рондор вдруг выхватил из рук отца факел и вознамерился поднести его к дровам. — Ты не слышал моих слов? — тихо, но так, что все услыхали, произнесла синеглазая, а её спутник соскочил с коня и, необычайно быстро переместившись, почти незаметным движением руки отшвырнул старшего сына старосты, да так, что тот пролетел на другой конец площади и проломил стену сарая. — Ну и силища! — восхищённо охнул рядом молодой кузнец. — Что здесь происходит? — спросила синеглазая и посмотрела в толпу. Финис показалось, что она заглядывает даже не в глаза, а в душу каждому, просматривая, перетряхивая и вытаскивая самое дурное и недостойное. Вдова побледнела, страх впился в сердце ледяными когтями. — Ты! Говори! — взгляд холодных очей остановился на ней. — Что говорить? — помертвевшими губами еле произнесла женщина. — Что знаешь, то и говори. Слова полились сами каким-то беспорядочным потоком, Финис бы и не смогла ответить, что она сейчас рассказывает этому необычайно прекрасному и опасному существу. — Довольно! — приказала всадница, и вдова замолчала. Неожиданно на душе стало легче, страх разжал свои когти. — Увози мальчишку! — распорядилась незнакомка, обращаясь к своему спутнику. Желтоглазый дух леса за это время уже отвязал травника от столба и, осторожно завернув в плащ, бережно понес к лошади. — Куда?! Он колдун! — взвыл староста. — И убийца! — Да? — изогнула соболиную бровь дивная госпожа. — Тебя пока не спрашивают! Староста выпучил глаза, попытался разжать губы, но не смог. А синеглазая опросила внуков Эглет, молодого кузнеца, бабушку пастуха, мать и младшую сестрёнку Ориль. Выслушала она даже Ларена. Сын, как с удивлением отметила Финис, отвечал легко и радостно. Глаза его сияли, и ледяного взгляда синих очей он не пугался. Медленно, по кусочку, сначала неясно, а потом все четче и четче возникала перед жителями деревни истина. Люди слушали и удивлялись: как же они сами-то не заметили очевидного? Первая красавица села давно была влюблена в пастуха, и если бы не воля матери, то замуж за Рондора ни за что бы не согласилась пойти. Девушка покорилась, но любовь в её сердце не угасла, а отвращение к жениху росло с каждым часом. В тот роковой день она пришла объясниться с пастухом. Рондор, отправившийся починить лодку, застал их. — Мой сын не виноват! — вскричал староста. — Скажи им! — обратился он к своему старшему. Но тот угрюмо молчал. — И как, понравилось, когда другой твою невесту обнимал? Или они просто мило беседовали? — равнодушно поинтересовалась синеглазая. Незадачливый жених взвыл. — Эта дрянь целовала этого оборванца!.. Но я не хотел!.. Это колдун! Это он меня подбил!.. — Изрубить молодых людей топором? Так прямо и сказал? Взгляда ледяных очей Рондор не выдержал, заскулил, повалился на землю, бормоча, что хотел убить лишь пастуха. Но, когда увидел, как его невесту лапает другой, глаза кровавая пелена накрыла, и больше он ничего не помнил. А топор знахарю отец велел отнести. — Связать его! — распорядилась госпожа. Ослушаться её не посмели. Мать убитой с кулаками бросилась на сына старосты, её еле оттащили. — Что теперь? Сжечь его? — загомонили в толпе. — Отвезете в город и расскажете все бургомистру! — приказала синеглазая. — Всей деревней пойдете! Ослушаетесь — беда придет! А за золото кровью платят! — теперь её взор был устремлен на мать Ориль. Та отвела глаза. Усмехнувшись, прекрасная незнакомка тронула поводья. Конь прошел несколько шагов и остановился рядом с Финис. Сняв с руки дорогой перстень, синеглазая протянула его вдове. — Для твоего сына. Уходи из деревни. Сегодня же. Мальчику здесь не место, — она вдруг пристально посмотрела на кузнеца. — Будешь сопровождать её! — Дык, как же кузня? — промямлил молодой человек. — Враз же не уйдешь… — Было бы мастерство — дело найдется! Вороной неспешно направился к лесу. Желтоглазого Духа и травника уже не было. — А Морэйно? — раздался голос сына. — Что с ним будет? — Не беспокойся, твой наставник в надежных руках. Больше ему ничего не грозит, — еле заметная улыбка тронула безупречные губы красавицы, и она исчезла, словно растаяла. Волшебница. — Колдунья! — взвыл староста. — Нет! Она слишком светла и прекрасна! Эльфийка, вестимо! — заговорили в толпе. — Она посланница Элберет! — во внезапно наступившей тишине четко прозвучали слова Ларена. Взгляды обратились на мальчика. Финис испуганно прижала к себе сына. — Да! Мальчик — чистая душа, как раз Владычице молился! — важно подтвердила старуха Эглет, её поддержал кузнец. — Чудо! — раздался потрясенный вздох. Ошеломлённые люди замолчали. На лицах восхищение мешалось со страхом и недоумением. — Чего стоишь? — вдруг дернула вдову за руку старуха. — Раз Она сказала, что надо уходить, то зевать не стоит! Кузнец, тряхнув головой, пошёл закладывать повозку. Финис собиралась недолго: небольшой мешок с пожитками, а кольцо еще раньше, пока не увидели, она спрятала за пазуху. Ларен принес несколько книг, подаренных ему травником. К удивлению вдовы, деревню собрались покинуть не только она с сыном и кузнецом. За частоколом уже стояли телеги семейства Эглет. Дочери ворчали на мать, зятья мрачно укладывали вещи, но ослушаться властную старуху никто из них не осмелился. — Что-то не хочется мне оставаться, — бормотала под нос старая женщина. — И травник беды сулил, да и посланница больно убедительна была. По дороге к ним присоединилось еще несколько молодых женщин с детьми. Кого-то мужья отправили на всякий случай от беды подальше, кто-то рискнул уехать сам. Мать Ориль с дочерьми, догнавшая их уже у тракта, поведала, что в деревеньке разгорелся скандал. Не все готовы были уходить так сразу. Семейство старосты связали и в сарае заперли, решив утром определиться, кто их в город повезёт. Урожай уже собран, дел никаких нет, но и ехать всем миром боязно: вдруг разбойники нападут и ограбят. Но мать Ориль оказалась слишком напугана последними словами синеглазой госпожи. — Глазища её всю душу перевернули! Не человек она! И не эльфийка! У неё глаза, как звезды на небе — такие же равнодушные, прекрасные и холодные! Женщины вдруг заспорили: может, это не посланница, а сама Элберет? — Да разве ради вас, дурёх, Владычица звезд покинет свои Чертоги?! — прикрикнула на них Эглет. Устыдившись, все разом замолчали. Ночью, глядя в бездонное небо, сын вдруг сказал: — Матушка, она же не ради нас пришла, а ради истины и Морэйно. Мне тоже кажется, что она сама Элберет Гилтониэль! — Глупости, — возмутилась Финис. — Правосудием ведает Намо. — Мам, я же не только о правосудии просил, но и о милости. И не к Намо обращался, а к ней, Владычице Звездной. Вот она и пришла. Такая светлая и прекрасная. Знаешь, она удивительная, — голос Ларена звучал мечтательно. Вдова покачала головой: а вдруг и впрямь Варда? Как бы то ни было, лишь в одном твёрдо была уверена Финис: больше встречаться с ледяным взглядом синих очей она не хотела. Слишком уж нечеловечески равнодушна их обладательница.3
