These Inconvenient Fireworks

З В выходные перед отъездом Гарри приехал к Зейну домой, чтобы вернуть кое-какие его вещи, накопившиеся у него – шарф, оставленный в машине кудрявого, одолженная футболка, всякое такое. В итоге он остался на несколько часов, рассказывая Зейну о своей стажировке в какой-то студии модной фотографии, где делают те странные фото, которые мужчина в университете выдирал из журналов и вешал на стену. Когда же парень уехал, наконец, то дал Малику визитку студии, а тот крепко его обнял и пообещал звонить и как-нибудь приехать к нему в гости. Когда Стайлс окончательно уехал из города, Зейн передал эту визитку Луи, и беспомощно смотрел, как тот выбросил ее в ведро. В общем, Зейн поддерживал связь с Гарри с тех пор, как тот уехал. Не то чтобы они говорили каждый день, потому что Стайлс занят тем, что обживается на новом месте, а Зейн – с Лиамом, и даже когда они говорят, парень еще больше в себе, чем когда-либо, но Малик ставит своей целью писать ему раз в пару дней. Обычно, его затворнические привычки не дают ему даже пробовать поддерживать связь с кем-то, но мужчина всегда делает исключение для людей, которых он любит, а Гарри он любит. Просто потому, что у них с Луи ничего не вышло, совсем не значит, что Малик прекратит с ним дружить. Зейн упоминал это однажды при Томлинсоне, всего однажды, всего лишь осторожное «говорил с Гарри сегодня» проскользнуло в разговоре, и Луи сделал вид, что ничего не заметил. С тех пор Зейн оставил все как есть. Луи не спрашивает о Гарри, а сообщения того слишком короткие, чтобы даже упоминать о Томлинсоне, поэтому Зейн большую часть времени хочет избить их камнями. По крайней мере, Луи хотя бы начал выходить из своей квартиры в последнее время. Маленькими шажками, так ведь? Гарри уехал уже больше полутора месяцев назад к моменту, когда Зейн назначает встречу в скайпе, на время и день, подходящий им обоим, и Найл приходит к нему домой, чтобы присоединиться. Зейн не знает, чего ожидать, но рад снова видеть Стайлса. Интернет в квартире кудрявого ужасный, поэтому связь они налаживают лишь спустя 15 минут. - Вы меня уже видите? – говорит голос Гарри, в тот момент, когда сам он появляется на экране, неясный, весь в пикселях, в пиджаке и со смущенным выражением лица. - Да, да, я вижу тебя! – говорит Зейн, улыбаясь. – Крутой пиджак. - О да, - отвечает Стайлс, глядя на свою грудь. – Я только с работы. Картинка немного проясняется, и Малик сразу же желает вернуть все обратно, потому что сейчас он видит, что кудрявый выглядит ужасно. Он еще бледнее, чем обычно, круги вокруг глаз стали темно-фиолетовыми, словно он не спал несколько недель. - Выглядишь говняно, - спокойно говорит Найл, падая рядом с Зейном на диван. Мужчина пихает его в ребра локтем, но тот лишь пожимает плечами. Гарри чуть смеется: - Спасибо, Найл. - Забей на него, - говорит Зейн, выпихивая лицо блондина из кадра. – Как ты? - Не могу жаловаться, - Гарри пожимает плечами и выдавливает из себя улыбку. - Да? – Малик поднимает брови. - Не хочу показаться неблагодарным уродом, - говорит Стайлс. – Работа хорошая. Очень хорошая, на самом деле, я получаю отличный опыт. Чуть более корпоративный, чем я думал, наверное, но это хорошо. Квартира хорошая. Так что, как я и сказал. Не могу жаловаться. - То есть ты чувствуешь себя дерьмом и винишь себя за это, - говорит Найл, кладя подбородок на плечо Зейна. Тот даже пытается его наказать за это. Не то чтобы он не прав. - Да, в общем-то, - выглядывает Гарри из-за своей челки. Зейн всегда думал, что она слишком длинная, но теперь понимает, в чем ее стратегическая важность. – Можем мы… давайте поговорим о вас всех, да? Как дела с Лиамом, Зейн? Ладно, конечно, это очевидная уловка, но Малик совсем не против на нее попасться. Это не делает из Гарри такую уж героиню мыльной оперы, в первую очередь, так что он просто хороший друг. Ну и так же у него есть второстепенный внутренний монолог, который говорит только о Лиаме, так что неплохо было бы выдать хотя бы часть этого наружу. Но по большей части он просто хороший друг, да. Он немного переживает, что своей агрессивной и безоглядной любовью он только заставит Гарри выглядеть как подтаявшая восковая фигура самого себя, но это его таки приободряет. - Вы двое на самом деле крутые, - говорит Стайлс, когда Зейн переводит дыхание. – Хотелось бы мне видеть это все, - на этих словах его улыбка чуть меркнет, так что Малик начинает перечислять все места, где они с Пейном уже целовались. Он теряет счет времени ненадолго, но Найл прерывает его на половине очень крутой истории о чем-то милом, что Лиам сделал носом вчера. Хоран закрывает ему рот руками и кричит что есть сил, и, боже, он костлявый, но все же мощный. Гарри, впрочем, смеется, что приятно, и как только Найл убеждается, что он успешно заткнул Зейна, то начинает рассказывать свою историю: что-то про шоу в баре и про осознание того факта, что он переспал там со всеми барменшами. Зейн облизывает его руку, в попытке ее убрать, но парень прерывает свою историю лишь секундным: «Мне плевать, дружище», прежде чем продолжает. Все так хорошо, так нормально, просто баловство друзей и обмен историями, без каких-либо бойфрендов или не-бойфрендов, которые сделали бы ситуацию странной. Только странность все равно есть, маленькое нечто, о котором никто не упоминает, но оно все равно где-то там, на заднем фоне. Все время Зейн ждет Вопроса, и когда он наконец звучит, это происходит в конце какой-то абсолютно случайной истории, какого-то недоразумения в метро, которое произошло между Гарри, странным португальцем и его собакой в метро. Зейн смеется, Найл смеется, и Гарри смеется, а потом смех угасает, и последний замолкает. - И, эм… - говорит он спустя какое-то время. – Как, как он? Его глаза безумно грустны, и Зейн чувствует себя чертовски хреново. Он ненавидит быть внутри этого всего почти настолько же, насколько ненавидит все это дерьмо, которое они творят друг с другом, и также знает, что ему тут нечего сказать. Это не его дело, он не может отвечать за происходящее в голове Луи, а даже если бы хотел и мог, он все равно не знает, как ответить. Малик смотрит на Найла, в надежде на помощь, но тот лишь проводит рукой по своим волосам и качает головой. - Не знаю, Гарри… - говорит Зейн. – В смысле, есть ли какой-то вариант ответа, который не сделает тебе хуже? Какое-то мгновение Гарри лишь молчит и обдирает кожу на большом пальце, но затем тихо отвечает «Нет». - Если ты спросишь его самого, есть вероятность, что получишь ответ, - мягко говорит Малик. – Если правда хочешь знать, честно говоря, Хаз, я знаю, что происходит в его голове только половину времени в любом случае. - Да, похоже на правду, - говорит Стайлс со смешком, который не нравится Зейну вообще. - Смотри, дружище, - вклинивается Найл, растягиваясь на коленях у друга так, что только половина его лица видна камере. – Ты не счастлив. Что сделает тебя счастливым? Потому что тебе нужно сделать именно это. - Это не всегда так просто, Найлер, - говорит Малик, взъерошивая