These Inconvenient Fireworks

Л Луи распахивает дверь в квартиру с такой силой, что та ударяется о противоположную стену и закрывается обратно. Впрочем, к тому времени мужчина уже панически роется в ящичке с хламом, на кухне. Он знает, что она тут, знает, что положил ее сюда, вытащив из корзины – вот! Он вытаскивает визитку, которую ему дал Зейн, потрепанную и заляпанную чаем, но все еще читаемую, и аккуратно засовывает ее в кошелек. Когда Луи придвигается ближе к ящичку, то замечает кое-что в дальнем углу, почти полностью спрятанное под изолентой и использованными батарейками. Он смотрит на предмет какое-то время, прежде чем с силой захлопывает ящик. Он убеждается, что миска с водой у Герцогини полная, ставит в голове галочку попросить Зейна прийти и покормить ее. «Я ничерта не знаю, что я делаю», говорит Луи кошке, когда она проходит между его ног. Та лишь мурлыкает и тыкается головой ему в голень. «Да, ладно», говорит он и хватает сумку со стола. Он вытаскивает из нее все рабочие материалы – боже, он надеется, что Лиам придумал, как прикрыть тот факт, что он просто свалил посреди дня – и бросает туда кофту, запасные трусы и книгу, которую хватает с полки наугад. Луи кажется, что ему нужны какие-то вещи, что нужен план, но думать нормально он не может. Все вокруг затмевает сирена в голове, которая орет давай давай давай, и мужчина практически уверен, что если не сделает этого сейчас, то не сделает никогда. Он хватает горсть зерновых батончиков – когда, вообще, он, блять, купил зерновые батончики? – и бросает их в сумку, смутно догадываясь, что ему нужно будет что-то когда-то съесть. Он быстро дышит, а его руки трясутся, но он все же застегивает сумку и окидывает квартиру взглядом. Увидев, что больше ничего не нужно брать с собой, он быстро уходит, закрывая за собой дверь. Спустя десять секунд он возвращается обратно, идет прямо к ящичку на кухне. Дергает его, распахивая, и хватает тот самый блестящий объект из самой глубины, засовывает в передний карман сумки, и закрывает ящик, плотно захлопнув его, прежде чем может передумать. Теперь он готов. Сейчас 1:15, а есть двухчасовой поезд. Он будет на нем. Он влетает в машину и спешит к станции, нарушая как минимум дюжину правил дорожного движения, но не придает этому ни малейшего значения. Он резко тормозит, паркуясь, почти выпадает на тротуар, параллельно доставая свою сумку. Время – без двадцати два, когда он останавливается в конце очереди за билетами, и он с трудом сдерживается, чтобы не прокричать пенсионерке, отсчитывавшей монетки перед ним, что он сейчас на пути к грандиозному романтическому жесту, который ждал всю свою раздолбанную жизнь, и может ли она считать чуть быстрее, пожалуйста. Как только он получает билет, то снова бежит прочь, почти сбивая кучу багажа и, как минимум, троих разных людей, пытаясь добраться до платформы. Кто-то из пострадавших что-то кричит ему вслед, но Луи не разбирает слов, потому что слышит лишь стук сердца в ушах и звук шагов по станции, и, поверх всего этого, голос из громкоговорителя, который говорит ему, что время на исходе. Он попадает на поезд. У него совершенно сбито дыхание, и он, возможно, потянул щиколотку, но он попадает на поезд и падает на сиденье, которое, к счастью, окружено пустыми местами, как раз перед тем, как закрываются двери. Луи не уверен, что смог бы просто болтать с кем-то незнакомым. В этот момент облегчения Луи достает телефон, собираясь написать Зейну сообщение с просьбой покормить Герцогиню сегодня. Вместо этого получается еду в Лондон, пожелай мне удачи х. Он нажимает на кнопку отправки и блокирует телефон, нервно дергая ногой, когда поезд, наконец, трогается, покидая станцию. Однако Луи не может полностью собраться с мыслями и разблокирует телефон снова, набирая еще одно сообщение: Этот твой мужчина стоил каждой секунды ожидания хххх После этого Луи отключает телефон, потому что общения с людьми ему сейчас не вынести. Сельская местность пролетает за окном, словно она настолько же нетерпелива, как и Луи, словно она толкает поезд вперед так быстро, как только может. Он пытается почитать свою книгу, отвлечь