Поездки с Игмильбет по Средиземью Хонахт воспринимал как не слишком приятную, но необходимую работу. Раз харт’ан сказал «надо», значит, «надо». К тому же негоже слабую женщину одну в путь-дорогу отпускать, а остальные братья заняты либо не смогут поладить с аданет из Нуменора. К примеру, как она с Сайтой ни встретится, так смотреть и слушать тошно. Уж сколько раз Шестой говорил капитану, что нехорошо над женщиной посмеиваться и подначивать её, но пирату хоть кол на голове теши. Игмильбет на подначки не ведется, но так смотрит на рыжего, что впору тулуп надевать, а в голосе её столько яда, что на десяток гадюк хватит. Гадюка, конечно, животное полезное, но Седьмая — все-таки женщина, а не змея, посему и не стоит ей яд копить. Хотя иные бабы чисто змеи подколодные, а язык их хлеще любого жала. Только Хонахт никогда на таких обиды не держал и жалел от всего сердца: бедные они, обездоленные, не пришло в их дом счастье, вот и злобятся. А заглянуло бы в их окошко солнышко, лучами бы обогрело, и сразу бы подобрели да похорошели эти злючки. Только где ж найти таких понимающих и щедрых на тепло мужчин, что согреют застывшие от житейских непогод сердца? Сам Хонахт рад был бы помочь, но на всех его не хватит, а с госпожой Игмильбет у него ничего не получится: не пара он ей. К тому же Седьмая его сестра, и относится он к ней исключительно по-братски, а святой долг брата — помогать сестре. Поэтому Маг Природы принял без возражений распоряжение Гортхауэра, оставив любезных своему сердцу летающих ящеров на попечение Ульбара. Аж душа изболелась. Хорошо хоть хар-ману пообещала присматривать. И все равно извелся бы Шестой из-за своих питомцев, если бы не мысленная связь с напарником и собратом. Ульбар ежедневно рассказывал ему о том, как растут маленькие, а Хонахт давал указания и подробно расспрашивал. Так и жили, а точнее, так и путешествовали. Игмильбет, слава Премудрой Сове, оказалась выносливой и неприхотливой, а к тому же еще и молчаливой, что в женщине — ценность величайшая. Поначалу селились они в разных городах, жили там подолгу. Седьмая много читала, бродила по улицам, беседовала с жителями. Хонахт сопровождал. Города он не слишком любил, особенно людские — душно в них, камня много, зелени мало. Вот в Черных землях люди строят иначе: там везде сады, парки, дома в зелени утопают. Даже в Тай-арн-Орэ и то цветами все что можно усажено, хотя там почва для растений неподходящая. А здесь улочки узкие, грязные, камень один вокруг. Тошно и душно. Величайшую радость испытывал Шестой, когда они оказывались в лесу, в поле или в степи. Там душа оживала, там ему были рады, он был нужен. Зверье стекалось со всей округи — и волки, и лисы, и лани, и олени, и зайчишки, и змейки. Все, кому нужны были помощь и внимание Мага Природы, приходили к Хонахту, и никому он не отказывал. Игмильбет кривила губы, но он чувствовал: Седьмой его магия приятна, а действия интересны. Иногда сыну вождя казалось, что гордая нуменорка немного завидует ему, но это только казалось — Игмильбет премного одарена силой и талантами, и у неё есть свое дело. Свою задачу Седьмая выполняла четко и безупречно. Её прозорливость, ум и справедливость заслуживали восхищения. Хонахт и восхищался, только одно задевало его душу — не было в этой прекрасной женщине ни капли милосердия и сострадания, хотя она никого ни разу не обидела. Уже в самом начале сын вождя понял, что Игмильбет защита от других не нужна, да и другим от неё — тоже. Защищать следовало Седьмую от неё же самой. Ненавязчиво помочь, поддержать, не дать застыть окончательно. Удел Мага Закона и Порядка труден и горек — со сколькими пороками человеческими приходится сталкиваться, клубок скольких деяний неприглядных разматывать. В дела судей Игмильбет обычно не вмешивалась, лишь иногда подталкивала весы правосудия в нужную сторону. Но если встречала судью неправедного, то кара её была жестока. Хотя нет, кара её всегда была по заслугам — ни убавить, ни прибавить. Но случалось, и Седьмая вершила суд. Происходило это там, где окончательно забыли о совести и справедливости, или там, где некому было взять на себя судейские обязанности. Тогда и приходили синеокая госпожа и её верный желтоглазый спутник. О них уже в некоторых местностях легенды сложили, называя Игмильбет чуть ли не посланницей Небес, или валар, или еще какой силы, в которую в тех краях верили и которую почитали. Сайта, узнав об их приключениях, прозвал Игмильбет судьей на выезде. Седьмая не обиделась, лишь почти мягко поинтересовалась: — А ты, надо думать, теперь пират на причале? Рассмеялись все, зная, как прочно осел Пятый в Ханатте. Пышный пиончик крепко запал в непостоянную душу капитана. Впрочем, Игмильбет любовные похождения Сайты не интересовали, её ничто не интересовало, кроме собственного дела. Но Хонахт научился ладить с ней, они почти подружились, а уж понимали друг друга чуть ли не с полувзгляда. Последняя их поездка пролегала по лесам, к несказанной радости Мага Природы. Наконец-то он мог полной грудью вдохнуть смолистый запах сосен. Конечно, здешние леса не чета северным, но и тут дышалось легко и приятно. Игмильбет чащобы не очень жаловала, но держалась достойно. Гортхауэр дал им важное задание: найти волшебника, способного видеть будущее. Харт’ан почувствовал, что где-то в этих местах есть обладатель сильного дара, но сам не поехал, а поручил Шестому и Седьмой приглядеться к возможному собрату по кольцу, а заодно и помочь провидцу, если он будет нуждаться в помощи. Участь Видящего нелегка, особенно если рядом нет мудрого наставника. Хонахт об этом знал с детства. В северных кланах всех способных мало-мальски видеть прошлое или будущее отправляли к Говорящему с духами. Уж он решит: развивать ли дар дальше или, если способности слабые, научить их смирять. В здешних же краях живут люди темные, неученые, они провидцев либо полоумными, либо колдунами считают. Удел несчастных Видящих здесь незавиден: мучительная смерть или полное безумие. Так и в этом случае получилось бы, если бы не приказ харт’ана. Места здесь были холмистые да лесистые, непроходимые чащи сменялись холмами, поросшими густыми травами и колючим кустарником. Деревеньки были разбросаны то тут, то там, будто ребенок-шалун кубики раскидал. Встречались и города — за высокими каменными стенами, крепостям подобные. Те, что ближе к побережью, принадлежали Нуменору, те, что подальше — обычно его вассалам. Направление Гортхауэром дано было четкое, но искать провидца пришлось долго. Нашли бы раньше, если бы не Игмильбет со своими поисками истины. В нескольких селениях Седьмой пришлось вершить суд. Дела