Рождённый Волком: Вслед за Луной

             

Music: Пилот — Сердце машины Я не могу сделать выбор за тебя. Но я могу сделать свой выбор ради тебя. Джоджо Мойес. Серебристая бухта

             — Лучше умереть...       — ...это будет не жизнь...       — Будь прокляты веления Духов!       Чуткий слух Ниоса всё чаще ловил подобные слова. Ещё больше он мог узнать, если бы научился проникать в мысли сородичей. Рыжие волки, едва только утих погребальный костёр Рагон Моша, принялись обсуждать незавидную участь, на которую их обрекли Луна, Предки и... белый шаман.       Завидев грозный взгляд Ниоса, точо умолкали, но их шёпот звенел эхом в морозном воздухе. Его собственный зверь выл в душе, не желая умирать, дико рвался, скованный необходимостью. Они должны снять лунное безумие, даже если придётся навсегда расстаться с волком внутри. Даже если придётся стать безродной тенью.       Так убеждал себя Ниос, глядя в ту сторону, где скрылся Сиррен. Он бы с удовольствием последовал его примеру и примеру многих молодых и горячих точо, сбежавших на последнюю охоту. Но это означало бы оставить Тэкорина совсем одного: у шамана не осталось ни Рагон Моша, ни надёжного плеча брата, лишь хвостиком бегал обозлённый волчонок. Порой казалось, что в истинные пары его омеги предназначено холодное и бесконечное одиночество.       Орин сидел скрестив ноги в центре Круга, на него свысока смотрели волчьи Предки. Беспризорный чевейо-волчонок приткнулся под Чёрным Волком и скрипел зубами, пытаясь удержать тепло в двух меховых накидках, одна из которых досталась ему от Рагон Моша. Хотя Ниос подошёл бесшумно, а Теалис даже не заворчал на его присутствие, альфа мгновенно понял, что шаман его заметил. Но не шелохнулся.       Ниос взирал на выпрямленную спину и поднятую голову, скрытые жёстким чёрным мехом.       — Ты не хочешь пойти со мной?       — Твой отец не позволит мне уйти, даже если ты будешь рядом, — последовал незамедлительный ответ. Поколебавшись мгновение, Тэкорин поправился: — Тем более — если ты будешь рядом.       Ниос бросил тоскливый взгляд на едва виднеющуюся гладь реки, заснеженные прогалины, исчезающий за горизонтом бесконечный лес. Он уже никогда их не пересечёт волком.       — Обратись, Ниос, — тихо посоветовал ему шаман, повернув голову. — Ты ведь хочешь. Не лишай себя последней радости. Тем более ради меня.       Альфа глубоко вдохнул. Призрачная тень свободы неудержимо манила за собой. Стащив одежду, он обратился так быстро, что едва ощутил обнажённой кожей холод. Рыжий волк подошёл к шаману и потёрся плечом. Обошёл и улёгся рядом, положив морду на колени. Поднял глубокие тёмные глаза. Орин погладил короткую грубую шерсть. Его собственная в обличье волка была мягкая и пушистая, как свежий снег.       — Я бы хотел тебе многое сказать... — пробормотал шаман. — Ты зря считаешь меня спокойным. Равнодушным ко всему. Я боюсь новолуния. Того, что мне предстоит. Что станется со мной после снятия проклятья?       Волк закрыл глаза и негромко заворчал под его ладонью. Предупреждая. Обещая.       — Зов не исчезнет.       Уши волка выпрямились, вбирая каждый звук. Тёмно-рыжий хвост дёрнулся.       — Я знаю, что тебя тревожит это. И кто. Ты боишься меня потерять. Боишься, что потом, когда проклятье будет снято, я забуду о зове, которому и раньше противился. Этого не будет.       В приглушённом рычании послышался ответ:       «Даже если бы ты перестал слышать зов, я бы не отпустил тебя. Ты мой».       Тэкорин обернулся, посмотрев на бивак точо. Там царило движение — волки готовили еду на кострах, потрошили пойманную дичь, переговаривались. Напряжённо и мрачно.       До новолуния оставалась одна ночь. Время кончалось. Времени, которого слишком мало, чтобы осмыслить и принять то, что произойдёт с ними. Вместо долгожданного исцеления и помощи, которых они ожидали получить от Волчьих Духов, их изгоняли и бросали на произвол.       — Мне нужна твоя помощь, Ниос, — произнёс Орин, отвернувшись от унылых и жестоких лиц. — Больше мне некому довериться. Я не могу снять проклятье один. Рагон Мош предпочёл уйти на Тропу Предков раньше времени. Сиррен бродит далеко. Теалис слишком мал, чтобы я мог доверить ему это. Я могу просить только тебя.       