себя наполовину разгаданными судоку, которые нашел между сидениями, но не может заставить себя сосредоточиться. Словно в голове мужчины продолжает звучать сирена, предупреждающая о заканчивающемся времени, будто бы еще секунда, и его кураж закончится, и он снова станет тем человеком, которым так устал быть. В конце концов, Луи проводит еще полчаса, прохаживаясь по вагону туда-обратно, чуть покачиваясь вместе с поездом. Что угодно, лишь бы не останавливаться. Чуть больше, чем два часа спустя, поезд со вздохом останавливается на станции Юстон, и Луи подпрыгивает у дверей вагона целых пять минут, прежде чем они вообще открываются. Он игнорирует голос, говорящий ему быть осторожным с чертовым промежутком между поездом и платформой, вылавливая визитку из своего кошелька. Луи давно не был в Лондоне, поэтому ему требуется пара минут, чтобы сообразить, куда, блять, он должен ехать, и купить билет в метро, и он снова бежит. У него уже даже нет ограничения по времени, но нельзя позволить себе останавливаться. Полчаса и одна пересадка в метро кажутся странно знакомыми, возвращая его в дни, когда он приезжал на прослушивания и кастинги, все эти поездки в метро с нервами и приглушённым страхом отказа, шумевшим в такт электричеству на рельсах. Как только Луи снова оказывается на платформе, то бежит вверх по лестнице к дневному свету. Он не останавливается, чтобы обратить внимание на виды Лондона, вместо этого фокусируется на карте у входа в метро. Он находит улицу, на которой сейчас, ту, на которую ему нужно, и делает следующий шаг. Это все, что он может, – выбрать следующее место назначения и добраться туда как можно быстрее. Как-то казалось, что студия должна выделяться чуть больше, чем на самом деле, потому что она-то в сознании Луи месяцами была местом, которое украло у него Гарри, но нет. Это просто обычное здание, зажатое между двумя другими, как и все остальные. Оно не выглядит как место, которое могло все разрушить. Странно. Он распахивает входную дверь так резко, что маленький колокольчик наверху чуть не отрывается. Девушка на ресепшн поднимает на него голову, откладывая телефон, и у него даже нет времени, чтобы выдумать что-то: – Я ищу Гарри Стайлса? – говорит Луи, тяжело дыша. Он опирается на стойку и пытается придумать хоть какой-то повод, но сердце бьется слишком быстро. – Вы – модель, что пропустила съемку вчера? – спрашивает она, подняв бровь. – Удобно. Я как раз собиралась звонить в ваше агентство. К черту, ну конечно. – Да, извините за это. Ну, бывает, вы же знаете, – Луи пытается обворожительно улыбнуться, но он почти уверен, что выглядит слегка сумасшедшим. Гарри где-то в этом здании, и это последнее задание. Ему кажется, будто он сейчас взорвется. – Вы хотели переназначить съемку? – спрашивает он наугад. – Во-первых, я не занимаюсь расписанием, и вы должны благодарить вселенную, что мы хотим переназначить, а не просто попрощаться, – Луи кивает, с широко распахнутыми глазами, и раздумывает, сможет ли найти Гарри, прежде чем охрана его выкинет, если просто сейчас побежит к лифту. Женщина тяжело вздыхает: – Подождите, сейчас я позвоню и найду интерна. Он занимается расписанием, – говорит она, снова беря телефон в руки. Луи барабанит по столу, уверенный, что в любую секунду сюда может зайти ужасающе красивый парень, и его прикрытие провалится. Девушка, ожидая, рассматривает его: – Слегка низковат для модели, нет? – Луи лишь чуть пожимает плечами, потому что она не так уж и не права. От придумывания ответа его спасает то, что на звонок девушки отвечают, наконец. Она обменивается парой слов с ответившим – Луи пытается не думать, кто бы это мог быть, – а затем заканчивает звонок. – Ну, он сейчас должен развешивать одежду для съемки, – говорит она, – но если вы подниметесь в студию, которую он готовит, он сможет переназначить вам время, – девушка записывает на листочке номер комнаты и отдает ему. – Больше не опаздывайте! – кричит она вслед Луи, а тот машет ей через плечо. Томлинсон забегает в лифт и нажимает кнопку «2» около двадцати раз. Как долго может занять подъем на два этажа? Когда двери открываются, он почти