были пустяшные: кража невода, скисшее молоко и неведомо от кого прижитый ребёнок. Но без помощи Седьмой могли бы пострадать невиновные, а так все закончилось ко всеобщему благу — воришку отдали учеником в рыбачью артель, портивших у односельчан молоко мальчишек выпороли и заставили пасти коров, отца ребенка нашли, и молодую мать выдали замуж. Все было прекрасно, но Хонахт торопил сестру по кольцу: ему казалось, что скоро случится беда. И впрямь, они еле успели, а если бы не зов жаждавшего справедливости мальчугана, то опоздали бы. Услышав безмолвную, но горячую мольбу, Игмильбет погнала лошадь вперед, и вскоре они выехали на опушку перед деревенькой. Запах гари Маг природы учуял еще в лесу и мысленно обругал неразумных нехорошими словами: в такую погоду вблизи леса лучше костров не разводить — сухо, и скоро ветер поднимется. Подъехав же к деревне, он возмутился еще больше: недостойные люди собирались сжечь своего односельчанина. Неважно, за какую вину, но казнить так — жестоко. — Тем более, что никто им таких полномочий не давал, — отвечая на его мысли, произнесла сестра по кольцу. Хонахт кивнул и, приглядевшись, чуть не охнул: юноша у столба был как раз тем самым Видящим, за которым их послали. Игмильбет уже отдала приказания и, повинуясь её воле, люди замерли, словно остолбенев враз. Лишь один весьма противный парень собрался поджечь костер. Сын вождя легким движением руки отшвырнул нехорошего человека в сторону. Хлипкий оказался мужик. У них на Севере, чтобы так отбросить, пришлось бы за дубину браться, а этот с одного взмаха стену сарая проломил. Вскоре Игмильбет уже опрашивала жителей, а Хонахт отвязывал паренька от столба. Бедолаге крепко досталась, и без того в чем душа держалась, а тут еще избили почти до смерти да дымом надышался. Хотелось ругаться недобрыми словами, но сын вождя накрепко запомнил науку матушки и Говорящего с духами: ради дурных слов рта открывать нельзя, иначе худо будет. Бранные слова силы и удачи лишают, все чистое да светлое пачкают. Зато нехорошие жители деревни на брань не скупились. Ох, и достанется им по заслугам! Всем воздаст неумолимая его сестра. Приказу отвезти Видящего в Тай-арн-орэ Хонахт противиться не стал: Игмильбет легко справится с жителями, а если немного увлечется, то не беда — заслужили, а пареньку срочно нужна помощь целителя. Тело было совсем легким. Сын вождя бережно завернул юношу в плащ и осторожно взял на руки. Подумав, влил чуточку силы, зарастив пару несложных переломов, а то как бы побитый по дороге не скончался. С остальными повреждениями будут Никуш с Йаххи разбираться. Ничего, в Черных землях и не таких на ноги поднимали. Повернув кольцо и отдав приказ, Маг природы оказался в Тай-арн-Орэ. Прямо в Целительском доме. К счастью, Никуш был там. Охнув и прошипев что-то сердитое, целитель принялся за работу, вскоре к нему присоединился Гортхауэр. Поняв, что не нужен, Хонахт решил все же вернуться к сестре: как бы она чего не сотворила. Но Игмильбет уже покинула деревеньку с недобрыми людьми и неторопливо ехала по лесной тропинке. — Уже разобралась? — прямо спросил Хонахт. — Там с первого взгляда все ясно, — усмехнулась Седьмая. — Конечно, пришлось явить народу истину — очевидную и неприглядную. — И что ты сделала с преступниками? — Всего лишь вынесла приговор, я все-таки не палач, чтобы что-то с ними делать. — И все с ним согласились? — вряд ли староста так легко позволит казнить своего сына и самого себя, а сторонники у этого недостойного человека есть. Шестой, как и его сестра, почти сразу понял, в чем там дело: уж больно гнилой дух шел от этих двух недобрых представителей рода людского. — Понятия не имею, — равнодушно ответила Седьмая, остановив лошадь у орешника. — Я велела им всей деревней ехать в город и рассказать о происшедшем бургомистру. — Они не поедут, — Хонахт отлично знал, как трудно для деревенского жителя оставить собранный урожай и жилище. — Им же хуже. — И староста заткнет рты всем недовольным… — Шестой осекся, сообразив, что сказала сестра по кольцу. — То есть как хуже? — Полагаю, сообразительные и честные уедут, а оставшиеся получат заслуженное наказание. Не думаю, что они переживут эту осень. — Игмильбет, но ведь там дети! Нельзя же так! Они не виноваты! — Не виноваты? — подняла соболиную бровь гордая нуменорка. — Дети, бросавшие камни и комья грязи в того, кто лечил их болячки и рассказывал им сказки? О нет, Хонахт, невиновных там нет! — Но они же маленькие, они не понимают, — Шестой пытался переубедить сестру. — И со скольких же лет начинается понимание? С четырнадцати, с двадцати или позже? — Некоторым лет по шесть. — И в кого в шесть лет ты, не понимая, кидал камни? Сын вождя опустил голову: он никогда ни в кого ничего не кидал, напротив, вечно спасал слабых. А впрочем, у них там никто ни в кого камней не кидал. — У нас никого не жгли и даже в преступников не плевали и всякую дрянь не бросали. Не принято у нас такое было, — твердо ответил он. На безупречных губах сестры зазмеилась улыбка. — Вот видишь: у вас не принято, и ваши дети не унижают ближних и дальних. А у них принято, и их дети будут делать точно так же. Не лучше ли прервать этот порочный круг? Хонахту стало не по себе. — Как ты так можешь? — Я многое могу, но почему бы тебе не задать другой вопрос: как они могут издеваться над теми, от кого видели лишь добро? Шестой снова опустил голову: ответа не было, точнее, он был, но озвучивать его не хотелось. Игмильбет права, но как же она неумолима и жестока! И может ли он вмешиваться в решение Закона? А Маг Природы видел, что устами Седьмой сейчас вещал сам Закон. Его душа стремилась вернуться в ту деревню и объяснить, убедить, спасти, а разум твердил: все равно не спасешь, ибо тебе не поверят. Кого высшие силы желают наказать, того они лишают разума. Игмильбет продолжила объяснять. — Не я навлекла на них гибель, и я не ведаю, что за беда придет к ним. Но Видящий перед лицом смерти разомкнул уста и произнес свое пророчество. Оно сбудется, и миновать его был лишь один шанс: последовать моему приказу. Но они слишком косны, корыстны и трусливы, чтобы узреть истину. Они слышали больше меня, они давно знали провидца, но остались глухи и слепы. Значит, такова их участь, и нам с тобой не должно вмешиваться в решение Судьбы. Ибо сейчас её решение во благо — высшее благо. Не жалей недостойных, потому что достойные прислушаются к советам и спасутся. Синие очи полыхали ледяным пламенем, будто северное сияние зажглось в них. Безупречные черты её лица отвердели, а голос его сестры по кольцу был исполнен силы. Хонахт поклонился Седьмой до земли. — Мне тяжко принять твою волю, но противиться я не смею, ибо сейчас время для твоего решения. Седьмая скупо улыбнулась. — Нас ждут иные дела, брат мой! — она тронула поводья.4
