These Inconvenient Fireworks

З В голове у Зейна есть довольно четкая картинка того, как они с Лиамом должны, наконец, сойтись. Это мечта, по большей части, но когда мужчина твоей мечты – пожарник, сложно останавливать себя на поворотах. Обычно он представляет себе экстренную ситуацию, какой-то переломный момент, когда его жизнь в опасности. Тут врывается Лиам, подгоняемый сбивающим его с толку увлечением сексуальностью, умом и задумчивостью Зейна, и спасает его от верной смерти. Лиам сходит с ума от беспокойства за него и, лишенный выбора, признается ему в вечной любви, наверное, даже пока он все еще в копоти от пожара. И полуобнаженный. Конечно, этот сценарий может развернуться в любой обстановке: его квартире, школе, прекрасной вилле на юге Франции. У Зейна есть план поведения для каждого случая. Так что, когда сирена неожиданно раздается во время второго урока, он готов. Это тот самый день, для которого Зейн тренировался. Лучший день в его жизни. День, когда из-за кого-то сработала пожарная сигнализация. Он посреди бурной дискуссии на тему литературных приемов в «Грозовом перевале», когда это случается. Мужчина вскакивает со стула, хватает куртку и лихорадочно поправляет волосы перед зеркальцем, которое держит в столе, прежде чем возглавляет учеников и выводит их на улицу. Все утро бушевала непогода – идеальная, по мнению Зейна, погода для драматического признания в любви, - так что они все плотно прижались друг к другу под навесом, в ожидании пожарников. Но те приезжают, выбегают из машины, и Зейн стоит с двумя десятками промокших подростков, а Лиам все не появляется. Привлекательные мужчины появляются из пожарной машины, чьи сирены должны были пропеть судьбоносную песню в судьбе Зейна, и ни один из них не Лиам. Одна из учениц тянет его за рукав: - Мистер Малик? Кажется, нам можно зайти обратно. - Заходите, если хотите, - отвечает он, зло пялясь на машину. – Это неважно. Все неважно, - он поворачивается, чтобы посмотреть на девочку: - Надежда это ложь, - та смотрит на него, и что-то в его глазах заставляет ее спасовать, повернуться и повести за собой остальных в школу. В какой-то момент он присоединяется к ним, и никто не говорит о его отсутствии, когда они возобновляют свою дискуссию о Кэтрин и Хитклиффе. Зейн может использовать свою собственную мрачность в данный момент. Это худший день в его жизни, и он не знает, как выразить это без соответствующих эпохе костюмов и декораций. Остаток дня проходит в тумане разговоров с людьми, которые не Лиам, и вскоре Зейн обнаруживает себя дома, с перспективой очередного ужина для одного, перед телевизором. Ну, если бы в его квартире была еда. Полки пусты, как и его душа. И так он оказывается в Теско, вышагивая вдоль отдела с замороженными продуктами. Если и есть современный эквивалент тоскливых блужданий в распахнутом жилете, то вот он. Оказывается, тут распродажа замороженного горошка. Вот что Зейн заслуживает есть - мороженый горошек со скидкой. Зейн – человеческий аналог замороженного горошка на распродаже. Он тянется к упаковке, но его рука сталкивается с чьей-то. Мужчина был настолько погружен в свою печаль, что даже не заметил, что в отделе находится кто-то еще. - Извините, - бормочет Зейн, отдергивая руку, и человек делает то же самое, а затем он поднимает глаза, и в его голове становится абсолютно пусто. Лиам. Прямо перед ним. В отделе замороженных продуктов. На нем клетчатая рубашка, а в руке корзина, наполненная продуктами, и у Зейна сейчас случится сердечный приступ, прямо возле горошка. - Зейн! – говорит мужчина, улыбаясь ему, будто каждый день – лучший день в его жизни. Зейн хочет поцеловать его. – Как дела, дружище? - Да, - на автомате говорит Зейн, поскольку его навыки к связной человеческой речи испарились от шока в последние пять секунд. – В смысле, хорошо. Шоппинг. И, ну. Ну, знаешь, - он беспомощно поднимает в воздух свою упаковку овощей. – Салат. Он называет овощи. Все тлен. - Круто, круто, - отвечает Лиам, все еще