что вылетает из них, словно в дурацких боевиках, и слегка паникует, потому что не знает, 217 налево или направо, а это кажется катастрофой. Налево, понимает он, ему налево, и вот мужчина у двери – и вот внутри. И комната пуста. Она небольшая, но хорошо освещенная, с белым задним фоном и несколькими вешалками с одеждой сбоку. Немного похоже на сцену, и Луи это немного успокаивает. Знакомое окружение. Если все и должно все равно где-то случиться, то почему бы не тут, где Луи некуда прятаться, если он растеряет свою решительность. Теперь, когда ему больше не нужно никуда бежать, он чувствует, как страх поднимается внутри. Раньше его отвлекала цель добраться сюда, и он провел где-то четыре последних часа, несясь сюда, в эту точку перед белым фоном. И теперь, когда Луи остановился, все волнение наваливается на него разом. Он знает, где должен быть и что должен делать, но даже не представляет, что будет говорить. Даже не знает, захочет ли Гарри его слушать, после всего. Но утешает лишь факт, что терять нечего. Он уже потерял Гарри, потерял все, что у них было, и даже если он не вернет его, то после хотя бы будет себе нравиться чуть больше. По крайней мере, Гарри будет знать. Луи думает о Найле и его невероятной тайной жизни, которая появилась благодаря тому, что он любил все это так сильно, чтобы добиваться. Думает о вере и терпении Зейна, о честной храбрости Лиама. Думает, что если сможет быть самым лучшим Луи из всех, которым когда-либо был, на следующие минут десять, то сможет все. Дверь открывается, и Луи перестает дышать. И так нереально, спустя все это время и расстояние, что Гарри стоит перед ним. То же тело и тот же рот, и те же дурацкие кудри. Те же руки, что не трогали его, те же глаза, что не смотрели на него, тот же человек, который не делил с ним кровать и китайскую еду на вынос, и доводил его до слез от смеха. Кажется, что они больше не могут находиться в одном помещении вот так, но вот же, это происходит, и внезапно все нервы уходят. Луи не думает, что смог бы остановиться, даже если бы захотел, и это – облегчение. С Гарри прямо перед собой, он чувствует полный вес всего, что удерживал месяцами, и, боже, он наконец-то сможет это все отпустить. Он знает, что чувствует. Всегда знал, даже если не был готов признать это. А сейчас он готов. Гарри сначала его не видит, он слишком занят, пытаясь справиться с огромной кучей вещей в руках. На нем пиджак поверх белого джемпера с v-вырезом, просто и со вкусом. Камера все так же висит на его шее, хотя непохоже, чтобы ему тут доверяли что-то снимать, но когда такие мелочи мешали ему что-то фотографировать. Луи ужасно, ужасно любит его. Пошатываясь и чуть бормоча себе под нос, Гарри бросает всю одежду на ближайший стол. Он выпрямляется и поворачивается, привычно взлохмачивая челку, а потом он видит Луи и замирает. Его глаза бешено осматривают мужчину, несколько раз возвращаясь к лицу, словно ему нужно продолжать проверять, действительно ли это он. Луи интересно, были ли у него такие видения, замечал ли он краем глаза людей, похожих на него до инфаркта, когда просто шел по улице. Эта мысль должна бы его радовать, но только огорчает. Гарри все еще смотрит на него, теребя в руках камеру и быстро моргая, и он всего лишь на другом конце комнаты, но Луи кажется, будто тот в километрах от него. Он нужен ближе. – Привет, – говорит Луи, засовывая руки в карманы, чтобы не сделать ими ничего дурацкого. – Привет, – пораженно отвечает Гарри. Он смотрит на Луи, а тот смотрит в ответ, а затем поднимает камеру, и раздается звук закрытия и открытия затвора – он фотографирует. Томлинсон чуть моргает от вспышки, но не двигается и не пытается скрыть лицо. Не сегодня. Гарри чуть опускает камеру, глядя на Томлинсона, нахмурившись так, будто не представляет, что тот делает тут. Он выглядит напуганным, и Луи это сделал, и ему придется наверстывать это. Он актер, хотя бы был им в прошлом. Он толкал множество речей в жизни, использовал богатые и красочные обороты, чтобы говорить прекрасные вещи. Гарри заслуживает этого, заслуживает эпического монолога в ямбическом пентаметре, заслуживает томик