Гортхауэр в задумчивости опустился на край постели, коснулся почти прозрачной руки юноши. Кости уже срослись. Жители деревеньки оказались основательны и переломали колдуну все пальцы, чтобы не смог колдовать. И откуда это в людях? Кажется, нет такого зла, которое не смог бы измыслить человек, и такой жестокости, которую он не смог бы сотворить. И ведь вполне добропорядочные поселяне — любят жен, детей, заботятся о своей скотине. И такая злоба! Люди — они и есть люди. Майа покачал головой. Может быть, Тано смог бы понять и простить, но он не Мелькор. За жестокость он наказывал — безжалостно и неотвратимо. Чтобы остальным неповадно было. Игмильбет поступила верно, предоставив добропорядочных палачей их участи. Умная женщина, хоть и неприятная. Впрочем, после таких поворотов судьбы ещё и не такой станешь. Теперь он понимал Седьмую и не держал на неё зла. Душа её заледенела, но придет время, и лед растает. А проснувшийся в тяжёлый момент Дар уже служит на благо Миру. Закон суров, но он Закон. Игмильбет будет сильнее, чем Намо. Девять колец, в конце концов, заменят девять Аратар. Но что же делать с Видящим? Гортхауэр коснулся синей жилки на тонком запястье. Она билась слабо и прерывисто, готовая в любой момент затихнуть. Жить юный травник не хочет. Никуш, Йаххи и сам Гортхауэр сделали все возможное, все раны были излечены, но душа Морэйно рвалась на Пути. Юного провидца здесь больше ничто не держит, в его короткой жизни не нашлось ничего, что заставило бы его захотеть выжить. Он не Игмильбет с её неудержимой силой и неукротимой жаждой жизни или мести, что в её случае оказалось одним и тем же. Но это не значит, что Морэйно слабее Седьмой, просто он другой. И он тоже нужен Арте. Черный майа достал кольцо с темным камнем, скривил губы и надел его на палец находящемуся без сознания юноше. Нельзя лишать выбора, нельзя не пускать на Пути, но Видящий необходим миру, а жизнь его висела на волоске. Серые глаза майа потемнели, в них заклубилось багровое пламя. Неотрывно всматривался он в бледное до синевы лицо. Сейчас все решится: Арта либо примет, либо отвергнет. Серые губы шевельнулись, дрогнули густые и длинные, как у девушки, ресницы. Юноша пробормотал что-то невнятное. Бережно приподняв за плечи, Гортхауэр поднес к его губам чашу с целебным отваром. Морэйно сделал пару глотков, на щеках его появился еле заметный румянец, а дыхание стало ровным. Теперь молодой человек спал крепким и здоровым сном. Все получилось! Хотя Тано бы его не одобрил. Черный майа провел рукой по глазам. Приотворилась дверь, и в неё осторожно просочилась Рыжая. — Как он? — тихо спросила жена. — Жить будет, — так же тихо ответил Гортхауэр и тут же с вызовом сообщил: — Я надел ему кольцо! Сказал и замер, ожидая неодобрения. — Молодец! — неожиданно похвалила Лиссэ. — Правильно сделал! Мальчишка слишком молод, чтобы умирать, он и жизни-то толком не узнал. К тому же Дар у него очень сильный. Он его и сжигал. Теперь главное — заставить его увидеть впереди цель, а потом уже обучить. Супруга со свойственной ей практичностью уже строила планы. На них Лиссэ была горазда и сочиняла чуть ли не со скоростью звука, равно как и всевозможные инструкции. Что поделаешь — издержки её прошлого. — А вот Тано бы меня не одобрил! — Гортхауэра обрадовала реакция жены, но он жаждал избавиться от угрызений совести. — Откуда ты это знаешь? Много ли Видящих волшебников умирало на его руках? Мелькор, возможно, смог бы иначе вытащить паренька. К тому же не замышлял заменить девять Аратар своими волшебниками. — Вечно ты его защищаешь, — проворчал майа. — Ха! — фыркнула Рыжая, усаживаясь на край стола. — Как будто ты поступаешь иначе! И кстати, нынешний Мелькор совсем не тот, что был когда-то. Жизнь, она как вода — течет и меняет все на своем пути: постепенно, незаметно. — Тано все-таки Вала, — с сомнением покачал головой Гортхауэр. — И как он там один? Хоть бы в какую-нибудь неприятность не влип. Он ведь умеет находить приключения себе на голову. От внезапно охватившей тревоги он даже не обругал супругу, восседавшую на важных записях. — Во-первых, он не один, а с Мелькой, Клементом и кучей всякого народу. Во-вторых, Мелисса сообщила мне во сне, что с дедушкой все отлично: цветет и пахнет, нашел себе какую-то необычную ученицу… — Ну вот! — майа схватился за голову. — Уже нашел! Элхэ ему мало было?! А потом этот, как его, Суула… И еще… — Волчик, ты пирожков, что ли, перекушал? — с притворной ласковостью спросила супруга и рявкнула: — Чего ты страдаешь, аки томная барышня, в корсет утянутая?! — Тише! — прошипел Гортхауэр. — Мальчика разбудишь. И что еще за корсет? И не смей меня с девицами сравнивать! — Сам орешь громче Хмарыша! — хмыкнула Лиссэ. — А мальчик сейчас крепко спит, его сна наши вопли не нарушат. Его сейчас сама Арта баюкает. — Откуда ты знаешь? — насторожился майа. Рыжая никогда не чувствовала мир так же хорошо, как он — все-таки происхождение давало о себе знать. — Оттуда, — туманно ответила супруга и пояснила: — Видишь ли, серенький, с недавних пор я стала лучше слышать Мир, и огненные заклинания мне даются все легче и легче. — А я тут чуть какой-то скелет нечаянно не поднял, — растерянно сообщил Гортхауэр, припомнив недавний случай, о котором хотел рассказать жене, но из-за появления Восьмого забыл. — Получается, и нас жизнь меняет, или Арта? — Или мы сами, одной веревочкой связанные, — жена растрепала ему волосы. — Мы же с тобой идущие одним путем. Кажется, так мы клялись перед лицом Эа? — Так, — майа потер лоб: непросты были эти такие привычные слова, ох, непросты. А он за делами и не заметил, что рядом настоящие чудеса творятся. Сколько пар он именем Эа благословил, скольких перед ликом Арты воедино связал. И как изменились их судьбы и они сами! Келебримбор, враз бросивший пить и ставший увереннее, основательнее, и Йаххи, пусть не похорошевшая, но приобретшая несвойственную ей раньше плавность движений. А Тиниар и Мгрыха? Шагнаур и Аллуа? И множество других: людей и иртхи, людей и квенди, квенди и иртхи. Все они стали иными, произнеся слова обета. И они с Рыжей тоже изменились. — Будешь учить меня основам некромантии, а то еще устрою какую-нибудь пакость, — проворчал Гортхауэр, а глаза его предвкушающе блеснули: это какие же перспективы открываются! Нет, Черный майа думал совсем не о некромантии, а о том, что благодаря этой клятве постепенно можно всех примирить друг с другом и с Артой. Квенди больше не будут истаивать, орки станут ближе Миру, а люди… Люди помогут всем меняться и идти вместе со временем. Настанет день, когда на Арте станет жить один дружный народ, и прекратятся войны, исчезнет непонимание. Только до этого еще столько горьких дней и ночей — тысячи тысяч, но они однажды кончатся. Ибо все кончается. — А