улыбаясь, - слышал, у вас выдался напряженный денек, да? На мгновение Зейн на самом деле не понимает, о чем вообще говорит этот парень, но все становится на свои места. Да. Пожарная сигнализация. Почему он расстроен целый день. - О, да, из-за кого-то сработала сигнализация, - выдает Зейн. – Но все нормально, впрочем. Никаких огненных геенн, о которых можно было бы рассказать. Он не знает, что несет, но это заставляет Лиама смеяться, так что это считается маленькой победой. - Как плохо, что у меня был выходной этим утром, мы могли бы увидеться, - говорит Лиам. – Провел половину дня на диване, поедая печенье. Собственно, именно поэтому я тут. Нужно пополнить запасы. Забавно, как все вышло, да? Судьба, - хочет закричать ему Зейн: - Забавно, ага. - Ужинаешь в одиночестве? – спрашивает Лиам. Да, в одиночестве, о боже, я не смогу стать более одиноким, даже если постараюсь, думает Зейн, но он не может сказать это. Он уже стоит в отделе замороженных продуктов в своей толстовке для грустных времен. Ему не нужно давать мужчине лишнее доказательство, что у него нет никакой жизни. - Нет, - врет он. - Ясно, - качает головой Лиам, - я уверен, у тебя есть планы. - Нет, - быстро, в панике, выпаливает Зейн, - у меня ни с кем нет планов. Лиам смотрит на него какое-то мгновение, хмуря брови, и Малик думает, как сильно ему нужно удариться головой о морозилку, чтобы заработать мгновенную смерть. Но, похоже, у Вселенной другие планы на его кончину, поскольку Лиам лишь хлопает его по плечу: - Действительно глубокая мысль, приятель. Отсутствие планов не значит одиночество. Ни один человек не является островом, я понял, - он кивает сам себе, ошеломленный. – Ну, мне, наверное, пора. Похоже, дождь прекратился на какое-то время, так что у меня, возможно, есть шанс убраться до того момента, как он начнется вновь. - Конечно, - слишком резко кивает Зейн. – Да. - Приятно было повидаться, Зейн, - улыбается Лиам, поворачивается и направляется прочь из отдела. - Лиам, подожди, - неожиданно вырывается у Малика. Тот останавливается, поворачиваясь: - Да? - Я, эм, - начинает парень. Что, черт подери, он собирается сказать? Думай, Малик, думай. – Я переживаю по поводу своего дома в последнее время. Ну, в котором я живу. Не уверен что все, ну, знаешь, соответствует правилам и все такое, - это лучшее, что он может придумать, глядя Лиаму в лицо. Может, он зайдет как-нибудь позже и проверит все, а затем увидит Зейна, небрежно облокотившегося о дверной косяк, и его вдруг осенит, что его родственная душа стоит прямо перед ним, и тогда они поцелуются, и Зейн устроит парад. Лиам хмурится, и Малику почти стыдно за то, что он ему врет. - Это нехорошо. Вот, что я тебе скажу, - говорит он, возвращаясь обратно. – Я дам тебе свой номер, и ты будешь наблюдать, а если что-то заметишь – сразу позвонишь. Зейну требуется какое-то мгновение, чтобы слова проникли в сознание через пять миллионов восклицательных знаков, которые только что возникли в его голове: - Ладно, конечно, - говорит мужчина, когда его тело вновь подчиняется ему, и достает телефон из кармана. – Звучит замечательно, - Лиам даст ему свой номер. Это по работе, и, технически, по ложному поводу, но все равно – Лиам дает ему свой номер. У него будет прямой доступ к нему в любое время. Они практически женаты. После того, как Пейн диктует номер, Зейн дважды – и трижды – проверяет его, правильно ли записал, прежде чем сохраняет. - Если заметишь что-то нехорошее, дай мне знать, посмотрим, что я смогу сделать, - серьезно говорит Лиам. Если Зейн – человеческий аналог замороженного горошка на распродаже, то Лиам – наилучшее нежнейшее филе миньон в человеческой форме. Только, знаете. Менее французское. - Обязательно, - энергично кивает Зейн. – Конечно, я позвоню тебе, - а потом женюсь. Лиам улыбается. Зейн хочет построить место поклонения этой улыбке. - Замечательно. В любом случае, мне пора бежать. Вкусного ужина, - он коротко машет Зейну. Тот начинает было повторять жест, но понимает, что