сонетов, и Луи хочет все это ему дать, но когда поднимает глаза и видит страх на лице того, то не чувствует себя актером. Он чувствует себя собой так, как никогда раньше, обнаженный, и те слова, что бесконтрольно вылетают из его рта настолько просты и неэлегантны, как и правдивы. – Прости меня, – начинает он, потому что это срочнее всего. Ну, второе по срочности. Но сейчас нужно стереть это выражение с лица Гарри. – Хаз, прости меня, пожалуйста. Я знаю, это внезапно, неожиданно, но мне нужно было приехать к тебе. Я должен был попросить прощения, – щёлк, и Гарри сделал еще фото, но не отрывает глаз от Томлинсона ни на секунду. – И я знаю, – тяжело сглатывает Луи, – знаю, что этого недостаточно, и знаю, что уже наверняка слишком поздно, и не имеет для тебя значения, но я… мне нужно, чтобы ты все выслушал. Гарри все еще ничего не сказал, даже не кивнул, но все еще смотрит на него и не сбежал из комнаты, так что, похоже, это уже неплохо: – Мне нужно, чтобы ты знал, как много ты для меня значил. Значишь. Как сильно я тебя любил, все это время, – слова словно отбиваются эхом от безжалостной пустой яркости комнаты. Луи чувствует, как что-то поднимается внутри, словно он сейчас засмеется или его стошнит, или и то, и другое одновременно, но ему нужно продолжать. Если он остановится, чтобы подумать о сказанном, то просто рассыпется. – Боже, Гарри, я любил тебя все это время. Все еще люблю, если что. Щёлк, щёлк, щёлк, и Гарри держит кнопку, но Луи видит дрожь в его руках. – Прости, что я тебе никогда не говорил. Я должен был, должен был сказать тебе миллион раз. Я почти сказал, десять, сто раз, и проебал каждый из них. Мне так стыдно за это, Хаз, я любил тебя еще до того, как в первый раз дотронулся до тебя, и, возможно, в какой-то момент времени, – и тут Луи глубоко вдыхает, – думаю, ты тоже мог меня любить. Гарри сбивается с дыхания, и Луи знает это чувство. – Я надеюсь на это. Боже, я надеюсь, что я был счастливчиком, и ты любил меня. И прости меня за то, что я не заботился обо всем, что у нас было, как нужно. Прости, что я не мог все это принять тогда. Я не… я не пришел сюда, чтобы оправдывать себя. У меня были на то причины, но это не то, что я хочу сейчас сказать, – он долго и протяжно выдыхает, а потом вытаскивает остатки себя. Осталось немного, но если ему придется ехать домой одному, то он хочет сделать это абсолютно пустым, оставить все в этой комнате. – Я хотел сказать, что даже если никогда об этом не говорил, то все равно всегда был с тобой все время, Гарри. У тебя был весь я, которого я знал, как давать. И если ты когда-нибудь еще меня захочешь, я отдам тебе все остальное. Раздается еще один щелк, и Луи есть еще что сказать, но ему нужно знать: – Господи, Гарри, этому правда сейчас время? Наконец-то, наконец-то Гарри говорит, и Луи словно ударяет молния от того самого низкого голоса: – Ты знаешь, что я понял? Когда переехал? – Луи лишь качает головой. – У меня нет ни одной фотографии тебя, одного тебя. Ни одной, где ты смотришь в кадр. Только те, которые я делал украдкой, части тебя. – Прости меня и за это, – отвечает Луи, но Гарри лишь несется дальше. – У меня есть фото людей, которых я встречал на улице однажды и больше никогда не видел, но у меня нет ни одного твоего. И это сводило меня с ума. И я подумал, когда увидел тебя: «ну, это может быть последним шансом, Стайлс, так что, – он шумно сглатывает, – так что ты вполне можешь сделать фото, прежде чем он снова сбежит». Тихий голосок где-то в глубине мозга Луи настаивает, что это Гарри убежал, но мужчина знает, что тот имеет в виду. Он был далеко еще до отъезда парня. Все справедливо. – Я не уйду, – медленно говорит он. – В смысле, если ты хочешь, чтобы я ушел, то конечно, но я не хочу уходить. Я никогда не хотел. Я хочу быть с тобой, – он достает руки из карманов и тянет себя за пальцы, по очереди, выкручивает кисти рук, пытаясь остаться в себе, чтобы выдать последнее. – И я не знаю, что ты чувствуешь. Возможно, ты ненавидишь меня, я не стану тебя винить, но я люблю тебя. Я любил тебя, когда ты первый раз меня поцеловал, и я любил тебя на Рождество, и я любил