ты будешь учить меня лучше понимать Мир, заодно и вулканами управлять, а то еще пробужу какой-нибудь! — глаза любимой смеялись. Майа знал, что сейчас она чувствует то же, что и он, и так же радуется далекому светлому будущему. Но следующая фраза Лиссэ была не об Арте. — Новую ученицу Мелькору подсунула наша с тобой Мелли, а Клемент одобрил. Это дорогого стоит, Волчик. У Тано надежные друзья в том мире. — Надеюсь, настанет день, и мы с тобой тоже сможем уйти, оставив Арту в надежных руках, — он покачал головой. — Настанет-настанет. Переженятся все, как в сказке, и будут жить в любви и согласии, — Рыжая снова хмыкнула. — Только не обольщайся — долго люди так не смогут, да и квенди мирными качествами отнюдь не прославились. — Ха! — Гортхауэр стащил жену со стола и усадил на колени. — Главное, чтобы Арта стала свободной, а уж все эти новые люди как-нибудь между собой разберутся, к тому же мы им оставим… — Большую гадость! — развеселилась Лиссэ. — Наших замечательных Хранителей. Уж как придет Хэлкар, уж как цель покажет! — А Игмильбет справедливость для всех устроит! Это будет похлеще Дагор Дагората для некоторых. Только этих Хранителей еще учить и учить, — он покосился на мирно спящего Восьмого, который пока еще не знает, что его ждет. Уж верно, парнишка не обрадуется. Хотя, как знать… — Рыжик, ты как в плане прорицания? — А никак, я и предсказание — вещи несовместимые. Меня даже от практики по предвидению освободили, дабы не травмировать преподавателей. Думаешь, что сам не справишься? — супруга тоже покосилась на Морэйно. — Должен справиться, но больно уж сильный дар у парня. Как бы не свел с ума. Тем более, Восьмой еще долго слаб будет. Тут не до учебы. Нагрузок не выдержит, а то бы я его погонял немного, и Дар бы чуть притих. — Были у нас кое-какие методики для таких случаев, — Лиссэ дернула себя за локон и хищно прищурилась. — Ничего, мы этого болезного немного развлечём, а заодно и поучим.5
Судьба жителей деревеньки не давала Хонахту покоя, и, конечно же, он сумел устроить так, что следующей весной они снова оказались в этих местах. Игмильбет прекрасно понимала, зачем, но возражать не стала. Шестой нравился ей своей основательностью, практичностью, молчаливостью и умением оказаться рядом в нужный момент. Лучшего спутника нельзя было и желать, а слабости есть у всех. За прошедшие полгода двое Хранителей успели сделать многое: выполнили пару распоряжений харт’ана, восстановили справедливость, покарали преступников и даже спасли лес от пожара. Последним занимался Хонахт, но и Игмильбет не осталась в стороне, поделившись силой. Стараниями Шестого они однажды попали в грозу как раз неподалеку от Малых Урочищ. Игмильбет была не прочь продолжить путь, невзирая на дождь и молнии, но Маг природы слишком беспокоился о лошадях. В деревеньке под названием Большие Болота они остановились на постоялом дворе. Дородная хозяйка приняла их радушно. Низко поклонилась Игмильбет, сразу распознав в ней благородную даму, и почтительно предложила отдохнуть в комнате наверху. Седьмая не отказалась, хотя постоялые дворы она еле выносила из-за грязи, насекомых, грубоватых слуг и невоспитанных постояльцев, обычно таких же немытых, как и хозяева этих сомнительных заведений. Но трактир в Больших Болотах её приятно удивил — чистота, порядок, а в комнатке было даже уютно, особенно для тех, кто любит всякие салфеточки, рюшечки и бантики. Благородная аданет такое убранство считала верхом вульгарности, но, к сожалению, не все обладают безупречным вкусом. Хонахт же остался с хозяйкой, рассчитывая разговорить её. Сын вождя мог найти язык почти со всеми, а уж женщины, особенно из низших кругов, всегда смотрели на него с обожанием. Выяснив, что почтенная трактирщица вдова, Шестой сразу же предложил свою помощь. Вскоре он уже таскал воду, рубил дрова, чинил засов у входной двери, с утра пообещал перекрыть крышу на конюшне. Вдовица, видя такое рвение постояльца, расстаралась с ужином. Надо сказать, он получился отменным. Игмильбет спустилась вниз и, сидя в углу, неторопливо ела. Хонахт же занял стол в центре пустующей залы и предложил почтенной трактирщице разделить с ним трапезу. Зардевшись, словно девица, хозяйка присела рядом и принялась подливать гостю пиво да подкладывать лучшие кусочки. Впрочем, и сама она тоже есть не забывала. Вскоре завязалась непринуждённая беседа об урожае, о соседях, о местных делах. Игмильбет их разговор раздражал до зубовного скрежета, но Хонахт вежливо внимал и заинтересованно расспрашивал. — Прошлой весной такая беда приключилася. Ох и страху натерпелися, — вздыхала женщина, пышная грудь колыхалась в такт её вздохам. — Думали, конец уж пришел, да миловали нас светлые боги. — Да что же стряслось-то? — обеспокоенно спросил Шестой. — В Малые Урочища, что в трех днях пути от нас, мор пришел. Всех, почитай, выкосил. — Вот уж беда так беда, — пробасил Шестой, слегка побледнев. — Как же такое дело-то вышло? От грызунов ли пошло, али кто болезный на огонек заглянул? — Темное дело, ох, тёмное, — с придыханием ответила трактирщица. — Старостин старшой на брошенный торговый обоз набрел да приволок домой добра. Уж больно было хозяйственное семейство. Только не впрок то добро пошло! — в голосе женщины послышалось легкое злорадство. Хонахт покачал головой. — Вот ведь как! Да неужто торговые добро свое без присмотра бросить могли? А коли в пути занемогли, то разве ж пошли бы в лес помирать? Верно говоришь, темное дело! — Еще какое! — вдовица легла грудью на стол и громким шепотом заговорила: — Люди сказывали, что дело лихое было. Рондор до того невесту свою с любовником застукал, да обоих и порешил. Хотел его отец пришлого знахаря обвинить, но явились важные господа, повелели виновных вязать да на суд к бургомистру в город везти. — Вот ведь повезло знахарю! — воскликнул сын вождя. — И не говори, мальчишка, поди, к смерти приготовился. Можно сказать, чудо спасло, — женщина заговорила чуть тише. — Сказывали, что сама Владычица Звездная спасти его пришла, только врут наверняка: где мы, а где боги, и есть ли им дело до нас? — она покачала головой и продолжила свой рассказ. — Только Татрен слишком хитер был. Уж не ведаю, как он людей переубедил, но и сам освободился, и сынку помог. Взял Рондор его топор и мешочек с припасами да побег в лес. Далеко не убег, обоз увидал. Говорят, что порешил он болезных купцов с охраною и, часть золотишка прихватив, к отцу вернулся. Тут старый прохвост и подсуетился: живо перевез добро в деревню и с сельчанами поделился. Рты затыкал, иначе ни медяшки бы от него не увидели. — Неужто люди взяли неправедно добытое? Неужто согласились убийцу от кары справедливой избавить? — в голосе сына вождя явно слышалось негодование. — Согласились, добрый человек, согласились. Не