Помолчав, Тэкорин добавил:       — На самом деле я могу доверить это только тебе, Ниос.       Сиррен отсутствовал два дня и одну ночь.       Бесконечно долгие два дня и так быстро пролетевшую ночь, что они казались мимолётным сном. Если бы не Ален, вероятно, Сиррен так бы и считал всю оставшуюся жизнь. Сном.       Раньше они редко общались. Ничейные земли, которые присвоило себе Бесцветное племя, находились далеко, на границе с тундрой, и Адэхи с Шаарсаном, отцам Алена, редко доводилось путешествовать на южные земли. Дальше Красной реки бывший торговец, а ныне старейшина племени, давно не ходил. Ему нравился оседлый образ жизни, у него не было призвания охотника. Ему пришлось стать скитальцем из-за увечной руки, которая и в человеческом обличье оставалась звериной. Потому он не мог обращаться волком и, едва родившись, был приговорён соплеменниками на смерть. Лишь отец-омега не пожелал признавать жестокого закона и сбежал.       В Бесцветном племени собрались такие же как он: изгои и увечные. Но несмотря на это, они жили в мире с собой и другими. Этому учили и своих сыновей: смотреть на то, что внутри, а не снаружи.       Ален ни о чём Сиррена не спрашивал. Даже если бы хоть раз обратились и могли поговорить. Сиррен не хотел становиться человеком, а омега боялся отстать и потерять из вида стремительного белого волка, который мчался так, словно надеялся обогнать проклятье и уйти от предречённой ему судьбы. И Ален не отставал.       Может быть, думал Сиррен, если убежать дальше, за видимый край земли, магия Духов его не коснётся?       И тогда при свете взошедшей Луны его снова обуяет безумие. И Сиррен развернётся и набросится на Алена, неотступной тенью следовавшего по пятам. Чтобы разорвать в клочья и терзать, пока не угаснет в нём малейший намёк на жизнь.       В такой момент белый волк останавливался среди поля, в пойме реки или на холме, рычал на омегу и пытался его прогнать. Ален скалил клыки, прижимался к земле брюхом и вздыбливал шерсть на загривке. Намертво стоя на месте и не желая уходить. Чтобы прогнать его, пришлось бы взбучить его как следует, чтобы не мог идти. И то — поползёт, упрямства у него, как у отца-омеги.       Отвернувшись, Сиррен продолжал путь в никуда.       Так продолжалось первый день. В сумерках белый волк уже набегался настолько, что большая часть чувств таких, как злость или тоска, исчезли. Остался только стремительный бег. Ален, ранее из опаски державшийся за его спиной, поравнялся и мчался справа. На ночлег они отыскали заброшенную нору под упавшим деревом, устроились и согревали друг друга.       Сиррен не хотел смыкать глаз, но в середине ночи проснулся. Из-за неправильности. Рядом, под боком, не сопел рыжевато-серый волк. Сиррен поднялся и высунул нос из норы, но тут же с недовольным рычанием отшатнулся, тряхнув головой. Местность снаружи заливал слабый лунный свет.       Перед норой сидел Ален. Сидел и внимательно смотрел на него. Ожидая, когда белый волк выберется из норы и выйдет под лунный свет, когда на него свалится безумие... И когда Ален станет таким же. Проклятым Луной.       «...и рядом будет тот, кто всегда поддержит».       Эхом отдалось в голове альфы. Белый волк зло рявкнул на Алена, но тот не послушал. Подошёл ближе и вцепился клыками в лапу, вытягивая Сиррена. Альфа укусил его за загривок, и волк замер, скуля от боли и пятясь задом, отталкиваясь от земли. Тряхнул головой, но хватка челюстей не ослабла. Ален улёгся. Сиррен счёл, что омега вновь признал поражение, и теперь уже будет послушно спать до рассвета. Он отпустил загривок, и омега стремительно вскочил, щёлкнул клыками почти у его уха и выбрался на поляну.       Сиррен осторожно выглянул. В снегу, провалившись по колено, стоял молодой омега и негромко ругался. Он обернулся, не задумавшись, что у него нет одежды, а человеческое тело мгновенно теряет те крохи тепла, которое хранит толстая волчья шкура. Он трясся, сутулился и выдыхал густой горячий пар, растирая ладонями плечи и шею сзади, где несильно кровоточила свежая рана.       