волосы друга. - А вот, блять, именно так, - отвечает тот. – Гарри. Почему ты грустный? – возникает пауза, которую нарушает лишь шум глубокого дыхания Стайлса. - Я скучаю по нему, - наконец говорит последний, все еще глядя вниз, на свои руки. – Даже если мы никогда… даже если мы никогда не сможем быть вместе, я просто хотел бы иметь возможность поговорить с ним. Он был моим лучшим другом, знаешь? - Ты мог бы позвонить ему, - парирует Найл. - Ты правда думаешь, что он бы ответил? – горько усмехается Гарри. - Я думаю, - фыркает Хоран, - есть большая вероятность, что он проигнорирует звонок, потому что он убедил себя, что это правильно. Потому что он гребаный идиот. Но не потому, что он не хочет с тобой говорить, - он приподнимается, и Зейн морщится, когда в его бедро вонзается костлявый локоть. – Не будь так категоричен, а? - Нет, я знаю, просто… - Гарри вздыхает. – Я буду чувствовать себя очень глупо, понимаете? Я уже чувствую себя глупо. Мне кажется, я не могу сказать ничего, чего он бы уже не знал, так что у меня нет идей, что ему говорить. И, ладно, Зейн думал, что это Луи был главным идиотом в этих отношениях, но, кажется, там хватает места для двоих. - Правда, Гарри? – говорит он, сталкивая Найла с себя. – Нет ничего, что он не знает? - Нет? – Стайлс слегка хмурится. - Ты любишь его, да? – Зейн щипает себя за переносицу. Образовывается пауза, во время которой Гарри кусает себя за щеку, изнутри. - Я не знаю. Любил. - И ты ему об этом говорил? - Нет, но… Найл перебивает его, падая на пол со стоном: - Как думаешь, ему бы стоило это узнать, идиот? Гарри уже серьезно дуется: - Нет, подождите, идите к черту, ребята. Если вы знали, а вы, оказывается, знали, не может быть никакого хренового шанса, что он не знал. Может, я не выразил это словами, но я делал это всеми способами, каждый чертов день. Он знал. - Гарри, - говорит Зейн. – Если ты любишь его или любил, пофиг, ты знаешь его достаточно хорошо, - Гарри кивает. – Тогда ты должен знать, что ожидать от него предположений или каких-то выводов – ужасная идея. Ну серьезно, чувак. Он же не бродячий кот, который зайдет внутрь, если ты будешь оставлять еду. Ты знаешь это. - Да, я знаю, но, - лицо Стайлса морщится, и, боже, Зейн ненавидит этот момент, но это нужно обсудить. – Черт, это нечестно, что мне нужно быть тем, кто постоянно рискует. Меня это тоже пугало, наверное, не так сильно, как его, но он ведь тоже мне ничего не говорил, никогда. Зейн раздумывает пару секунд, а затем пытается выразить свои мысли словами максимально аккуратно: - Я знаю Луи уже несколько лет, - говорит он тихо. – И, Гарри, поверь мне, когда вы были вместе, я видел, что он рискует каждый день. Может, это кажется легко для меня или тебя, но для него это было трудно. И это не твоя вина, что он тебе ничего не сказал, но ты все равно должен знать. Гарри зарылся головой в руки, так что Зейн не может видеть его лица, но слышит комок в горле: - Разве это вообще хоть что-то, блять, значит? – глухо говорит он. – То есть, какая, к черту, разница? Найл тяжело облокачивается на Малика, и тому бы хотелось, чтобы он что-то сказал, выдал какую-то мудрость, которая изменит решение Стайлса, но ничего не происходит. Гарри вытирает рукой лицо и продолжает: - Я хотел быть с ним. Вы знаете это. И я хотел думать, что… я не знаю, что просто потому, что я любил его, все у нас выйдет, но я понял, что все не совсем так. И это дерьмово, но жизнь иногда дерьмо, не правда ли? И в любом случае это не имеет значения, потому что все кончено, и мне нужно с этим жить, понимаете? Я не могу остановить свою жизнь. Мне просто нужно вынести из этого уроки и двигаться дальше. Зейн впивается пальцами в свои колени. Это прозвучало как что-то из уст Луи. - Справедливо, - говорит Найл. – Я все еще думаю, что это все сплошное дерьмо, но делай что должен. Если это то, что сделает тебя счастливым. - Я просто хочу, чтобы все прекратилось, если честно. Не хочу с этим разбираться, - говорит Гарри. – Это все, чего я сейчас хочу. - Хорошо, - медленно кивает Зейн. – Я могу это понять, - он хочет сесть за руль, доехать до Лондона и притащить Гарри за шиворот в Манчестер, а потом запереть его с Луи в кладовке, до тех пор, пока они не научатся правильно друг друга любить. Но, похоже, такого варианта нет. - Спасибо, - говорит Стайлс. – Ребята, я не хотел бы так хреново заканчивать, но ничего страшного, если я пойду спать? Я очень устал, - Зейн бы начал что-то подозревать, если бы парень правда не выглядел изможденным. – Спасибо за это вам обоим. Было здорово пообщаться. - Взаимно, дружище, - говорит Найл. – Не пропадай, ладно? Ты не порвал со всеми нами, - Зейн ощутимо пинает его в бок, но Гарри лишь смеется. - Я знаю. Я буду на связи, обещаю. И извините, но можете никому это все не рассказывать? В смысле, все между нами, ладно? Все это, - похоже, что эти слова разбивают его сердце, и у Зейна что-то обрывается в желудке. - Да, дружище, конечно, - отвечает Хоран. – А если он спросит, что ты хочешь, чтобы мы сказали? Если спросит о тебе? Гарри чуть улыбается: - Он не спросит. А затем заканчивает звонок. Л Луи становится лучше, и впервые за долгое время это не просто слова. Это медленный и сложный процесс, но он работает. Он начал с малого. Сначала мужчина просто заставлял себя просыпаться и чистить зубы каждое утро, в одно и то же время. Просто вставать и чистить зубы, и все, крохотный ритуал, чтобы почувствовать, что он может это, что он на пути к возвращению контроля над всем, перед следующим шагом. Потом он провел два дня за уборкой квартиры, разбирая завалы посуды и грязного белья, которому позволил накопиться. Это было скучно и уныло, но жизнь в таких условиях делала все только хуже, так что он включил «Take That» и покончил с этим, с бегающей за ним по пятам Герцогиней. Когда он наконец закончил, то выложил все свои сценарии на кухонном столе и начал систематически прогонять их, подчеркивая фразы и выбирая страницы, с которых нужно сделать копии, для ребят, с которыми он сейчас работает. И это было приятно, но работа закончилась быстро, и когда все стикеры закончились, то занять руки было нечем. Ему было нужно что-то другое, потому что он боялся, что если не будет продолжать двигаться, то скатится обратно. В конце концов, он откопал свои кроссовки и решил начать пробежки, всего лишь до маленького парка неподалеку и обратно. Честно говоря, он больше ходит, чем бегает, но это все равно здорово. Ему нравится пристегивать свой iPod к руке и носить специально купленные для бега шорты, словно он настоящий бегун – Луи кажется, будто он в рекламе каких-то спорт-напитков или чего-то подобного. Плюс он выбирается на свежий воздух, что помогает больше, чем он когда-либо мог предположить. Он возвращался домой с одной из таких своих прогулок, когда увидел объявление о кастинге в какую-то постановку местного общественного театра, с маленькими отрывными бумажечками с адресом и датой проб. Луи смотрел на него целую минуту, прежде чем оторвал себе одну, а потом сразу же