Внеплановая практика

      Я пью дорогой ликер. Ты летишь по трассе, пропуская цвета светофора. Я дышу прохладой воздуха из распахнутого настежь окна. Ты задыхаешься в суете своих будней. Я считаю дни. Ты — секунды. Будучи врозь, тонем в омуте спутанных чувств. А вместе — топим друг друга. Называешь любовью? Я — скукой. Заблудились на перекрестке. А вместе по разным дорогам нам не пройти…       Макс вышел за дверь, оставив за своей спиной скорбную тишину, в которой я погрязла стремительно и безвольно. Я вижу тьму. Передо мной стена ночи, а тело охвачено ласкою мрака: невинной на первый взгляд, но сводящей с ума настолько, что хочется взвыть, разорвать себя на части, оставить лишь кровавые следы на том, к чему прикасаюсь. Это что-то большее, чем боль. Это сильнее, чем отчаяние. Это нечто, сотканное из темноты и скорби, окутывающее плотной пеленой тумана, из которого не вырваться, не убежать.       Я вошла в ванную, включив на полную мощность одновременно горячую и холодную воду в душе. Прямо в одежде, насквозь перепачканной запекшейся кровью, я зашла в душевую кабину, прижалась к стене. Несмотря на сильные струи воды, бьющие по лицу и телу, я не могла до конца прийти в себя. Боль отвечала за каждое движение тела, за мысли и эмоции. И мне не хотелось гнать ее от себя, наоборот, принять хотелось. Жить хотелось этой болью, потому что теперь мне жить нечем больше. Сползла по мокрой стене душевой кабины, уткнулась лицом в колени, рассматривая, как с одежды стекают кровавые струи. Кажется, из глаз текут такие же, но уже неважно.       Чуть позже я избавилась от испорченной одежды, сменив воду и подставив лицо под ледяные струи. От холода по телу пробежала дрожь, но только так я могла почувствовать его. Сейчас мне необходимо прийти в себя. Возможно, позже я действительно буду не способна к разговору и к каким-либо действиям, но сейчас я обязана найти в себе силы посмотреть Левину в глаза.       Сколько я не была в институте? Недели две? Больше? Сколько времени я пряталась в своей раковине и пыталась найти выход, которого на самом деле никогда не существовало? Магрицкий шел за мной по пятам. Он всегда был за моей спиной, а то, что позволил воспользоваться попыткой побега — тоже игра. Игра, в которой выигрыш не предусматривался. Меня испытывали, дали кость, как голодной собаке, а потом поддали под дых так, что выбили весь дух, спесь и желание жить дальше. Мою душу вытрясли, наигрались с ней и растоптали, безжалостно и жестоко. Не только мой ребенок погиб прошлой ночью. Часть меня умерла вместе с ним. Лучшая часть, в которой были собраны все мои мечты и желания, откровение и любовь. Теперь же я напоминаю себе пустынный остов несбывшихся надежд. Этот ребенок мог бы изменить меня…       Он мог бы изменить все.       Мне подарили свободу, с которой я не знаю, что буду делать теперь. Я сама себе не нужна. Нужна ли мне свобода?       Я не следила за временем. Не заметила, сколько пробыла в душе, но торопиться не хотелось. Осознание того, кто ждал меня внизу, казалось, полностью покинуло меня. Сейчас не было ничего важнее, чем эти бесконечные секунды, за которые я раз за разом проживала заново этот месяц с небольшим, когда со мной было мое маленькое счастье и самая большая тайна. За нее умереть была готова, но почему-то этого не случилось. Я спасла свою жизнь, получила свободу, но разве могла я даже представить, что рассыплюсь бумажным пазлом по гладкой плитке этой ванной, когда сполна расплачусь за все это. Меня оставили жить, чтобы я задохнулась от собственной боли, от воспоминаний, от того громкого плача, что доносился до меня сквозь шум падающей сверху воды. Мне дали свободу, чтобы я чувствовала себя ненужной, ничтожной и жалкой, не способной отстоять даже самое дорогое в своей жизни. Теперь же, когда я готова умереть, лишь бы не терпеть то, что сдавливает горло и грудь, мне и этой роскоши не позволили. Наоборот, заставили широко распахнуть глаза и столкнуться нос к носу со своими страхами, с кошмарами, от которых