все, но многие. Видать, решили: убитых не вернуть, а рухлядишко с золотишком всегда пригодится. За то и пропали. Сначала, говорят, Рондор занемог и через пару дней преставился, а за ним и отец его со всеми домочадцами. Вскоре и по всей деревне пошло. Послали они гонца в город, чтобы целителя прислали, только бургомистр ученый был: он воинов прислал. Обложили Урочища со всех сторон: мышь не пробежит, и запретили всем входить и выходить, а как померли жители, так и пожгли домишки. — Неужто никто не выжил? Трактирщица покачала головой и прошептала: — Некоторые еще раньше ушли: говорят, Владычица им повелела. Другие побоялись: как нажитое оставить? Но из оставшихся нашлись те, кто на чужое добро не позарился. Они и выжили, да еще несколько ребятишек. И бежать сумели, когда бургомистровы люди домишки подпалили. Был там лаз потайной в лачуге покойной травницы. Мальчишки разведали. На болотах отсиделись, в летней лачуге той же травницы. Кое-кто, правда, до зимы не дожил, но остальные уцелели и подались кто куда, поняв, что зараза отпустила. Ко мне сестрица с малыми детками пришла. Приняла, только соврала, что из дальних мест приехали. Хонахт отвязал от пояса кошель и протянул трактирщице. — Тебе, для племянников. Не ожидавшая такого подарка женщина растерялась. — Да как же это? Да зачем? Неужто сама не помогу сестре? — Бери! — Шестой силой сунул ей в руки туго набитый мешочек. — Для детей даю. От такого не отказываются! Трактирщица еще долго благодарила его. Утомившись её невнятными, но эмоциональными возгласами, Игмильбет ушла наверх. Утром, после того, как Хонахт починил крышу, они отправились в путь. — Выяснил? — сухо поинтересовалась Седьмая. — Прости за слепоту мою, сестра! — вдруг церемонно поклонился Маг Природы. — Я был не прав, упрекая тебя. Ты спасла тех, кто прислушался к твоему совету, иначе бы и они пропали зазря. — Тебе не за что просить прощения, — холодно ответила Игмильбет, не желая признаваться даже самой себе, как тронули её слова собрата. — Я не собиралась никого спасать. — Ты вправе, коли так желаешь, отрицать благие деяния свои, но все же многие выжили лишь потому, что ты приказала уходить, — покачал головой Шестой и тихо добавил со вздохом: — И все же остальных мне жаль. Надо было прикончить этого убивца. — Об этом не стоит сожалеть. Я — судья, а не палач, а тебе и вовсе ни к чему марать руки о всяческую мразь. К тому же кара преступников не миновала. И не говори, что виновны были лишь староста с сыном. Остальные легко согласились осудить на смерть невиновного. Думаешь, никто не знал, как ревнив Рондор и что Ориль гуляет с пастухом? — Твоя правда, — пробасил собрат по кольцу. — В деревнях все на виду. — В том-то и дело. И я не собираюсь сожалеть о смерти подлецов. К тому же я понятия не имела, что за напасть грозит деревеньке. Наш восьмой высказался слишком туманно, а потом чуть не ушел на Пути. Так что все получили по заслугам, и больше никто из них подлостей не совершит. — Они могли бы исправиться. — Они могли бы выжить, если бы не пытались сжечь травника, — усмехнулась Игмильбет. — Они сами наказали себя. Наши поступки куют нашу судьбу. И горе забывшим об этом. — Торговых только жаль. — Торговых? — аданет натянула поводья, вынуждая коня остановиться. — Темное дело, твоя трактирщица верно сказала. Откуда взялись купцы? Почему их было так мало, что с ними сумел справиться Рондор — деревенский увалень, пусть и с топором. Охрана обоза — это не пастух с девчонкой. С ними, даже больными, легко не разделаешься. — Думаешь, он просто на каких-то путников, свое добро перевозивших, напал? — озадачено спросил Хонахт. — Думаю, он напал на мародеров, раскопавших какое-то захоронение. Мы проехали много мест и о море нигде не слышали. Это раз. Дальше Малого Урочища мор тоже не пошел, иначе мы бы знали о других сгоревших деревнях. Большие Болота у дороги находятся, вести бы точно дошли, но тишина. Значит, больше нигде никто не заболел. Это два, — она задумчиво покачала головой. — Читала я когда-то, что в этих местах было богатое поселение, вымершее от черной болезни. Не помню, чтобы там сжигали трупы и дома. Полагаю, любители поживы вместе с золотом нашли смерть. Отрадно, что бургомистр оказался столь прозорлив и болезнь не распространилась. Шестой промолчал, он явно не одобрял действия бургомистра, в отличие от Игмильбет, но это было его дело. К тому же Хонахт умен и справедлив, он скоро поймет, что другого пути все равно не было. Ведь не везде же есть такие целители, как в Черных землях. В Мордоре мор поселения не выкашивает. Там вообще болезни крайне редки, потому что жители следят за чистотой и порядком и в случае недомогания сразу идут в Целительский дом, который открыт для всех в любое время дня и ночи и где от любого недуга тебя избавят. Недаром ханнатайн готовы на все, чтобы учиться в Тай-арн-Орэ целительскому искусству. Впрочем, Денна и у себя множество учебных заведений построил. Хотя порядки так поменять и не решился — не все готовы принять общество, в котором нет ни бедных, ни богатых. Игмильбет и сама не сразу привыкла, но все же нашла такое устройство весьма разумным и справедливым. Сколько они объездили с Хонахтом за эти годы мест, и нигде не жилось так спокойно, как в Мордоре. Нет, во многих местах жизнь была легче — климат лучше, земля давала большие урожаи, но почти везде кто-то жил за счет другого. Одни процветали, другие впадали в нищету. Конечно, подчас в своей жалкой жизни виноваты сами люди — из-за лености, легкомыслия, но иногда обстоятельства складываются слишком неблагоприятно. И редко находятся желающие протянуть руку помощи. Да и разве в тех землях так развиты ремесла и науки? Разве образование доступно там каждому жителю? Нет, оно удел избранных, а нередко и знатные господа толком писать не умеют. Изменить пока ничего нельзя: все пришедшее из Черных земель будет объявлено скверной и злом. Ходить и просвещать? Напрасный труд. Седьмая отлично понимала, что даже её судебные разбирательства не изменят картину в целом. Но они необходимы, и не столько для людей, которым Игмильбет помогала, сколько для Арты — дабы не переполнилась чаша горестей. Мир, который собираешься хранить, надо хорошо знать и понимать.6