оторвал все объявление, сунул в карман и убежал домой. Луи провел неделю дома, репетируя, а когда наконец пошел на пробы, то боялся, что его стошнит на судей, от нервов, но в итоге получил весьма неплохую роль. Впервые за вечность он на самом деле получил что-то, на что пробовался, и чувство было великолепным – когда кто-то непредвзятый говорит что да, ты хорош в деле, которое любишь. Летние занятия в школе начались как раз в то же время, что и репетиции к его спектаклю, так что его время делилось между работой с детьми днем и репетициями вечером. Ему нравится быть в труппе снова, нравится петь и изучать хореографию, репетировать слова, получать обратную связь от режиссера и наблюдать изнутри, как все сходится в общую картину. Конечно, в гримерке странно пахнет рыбой, а исполнитель главной мужской роли все время забывает вступать, когда нужно, но все же. Это весело, так же, как он и помнил. Луи очень скучал по всему этому. Его коллеги по труппе иногда собираются в соседнем пабе, но он всегда отлынивает, независимо оттого, как сильно его уговаривают. Это еще одна сложность – в целом, быть с людьми. Он пытается снова вернуться к этому, но быть рядом с Лиамом и Зейном все еще очень больно, так что он не может быть рядом с ними долго. Он чувствует себя мудаком, избегая их, особенно учитывая, что Лиам так хочет узнать Луи лучше. Он даже предлагает бегать с ним, когда слышит о новом хобби Томлинсона, но тот постоянно увиливает. Пока ему нужно время просто побыть с собой. Плюс Лиам сделал ошибку, упомянув, что он был в Олимпийском резерве на 1000 м – ну конечно же, он был, - так что если Луи и думал принять его компанию, то быстро передумал. Ничего не заставляет тебя чувствовать себя более неполноценным, чем олимпийский бегун, если ты еле тащишься под Girls Aloud. Так что, возможно, он и не так хорош с возвращением к социализации, но он движется в этом направлении крошечными шагами. Он начинает звонить Стэну каждый день, чтобы рассказать о своем дне или просто поговорить. Тот более чем рад такому повороту, так что эти разговоры становятся своего рода якорем, который не позволяет ему полностью изолироваться от всех. Он составляет расписание дня так: пробуждение, чай, чистка зубов, пробежка, дела, звонок Стэну, еще дела, сон, повтор. Это немного смешно, и иногда сложно заставить себя придерживаться распорядка, но все же это не позволяет скатиться в депрессию или потеряться у себя в голове. Это хорошо для Луи. Конечно, есть еще и Гарри, но когда ты скучаешь по кому-то каждую секунду своего дня, когда это так же привычно, как и дыхание, ты учишься жить с этим. И Луи учится. Это не удерживает его от жизни. Вместо этого чувства просто преследуют его повсюду: на сцене, в коридорах, в каждом сантиметре квартиры, каждый вечер в пабе и поход в Теско. Они едут с ним на пассажирском сидении его машины и ждут его в ванной. Это боль и тень, и они его, и он с ними теперь живет. Иногда даже кажется, будто он не один в постели. Иногда случаются моменты, когда больнее. Есть маленькие острые края, на которых Луи себя ловит, маленькие булавочки, которые впиваются изнутри. Иногда просто песня по радио, которую Гарри всегда любил, или реклама сопливой романтической комедии, на которую парень просто мечтал бы сходить. Иногда это погода рано утром или кудрявый парень в очереди в кофейне. Однажды ночью, в процессе уборки квартиры, это оказалась кофта с капюшоном и легким далеким запахом Гарри, которую он находит где-то под кроватью, и надевает ее, и спит этой ночью в ней. В такие моменты Луи очень, очень рад своей работе. Вся эта задумка с летними занятиями наверняка была каким-то гениальным бредовым порывом из хаоса мозга июльского Луи, потому что именно она помогает ему продолжать двигаться. Общественный театр очень, очень хорош, и так круто, что он снова может выступать, но дети. С детьми нет соревнований или сомнений, нет нужды за кем-то гнаться. Он думает, что хорошо справляться с новыми вызовами сейчас, но также хорошо просто быть с детьми. Приятно понимать, что делаешь что-то хорошее для кого-то. На программу записалось около десятка детей, что не такое уж огромное количество, но гораздо больше, чем он ожидал. Он делит их на смены, несколько часов один на один дважды в неделю для каждой, и он благодарен этой затее, что удерживает его в классной комнате большую часть времени, а не в пустой квартире. Стюарт Стэндхилл был одним из первых, кто записался, когда Луи расклеил объявления, и, честно говоря, он один из любимых учеников Луи. Парень правда талантлив, так что было какое-то чувство восторга, словно он помогает и вкладывает во что-то, что когда-то будет грандиозным. Он учит со Стюартом монологи из фильмов, сцены из сериалов и десятки иностранных акцентов, все, что может придумать, и тот чувствует себя со всем этим прекрасно. Луи знает, что парень станет звездой. Этот день - вовсе не исключение. Это их последнее занятие, поскольку семестр начинается уже через неделю, и Стюарт превратил это в самостоятельное выступление-повторение всего, над чем они работали все это время: от эмоционального цитирования «Храброго Сердца» и до целого скетча из Монти Пайтона. В конце Луи аплодирует ему стоя, на что парень театрально кланяется. Томлинсон хвалит парня, говоря, как прекрасен он был, что его ждет великое будущее, и тот улыбается, краснеет и благодарит его снова и снова. Луи только начинает собирать все сценарии, которые принес с собой и складывать их в сумку, когда замечает, что Стюарт все еще стоит перед ним. - Я могу сделать еще что-то для тебя? – спрашивает учитель. - Эм, вообще-то, да, на самом деле, - говорит Стюарт. – Могу я. Мм, могу я поговорить кое о чем с вами? Луи замирает, склонившись над своей сумкой. Стюарт смотрит на него, делая вид, что ничего необычного не происходит, но сжатые в его карманах руки выдают его. Вот, думает Луи, оно. Вот, наконец, и оно. - О чем угодно, - отвечает Луи, отставляя сумку в сторону. Он возвращается к столу, осторожно его обходя, словно Стюарт может испугаться и сбежать в любой момент. – Ты можешь закрыть дверь, если хочешь. - Хорошо, - в голосе парня звучит облегчение. Он отходит к двери кабинета, плотно ее закрывает и садится за парту в первом ряду. Он выглядит таким маленьким. Луи облокачивается на свой стол, стараясь выглядеть максимально расслабленно. Он чувствует, что они оба задерживают дыхание. - В общем, - начинает Стюарт. – Я много думал в последнее время, и, в общем, я не знаю, с кем бы о таком нужно бы говорить, но это. Вы знаете. Это то, что я бы хотел с кем-то обсудить, и мне хотелось бы обсудить это с вами? – храбрые слова, но парень все еще не может смотреть куда-то еще, кроме как на свои ногти. - Конечно, - мягко улыбается Луи. – И ничего не должно выйти за пределы этой комнаты, верно? - Окей, - Стюарт закусывает губу и сжимается в плечах. – Эм, ну, - он чуть смеется, нервно, прежде чем поднимает глаза на Луи. – Я гей. Луи старается сохранить максимально нейтральное выражение лица, пытаясь отстранить