он, наверное, выглядит смешно, так что делает вид, будто хотел запустить руку в волосы. - Ага, удачи. Ты тоже. Чувак, - он хотел достичь эффекта небрежности, но наверняка пропустил отметку. Лиам лишь все так же улыбается, прежде чем исчезает за углом. Зейн держится целых десять секунд, прежде чем падает на холодильник. Он никогда в жизни больше не будет сомневаться в судьбе. Эта клятва длится до того момента, пока он не расплачивается на кассе и не понимает, что он сам не дал Лиаму свой номер в ответ, и рассыпает всю сдачу по полу. Эта дурацкая судьба с ее граблями. Л Луи на самом деле любит свою работу, вот только не каждое ее мгновение. Особенно не текущее, когда он сидит, склонившись над своим столом, после часов и часов проверки первых черновиков финальных сочинений за семестр своих учеников. Он мог бы сидеть себе дома, уютно расположившись с сериалом «Единственный путь – это Эссекс», но до рождественских каникул осталось только несколько недель, и ученикам понадобится вся помощь, которую они только могут получить. Луи вздыхает и ручкой обводит строчку на листе перед ним. Этот персонаж появился на сцене две страницы назад, так что да, упоминание о его повторном появлении без покидания сцены интересный выбор, но стоит изменить его, наверное, если только ты не планируешь введение злых близнецов как поворот сюжета. Он стучит кончиком ручки по зубам. Слишком жестко… или недостаточно жестко? Когда он вновь заносит ручку над бумагой, Гарри открывает дверь. Он не здоровается, лишь кидает сетку с мячами в угол и подходит к ближайшей к Луи парте. Он тяжело за нее опускается, не глядя на Луи, а спустя мгновение встает, вновь подходит к двери и закрывает ее. Он возвращается на свое место и трет лицо рукой, прежде чем, наконец, встречается с Томлинсоном глазами. Последний раздумывает, не сказать ли ему, что парень сидит за партой, на которую Джереми Гивенс постоянно клеит свои жвачки, но решает, что сейчас не время для этого: - Привет. Поговори со мной. Ты в порядке? Гарри дергает ногой вверх-вниз, словно не может выносить неподвижность: - Нет, - говорит он, не отводя взгляда от Луи. – В смысле, да, я в порядке, и это… Боже. Я зол, - он быстро смотрит в окно, почти с улыбкой, но когда вновь возвращает взгляд к Томлинсону, то на лице его гримаса: - Ты можешь сохранить что-то… ты ведь можешь сохранить конфиденциальность ученика, верно? - Да, конечно, что… - начинает Луи, но Стайлс уже поднялся со своего места и ходит туда-сюда перед столом Луи. - Ты знаешь Ричардса? Тома Ричардса? Такой, высокий, с взъерошенными волосами, один из моих нападающих? – Луи кивает. – Я попросил его остаться после тренировки, потому что он сегодня был как-то не в духе. Не пасовал другому форварду, который играет, Майку Кендаллу, они не играли в связке, а уж они-то всегда почти что читают мысли друг друга, - он снова улыбается этой странной полуулыбкой, и Луи уже ненавидит ее. – Я, на самом деле, переживал за него. Думал, ну мало ли, может, какие-то проблемы дома. Гарри все еще не прекращает ходить туда-сюда: - И вот я спросил его после тренировки, наедине, я спросил его, в чем дело, и знаешь, что он ответил мне? – он делает паузу и встречается глазами с Луи. – Он сказал, что они с Кендаллом не разговаривают и больше не друзья, поскольку, оказывается, Кендалл сказал Ричардсу, что он гей, хотя тот выразился вовсе не так, - он продолжает мельтешить. – Он говорит мне – этот парень в моей команде, который играл с ребятами несколько месяцев, - что он больше не хочет играть с Кендаллом, что он уже рассказал все остальным, - его рука вновь трет шею, он тяжело садится обратно на стул: - Господи, Луи, я никогда не хотел ударить ученика раньше, но я с трудом сдержался. Луи заставляет свои пальцы разогнуться из кулака, в который они сжались на странице сценария, которую он скомкал: - Что, - он прочищает горло, - что ты сделал? - Я сказал ему, что в таких обстоятельствах я тоже не хочу, чтобы он играл с Кендаллом, или