озноб идет по коже. Побуждают принять удар за ударом, проникнуться той тьмой, что окружает и всегда окружала меня, хотя я старалась в это не верить. Я оказалась среди волков. И тут либо рвать хищников, либо заскулить, поджав хвост. Прежняя Кристина выжила бы и в волчьей стае, но не та, что безвольно опираясь на стену, кусает губы до крови, сжимая колени ладонями до синяков. Это конец. Так дальше нельзя…       Шумно выдохнув, я запрокинула голову, коснувшись затылком плитки стены. Открыла глаза, позволив воде смыть соленые дорожки с лица. Перехватив несколько капель ледяной воды, жадным глотком проглотила их. Показалось, что вода обожгла изнутри: так долго я в ней нуждалась. Задышала прерывисто и глубоко, убирая мокрые волосы с лица, приподнимаясь на ноги. От легкого головокружения я оступилась, но не позволила себе осесть обратно. Я жива.       Нужно смириться с этим.       Я жива и свободна. Больше никогда… Больше никогда не позволю кому-либо сломить меня, опустить на пол и заставить скулить от чужой жестокости. Я слишком дорого заплатила, чтобы теперь валяться на полу от бессилия и отчаяния. От страха, что в считанные моменты могу потерять еще кого-то. Очень близкого. Одного из тех немногих, кому я когда-либо доверяла. Я не позволю им. Я не позволю им больше уничтожать все, что дорого мне.       Смыв с себя последние следы прошедшей ночи, обернувшись в полотенце, я вошла в комнату, где попыталась найти в ящике туалетного столика хоть что-нибудь похожее на косметику. Неестественную бледность моего лица и глубоко пролегшие темные круги под глазами вряд ли чем-то замажешь, но нужно хотя бы попытаться придать коже более-менее здоровый вид. В тумбочке среди каких-то тряпок и мелочей мне действительно удалось раздобыть карандаш для глаз и пудру. Видимо, одна из танцовщиц оставила это здесь, когда переодевалась. Что ж, это тот минимум, который необходим мне сейчас.       Закончив приводить макияж в порядок, я переоделась, высушила и расчесала волосы. Подойдя к большому зеркалу у стены, попыталась трезво оценить свой внешний вид, но головная боль мешала сконцентрироваться.       Он не должен заметить и следа этой ночи.       Вдох. Выдох. Мне пора спускаться вниз, где ждет меня Левин. И мне нужно сделать и сказать ровно то, что позволит ему уйти отсюда целым. Я как никто другой должна понимать, что любой мой ненужный взгляд, каждое лишнее слово — и отсюда уже не выпустят ни его, ни меня. Не могу больше рисковать чужой жизнью. А его жизнь для меня важнее своей.       Выйдя из комнаты, я не услышала шума, разговоров. Тишина хранилась и на лестнице. Крепко держась за перила, будто за чью-то руку, я начала спускаться. В холле царил полумрак, и только отдельные солнечные лучи пробивались сквозь плотные шторы, ложась по плитке пола яркими полосками. Поворот лестницы, еще пару ступеней вниз и передо мной он.

***

      Секундная стрелка в больших настенных часах, кажется, поменяла свою позицию слишком шумно. В тишине, хранящейся в холле, каждый резкий звук казался грохотом. Я вздрагивала даже от стука собственного сердца. Остановившись на самой последней ступеньке, я замерла, вглядываясь в силуэт Дани, стоящего ко мне спиной у окна. Макс был здесь же: вальяжно разместившись в кресле, он наблюдал за ним со стороны, казалось, готовый в любую минуту вклиниться между нами. Они не разговаривали. Сейчас нет. Возможно, уже все обсудили, когда я была в душе, но при мне в этой комнате шум исходил только лишь от настенных часов. — Привет.       