Когда харт’ан велел ей читать об истории и обычаях разных земель, Седьмая слегка удивилась, но виду не подала. Сначала они посчитала задание излишним: её знания и без того обширны. Но потом гордая аданет поняла, что ошибается: в библиотеке Тай-арн-Орэ нашлось много интересного и неизвестного. Через некоторое время Гортхауэр предложил ей посетить те земли, о которых она читала. Уставшая сидеть в библиотеке Игмильбет с радостью согласилась. Обрадовалась она и попутчику: Хонахт всегда внушал ей уважение. Конечно, аданет предпочла бы, чтобы её сопровождал Денна, но дела Ханнаты отнимали все его время и силы. Путешествие много дало Седьмой и научило ценить неожиданно обретенный дом. Как бы ни хотелось Игмильбет в этом признаваться, но Мордор стал для неё домом. Постепенно она приняла и своих собратьев по кольцу. Хотя Сайта до сих пор безумно раздражал её, а Хэлкар… С ним было сложнее. Вначале гордая аданет презирала его за то, что он предал Нуменор, а потом поняла причину этого. У Хэлкара была цель: он хотел мира и благоденствия для всей Арты. И он до сих пор любил прекрасную Эленну, она была его болью, незаживающей раной. Он мог лишь надеяться, что когда-нибудь и нуменорцы все поймут. Игмильбет в это не верила, и судьба бывшей родины мало беспокоила её. Она не предавала — её просто вышвырнули в Мордор, назначив на высокую должность негодяя. Так что ей была глубоко безразлична участь обитателей Острова. Хотя исключение все же были — Бурандор и Хирандир. Да и разлюбезный племянничек, которому Игмильбет желала провалиться в Пустоту. Она придумала великолепный план мести, но оказалось, что за неё уже отомстили. Таризанон выбросился из окна, того самого, из которого некогда выпрыгнула его тетушка. Перед своей кончиной наместник спятил: его терзали видения, он вздрагивал от каждого шороха, ему мерещилось, что кто-то стоит за его левым плечом. Впрочем, безумие не помешало ему запустить руки в казну. Обозленные его наглым грабежом советники написали петицию государю, а старший дознаватель Хирандир подкрепил её доказательствами преступных деяний нового наместника. Суд короля был скор, приказ арестовать был выслан сразу же, однако Таризанон выпрыгнул в окно с воплями: «Нет, ты мертва! Не трогай меня!». Достойная расплата. Но кого он видел? Вряд ли якобы покойную тётушку: не могла же его настолько мучить совесть? Хотя при чем тут совесть… Скорее страх. А призрак? Подчас достаточно скрипящих половиц, внезапного стука оконной рамы, леденящего сквозняка, зловещего воя ветра в ночной час из-за предусмотрительно вставленного бутылочного горлышка. А если еще надеть синее платье, выбелить лицо, выпустить темный локон и промелькнуть в сумерках… Особенно когда отлично знаешь все потайные ходы резиденции наместника. Из живых о них ведали лишь она и Хирандир. Как же изящно отомстил за неё этот влюбленный мальчик! Таризанон никогда не отличался храбростью, зато был необычайно суеверен. Теперь многие полагают, что любезный племянничек заключил договор с Тьмой, которая помогла ему получить высокое место и избавиться от тетки, а потом отказался платить по счетам. Вот и пришли за ним коварные прислужники Зла, забрали черную душу в свое зловещее Царство. Игмильбет была готова хлопать в ладоши, но сдержалась: порядочной женщине не подобает выказывать чувства даже наедине с собой. Это вот хар-ману может делать все, что ей хочется, раз уж обделена от природы вкусом и тактом и воспитание не потрудилась получить. И как только Саурон её выносит? Впрочем, и он не лучше. Гордая аданет поморщилась, вспомнив, как посетила харт’ана, чтобы получить дозволение послать весточку Бурандору. Она опасалась, что известие о её смерти могло окончательно подкосить старого друга. Конечно, писать письмо опрометчиво, но можно же оказать какую-то помощь. — Он уже все знает, все понял, и ему уже помогли, — кратко сообщил Гортхауэр, даже не подняв глаз от какого-то свитка. — Откуда ты о нем узнал? — невольно ахнула Игмильбет. — Тайного в этом мире быть не может, — фыркнул майа, продолжая изучать текст. — Зачем он тебе?! — Мало ли, вдруг пригодится. — Ты!.. — Сколько чувства для той, которая никем не дорожит, — Гортхауэр наконец-то соизволил на неё посмотреть. В серых глазах его плясали смешинки. И это окончательно разозлило её. — Ты ошибся, мое беспокойство всего лишь вызвано чувством долга. Бурандор много сделал для нашей семьи, я не хочу ему вреда, но его смерть я переживу. — Кто бы сомневался! Ты все переживешь, такой лед не тает, — он снова уткнулся в свиток. Игмильбет продолжала стоять, всем своим видом выражая неодобрение. — Иди к Лиссэ, она с ним говорила. Там определитесь, — майа махнул рукой в сторону двери. Ужасные манеры, никакого воспитания. Такой же, как и его наглая супруга. — С чем я должна определиться? — Вот там и определишься с тем, с чем ты должна определиться! Высоко подняв голову, Седьмая медленно выплыла из кабинета и столь же медленно прикрыла дверь. Хар-ману, в своих лучших традициях, восседала на столе и водила пером перед носом Оррика. Наглый кот делал вид, что спит. Хитрая скотина. Игмильбет не раз обнаруживала его у себя в кровати. Вначале выгоняла, тщательно запирая дверь, а потом перестала: все равно Оррик умудрялся просачиваться. Однажды она проснулась в обнимку с котом, и снилось ей что-то настолько приятное, что открывать глаза не хотелось. Но кошачья шерсть на белье — это отвратительно. И все же выгнать животное женщина не смогла, проклиная себя за слабость и неподобающее поведение. С тех пор черный поганец приходил и уходил, когда вздумается, и располагался там, где ему захочется. А она даже скучала, когда кота долго не было. Разумеется, об этом Игмильбет никому рассказывать не стала: главное — сохранять достоинство всегда и во всем, а спать с кошкой, будучи взрослой, непозволительно и нелепо. Оррик приоткрыл глаз и подмигнул вошедшей женщине. Лиссэ неприлично потянулась и с улыбкой спросила: — Чему обязана? Игмильбет ответила холодно и кратко. — Хороший он человек, светлый, — сказала Лиссэ. — Такому помочь в радость, — и пояснила: — Подлечила его слегка. Конечно, я не Гортхауэр — мало что могу, но суставы у него теперь болеть не будут. — Благодарю тебя, Айанта, — Седьмая слегка склонила голову. — Бурандор много сделал для нашей семьи, мой долг позаботиться о нем, но ты оплатила его за меня, и теперь я — твоя должница. — Бред какой! — вскинула изящные брови хар-ману. — Никто никому не должен: я хотела с ним встретиться и встретилась, захотела помочь и помогла. Ты тут не при чем. — Ну как же не при чем! — усмешка тронула губы аданет. — Ты же хотела что-то узнать обо мне. И как — узнала? — Узнала, — Рыжая утвердительно качнула головой и почесала кота за ушком. Оррик громко замурчал. Сердце сжалось: неужели они узнали? Неужели теперь ей придется ловить на себе сочувственные взгляды? Нет, Бурандор не мог!.. — Очень много лестного, — продолжила Лиссэ. — Твой старший друг — удивительно преданный и любящий человек. С души словно камень упал. Разумеется, Бурандор никогда бы её не выдал. — Рассчитывали раскопать темное прошлое? — Игмильбет не удержалась от подколки. — Неужто в твоей безупречной биографии есть черные пятна? — не осталась в долгу хар-ману. — Ну, что ты! Какие пятна? А в твоей они есть? — синие глаза, прищурившись, взглянули в широко