все свои мысли типа «да, милый, я знаю, ты и я, мы оба, и о боже, как я тобой горжусь». Вместо этого он просто говорит: «Хорошо». Стюарт кивает, словно Луи сказал что-то ценное. - Окей, - он шумно сглатывает, барабаня ногтями по парте. – Вау. - Вау что? – спрашивает Томлинсон. Интересно, он уже успел все просрать? Стюарт чиркает ногой о линолеум. - Ну, просто я не привык еще говорить это вслух, видимо, - даже сейчас он не может прекратить двигаться, дергает молнию на кофте, и Луи переполняет симпатия и гордость за него. - Как ощущения? – Томлинсон думает о своей матери, рыдавшей на диване около восьми лет назад, а также о своих первых днях в университете и о девочке с радужным значком, которая пожала его руку на встрече, и прилив сил, который пришел с простыми словами «я тоже». - Блядски пугающе, - смеется Стюарт. – И хорошо. Очень, очень хорошо, - Луи верит этому, видит, как парень расслабляется на стуле. - Звучит довольно правильно, - Луи говорит с улыбкой, надеясь, что этого достаточно, чтобы подтвердить подозрения Стюарта. – Так как давно ты, э, пришел к такому выводу? Стюарт зарывается обеими руками в волосы и выдыхает: - Я не знаю. Сложно сказать, потому что, мне кажется, я вроде всегда знал? – Луи кивает. – Но, не знаю, не хотел этого признавать самому себе? Это страшно. То есть, по-настоящему, блядски, - извините, сэр – ужасно страшно, - он улыбается, когда видит, что Томлинсон не будет его отчитывать за лексику. – И, не знаю, я никогда не хотел быть другим, знаете? И не хотел иметь дела со всем, что придет вдобавок, и не хотел никого расстраивать, потому что думал, что вот как это будет. Я буду расстраивать людей. Как-то. Так что я просто затолкал все поглубже, видимо. Но я думаю, что все это всегда было со мной. - Это имеет смысл, - кивает Луи. – Однако, я надеюсь, что ты больше не чувствуешь, будто если ты гей, ты кого-то расстраиваешь, Стюарт, - мужчина рад, что тот качает головой, хотя и сомневается, что все так просто, как парень пытается представить. – Что заставило тебя изменить решение? Рассказать, в смысле. Если ты не возражаешь, что я спрашиваю. Стюарт, который без капли смущения исполнял свою интерпретацию брачного танца мужской особи медоносной пчелы, в ответ краснеет, и, о, разве это не становится интереснее? - Эм. Вы знаете Майка Кендалла? Рыжий, из команды по футболу? Он был на подтанцовке в «Бриолине»? Так, так, так. - Конечно, я знаю его. - Он, вроде, мой парень, - и если Луи думал, что Стюарт нервничал раньше, то сейчас все становится еще прекраснее: он дергает ногой, мнет кофту и не может справиться с улыбкой. Ох, Луи хочет устроить парад для этого ребенка. - Да ты что. - Ага. Это было, я даже не знаю? Мы вместе ходили в школу вечность, но никогда не знали друг друга особо? В смысле, я знал, кто он, но никогда не думал о нем. Но когда он был со мной в спектакле, и я помог ему с хореографией и прочим, и мы начали больше узнавать друг друга, - Луи вспоминает, как они вместе танцевали в кожаных куртках, и жалеет, что не заснял этот момент. – И, я не знаю, я был в восторге от него. Потому что мой самый большой страх, то, что не давало мне заснуть ночью, понимаете? Это случилось с ним, максимально серьезно, на полную катушку, и было похоже, что он в порядке. Ну, то есть все узнали, что он гей, а Майк просто продолжал делать то, что и всегда, - Стюарт теперь улыбается во все 32 зуба, глядя на Луи так, будто он просто рад похвастаться, какой замечательный Майк. – И я просто подумал, что это потрясающе. Все еще так думаю, вообще-то. Но из-за этого мы начали больше времени проводить вместе, потому что я хотел, чтобы он научил меня всему этому, а с ним было так здорово проводить время. Он очень-очень классный. Иногда со мной сложно, - Луи фыркает и кивает, чтобы парень продолжал. – А он меня уравновешивает, думаю. Не знаю, просто было здорово быть рядом с таким же, как я, и кто делал меня счастливыми, и кто обращался со мной так, будто не имеет значения, кто я. И он не ругался, когда я вел себя как полный идиот. Так что когда я понял, что я, наверное, реально хочу его поцеловать, это не был конец света, потому что знал, что даже если я ему не нравлюсь, он не вмажет мне по лицу. Что есть хорошо. - Однозначно, хорошее качество у потенциального партнера, - комментирует Луи, и Стюарт хихикает. - Согласен, сэр. В общем. В конце концов, я неделями решался, а потом заявился к нему домой посреди ночи, как идиот, и был неловким и глупым, а потом мы целовались в кустарниках. Луи смеется в голос, представляя, как Стюарт затаскивает своего длинного возлюбленного в какой-то куст: - Отлично сработано. - Спасибо, - Стюарт выглядит гордым собой, как и должен. – Так что сейчас мы встречаемся. И это прекрасно. Он прекрасен. И, я не знаю, в итоге все стало слишком важно, чтобы продолжать притворяться. Я больше не вижу смысла? Я всегда думал, что нужно будет понять, как быть нормальным, если хочу быть счастливым, но я продолжаю думать, а что, если я и так могу быть счастливым? Потому что я счастлив, - он чешет затылок. – И да, честно говоря, то, что я гей – одна из наименее странных вещей обо мне. А Майк, по большей части, любит все мои другие странности. Так что да, нахер, сэр, извините за выражение. Думаю, я останусь странным. - Я всегда говорю, что нужно придерживаться того, что хорошо работает, - имитирует задумчивость Луи, потирая подбородок. – Вы, похоже, в прекрасной форме, мистер Стэндхилл, - в лучшей, чем большинство из нас, не говорит он. Стюарт опускает голову, но не спорит: - Спасибо, сэр. Я ценю это. В общем, наверное, что я хотел спросить… что делать дальше? - Ну, - ах. Луи снимает очки и протирает их полой рубашки. – Из личного опыта, позволь сказать, что ты уже хорошо опередил обычный ход событий. Большинство людей в таком возрасте еще только разбираются со своей ориентацией, тратя годы, чтобы дойти до того, где ты сейчас. Хотя это все и не гонка. Стюарт серьезно кивает. Луи привык, что ученики думают, будто у него есть ответы, но он очень редко чувствует их вес и значение так сильно, как сейчас. - Спасибо. Правда. Это очень здорово слышать. - Чувствуешь, что хотел бы сказать своей семье? Ты не обязан, но это делают многие, первым делом, когда понимают все. Стюарт делает несколько глубоких вдохов, глядя перед собой, прежде чем отвечает: - Я хочу, чтобы они знали. Я не хочу все время им врать. Просто хочу перестать притворяться, - он снова смотрит прямо в глаза учителю. – Не хочу переживать о том, кто что знает, пока пытаюсь жить своей жизнью. - Очень разумно, - и очень страшно. – Как, ты думаешь, они это воспримут? - Я не уверен, - говорит Стюарт, вздыхая и облокачиваясь подбородком на руку. – Мои родители достаточно спокойно относятся ко многим вещам, так что не думаю, что они меня выгонят или что-то такое, но я не знаю, будут ли они рады этому. Уверен, они что-то подозревали уже, впрочем. Как и все, верно? – Луи смотрит на него и предусмотрительно не отвечает. Стюарт фыркает. – Да, справедливо. Так что, думаю, мама