Ощутив взгляд альфы на себе, Ален повернулся и присел на корточки.       — Послушай, Сиррен... — начал он и замолчал. Его бледное лицо слегка покраснело: то ли от холода, то ли от смущения. Белый волк улёгся на выходе из норы и положил морду на лапы, без особой радости наблюдая за ним. — Выйди. Прошу тебя.       Ни единого движения. Ален вздохнул, посмотрел на небо — вероятно, чистое и бездонное, без единого облака.       — Я хочу пойти за тобой.       Из-под поваленного дерева прозвучало сердитое ворчанье. Белый волк не собирался выходить и знал, что так будет правильно. Но в нём поднималось нечто странно неловкое, похожее... на угрызения совести?       — Я всё равно пойду за тобой, — упрямо заявил Ален, осматриваясь по сторонам. Словно искал, чем бы стукнуть упрямого альфу. Шагнул в сторону, не устоял на ногах и упал на четвереньки, захлебнувшись в снегу. Зарычал, вновь поднимаясь. Кинул злой взгляд на нору.       Сиррен молча наблюдал за ним. А ведь Ален сильный и... красивый. Особенно когда такой растрёпанный и сердитый, но упрямо добивающийся своего. Выкурить себя Сиррен не собирался позволить, но и не понимал, зачем Ален так упрямо жаждет лишиться волчьей половины.       Ради него?       — Волк выбирает пару на всю жизнь, — шептал Ален под нос. — Я выбрал. Я не слышу зов к тебе, но знаю, чего хочу.       От удивления Сиррен приподнял голову. Ему приходили в голову подобные мысли, о выборе, но он гнал их. Он потерял свою пару. Много лет и зим назад Сиррен слышал тихий зов издалека, который резко и навсегда оборвался. Он тогда был слишком мал, чтобы понимать что-либо. Тем более — чтобы защищать.       Сиррен не задумывался выбирать после этого. В отличие от Алена.       — Я собирался прийти этой весной, когда у меня начнётся течка, но вестник сказал о приближающихся несчастьях и войне, — бормотал Ален. Голос его дрожал от злости и холода. — Потому я вызвался. Отцы знали и благословили моё решение. Но я боялся подойти к тебе. Понимал, что не время.       Он поднял палку, но нерешительно замер. Сиррен просто уйдёт вглубь норы, и тогда бесполезно его выкуривать. Пролезть за ним человеком Ален не сможет — проход узкий, лишь для волков. А стоит обратиться, и более крупный Сиррен сразу прижмёт его.       Ален не жаловался на силу и ловкость. Но против альфы не выстоит в норе, где не развернуться. По крайней мере против этого альфы.       — Ты не примешь меня, если я не стану таким же, как ты. Не разделю твоё бремя.       Бред, который нёс омега, начинал раздражать Сиррена. Он с трудом удерживал спокойствие, но Ален не хотел понимать, насколько тяжёлое это «бремя». Он не знал о цене проклятья.       Его кости затрещали, суставы взвыли. Белая шерсть стала длинной гривой, укрывавшей спину. Сиррен в человеческом обличье присел у норы, не ощущая холод. В его жилах преобладала кровь вихо, привыкших к суровым северным зимам. Тень от поваленного дерева едва укрывала Сиррена от света Луны, но кровавая пелена медленно подступала к глазам и сердцу.       — Ты не понимаешь, — низко прорычал он. Ален боялся шелохнуться, словно добыча, ощутившая взгляд хищника. — Тэкорин сказал, что за снятье проклятия придётся заплатить, и цена этому — невозможность когда-либо снова стать волком. Никогда. Ни наши дети, ни их дети, никто уже не сможет обратиться.       Зелёные глаза Алена на мгновение потемнели, лицо стало ещё бледнее. Сиррен нахмурился и понял, что заставило омегу отбросить бесполезную ветку. «Наши дети». Ален взглянул на Луну, и в первый раз на его лице промелькнула тень. Не сомнений, а тоски. И сразу же сменилась упрямством в линии рта и грозных глазах.       — Если я буду другой, ты меня прогонишь. Ты меня не примешь. Но и никого другого — никогда, — уверенно сказал Ален. Сиррен не сомневался в правдивости его слов. Но и судьбы не-оборотня не желал Алену.       — Я знаю, что это последняя ночь, — голос омеги дрогнул. Вряд ли от холода. — Если не сейчас, то уже никогда.       — Ты услышишь зов истинной пары, — сказал Сиррен. — Не сейчас, так весной. Или летом. Он тебя найдёт.       — Но я уже нашёл!       