вообще с моей командой, и что пока он на скамье запасных, - говорит Стайлс, стуча пальцами по столу. Его глаза сверкают пламенем, и Томлинсон не может решить, стоит ли ему бояться его или за него. - Боже, Хаз… - Я знаю, Лу, знаю, но… блять, мне все равно, он подставил команду и предал доверие товарища, боже, у меня такое ощущение, что он предал и меня, потому что мне нравился этот паренек, - в спешке выдает он, наклоняясь вперед и роняя голову в руки: - И, черт, Луи, завтра мне придется сказать Кендаллу, что вся команда знает, что я знаю, а ведь даже не хотел этого, и я не… - он делает пару глубоких вдохов и качает головой: - Я не заставлю его играть с тем придурком, который так с ним поступил. Нет, нахуй. Мне плевать. Луи смотрит на линию плеч Гарри, напряженную, словно тетива лука. Мужчине почти страшно пошевелиться, он пытается переварить исходящие от парня эмоции: - Ему повезло, что с этим имеет дело такой человек, как ты, - говорит он, наконец, но слова его кажутся бледными и бесполезными, в сравнении с чистой энергией, которая исходит от Гарри. Тот издает жесткий смешок: - Ему не повезло. Тут нет никакого везения. Если и есть - боже, если кому и повезло, так это мне, Лу, - он поднимает голову, и Луи видит его красные глаза, мокрые ресницы. Он похож на творение кисти Рембрандта, нарисованные маслом отблески огня: - Я ненавижу это. Я ненавижу, что тот факт, что в школе у меня не было такого дерьма, делает меня везучим. Я ненавижу быть благодарным за то, что мне было это дано, то, о чем Кендалл и все остальные не должны даже задумываться попросить. Они просто должны это получать. Если раньше Луи боялся шевелиться, то сейчас он почти не дышит. Воздух напряжен, словно резинка, натянутая до предела. Гарри шумно сглатывает: - Моим друзьям было плевать, родители отнеслись нормально, а в школе все равно не было никого из парней, кто был бы по мальчикам, так что я все равно дальше встречался с девушками. И все было нормально. И никому не было до этого дела. И, блять, Луи, я думал, это значит, что все меняется, становится лучше, но нет, мне просто, блять, повезло, - он вытирает лицо рукой. – Я чувствую себя… я просто чувствую себя таким идиотом, и не могу ничего сделать с этим. В комнате тихо-тихо, за исключением тяжелого дыхания Гарри и замыканий в мозгу Луи: - Хазза, - говорит он. – Хаз, - но тот не поднимает глаз. К черту. Луи переварит эту информацию позже. Он поднимается и обходит стол, садится на стул рядом с Гарри: - Гарри, боже, ты уже делаешь что-то, - он почти не сомневается, прежде чем ладонью обнимает шею парня. – Ты можешь оставить этого мудака гнить на скамье запасных до конца сезона, во-первых, - это вызывает у кудрявого слабую улыбку сквозь слезы, и часть мозга Луи делает сальто. – И ты будешь с Кендаллом. Ты можешь его защитить и поддержать. Это… - после всего сказанного Гарри, он чувствует себя виноватым за каждый вздох, - и это уже больше, чем кто-либо когда-либо для меня сделал, ага? – глаза Гарри находят его. – Так что не думай, что это «ничего». - Возможно, это и не ничего, но, черт, - вздыхает Гарри. – Я все равно идиот. Знаешь, я ничего не сказал вам о том, что я, не знаю, не натурал, потому что я думал, что это не имеет значения. Господи, Лу, у меня даже нет определения этому. Я думал, нет никакой разницы, потому что никто на этом уже не зацикливается. - Эта разница необязательно должна быть, - осторожно говорит Томлинсон. Если Гарри так хочет, он может сделать вид, что ему плевать. Он может притвориться, что это не переворачивает его мир вверх ногами, что не перевернуло уже. Он может отстраниться, если так лицо Гарри лишится этого болезненного выражения. - Как бы мне хотелось, чтобы ты был прав, Лу, и еще вчера я бы подумал, что так и есть, - он запускает руку в волосы. – Но если это все вот так, если мои ученики осуждают одного из них же за то, кем я тоже являюсь? Это имеет значение, хочу я того или нет. И лишь то, что я был в состоянии притвориться, что это