не будет удивлена, по крайней мере. Я только очень переживаю за младшего брата. Он всегда берет с меня пример, и я боюсь это потерять, если он узнает. Он совсем юный, понимаете? Не знаю, просто всегда хотел, чтобы они мною гордились. И я знаю, что каминаут не должен этого изменить, но это не значит, что не изменит или что это будет меньше ранить. - Да, справедливо, - говорит Луи, с опаской, потому что Стюарт снова не смотрит ему в глаза. – Тебя могут задевать глупые, неправильные или бездумные вещи. Это нормально. Но, касательно гордости за тебя… Стюарт, - тот поднимает глаза на учителя, услышав свое имя. – Они должны гордиться тобой, должны. Очень много всего, чем нужно гордиться. Ты замечательный ученик, потрясающий актер, невероятно талантливый и харизматичный, люди любят тебя, и у тебя есть голова на плечах. У тебя есть много чего предложить. То, что ты гей – часть тебя, но это совсем не все, что у тебя есть. И, даже если эта часть им не нравится, это не уменьшает твоих остальных замечательных заслуг, - Стюарт фыркает, и Луи улыбается. – К тому же ты заполучил первого же парня, которого захотел, так что и тут тебе есть чем гордиться. Смешок, который издает Стюарт в ответ – лучшее, что Луи слышал за многие недели: - Спасибо. - И, Стюарт, - мужчина продолжает. – Ты гордишься? В смысле, собой. Парень барабанит пальцами по парте, смотрит на свою обувь, а потом решительно поднимает голову: - Да, горжусь, сэр. - Ну что ж. Тогда хорошо, - они улыбаются друг другу пару секунд, прежде чем Луи двигается дальше. – А что насчет него? Майка, в смысле. Ты хочешь рассказать своей семье о нем? Стюарт кивает, по большей части для себя: - Думаю, да. Мне кажется, это слишком много за раз, так все вывалить: «Эй, угадайте что? Ваш сын гей, а еще у него уже есть и парень!». Но, мне кажется, это не будет правильно, не говорить о нем, потому что семья для меня так важна, и я не могу прятать его, потому что он – огромная часть моей жизни. Я хочу для него большего. Он такой понимающий и принимающий. Такой уверенный в себе и просто… хороший. И хороший для меня. Стабильный. Надеюсь, они это увидят. - Я тоже надеюсь на это, - говорит Луи. – Похоже, у вас двоих правда что-то очень особенное. Стюарт немного играется руками, нерешительность – единственная эмоция на лице, прежде чем выпаливает: - Я ему не говорил еще, но, эм, я думаю, я, я думаю, я могу быть в него влюблен. Это звучит глупо? – он чуть морщится, типичный подросток. - Нет, Стюарт, - Луи нужно прилагать серьезные усилия, чтобы не обнять его. – Совсем нет. Он кладет ступню себе на колено и начинает возиться со шнурками: - Как можно понять, что ты в кого-то влюблен? Луи пришлось подавить смешок. А он-то думал, что Чехов был ему не по силам. - Я не знаю. Не уверен, что кто-то знает. Не думаю, что это можно оценить как-то или измерить. Это запутанная штука. Думаю, иногда нужно просто довериться чувствам и ощущениям, и заткнуть все остальное. Стюарт оставляет в покое шнурок, чтобы начать жевать завязки на кофте: - Вы когда-то были влюблены, мистер Томлинсон? – он сразу же морщится. – Извините, это, я не должен был спрашивать, это меня не касается. - Нет-нет, все в порядке, - говорит Луи, отмахиваясь. Оказывается, это легче сказать, чем он думал. Может, потому что не самому объекту или потому, что Стюарт ожидает, что он лучше, чем есть. – Я думал, что был несколько раз, когда был раньше, но… только однажды, на самом деле. Однажды. Но этого достаточно для меня, чтобы уважать ее возможности. - Думаете, я должен ему сказать? – тихо спрашивает Стюарт, спустя мгновение. - Ты хочешь ему сказать? – глядя в глаза, отвечает Луи. - Да. - Тогда – да, - кивает мужчина. – Если он такой, как ты его описал, вряд ли ты его отпугнешь сейчас. - Да. Да, вы правы. Хорошо. Хорошо, я скажу. И я собираюсь скоро все рассказать семье, - Стюарт выглядит решительно, и Луи знает, что все будет сложнее, чем тот думает, но все же мужчина считает, что все будет хорошо. - Ты уже сказал кому-то из друзей? - Большинству близких друзей, - пожимает он плечами. – В смысле, я понимаю, что все как бы уже догадывались, что удобно, но немного стыдно. Но я чувствовал, что все равно хочу сказать это сам, - он делает паузу, а затем говорит тише: - Мы с Майком много говорили про следующий год, и я думаю, что когда школа снова начнется, мы хотим попробовать, ну, публично? Показать, что мы вместе? Не знаю. Мысль об этом все еще безумно меня пугает, но я понял, что сделаю многое, что меня пугает, ради него, - еще пауза, - и ради себя тоже. Луи переосмысливает идею о параде. Наверное, какой-то фестиваль подойдет лучше. Или государственный выходной: - Это… это очень, очень храброе решение, Стюарт. Я очень тобой горжусь. Даже если вы передумаете, одно то, что вы об этом сейчас думаете – нереально здорово. Стюарт улыбается и засовывает руки в карманы: - Спасибо. И спасибо, что выслушали меня, сэр. Мне теперь гораздо лучше. - С удовольствием, мистер Стэндхилл, - улыбается Луи. – Серьезно, в любое время, о чем угодно, я всегда рядом. То, через что ты сейчас проходишь, это очень тяжело, наверное, один из самых больших вызовов в твоей жизни, и если я чем-то когда-то могу помочь, я с радостью это сделаю. - Я чувствую, что вы уже давно это делаете, честно говоря, - говорит Стюарт и, вау. – Просто… я всегда был очень благодарен, что вы рядом, потому что я люблю театр, и если бы у меня не было этого места, чтобы отвлечься от всего того, что в голове, я не знаю, смог ли бы вообще? Ну, то есть смог бы, наверняка, но я очень, очень рад, что мне не пришлось. Я всегда чувствовал, что там неважно, кто я, совсем неважно. Я правда не знаю, как вас за это отблагодарить. Они оба молчат, прежде чем Луи приходится прервать эту паузу: - Черт подери, Стюарт, я сейчас пущу слезу. Прекращай. - Извините, сэр, - смеется парень. – Больше не повторится, - он достает телефон из кармана и корчит лицо. – Эм, вау, я только понял, сколько сейчас времени. Извините меня, но у меня, вообще, э. У меня свидание. Через пятнадцать минут, вообще-то, так что мне, наверное, пора, - он смотрит на Луи, извиняясь. - Конечно, - машет рукой Луи. – Не хотелось бы заставлять Майка ждать. - Однозначно нет, - подмигивает Стюарт. – И спасибо еще раз, сэр. Правда. - Большое, большое пожалуйста, - снимает воображаемую шляпу Луи. – Рад быть полезным. Стюарт выходит из аудитории, но останавливается и засовывает голову обратно: - О, и поблагодарите тренера Стайлса от меня тоже, хорошо? Если увидите? Луи резко поворачивается к нему: - Что? Почему? Пожимая плечами, Стюарт говорит: - За то, что предложил футболистам попробоваться в мюзикл. Если бы не вы двое, мы с Майком никогда бы не сошлись. Так что ему я тоже задолжал благодарность. - Я ему передам, - кивает Луи, налаживая стабильный темп сердцебиения. – А теперь давай, беги к парню. - Я скажу ему, - подпрыгивая на пятках, Стюарт выглядит как человеческое воплощение нервной энергии. – Я скажу ему сегодня. Луи отдает ему честь, вслед. «Удачи», - говорит