От луны остался тонкий почти незаметный серп. Его света не хватало, чтобы превратить в безумца, лишь омрачить мысли жаждой крови и охоты. Сиррен с неохотой встал, не сводя взгляда с Алена. Замерзший омега упрямо стоял, хотя и дрогнул. Что-то в Сиррене проявилось от безумия. Горящие алым глаза.       Кожа Алена была гладкой и холодной, как обласканные рекой камни на дне. Сиррен запомнил ощущение, но не обратил внимания. Ростом омега немного уступал ему. Ален опустил глаза, ожидая укуса, но вместо этого альфа притянул к себе и впился в посиневшие губы. Услышал, как задохнулся Ален, прильнул к нему, обнажённый, в поисках опоры и тепла. От Сиррена веяло жаром, который быстро растворялся в воздухе.       Поцелуй продлился два коротких вздоха. Стукнулись зубы с вытянувшимися острыми клыками. Осознав, что Сиррен обращается, Ален последовал его примеру. Едва он встал на четыре лапы, дыхание альфы сместилось. Паром обдало его загривок, и челюсти сомкнулись на ещё не зажившей ране. Ален не завыл, но припал на передние лапы и оцепенел. Сиррен почти сразу его отпустил. Бережно вылизал ноющую рану, окровавленные клочья шерсти.       Хватит ли этой раны, чтобы стать проклятым? Ален надеялся.       Под волчьим мехом омега сразу согрелся, а может и зараза, проникающая в тело по жилам, наполняла его лихорадочным жаром. Сиррен не стал загонять его в нору. Он растерял желание прятаться от Луны. Хотя её слабый свет и жалил, но наполнял неуёмной, отгоняющей сон силой.       Они помчались в ночь, но всё поменялось — это перестало быть бегством. До того ясным небом завладели облака, пожирающие каждый проблеск звезды. Сиррен и Ален наслаждались каждым мигом, охотились, ловили добычу и оставляли её, напуганную и ожидающую смерти, живой. Их не мучил голод, они скорее резвились и игрались.       На рассвете Сиррен повернул назад, поразившись тому, насколько далеко они с Аленом ушли.       Ближе к Тотемам их шаг замедлялся. Сиррен уже не жалел себя и поражался тому, насколько он опустился, сколь ничтожным он видел сам себя день назад. Это не достойно альфы, воина, который должен быть опорой и защитой своего племени и омеги. А в том, что Ален теперь его омега, никто бы не мог усомниться.       Именно медленность, та последняя незримая черта, которую они не торопились пересечь, и помогла им. А может быть, и огромный Белый Волк, вставший у них на пути. Рассветное солнце серебрило его гриву, смутная тень отражалась на нетронутом снегу. Ярко-голубые глаза, таившие тайны и мудрость умерших поколений, настолько напоминали глаза брата, что их можно было спутать.       Ален замешкался, неожиданно оказавшись за спиной альфы. Сиррен поднял голову, склонил набок в любопытстве. Белый Волк приходил к нему. Совсем недавно, недалеко от Круга жизни и смерти, когда они спешили по следам точо.       Волк повернулся и бесшумно, не оставляя следов, отправился вправо, обходя бивак точо. Сиррен бросил мимолётный взгляд на Алена и первым последовал за призраком. Идти пришлось недолго. За стеной ветвистых елей послышались тихие голоса. Белый Волк позвал их подойти ближе, махнув головой. Сиррен встал рядом, навострил уши и напрягся, так и не заметив, как и когда растаял Дух Предка.       — ...мы станем никем! — то ли шептал, то ли рычал говоривший. Ему отвечали другие голоса единым одобрением. — Мы найдём другой способ, оставив при себе силу и разум. Мы могущественнее всех волчьих племён, мы непобедимы!       — Мы жили с проклятьем и будем продолжать жить.       — Вождь наш, Анэтиви́дор, сын Ронашара, что ты решишь, что выберешь? Рагон Мош мёртв и не даст нам советов.       Сиррен затаил дыхание.       — Мы верили, что, придя сюда, — произнёс мрачный голос вождя, — обретём надежду и прежнюю честь. Но нас предали снова те, кого мы считали своими поводырями. Духи отворачиваются от нас так же, как отвернулась Луна. Мне тяжело это принимать... Мой сын назвал шамана чёрных волков своим омегой. В другое время и при другой судьбе я был бы счастлив этому.       Тивид замолчал, но никто не вставил ни слова, дожидаясь его решения.       — Белый шаман должен умереть раньше, чем снимет проклятье.