не влияет на меня, вовсе не значит, что я могу игнорировать реальность. Луи аккуратно массирует затылок Гарри: - Хорошо. Я понял, о чем ты. Это важно, правда, - Стайлс тяжело выдыхает. – Но то, что ты уже понял это, значит, что ты не такой уж и тупой, мне кажется. Кудрявый делает несколько глубоких вдохов: - Господи, Лу, - произносит он, - все в этом мире такие твари, кроме тебя, - и, наверное, от тяжести всего сказанного, они оба начинают хихикать. - Приятно знать, что ты осознал это, - говорит Томлинсон. Часть его, которая рада, что Стайлс выглядит уже не так, будто сейчас распадется на миллион осколков, минимально заглушает собой ту, которая все еще психует. - Хорошо, - говорит Гарри. – Хорошо. Я все еще могу… я собираюсь помочь ему, сделать все, что в моих силах, и если я не справлюсь или все испорчу, то всегда могу прийти и поплакаться тебе. Хороший план, - он садится чуть прямее, кажется, стряхнув с себя самое худшее, что тянуло его вниз. Он даже быстренько поправляет волосы, так что Томлинсон знает, что ему уже лучше. – Ладно, я думаю, я готов вновь показаться свету, - он смотрит на Луи и улыбается. – Я бы поблагодарил тебя за то, что ты меня выслушал, но я знаю, что ты скажешь, что я всегда могу с тобой поговорить, - утверждает он, прерывая протесты Луи. – Так что я перескочу эту часть и поблагодарю тебя сразу за это. Луи открывает и закрывает рот. В голове сплошной туман, и единственная связная мысль, что пробивается сквозь ошеломление – этот человек существует. Пусть парню больно из-за этого всего сейчас, но Луи мысленно благодарит те силы, которые позволили ему пережить подростковые и юношеские годы без сокрушительных ударов реальности. Словно Томлинсону выпала честь общаться с единорогом. Он не осознает, что пялится, пока Гарри не прочищает горло. Точно, разговор. Луи участвовал в них пару раз: - Справедливо, - говорит он. – Всегда пожалуйста, - Стайлс сжимает его плечо, и мужчина хорошо осознает каждый квадратный сантиметр, в котором их тела соприкасаются. Потому что он плохой человек. - Ладно, тогда я оставляю тебя твоей настоящей работе, - говорит Гарри, поднимаясь со стула. Он подходит к сетке с мячами и поднимает ее. - А это обязательно? – вздыхает Луи. – У тебя не может случиться какой-нибудь еще кризис? Они гораздо менее скучные, - Стайлс улыбается ему, и мужчина рад, что на лице того не осталось прежней боли. - Я могу придумать что-то другое, настолько же травмирующее, к завтрашнему ланчу, - говорит парень, закидывая сетку на плечо. - Посмотрим, - говорит Луи, глядя поверх очков. Гарри смеется, уходя и со щелчком закрывая за собой дверь. Луи дожидается, пока не уверенный в том, что парень ушел на достаточное расстояние, и лишь затем испускает задушенный крик, что остается висеть в пустом классе. ✖ В лобовом стекле машины Луи есть трещина. Он ехал в зоне ремонтных работ, когда из-под какого-то механизма прямо в стекло полетел камушек, и от столкновения мгновенно образовалась трещина, от одного угла до другого, с паутинками трещинок поменьше на концах. И они теперь всегда с ним, потому что Луи все никак не может заставить себя заплатить за его замену, и каждый раз, когда он едет куда-то, какая-то часть сознания мужчины все ждет, пока оно окончательно осыплется. Луи стоит на светофоре, смотрит сквозь треснувшее лобовое стекло, и все, о чем он может думать - Гарри. Со всей ситуации с Майком Кендаллом прошла неделя, и, наверное, если бы Луи был человеком получше, не настолько сексуально озабоченным, то это была бы неделя с того момента, как Гарри пришел к нему в отчаянии, но, вместо этого - неделя, как Гарри сказал, что ему нравятся мужчины. И тут внезапно все фантазии Луи стали гораздо менее абстрактными и более близкими. Вопрос уже не в том, заинтересован ли Гарри в мужчинах. Все дело лишь в том, заинтересован ли он в Луи, и об этом весьма неприятно думать. Флирт больше не игривый. На курках чего бы они ни держали пальцы, это уже вовсе не безвредно. И дело не только