он пустой комнате. Спустя пару минут он все же собирается и заканчивает паковать вещи, а когда едет домой, то не может перестать улыбаться. В ту ночь, когда он лежит в постели с Герцогиней, свернувшейся у его ног, он так сильно хочет позвонить Гарри и рассказать ему все о своем дне. Он несколько раз рассказывал Гарри о Стюарте, когда Гарри беспокоился о Майке, и они привыкли сочувствовать, как трудно смотреть и чувствовать себя настолько ограниченным в том, что можно сделать. Он знает, как взволнован был бы Гарри услышать эту новость, как он бы гордился Стюартом, Майком и даже самим Луи. Об этой части больно думать, но он знает, что это правда. Он может практически услышать, улыбку Гарри в его голосе, когда тот бы кричал по телефону: «Луи Томлинсон, ты чертов герой». И сумасшедшая часть в этом всем, что он и чувствует себя слегка героем. Ему неловко, что кто-то на самом деле посмотрел на него и подумал – это моя жизнь. Он не знает, как с этим справляться. Честно говоря, он чувствует себя лучше, чем в течение нескольких месяцев. Но он все также не звонит Гарри. Сейчас это странно. Он чувствует, что прошел долгий путь после ухода Гарри, каким-то образом. Вдали от Стайлса, все в том же пространстве, которое тот оставил после себя, теперь есть место, чтобы вытащить все, на что он никогда не решался, чтобы распаковать и посмотреть на все. И теперь Луи думает, что в этом посмертном состоянии он почти может признать это. Он почти может признать, что они были влюблены. Он не собирается обманывать себя, думая, что это когда-то сработало бы – или что все еще может. За это держаться нездорово. Но он может признать, что где-то по пути он почувствовал это, и это была любовь. Он может справиться с мыслью о том, что он, возможно, был влюблен в Гарри, - что он, возможно, до сих пор влюблен, не то чтобы это что-то значило. И что Гарри, возможно, на какое-то время тоже влюбился в него, и хотя они и разлюбили друг друга, это было. Луи больше не может этого отрицать. Таким образом, он проебал все, без возможности починить, и, возможно, это был его единственный шанс, и, наверное, ему просто придется жить с этим всегда. Но есть также Стюарт Стендхилл и Майк Кендалл и еще множество детей, у которых может быть больше шансов, чем у него, и, возможно, Гарри ошибался не во всем. Луи задается вопросом, что могло бы произойти, если бы он и Гарри встретились, когда они были юными. Он думает о 18-летнем Луи, который только что, наконец, совершил каминаут и готов броситься во что-то с первым симпатичным мальчиком, который дважды ему подмигнет, и как могло бы быть все иначе, если бы этим первым мальчиком был 16-летний Гарри, который где-то продает капкейки в пекарне. Ему интересно, влюбились ли бы они сразу друг в друга, смог ли бы он любить его так, как Гарри того заслуживал в ответ, прежде чем его опыт научил его осторожности. Ему интересно, от какого количества боли он бы себя спас, если бы они все еще были вместе, спустя эти годы. Он думает, что то, что он думает о таких вещах, без замыкания в мозгу, имеет значение, как и то, что он может сказать 16-летнему парню пойти и признаться своему парню в любви, без сомнений. Луи думает, он лучше, чем был раньше. Когда Томлинсон был в университете, у него была подруга, изучавшая психологию. Он помнит, как она рассказывала ему про «идеального себя» и что чем дальше ты от него, тем хуже ты себя чувствуешь. Он думает обо всем, что произошло с тех пор: университет и Манчестер, и все, чему он научился от Гарри, от детей и в театре, и все эти тысячи маленьких открытий, и думает, что он становится ближе. Он думает, что приближается к Луи, который больше похож на того Луи, которым он хочет быть. Он переворачивается и натягивает одеяло на плечи, и как и всегда, засыпает, думая о фантомном тепле у спины и о руке, которая не держит его руку. Все идет дальше. ✖ Шесть утра, и в этот раз Герцогиня лежит на его шее. Первый день семестра, и этот год Луи начинает с легкой асфиксии от своего же домашнего животного. Благоприятное начало. Он скатывает с себя Герцогиню на край кровати. Она мяукает и бросается на него, но Луи достаточно быстр, чтобы избежать ее когтей на этот раз. Она быстрая, но он уже знает все ее реакции заранее. Луи удается встать, и он полу-идет, полу-переваливается до кухни, чтобы включить чайник. Удивленный появившейся энергии, он перекатывается на пятках. Он взволнован, правда. Обучать детей летом было здорово, но хочется вернуться к своей настоящей работе. Он любит свою работу, и он скучал по ней. Выпив первую чашку чая, он немного обжигает язык, после чего быстро выполняет остаток своих утренних ритуалов. Он коротко кивает своему отражению в зеркале в ванной после того, как умывается. Подбородок вверх, солдат, думает он. Ты знаешь, как это делается. Он чувствует себя хорошо сегодня утром, словно сегодня будет один из его хороших дней, но все равно ведет себя с собой очень аккуратно. Сегодня не будет ничего такого. В худшем случае, нельзя показать это ученикам. Душ, одежда со вкусом и два кусочка тоста были последними пунктами, после чего он машет рукой абсолютно не заинтересованной Герцогине, хватает свою сумку и выходит из квартиры. Он даже на пять минут опережает график. С полным чая термосом в руке, он едет в школу с громко включенным радио, которому подпевает, чтобы оставаться энергичным. Паркуясь на своем обычном месте, он видит, что машина Зейна уже стоит неподалеку. Он замечает и его самого, когда заходит внутрь, а Зейн выходит из их комнаты отдыха с чашкой чая в каждой руке. - Разве не чудесный нынче день, мистер Малик? – поет Луи, наслаждаясь тем, как глаза Зейна сужаются в щелки. Что-то никогда не меняется. - Только потому, что я еще не совершал убийств раньше, совсем не значит, что я не могу начать, - рычит Зейн, проходя мимо. Однако он все равно поворачивает голову и кричит вслед Луи: - Удачи, Томмо, увидимся на ланче, - да. Некоторые вещи не меняются. Сегодня будет хороший день. Он только расположился в аудитории и ждет первую партию новых учеников начать делать то же самое, когда замечает, что в холле что-то происходит. Ничего необычного в том, что дети возбужденно шумят в первый день, потому что все нагоняют упущенное за лето, но есть что-то странное в сцене, которую он видит, выглядывая за дверь. Да, все тот же шум и разговоры у шкафчиков, но обычно в них нет чего-то нехорошего. И в этот момент он видит Майка Кендалла, выходящего из-за угла, чудесного рыжего мальчика-мужчину, который возвышается над большинством толпы где-то на голову, а рядом с ним – Стюарта Стэндхилла. Они держатся за руки. Луи чувствует, как его сердце на секунду останавливается, глядя на то, как эти двое идут вместе по коридору. Стюарт выглядит так, словно сейчас взорвется, то ли от гордости, то ли от нервной тошноты. Майк, с другой стороны, выглядит абсолютно довольным миром. Луи совершенно не должен пустить слезу, нет. Нет. Стюарт поднимает голову и встречается глазами с Луи, и тот старается улыбнуться максимально