тебя, когда не мог даже смотреть на тебя. Я люблю тебя сейчас еще больше, я думаю. И я не представляю, чтобы это прекратилось когда-либо в обозримом будущем. Это все. Это все, что у него есть, и он знает, что этого недостаточно, даже не близко, но он может только стоять теперь тут, со всем, что только что сделал, и смотреть на Гарри. На Гарри, который смотрит на пол, и чья грудь поднимается и опадает под джемпером от частого и неглубокого дыхания. На Гарри, которого он так сильно любит. Гарри осторожно наклоняется и кладет камеру на табуретку рядом с собой. Он снова смотрит на Луи, и у него влажные глаза, а в уголках губ лежит тоска: – Я пытался, – говорит он, и его голос хриплый и громкий в тишине комнаты. – Я пытался перестать любить тебя, Луи, так сильно пытался, и не смог, я не смог, – и Томлинсон не помнит, чтобы он двигался, но между ними было расстояние, метры, а сейчас – нет, сейчас его руки на лацканах пиджака Гарри, и тот притягивает его за затылок и говорит: – Я не мог, Лу, не мог, – в уголок рта мужчины, прежде чем двигается, и да. Он держит Гарри за лацканы, словно только они удерживают его в живых, а может, так и есть, потому что он снова целует Гарри, наконец-то, и он больше никогда не хочет прекращать это делать, и он все сказал, все сделал, и конец света не наступил. Все сработало. Он, черт возьми, не может в это поверить, не может, блять, поверить, что он стоит тут, в студии фотографии в Лондоне, и целует Гарри, и тот любит его, Гарри любит его, Гарри все еще любит его. Стайлс бормочет что-то между поцелуями, и Луи записывает каждое слово в память, «люблю тебя» и «люблю тебя», и «чертов козел», а затем снова «люблю тебя». Томлинсон говорит это в ответ столько же раз, и он больше не боится, ни капли. Да и как можно, если от этого Гарри прижимает его крепче к себе, и вонзается в него пальцами и улыбается прямо Луи в рот? Как это могло его напугать, если теперь он знает, насколько хуже может быть без всего этого? Луи раскроет все свои секреты, лишь бы сохранить тепло этих объятий. В какой-то момент Гарри начинает пятиться назад, и Луи прижимает его к столу, и целует так, словно был рожден для этого, словно вся его жизнь вела к этому моменту. Жизнь никогда не была проще. Вот, что он должен делать, вот тут, вот что ему нужно так долго, как возможно. Ему нужно держать лицо Гарри в руках и всасывать его губу в рот, и раздвигать его ноги бедром, и говорить ему о своей любви каждый день до конца жизни. Все просто, легко, как дышать. Гарри пытается развернуть их, обнимая Луи за талию, но они так близко, что цепляются через ноги друг друга и падают на полупустую стойку с одеждой. Та падает на пол с громким металлическим лязгом, и они отрываются друг от друга, Луи не может сдержать дурацкий смешок. – Ох, черт, – полушепчет он, не отрывая рук от груди парня. Он слегка забыл, что тот, вообще-то, должен работать. Как-то сложно об этом помнить даже сейчас, потому что у него красные губы и яркий румянец. Это сделал Луи. Он надеется, что сможет это делать всегда. – Блять, – говорит Гарри, и его хватка становится крепче на рубашке Томлинсона. – Блять. Ладно. Кто-то наверняка это услышал, – он поворачивает и смотрит на мужчину сумасшедшими глазами. – Ты не можешь тут оставаться, черт, – говорит он, а потом слегка противоречит себе, снова целуя мужчину. Луи позволяет себе отвлечься только на секунду, прежде чем собирает всю силу воли в кулак: – Куда? – говорит он, слегка сбившись с дыхания и намеренно игнорируя, как парень смотрит на его губы. – Куда мне нужно пойти? Что тебе нужно? Гарри ругается снова, наконец, отпуская Луи и начиная мельтешить по комнате, зарывшись руками в волосы: – Тут есть задняя лестница, – говорит он, наклоняясь и начиная собирать вещи с пола. – Поверни налево, когда выйдешь, дойди до конца коридора и найдешь. Не переживай о сигнализации, она не работает. Ты выйдешь с заднего входа. – Хорошо, – кивает Томлинсон, полный адреналина. – А что будешь делать ты? – Дай мне пятнадцать минут, и встретимся там, – говорит парень, выравнивая вешалку. Луи кивает и направляется к двери, мысленно повторяя в голове