распахнутые медовые. — Как и твоя, моя жизнь была совершенно безмятежна. Можно сказать, я плыла, словно лодочка, по тихой речке среди надежных берегов. — Может, расскажете, какова безмятежная жизнь спутницы почти что Бога? — О покое и счастье скучно рассказывать и слушать, — насмешливо протянула Лиссэ. — Люди предпочитают драмы и трагедии. К тому же у нас было очень много общего. Поверь! — Слово Танэ для меня закон, — аданет сделала неглубокий реверанс. — Но мне так хотелось услышать твой рассказ. — Услышишь, таирнэ. Пока не время для таких бесед! — супруга Саурона наконец-то спрыгнула со стола и, направившись к двери, бросила: — Благодарю, что котика моего от себя не гонишь. Он у меня такоой чувствительный! Глядя на закрывшуюся дверь, Игмильбет чувствовала себя одураченной. Все-то хар-ману знает! И на что она намекала? Неужто Бурандор?.. Нет, Лиссэ не лгала. Желание увидеть старого друга семьи стало еще сильнее, но Седьмая подавила его. Правда, письмо отправила и в дальнейшем старалась не выпускать бывшего дознавателя из виду. Исцеленный Бурандор неожиданно поменял место жительства и перебрался в нуменорские колонии. Судя по его тесному общению с Хирандиром, план мести они разрабатывали вдвоём. Молодой дознаватель не без помощи старого отправился в Арменелос делать карьеру. Бурандор же занялся не расследованиями, а сбором всевозможных легенд и преданий. Завел себе молодую помощницу, белокурую девицу, некогда служившую у госпожи наместницы. Новое занятие словно вдохнуло в старика силы, и умирать в ближайшее время он явно не собирался. Хирандир удачно устроился в столице, став помощником Главного дознавателя Нуменора. Этому помогли его ум и способности, протекция Бурандора и, несомненно, женитьба на дочери начальника. Девица не отличалась красотой, но славилась умом и добрым нравом. Забыл ли молодой человек свою прежнюю любовь или нет, но семейная жизнь его складывалась весьма удачно. К тому же у Хирандира хватило мудрости не назвать ни одну из трех своих дочерей именем покойной возлюбленной. Игмильбет была довольна: часть её состояния досталась умному и достойному человеку. Такие в наше время — редкость.7
— Продолжим путь или вернемся домой? — зычный голос Хонахта прервал воспоминания. — Еще несколько селений посетим, убедимся, что нигде мора нет, и вернёмся, — ответила она. И внезапно поняла, что скучает — по Тай-арн-Орэ, Салгхе, наглому коту и даже по его бесцеремонной хозяйке. Все-таки Мордор на самом деле стал для неё домом. Направив лошадь в сторону тракта, Игмильбет с еле заметной улыбкой вспоминала своих учениц и главную кухарку. Проучившись несколько лет в Университете, Седьмая получила право преподавать в Школе. Неожиданно для всех в качестве своего предмета она выбрала Основы домашнего хозяйства. Ученицы и даже наставницы с интересом слушали о нуменорских нарядах, об особенностях вышивки, о тонкостях выращивания плодовых и огородных культур, о секретах в приготовлении блюд. Нуменорская мода заинтересовала Салгху, которая стала мастером и открыла швейную мастерскую. Игмильбет не отказалась преподать ей пару уроков, а вскоре стала учить и других мастериц. Тарнэ Кхангху попросила подробнее рассказать ей о кухне Острова. Готовить гордая аданет не любила, но умела. Впрочем, главная повариха не допускала посторонних до своих кастрюлек, ей всего лишь нужны были рецепты, остальное она сообразила сама. — Ну вот, хоть что-то путное узнала! — громко вещала она, нарезая овощи для запеканки. — А то эти мужчины ничего, кроме военного дела, знать не хотят. Спросила я энтого Хэлкара об искусстве поварском, так он мне ничего толком, кроме как мясо пожарить, и не сказал. А я что, без него мясо не пожарю?! Тем более ханнатским способом! А Сайта?! У него только рыба на уме, а сам всего десять блюд из неё знает, да и те проще простого. Ильбара лучше и не слушать: он скорее отравит, чем накормит. Денна такой же, как и Хэлкар. Только Хонахт — молодец, обстоятельный. С таким мужем любая счастлива будет. Кухарка многозначительно посмотрела на Игмильбет. Та фыркнула: обидеться на добродушную, хоть и ворчливую иртхи было невозможно. — Мы родственники по кольцу, — пояснила Седьмая. — Жаль! Но ничего, найдешь еще свою половинку, — сообщила Кхангха и начала рассказывать про своего благоверного. Игмильбет сделала вид, что слушает. Хонахт, может, и найдет, а она, как и Хэлкар, отдаст всю себя Арте. Не для всех в этом мире есть половинки. Её — где-то на неведомых путях заплутала. Да и не нужен ей никто! Она свободная женщина и самодостаточная личность! Сильные чувства были Седьмой недоступны, глубокой привязанности она ни к кому не испытывала, хоть и постаралась сдружиться с несколькими женщинами в Тай-арн-Орэ. Её сердце было холодно до тех пор, пока она не побывала в Малых Урочищах. Спасенный юноша неожиданно сумел проникнуть в её, казалось, навеки застывшую душу. Нет, это не было чувством к возлюбленному или супругу. Просто Игмильбет ощущала тихую нежность и желание опекать. То же самое она, наверно, могла бы испытывать к младшему брату, только у неё никогда не было брата. Юный травник был так слаб и измучен. Другого она, пожалуй, стала бы презирать в такой ситуации. Но Морэйно был видящим, а их жизнь нелегка. Жить, путая подчас прошлое, будущее и настоящее, видеть грядущие беды, предупреждать о них и каждый раз сознавать, что изменить ты ничего не в силах… Это страшно! Игмильбет была безмерно благодарна всем, кто вытащил юношу из цепких когтей смерти. И харт’ану, надевшему ему на палец кольцо, чтобы удержать душу, и не спавших сутками Никуша с Йаххи, и Лиссэ, часто сидевшую рядом с Морэйно ночами. Сама Игмильбет тоже старалась чаще навешать Восьмого. Выздоравливал Морэйно трудно: он словно не позволял себе жить. Бледное лицо, устремлённые в никуда запавшие глаза, обветренные губы. Он ни на кого не смотрел и не отвечал на вопросы. Однажды она положила свою руку рядом с его, буквально на расстоянии волоса. Морэйно никак не это не отреагировал, только дыхание стало чуть спокойнее, а тени под глазами поблекли. В эти дни гордая аданет изменила свое отношение к Хэлкару. Бывший Меч Нуменора оказался неожиданно чутким и внимательным человеком, он сумел найти нужное слово. Пожалуй, он оказался первым, с кем заговорил Восьмой. Хэлкар, Гортхауэр, Лиссэ и Игмильбет были теми, с кем юный видящий хоть иногда общался. Правда, последнее время к нему зачастил Сайта, особенно, когда рядом с больным сидела хар-ману. И пропадал там надолго. После таких визитов Восьмой выглядел немного веселее. Игмильбет даже стало обидно. И что это они там втроем делают? Выяснить тогда она не успела, получив новое задание от харт’ана, но уж в этот раз точно все разузнает. Впрочем, что бы там ни было, главное, чтобы Морэйно поправился.