в том, что Луи знает. Просто Гарри знает, что он знает. Они оба понимают - что-то может произойти, и препятствуют этому только они сами. Это опасный баланс, и Луи больше не может сказать, где проходит линия, что отделяет дружбу от флирта, и была ли она вообще, или что все это значит, черт его дери. Он постоянно на грани, пытаясь понять, тот ли это момент, или вот этот, или вот тот. Гарри наклоняется слишком близко, чтобы воровато отпить чаю Луи, мазнув волосами по его шее. Гарри улыбается, когда замечает, что Томлинсон пялится на его руки, те самые руки задерживаются на лишнюю долю секунды на запястье Луи или его талии, или плече, каждый раз, когда они касаются. Он всегда так делал? Томлинсон все себе придумывает? Он готов вылезть из собственной шкуры, буднично размышляет, разлетится ли, наконец, стекло. Луи свойственно многое, но он никогда не оставляет ничего на самотек. Впрочем, сесть и обсудить он тоже не может, поэтому ему остается лишь физическое взаимодействие, единственное, что он умеет на самом деле. Он начинает выбирать наиболее обтягивающие рубашки, спускать подтяжки с плеч, когда находится рядом с Гарри. Когда он делает это в первый раз, он собирается запомнить реакцию Гарри, но отвлекается на то, как задирается футболка последнего, когда он потягивается, и пропускает момент. Стайлс все так же следит глазами за ним повсюду, но не больше, чем обычно. Луи не знает, что из этого следует. Он не знает, что это, их "обычно". В конце концов, он понимает, что независимо оттого, что сделает парень, Томлинсон все равно сходит с ума от догадок. Все это начинает влиять на то, на что вовсе не должно. Вкупе со стрессом от уроков и постановкой чертового Шекспира это делает его раздражительным, и он начинает срываться на всех, даже тех, кто пытается ему помочь. Когда звонит мама и спрашивает о его личной жизни тем коварным материнским тоном, он огрызается, а потом чувствует себя виноватым весь остаток недели. Когда помехи от микрофона на одной из репетиций почти оглушают их всех, он готов рвать на себе волосы: - Да черт возьми, Найл! - кричит он вверх, туда, где расположен звукооператор. - Я работаю над этим! - кричит тот в ответ, и когда вообще он начал срываться на Найле? Он ведь ничего никому не сделал. - Кому-то нужно потрахаться, - говорит Зейн, безмятежно фланируя рядом с ним с ведерком краски. - О, уж кто бы говорил. Этот вечер он проводит скрючившись на диване, за просмотром старых серий «Великого пекаря» со своего съемного жесткого диска и пытается не страдать о своей безвозвратно минувшей молодости. Что-то не дает ему покоя, словно какой-то зуд, который он не может утолить. Луи наблюдает, как мужчина на экране создает невероятные формы из, предположительно, еды, и думает о Гарри. Ну, он практически всегда думает о Гарри в последнее время, но сейчас его мысли занимают истории парня о том, как тот работал в пекарне, когда был подростком, как у него подгорал хлеб и как он таскал тесто для печенья. Он совершенно не думает о сегодняшнем Гарри, одетом в один лишь фартучек, или покрытым шоколадной глазурью, сладким и липким под языком Луи. Нет. Ни капельки. Он достает телефон и смотрит на экран блокировки, размышляя. Они всегда неожиданно писали друг другу сообщения, шуточки или комментарии, или всякую всячину, но Луи может поклясться, что даже это изменилось. Теперь это не только сообщение от Гарри, во время его лекций, что парень в соседнем ряду похож на Робби Уильямса. И Луи теперь не просто пишет сообщение, когда ученик отдает эссе на четыре страницы касательно сексуальных намеков в разговоре Джека и Алджерона о кексах в «Как важно быть серьезным». Это поздние ночи с раздраженной светом экрана телефона от входящего сообщения Герцогиней в ногах кровати, когда Луи лишь скользит по краю тех слов, что на самом деле рвутся наружу. Все еще наблюдая, как расцветают сахарные розы, он выбирает номер Гарри, который теперь сразу под номером Зейна в избранных. помадка это магия? потому