Его проникновенный тихий голос кажется мне сейчас оглушающим. Все во мне содрогнулось от одного его взгляда, от этого короткого слова, обращенного, будто не мне, а куда-то сквозь меня. Я отчетливо поняла, насколько слаба сейчас, но наравне с этим внушала себе, что не могу оступиться, не должна себе этого позволить. — Зачем ты здесь? — наверное, прозвучало намного грубее, чем я хотела, но это показалось мне верным вариантом. — А ты? — он смотрит на меня в упор, отчего каждый мускул моего лица напрягся, когда я старательно пыталась скрыть какие-либо эмоции. — Ты здесь зачем? Я искал тебя дома, у родственников, у друзей, а нашел здесь… Где ты была последние несколько дней, Кристина? — Здесь была, — отозвалась я, ощущая как все внутри дрожит, а голос нет. Где только сил нашла? — Мне все надоело, я решила отдохнуть. — Устала? — взгляд, цепляющий меня за нутро, потемнел и стал жестче. — Отчего? Что было не так? — Все! — я почти выкрикнула это ему в лицо, и лишь скользящий посторонний взгляд со стороны приглушил мой запал. — Все абсурд! Не нужно было копаться в прошлом. Нельзя было вспоминать, понимаешь?!       Кажется, я даже начала жестикулировать руками, когда почувствовала, что он перехватывает мои ладони, опуская их вниз и заставляя смотреть ему в лицо. — Мне это не нужно, — шепчу ему в самые губы, заглядывая в глубину глаз дерзки смело. — Понимаешь? — А это? — он отступает от меня на шаг, что-то извлекая из кармана джинсов, но я не могу рассмотреть что именно. — Это тоже не нужно? Лишнее, нет?       Воздух застревает в легких, губы дрожат, приоткрывшись в немом стоне, а на висках едва ли не выступает испарина, когда я вижу в зажатом кулаке Дани пустую коробку от теста на беременность. Прошлая ночь возникла перед глазами жутким воспоминанием, отчего все слова, которые я совсем недавно готова была произнести, бесследно растворились в этом тяжелом воздухе. В какой-то момент мне показалось, что он сжимает в руке всю мою жизнь.       Сейчас нажмет чуть сильнее, и меня не станет.       Как много было раньше в этой картонке. Такой ничтожной кажется она сейчас. Как я. — Что это, Кристина? Что? — кажется, он теряет терпение. Кажется, он на той же грани, по которой хожу я сейчас. — Догадайся, — шепчу я пересохшими губами, застывшим взглядом пронзая треклятую упаковку, которую так неосторожно потеряла в квартире Левина. — Только не ври мне, — его голос растекается по мне, до дрожи холодя изнутри. — Только не говори, что результат был отрицательным. — Нет, — на той же ноте показанного равнодушия тихо отвечаю я, кожей чувствуя напряженный взгляд Макса. — Он не был отрицательным. — Что?! — изрядно смятая упаковка из-под теста летит на пол, когда Левин рывком хватает меня за плечи, впиваясь в мои глаза каким-то остекленевшим бешеным взглядом. — Что ты такое говоришь?! Что ты сделала, Кристина?! Что?! Отвечай!       Я натянута как струна. Внутри будто окаменело все, взгляд и без того пустых глаз, потух, покрывшись пеленой отрешенного равнодушия. Все уже неважно. Все в одну ночь, в один момент потеряло смысл. Ничего уже не изменится. Не вернется. Любая ложь растворится в этом море предательства, в этом немом безумии, что читается в его глазах, а в моих отражается болью. И мне все равно, что теперь будет.       Мы сгорели.       В эту секунду, когда мы дрожим в руках друг друга, не чувствуя собственного страха, а пытаясь уловить лишь неровное дыхание, мы сгорели. Перегорели как лампочки от резкого скачка напряжения. Играли до конца, до финала, но вмиг остановились и также неожиданно поняли, что бежать некуда. Заслужили ли? Нет, стали достойны. Достойны этой боли и одиночества, которое будет тлеть в нас, где бы мы ни были, сколько бы людей нас не окружало. — Я сделала аборт, — фраза повисла в воздухе, отразившись от каждого угла холла, а руки, до того сжимавшие мои плечи, безвольно опустились.       Даня отошел от меня, отвернулся, запустив руки себе в волосы, лихорадочно сделал несколько шагов, заметавшись, как зверь в клетке. И я лишь успела выдохнуть, как он резко обернулся ко мне, снова схватил за плечи, но уже причиняя существенную боль, рывком прижал к стене за моими плечами, нависая сверху и прижимая к твердой поверхности всем телом. — Что ты сделала?! Повтори! Ну! — Эй, полегче, — я уже и забыла о присутствии Макса, если бы его рука не опустилась на плечо Дани, призывая того остановиться. — Приди в себя! Ты ей шею свернешь, а нам с ней еще работать…       Даня ослабил хватку, но не спешил отпускать