ободряюще, чтобы не подбежать к ним и не обнять их обоих или не заплакать, как мама, подвозящая своего ребенка в первый день школы. Стюарт возвращает ему улыбку и чуть неуверенно кивает, проходя. Когда Стюарт и Майк уходят, и он остается один с коридором, полным шумных студентов, он не может не заметить, что не все в таком же восторге от недавних событий, как он. Луи отмечает для себя, что начнет наказывать учеников быстро и много, если услышит хоть одно едкое слово. Черт, да он даже коллег-учителей не постесняется, если нужно будет. Об этом он говорит Зейну и Найлу за ланчем, и они оба согласно кивают. Стюарт будет на уроке литературы у Зейна после обеда, и он обещает за ним присматривать. Ни Стюарта, ни Майка у Найла в оркестре нет, но он «засунет сволочей на отработки навечно», если услышит, что кто-то говорит что-то плохое, так что уже хорошо. Луи кусает яблоко и чувствует какое-то спокойствие, в окружении таких хороших друзей. Все хорошо до почти такой степени, чтобы не замечать пустой четвертый стул. Первый день проносится так быстро, и Луи понимает, что любит свою работу еще больше, чем когда-либо. Он чувствует это в линии плеч, в том, как улыбается, стоя перед аудиторией. Возможно, он все еще лечит себя, но в некоторых аспектах мужчина уже лучше, чем когда-либо был. Его мама звонит спустя пару дней, чтобы узнать, все ли в порядке, потому что знает, какой стресс у него всегда в начале года. Луи наконец признается ей, что встречался кое с кем какое-то время, и что все закончилось плохо, и он уже месяцы восстанавливается. Она требует имя и адрес Гарри, предлагает сломать ему коленные чашечки, но Луи лишь смеется и просит ее не переживать, что он на него больше не злится, и не он один во всем виноват. Мужчине интересно, может ли мама определить, как сильно он скучает по Гарри, лишь по голосу в телефоне. Он все еще скучает по Гарри. Конечно, он скучает по Гарри. Он думал, что, может, к этому моменту все чуть утратит яркость и силу, но нет. Да, с этим чувством можно жить, но оно всегда тут, и Луи начинает думать, что всегда и будет. Теперь, когда он отпустил злость и все плохое, Луи вспоминает Гарри с теплом. Он не был идеален, и все происходившее было кавардаком, но он был чудесный и милый, и веселый, и добрый, и красивый, и на какое-то короткое время он сделал Луи очень, очень счастливым. Если уж и придется по кому-то всю жизнь скучать, то выбрал он достойного. ✖ Луи должен был запомнить еще с первого раза, что он и сложное звуковое оборудование плохо совместимы. Ему удавалось не соприкасаться с ним первые пару недель семестра, но листья на деревьях уже меняют цвета, и он проводит свой свободный урок, сортируя больше проводов и кабелей, чем когда-либо в жизни. Его предмет по британскому театру вот-вот должен затронуть Веббера, и Луи пытается настроить все для послеобеденных уроков так, чтобы не опозориться с кучей технических неполадок. Он опозорится только перед собой, спасибо. К тому же теперь нет симпатичных парней, которые всегда приходят на помощь вовремя. Он рассматривает кабель, у которого, похоже, USB порты на обоих концах, кода слышит робкий стук в дверь. Луи поднимает глаза, ожидая увидеть кого-то из учеников, но приятно удивлен видом Лиама в дверном проеме. Обычно тот приходит к Зейну во время ланча; он никогда не приходил просто к Луи. - Лиам, - говорит Луи, кладя обратно позор рода USB-шного и отряхивая руки. – Чем обязан удовольствию видеть тебя? - Да просто решил заглянуть, - отвечает Лиам. Он держит руки в карманах и просто стоит, словно не знает, что еще делать. – Зейн сказал, что у тебя как раз сейчас перерыв? - Именно, - кивает Томлинсон на свою пустую аудиторию. – Ты можешь зайти, если что. - Точно, - говорит Пейн, наклоняя голову и заходя внутрь. Он закрывает за собой дверь. – Ну, эм. Я просто хотел зайти и немного поговорить с тобой. - Дай угадаю. Пожарный департамент ставит рождественский спектакль, и тебе нужна моя экспертная помощь? – шутит Луи. Он, на самом деле, догадывается, о чем Ли хочет с ним поговорить, но не хотел бы этого. Да и вообще, лучше было бы обсудить все с Зейном, который знает его. – Предупреждаю, моя цена невообразимо высока, хотя я могу и чуть скинуть, если все разденутся до пояса. Лиам запускает руку в волосы, смеясь: - Нет, вообще, я заметил, что ты редко бываешь с нами, в последнее время, - выдает он. – И я чувствую себя виноватым. Зейн очень скучает по встречам с тобой. Он продолжает говорить, что мы должны позволить тебе делать то, что ты хочешь, но я чувствую себя плохо, потому что он твой лучший друг. Мне кажется, это моя вина, потому что ты вроде как испарился, после того как мы с ним сошлись. Боже, Луи чувствует себя такой паскудой. - Лиам, это не… - Нет, все в порядке, - прерывает его тот. – В смысле, если я не нравлюсь тебе или еще что, это нормально, мне просто неловко, что я забираю все время Зейна и краду у тебя лучшего друга. Я никогда не хотел стать между вами или что-то такое. - Нет, Лиам, - Луи трет лоб рукой, убирая с него челку. – Все правда нормально. Дело не в том, что ты мне не нравишься. Наоборот, ты мне очень нравишься, и я очень счастлив за вас с Зейном. Дело совсем не в этом, - говорит ему Томлинсон. Несколько месяцев назад он бы с криком убежал от такого разговора, но больше не хочет так делать. Что, блять, хорошего принесло ему молчание о своих чувствах? Плюс выражение лица Лиама словно заставляет тебя выдать все свои секреты, а Луи потерял к нему иммунитет. – Просто для меня довольно сложно быть рядом с вами двоими иногда. Из-за всего. - Из-за Гарри? – выпаливает Лиам, и сразу же морщится на себя. – Извини. - Да нет, все в порядке. Ага, из-за Гарри. - Ох, - говорит Лиам. – Ну, это хорошо. В смысле, вау, нет, извини, я не имел в виду, хорошо, что ты грустишь из-за Гарри, просто имел в виду, хорошо, что ты меня не ненавидишь. Хотя теперь и мог бы, я веду себя как кретин. - Все нормально, - чуть грустно смеется Луи. – Правда, все нормально. Он все же не Волан-де-Морт, мы можем произносить его имя. Но да, просто… для меня иногда сложно видеть вас такими счастливыми. И это моя проблема, и несправедливо, по отношению к Зейну, что я перестал с ним проводить время из-за этого, и мне жаль, что я заставил вас волноваться. - Нет, я понимаю, - отвечает Лиам. – Это… мы напоминаем тебе, как было у вас? Плавали, знаем, понимаю, как это бывает. - В какой-то степени? – говорит Луи, снимая очки, чтобы протереть их. – Вы больше напоминаете мне о том, как у нас не было, мне кажется. Было многое, чего мы не могли делать с Гарри, многое, чего я не могу, и никогда не получу даже шанса на это, видимо, и когда ты проебал все так сильно, как я, то достаточно больно находиться рядом с людьми, которые все сделали правильно. - Ты точно прямо вот так уверен, что все закончено? – Лиам смотрит изучающе, наклонив голову набок, как золотистый ретривер. – В смысле, я не очень хорошо знал вас тогда, но вы хорошо смотрелись вместе. - Иногда, - Луи надевает очки обратно и вздыхает, - мало