что я не могу понять Не лучшая его работа, но достаточно, чтобы завязать разговор. Спустя несколько минут он получает ответ в награду: пекарь никогда не раскрывает своих секретов, томмо ;) Луи хмыкает и мгновенно отвечает. Мысли о секретах, которые Гарри сам, без просьб, обрушил ему на голову, отходят на задний план: ты не пекарь, ты средней компетентности футбольный тренер. а они выдают свои секреты? больше, чем просто средней компетентности >:( Картинка хмурящегося перед экраном телефона Гарри слишком хороша, и Луи не может не подначивать его дальше. Ему нравится чуточку перегибать палку, доставать его до тех пор, пока он не сможет угадать, что парень сделает в ответ. да ладно. я сам могу надрать тебе задницу. И правда, он был весьма хорош в футболе раньше. Гарри, впрочем, решительно настроен, похоже, поставить его на место, и мужчина не в состоянии усидеть на месте, когда видит новое сообщение: только языком трепать можешь или готов поспорить на кругленькую сумму? О боже. Последнее, что ему сейчас нужно – представлять Гарри в его квартире, точно полуголого, как минимум, думающего о языке Луи, его рте и каких-либо возможностях. Он знает, что ни одно из слов в сообщении и близко не имело рейтинга R, но его пальцы все равно поджимаются. Он глубоко вдыхает и ждет пару минут, прежде чем ответить, невидящим взглядом уставившись на "Великого пекаря", пытаясь успокоиться. Это не помогает. я делаю что мне нравится со своими деньгами, стайлс. и со своим языком тоже. боишься? Он знает, что ему должно быть стыдно, пора прекратить нагнетать и наращивать что-то, что он не может контролировать, но он может думать только о том, перехватило ли у Гарри дыхание, когда он прочел сообщение. Спустя десять минут все еще без ответа, он гораздо менее взволнован и больше раздражен. до дрожи в ботинках. кстати говоря, у тебя вообще есть кроссовки? :) Луи так и видит его наглое выражение лица, самодовольное, из-за его такого умного ответа. Возможно, это чуточку даже привлекательно, но Томлинсон этого не потерпит. Проходит целых пятнадцать минут, прежде чем он отвечает, отплачивая Гарри его же монетой. Он хотел дотянуть до двадцати, но не вышло. сука. что ж, давай сделаем это. ты и я, матч не на жизнь, а на смерть, лучший побеждает. Он предвкушает еще одно долгое ожидание, но в этот раз телефон вибрирует меньше, чем через пять минут. Когда Луи читает, что прислал Стайлс, он бросает телефон на диван и, хватая подушку, зарывается в нее лицом. твоя задница будет моей, томлинсон. Он с трудом сдерживается, чтобы не сжать свой начавший твердеть член. Непрошеные картинки проплывают у него перед глазами. Гарри в футбольной форме, покрытый грязью и потом. Гарри прижимающий его к стене в раздевалке. Гарри, который делает, что хочет. Луи на ощупь находит телефон, выглядывая из-за подушки, чтобы набрать наиболее безобидный ответ, на который он только способен. ага, конечно. ты так напыщенно разговариваешь, но посмотрим. когда мы сделаем это? Если последнее сообщение пришло за несколько минут, то ожидание этого составляло всего несколько секунд, и от мысли, что Гарри сидит и с нетерпением смотрит в телефон, приходится сильно закусить подушку. сейчас. приезжай и забери меня. И, ох, в мозгу Луи разгорается пожар. Гарри нечасто становится напористым, но мужчина знает, как он выглядит в таком состоянии, горящие глаза, изогнутые губы. Томлинсон довел его до такого состояния всего несколькими сообщениями, и гордился бы собой, если бы не был в таком блядском состоянии. хазза, уже почти полночь. Проблема не в том, на самом деле, что уже поздно. Все дело в том, что Луи не слишком уверен, что сможет сейчас иметь дело с Гарри в реальности, если парочка сообщений о футболе довела его до желания выключить сериал и подрочить. сдаешься? я знал, что ты не сможешь со мной справиться. мудак. заберу тебя через двадцать минут. Луи несколько секунд медлит, занеся палец над кнопкой отправки, прежде чем, наконец, зажмуривается и нажимает