указания, чтобы не забыть, когда голос кудрявого останавливает его. – Лу. Луи поворачивается, чтобы на него посмотреть, но Гарри ничего не говорит. Он просто смотрит на него с отчаянием, надеждой и крохами страха. Луи знает, что это значит. Он чувствует то же самое, щемящая боль от необходимости уходить от парня даже на мгновение, ведь он только его вновь обрел. – Я буду там, Хазза, – твердо говорит Томлинсон. В этот раз Гарри кивает, и Луи не может не улыбнуться ему, прежде чем открывает дверь и быстро идет к лестнице. Она именно там, где парень и сказал. Он добирается до заднего двора без приключений, что, в общем-то, хорошо, но теперь у него целых пятнадцать минут, которые нужно убить в ожидании Гарри, что в свою очередь значит, что он настолько волнуется, что хочет вылезть из собственной шкуры. Он ходит туда-обратно за кирпичным фасадом, пиная камешки под ногами, прогоняя в голове каждую деталь только что произошедшего, пока это становится невыносимым. Наконец, он просто садится и опускает голову между колен, глубоко дыша и пытаясь оставаться спокойным. Гарри его убьет, если у него случится сердечный приступ. Он волнуется, но в хорошем смысле. Он волнуется так, как раньше перед спектаклем, который точно пройдет хорошо, в котором у него все шансы сыграть на отлично, и просто хочется быстрее начать, выйти на сцену и показать, что может. Возможно, это та роль, для которой он был рожден. Луи вскидывает голову при звуке хрустящего гравия и видит Гарри, обходящего здание сбоку. Он сразу же останавливается при виде мужчины. Тот поднимается на ноги, но не двигается. Гарри лишь облокачивается о кирпичный угол, запыхавшись, и Томлинсон просто будет тут стоять, и позволяет решать тому, что будет дальше. Но он не может сдержать улыбку, когда наконец рассматривает его. Волосы парня немного длиннее, чем были, но все такие же кудрявые, а на его запястье меньше браслетов. Помимо камеры на шее, он держит портфель - последнее из всех мыслимых вариантов, - и уж об этом Луи будет шутить бесконечно. Но это все неважно, поскольку что бы не держало парня на месте, этого больше нет, и он бросает свой ужасный портфель, сокращает расстояние между ними несколькими длинными рывками, поворачивает Луи спиной к стене и держит его, зарываясь лицом в его шею. – Все хорошо, все хорошо, – частично для себя, не задумываясь, говорит Томлинсон, обхватывая руками парня за спину. Он чувствует теплое дыхание того на своем горле как раз в тот момент, когда запускает свои руки в его волосы, и не может сделать ничего, кроме как поднять его лицо к себе и поцеловать. Полусмех и полувсхлип они издают практически синхронно, и Гарри прижимается ближе, двигая языком во рту Луи с тихим стоном. Томлинсон хочет, чтобы тот был рядом всегда, ненавидит каждую молекулу воздуха между ними и все то, из-за чего вселенная гораздо больше, чем лишь они одни. Гарри отстраняется и целует Луи в подбородок, двигаясь дальше, по линии челюсти. Луи откидывает голову назад и пытается собраться. Он не хочет забыть свои ощущения, вот этот момент, никогда. – Я скучал по тебе, – бормочет Гарри ему в шею. – Я люблю тебя, – выдыхает Луи, потому что может. Гарри пробивает дрожь: – Я тоже люблю тебя, – говорит он тихо, кусает Луи за мочку уха, и продолжает: – Позволь мне отвезти тебя к себе, Лу. – Да, – говорит тот. – Пожалуйста. З – Лиам, – шипит Зейн в телефон. Он снова в кладовой, куда пообещал никогда не возвращаться, но ему нельзя звонить по личным делам во время уроков, да и нынешние обстоятельства совершенно точно должны быть смягчающим фактором. Даже дождаться перерыва между двумя частями занятия, после прочтения сообщения Луи, было совершенно невозможно, так что не было и речи, чтобы дождаться конца дня. Это необходимо. – Я пытался добиться этого на протяжении месяцев. Что ты ему сказал? – Не знаю, – отвечает Лиам. Зейн представляет, как тот пожимает плечами. – Я просто сказал, как сильно люблю тебя, и что думаю и чувствую в наших отношениях, и это, похоже, сработало. Зейн долго молчит, кусая руку: – Ты даже не представляешь, – говорит он наконец, – какой секс тебя ждет вечером.