того, чтобы смотреться хорошо, Лиам. Я бы отдал все, чтобы у нас был другой конец, но уже слишком поздно. Все кончено. Так что нет смысла переживать о том, что сделано. Я бы лучше сосредоточился на том, как живу сейчас, в особенности – как стать лучшим другом Зейну. И тебе. Лиам все еще смотрит на него. Он несколько раз открывает и закрывает рот, очевидно пытаясь решить, стоит ли что-то сказать. В конце концов, он садится за одну из парт, опираясь на свои локти: - Могу я тебе кое-что рассказать? – говорит он, чуть озадаченный собственными словами. – Кое-что обо мне, в смысле. Луи не знает, куда это все ведет, но если Лиам в настроении поделиться чем-то личным, то он не станет его останавливать. Возможно, если он узнает парня лучше, то станет легче видеть его и Зейна как друзей, снова, а не просто как ходячее напоминание всего, что Луи сделал не так. Томлинсон кивает, Лиам кивает в ответ и начинает говорить. - Несколько лет назад я собирался жениться, - начинает он. Луи помнит это, помнит, как Лиам рассказывал о том, что был помолвлен, пока Зейн прятался в кладовке. – Я был с той девушкой целую вечность, и был так влюблен, и мы планировали свадьбу и все прочее, и ничего не вышло. Правда, никто не был виноват, просто мы как-то… разлюбили друг друга. Ну, по большей части, она меня разлюбила. Я тогда этого не понимал, потому что был так уверен, что мы предназначены друг для друга, что поженимся, будем растить детей и все такое. Все было так понятно и просто, а потом – закончилось. Развалилось. И я был так расстроен, что согласился на работу в Манчестере, просто чтобы сбежать от всего, что произошло, и я не знал, как я когда-либо, хоть когда-нибудь смогу быть счастлив без нее. Лиам поднимает на него глаза, чтобы убедиться, что Луи все еще следит за его мыслью и слушает. Тот кивает, но ему интересно, чего парень добивается. Луи уже знает, что это такое, когда сказка распадается на части. Это для него не новости еще с подросткового возраста. - И я, по большому счету, ничего не делал на первых порах, когда приехал. И уж точно не пытался найти кого-то себе. В моей голове мне было предназначено быть с ней, понимаешь? Я не мог представить, что жизнь пойдет не так. Вот это – тот, кем я был, - он переводит дыхание, а затем продолжает, ужасно неудачно пытаясь скрыть улыбку. – А потом я встретил Зейна. И я никогда, никогда-никогда не думал, что влюблюсь в кого-то такого, как он – да и вообще хоть в кого-то. Но я влюбился. Ничего не смог с этим поделать, - он счастливо пожимает плечами, и Луи не может не улыбнуться. - И это совершенно застало меня врасплох, и я вообще не представлял, что с этим делать. Я думал, что он такой крутой и опытный, и все такое, и у него были такие пугающие до чертиков друзья, как ты, и я решил, что у меня с ним нет шансов. К тому же добавлялась еще та часть, в которой мне никогда не нравились парни, ну или не настолько, чтобы я хотел за ним ухаживать. Это очень путало, и я до сих пор не уверен, что это значит, но в любом случае фишка в том, что я никогда не думал, что ему на самом деле понравится кто-то вроде меня, - Луи думает о количестве часов, которые Зейн провел, страдая и ноя о Лиаме, и ему становится интересно, догадывается ли последний, насколько сильно ошибался. Ему также интересно, говорил ли Лиам в своей жизни столько слов за раз раньше. - Я измучил себя из-за истории, которую сам себе придумал, Луи. То, что я чувствовал к Зейну пугало меня, так что я решил, что Зейн меня пугал, и я придумал кучу причин, чтобы бояться быть с ним. Я почти убедил себя, что они реальны, потому что так было проще, чем рискнуть, - Лиам отрывает взгляд от своих рук и смотрит прямо в глаза Луи. – И это пугает меня до чертиков, Луи, тот факт, что я почти обманул себя и отговорил от самого лучшего в моей жизни просто потому, что я убедил себя, будто мне не может так везти, что я не могу быть так счастлив. Луи не уверен, у него звенит в ушах, или это слова Лиама рикошетят в его мозгу. - И это забавно, потому что Зейн всегда пишет истории, говорит про истории, и я всегда из-за историй и попадал. Я так зарылся в рассказы самому себе о том, как все произойдет – или о том, как я думал, это должно произойти, - и в своих собственных комплексах, что как-то потерял из виду главное. А главным был тот человек, с которым я хотел быть, тот невероятный человек, который хотел быть со мной тоже, но я рассказывал себе совершенно иную историю. - Я, черт возьми, даже не представлял, что буду делать, когда появился у двери Зейна, после того как тот прекратил мне звонить. Я продолжал говорить себе, каким идиотом я был, что решил прийти, но не смог остановить себя. Часть меня, крохотная умная часть меня откинула всю чушь и увидела, что было на самом деле важно. Увидела, что я был счастлив с ним и несчастен без. Так что мне нужно было его увидеть. И я так рад, что я это сделал, потому что Зейн бросил свои попытки со мной, и если бы я тогда не решился, то никогда не узнал бы, что ждет впереди. Все это чудесное. Я просто… люблю его, Луи, так сильно, и не могу представить ничего хуже, чем если бы мы никогда в жизни больше не разговаривали, и он бы прожил всю жизнь, так и не узнав, что он для меня значит. Худший из вариантов окончания, для меня. - Но в этом и фишка, однако, что нет никогда на самом деле конца. Не обязан быть конец, только если мы сами так решим. Жизнь продолжается, мы продолжаем жить, и мы не можем изменить прошлое, но свои мысли-то можем. Как говорит Зейн, мы должны написать свою историю, но необязательно придерживаться изначального сценария, Луи. Так что счастливого конца не существует, зато есть много гораздо лучших вещей. Если мы к ним стремимся. Лиам прекращает говорить, похоже, у него нет больше слов. Луи просто сидит, замерев, как минимум минуту, смотрит на Пейна, а потом чувствует, как открывается его рот и слышит, как произносит: «О боже». Он вскакивает меньше, чем за секунду, почти падает через все шнуры и кабеля, когда бежит к столу и хватает сумку. Кажется, он пнул удлинитель через полкомнаты, но он не уверен. И ему точно плевать. Нахер все. Нахер страх, нахер уговоры, нахер притворство, что он не чувствует то, что чувствует. Нахер сдаваться, даже если слишком поздно. По крайней мере, никогда не поздно прекратить врать. - Луи? – произносит Лиам, когда Луи сносит со стола половину своих вещей, в поисках ключей и телефона. – Что ты делаешь? Луи останавливается на полпути ко двери, его глаза широко распахнуты, и он уверен, что выглядит как полный безумец. Однако сейчас он как раз ближе всего к адекватности за последние месяцы. - Мне нужно на поезд, - говорит он. – Есть двухчасовой поезд, и мне нужно быть на нем. Он выбегает из двери и делает десять шагов по коридору, прежде чем разворачивается, бежит обратно и обнимает Лиама так сильно, как только может. Он надеется, что впивающиеся в спину Лиама пальцы говорят обо всем, на что у него сейчас нет времени. Луи сжимает мужчину в последний раз и вновь убегает. Он очень, очень опаздывает.