Напившись до боли в горле и почувствовав небывалую легкость во всем теле, он подсел к худощавой, но от этого не менее соблазнительной красотке, плотно обтянутой коротеньким платьицем. Девушка, внимательно осмотрев его и явно не заметив дорогих часов на правой руке и профессиональной выправки международного посла, недовольно фыркнула и, скорчив невинно извиняющуюся физиономию, которую обычно нашкодившие пятилетки корчат для своих бабушек и дедушек, проронила: — Извините, сэр, я сегодня не пью. Через десять минут она поднялась из-за столика и, плавно покачивая бедрами, вышла на улицу, повиснув на обладателе дорогого костюма. Это было несколько лет назад. Да, точно. Он хорошо запомнил этот день — второе начало его жизни. Он тогда долго курил, перегнувшись через перила моста. Он бесконечно долго разглядывал мутную воду канала, представляя свое обездвиженное тело там, на глубине. А после, досадливо сплюнув, он пообещал себе, что изменится. Изменения не заставили себя долго ждать: два полисмена довольно вежливо, но не без насмешки проводили его до дома. А на следующее утро все газеты в один голос орали с прилавков о том, что международный посол, безбожно напившись, устроил дебош в одном из лондонских пабов. Особо «желтые» газетенки не забыли пририсовать к его фотографии дьявольские рожки и стайку голодающих африканских детишек, страдающих от бездействия английского бюрократа, пьяницы и взяточника, Мартина Каца. Еще через день в двери его дома вежливо постучали двое мужчин в строгих костюмах и, время от времени потрясывая перед его носом удостоверениями невероятно-засекреченной-службы-названия-которой-ему-знать-не-нужно, отвезли его в офис самой обычной полиции. А уже там его обвинили во всех смертных грехах от пьяного дебоша до предательства Родины. Не забыли упомянуть и о красотке в коротеньком платьице, которую он якобы изнасиловал и зверски избил. Девушка молча сидела за длинным, до блеска затертом столом и, время от времени нетерпеливо поправляя растрепанные локоны, что-то торопливо выписывала на листе бумаги. У Мартина от всего этого начало сначала двоиться, а потом и троиться в глазах. Теперь уже три девушки нависали над засыпанным бумагой столом, не отрывались от новых листов, которые, постепенно захватив стол, стали скатываться на пол, заполняя собой комнату. Через пару мгновений мужчине стало тяжело дышать: белые прямоугольники с острыми, как бритва, краями задевали его, оставляя на коже тонкие борозды, из которых упрямо сочилась буроватая кровь. Паника ледяной волной щекотала горло, умоляя о крике. Вдруг простая пятицентовая ручка с легким скрипом оторвалась от бумаги, шесть мутновато-зеленых глаз с любопытством уставились на Мартина. Все три размытые по краям девушки хищно ухмыльнулись и, с плохо скрываемым удовольствием медленно протянули: — Сэр, с вами все в порядке? Сэр? Сэр. Глухо рассмеявшись, мужчина устало прислонился к стенке. Какой еще сэр? Какой, к черту, сэр? Идиотка! Кретинка! Истеричка! Мартин и сам не заметил, как стал выкрикивать все это в лицо ошарашенной девушки. Руки перестали его слушаться, пальцы кровожадно изогнулись, то и дело стараясь впиться в смуглую кожу блондинки, разорвать напудренное полотно на кровавые ошметки, стирая с него это притворно-испуганное выражение. Она громко хохотала, сжимая в ладонях дешевую пластиковую ручку.
Все вокруг стремительно темнело. Все кроме неба. Сквозь тонкие прутья оконной решетки был виден кусочек спасительно бесконечной синевы. И ангельские, чудовищно прекрасные глаза на фоне вечного неба. Его глаза. Они умоляюще смотрят на Мартина. Но на этот раз не крик, не грязное ругательство срывается с его губ. Глухой, опустошающий стон кляпом ложится на губы. И адская трель будильника где-то в глубине гостиничного номера. Его подарок. Досчитав до десяти и с тревогой помассировав виски, мужчина поднялся на непослушные ноги. Мир постепенно наливался красками, под истошное верещание жестяного демона на прикроватном столике. А рядом с ним, совершенно ничего не понимая, уже испуганно тер заспанные глаза вечерний незнакомец, совсем еще мальчишка с чужими глазами, растерянный взгляд которых травит душу с таким же садистским упрямством, как и дихлофос полудохлого таракана. Неуверенно потерев ладони, Кац слащаво-издевательским голосом протянул: — Добро пожаловать в Лондон, малыш!Часть 7
20 мая 2014 г. в 00:30
Сделав очередную затяжку, Мартин поднял глаза на небо: прошло уже несколько часов, а оно все по-прежнему кажется мертвенно-серым, будто боясь отвлечь его своей утренней синевой от воспоминаний. А вспоминать ему этим утром было что, а вернее сказать, кого.
Мелкая дрожь все еще эхом отдавалась в коленях, а он пытался добить её каждой новой терпеливой затяжкой. И ведь столько раз клялся, что покончит со всем этим.
«Пофигизм — вот оно, лекарство от всех проблем. Квинтэссенция нормальности, ключ к благам этой, прошлой и следующей жизни», — будто бы кричит весь город, отражаясь от равнодушных лиц прохожих, запутываясь в витринах, полных хлама, который никогда никому не пригодится. Равнодушие — плацебо для раненых душ. Пробитых любовью, долгами, предательством — не важно, главное корчи лицо поспокойнее, запри поглубже в себе проблемы и сделай новую горькую затяжку.
Как же хочется разорвать этот лживый круг. Хочется кричать со сцен, стирая пальцы в кровь об мощные гитарные аккорды, хочется подняться над городом, над страной, над миром в холодный безлюдный космос и прокричать всей планете о том, что она погрязла во лжи пофигизма.
Но только потом, мгновения спустя начинаешь понимать, что все давно это знают. И вон тот пожилой мужчина, спешащий с утра пораньше в булочную, и продавщица из цветочного магазина, отпирающая двери в свое благоухающее царство, и стайка школьников, выводивших что-то смутно похожее на обнаженную женскую фигуру на противоположной стене цветочного магазина. Все!
Уронив очередной окурок вниз сквозь витую решетку балкончика, Мартин наконец-то понял, что больше, с этого утра и до конца своих дней, он не найдет в себе сил для новых порций безразличия. Вытянув из кармана помятую сигаретную пачку, он с презрительной усмешкой взглянул на фразу «Курение убивает!» и, не задумываясь, швырнул ее за перила.
Курение убивает? А может быть уже поздно кидаться вредными привычками? Может быть, оно уже его убило, разъело изнутри, выскабливая все живое?
Сколько уже ему стукнуло? Двадцать восемь? Тридцать пять? Сорок?
Грустно усмехнувшись, он вспоминает свой последний поход в бар.