После всего

Сузаку не понимает, сколько времени проскользнуло мимо них. Здесь, не нуждаясь ни во сне, ни в воде, ни в пище, Рыцарь заново изучал тронный зал, знакомый ему по множеству торжеств и церемоний, которые он был вынужден проводить сначала рядом с Лелушем, а потом и с 100-й Императрицей Нанналли. Помещение чем-то отличалось, было почти неуловимо другим. Лелуш говорил, что это напоминает сон, в котором видишь не реальность, а скорее свои ощущения, меняющиеся и обманчивые. Сузаку снова юн, что замечает мельком в зеркалах и начищенных до блеска сверкающих поверхностях, от которых старается отворачиваться. Вновь обретенное лицо непривычно – множество лет под маской и редкие минуты без нее, наедине с Нанналли и во время сна, оборачиваются полным пренебрежением к собственной внешности. Так, что Сузаку почти забыл цвет своих глаз и очертания лица, как и волосы, обращая на них внимание, только когда в очередной раз остригал отросшие пряди. Куруруги чувствует себя на эти внешние восемнадцать – готовым идти до конца к своей цели, которой больше нет, растерянным и еще не обретшим шаткое внутреннее равновесие. Такое, что пришло после того дня, после меча в его руках и едва слышного шепота: «Для тебя это тоже наказание… Ты навечно принесешь в жертву миру все, и даже собственное счастье». И ответного: «Лелуш», - а после - уверенного: «Я принимаю этот гиасс». Молчание окружает двоих, та абсолютная тишина, когда невольно начинаешь слышать стук своего сердца и звук течения крови под кожей, но Сузаку не слышит ничего из этого, безразлично и отстраненно осознавая, что биться и течь уже нечему. Рыцарь снова на коленях по левую руку от Императора Ви Британия - не то чтобы здесь у него затекали ноги, просто стоять скучно. С правой стороны никого нет, и Лелуш не сказал бы ничего, займи Сузаку это место. Вот только, когда Рыцарь закрывает глаза, под веками вспыхивают зеленые волны, слегка задевающие лежащую на подлокотнике бледную руку, и Сузаку почти наяву чувствует отчетливый запах пепперони. Время тянется, словно плавленый сыр, и когда в волосы почти незаметно вплетаются тонкие пальцы, Сузаку думает почему-то о том, как часто эти руки касались оружия, чем о сердце, снова, только подумать, бьющемся прямо в горле. Лелуш не смотрит на него сейчас, Сузаку знает это точно, даже не пытаясь повернуться или хотя бы пошевелиться, боясь потревожить чужую руку, скользящую у него в волосах, словно не желая спугнуть настороженную птицу. Ногти слегка царапают кожу головы, и Сузаку терпеливо сносит мурашки, пробегающие от затылка по шее к центру лопаток. Это похоже на ласку животного, и, подчиняясь инстинктам, Сузаку хочется склонить голову, открыв защищенную сейчас завитками волос шею, но еще больше ему хочется одержать верх, повалить Лелуша на землю и чувствовать, как под ним бьется, сопротивляясь, живое тело. Но Сузаку знает, что тот никогда не снисходил до унизительных трепыханий. Когда превосходство чужой силы было неоспоримо, Лелуш, убеждал других в своей правоте словами, окутывая ощущением безопасности или выдавая свои цели за самые сокровенные их желания. Рыцаря не тревожит его ложь, как не тревожили и приказы, которые он выполнял, когда Лелуш уже продумал все на много ходов вперед. Но Куруруги заставляет нервничать пронизывающий взгляд Лелуша с мертвой потухшей птицей в левом глазу – своеобразной меткой вечно юной С.С. Сузаку даже рад, что та никогда не умрет – она не сможет найти их здесь. Поэтому он только прислонятся виском к подлокотнику трона, не чувствуя ожидаемой металлической прохлады. Он больше ничего не чувствует, кроме прикосновений Лелуша, и это похоже на проклятие, потому что нет возможности сосредоточится на чем-то другом. Ему не остается ничего иного, кроме как молча наблюдать и ждать, оставив поиски выхода тому, кто никогда не умел проигрывать.