меня. Его взгляд, полный негодования, ненависти и скорбной грусти, не отпускал меня тоже, будто найти пытался на моем лице хоть тень сомнения, хоть грамм той лжи, которая бы смогла спасти наше призрачное счастье, нашего ребенка. — Я сделала это для нас, — как хочется выхода эмоций, но глаза пересохли, я больше не способна на слезы. — Пойми…       Он резко отпускает меня, отходя в сторону, закрывая лицо руками, словно пытаясь проснуться, избавившись тем самым от кошмара. Для нас. Я действительно пошла на эту ложь лишь ради нас. Ради него. Только для его благополучия. Он еще будет счастлив. А я готова за это счастье платить.  — Для нас?! — то ли крик, то ли стон слетает с его губ, а мне хочется бежать от его глаз. — Для нас, да?!       Молчу, стыдливо опустив глаза, отчетливо понимая, что его взгляд дробит меня по кусочкам. Он хочет увидеть мои слезы, мою боль и отчаяние. Но это теперь непозволительная роскошь для нас обоих. Он ненавидит меня.       Он ненавидит весь мир, что меня создал.       Отчаяние сменяется смехом, что побуждает снова посмотреть в его сторону. — Да, — смеясь, проговаривает Левин, немного задумавшись. — А ведь мозаика складывается… Хм, как раньше я не мог понять очевидных вещей? Неаккуратно получилось с беременностью... Да, Кристина? А в остальном вы хорошо справились тут… Не это ли ты искала в моей квартире?       Он извлекает из кармана толстовки несколько бумаг с гербовыми печатями, продемонстрировав их мне на расстоянии вытянутой руки. — Правда здесь все на мое имя, но уверен, что твой дружок найдет способ это исправить. Да плевать, я продам ему это заведение по дешевке. Именно такой цены вы оба достойны. Я тогда еще задумался, почему все в квартире не на своих местах, не хотел даже мысли допустить, что моя любимая девушка решила покопаться в моих документах в поисках бумаг на это заведение. Представить не мог, что моя Кристина может соблазниться легким кушем, сдружиться с тем, кто заинтересован, чтобы прокрутить такое… Что ж, теперь я дарю тебе их…       С этими словами он бросает бумаги мне в лицо, орошая пол вокруг. Закрываю глаза, с силой сжимая губы, чтобы не закричать от несправедливости. Слезы покатились по щекам непроизвольно, до ожогов ошпарив душу. Он смотрит на меня без эмоций, даже без обиды. С равнодушием. — Жизнь моего ребенка стоила этого? — уже тише произносит он, наградив меня таким тяжелым взглядом, что я осела на пол, не в силах больше стоять на ногах. — Ответь, ну же? Что же ты молчишь, кукла? Что за роль ты сейчас играешь? — У нее роль такая, куклой быть, — улыбка Макса была не к месту, но его ядовитая фраза, казалось, расставила все точки над «i». — Учись на ошибках и больше не пускай в свою жизнь актрис.       Я не видела обмен их взглядов, но то, что он был, могла поклясться. Уходит, не обернувшись. Не дождавшись ответа. Хотя, что я могла сказать ему?       Сжимаюсь в комок, прижимая колени к груди и до боли закусывая губы. Среди злосчастных бумаг с вычурными печатями и подписями так холодно и пусто. Меня знобит так, что зуб на зуб не попадает. Резко вздрагиваю, когда на плечо опускается рука Макса. — Он был недостоин, — он снова улыбается, слышу по интонации, но не хочу оборачиваться и смотреть в его лицо. — Слишком слаб, чтобы услышать всю правду. Ему проще знать, что ты такая ужасная обманщица, марионетка тщеславного покровителя. Представь, что бы он сделал, если бы услышал все подробности? Если бы только узнал все с самого начала? — Он бы убил тебя, мерзкая тварь! — срываюсь я на крик, сбрасывая его руку со своего плеча. — А мне кажется, он бы так же отвернулся и ушел. Он даже за свой клуб не боролся. Ты думаешь, он боролся бы за тебя? — Пошел вон! Убирайся!       То ли от моего крика, то ли от того, что устал доводить меня, Макс почти бесшумно вышел из холла, оставив меня в одиночестве. Только я, шумная стрелка настенных часов и несколько десятков бумаг, беспорядочно расстеленных по полу. Как вчера уже не будет. А как будет завтра, я боялась себе представить.