ее. Это точно не хорошая идея. Он знает это. Но отступить уже не может. Ехать до дома Гарри всего десять минут, но Луи нужны дополнительные десять, чтобы переодеться во что-то подходящее и подумать о мертвых животных, чтобы унять свой стояк. Мужчина сохраняет умеренный и спокойный темп всю дорогу до блока квартир, где живет Гарри. Он не будет спешить. Возможно, перспектива провести время с кудрявым и заставляет его согласиться на занятия спортом в полночь, возможно, несколько невинных сообщений могут его возбудить, но он не будет спешить. У Луи все же есть честь. Когда он паркуется, Гарри уже снаружи, в шортах и футболке, а шапочка низко натянута на уши. На плече у него мягкая сумка, которую он закидывает на заднее сидение через плечо, когда садится. Луи наблюдает за всем - как низко сидят шорты на бедрах парня, как скручивается его тело, когда он поворачивается обратно. - Привет, - говорит Стайлс, пристегиваясь. Он улыбается Луи, на его щеках яркий красный румянец от ночной прохлады, и Луи с трудом контролирует себя. - И тебе привет, - отвечает он, отводя взгляд от кудряшек, что выбиваются из-под шапки парня. - Готов к поражению в своей же игре? - Прекрати торговаться, и поехали, Томлинсон, - говорит Гарри. Луи не нужно говорить дважды. Он трогается немного быстрее, чем нужно, и дорога до школы пролетает быстро, между их перепалками и искрящим напряжением. Они смеются к тому моменту, как оба выходят из машины, но Луи все равно чувствует, что не может вдохнуть полной грудью, когда они идут по парковке, по лужам желтого фонарного света. Они замолкают, и лишь их дыхание создает одинаковые облачка на выдохах, и плечи соприкасаются с каждым шагом. Они доходят до забора из сетки, который окружает поле, и Гарри достает ключи, чтобы открыть ворота. Замок щелкает невыносимо громко, и Луи нервно то ли кашляет, то ли смеется. Гарри поворачивается на звук, ухмыляясь: - Не переживай, тут никого больше нет. Луи знает это, знает и то, что даже если кто-то и есть, технически Стайлсу можно находиться тут, когда ему хочется, но все равно кажется, будто это опасно. Все кажется опасным, так или иначе, в последнее время. Гарри открывает ворота, и показывает Луи, чтобы он входил, а затем наклоняется за трибуны в поисках спрятанного щитка, и включает тумблеры. Поле заливает свет, и оно предстает перед ними, ярко-зеленое и широченное, под ночным небом, и никуда не спрячешься. Луи щурится на Гарри, шагая задом наперед на поле, чувствуя, как слова смешиваются в его голове, как всегда, когда он нервничает: - Не переживай? Кто переживает? Единственный, кому стоит это делать - ты, Стайлс, поскольку ты вот-вот потерпишь унизительное поражение от руки Томмо, - он делает паузу и прокручивает в голове предложение еще раз. – Ну, или от ноги Томмо. Что будет более унизительно. Гарри лишь смеется и достает из сумки мяч. Он подбрасывает его в воздух и начинает балансировать им на коленках, подкидывая его все выше и выше с каждым разом, следя за ним глазами. Он сосредоточен и вытянут, уверен, и изгиб его шеи бледен и идеален под флуоресцентным светом. Луи сглатывает – это все слишком, Гарри - это слишком. Неожиданно Гарри подкидывает мяч, ловит его и посылает в воздух, над головой Луи. Он срывается с места и бежит за ним, пролетая мимо Томлинсона, прежде чем тот даже понимает, что происходит. Луи тихо ругается и срывается за ним, быстро сокращая расстояние между ними: - Ты слишком медленный, Гарольд, - говорит он, когда появляется сбоку, подкатом уводя мяч у него. Луи вырывается вперед и бежит с мячом по полю, в другую сторону, так быстро, как только может. Он слышит топот Гарри позади себя на мгновение позже, чем нужно, и не успевает предотвратить столкновение с ним, вследствие чего парень отбирает мяч. Стайлс отбегает еще немного от Луи, прежде чем останавливается, тяжело дыша и улыбаясь: - Усыпляю твою бдительность, Лу, - говорит он, поставив левую ногу на мяч. Может, Луи и запыхался, но он видит неистовость в глазах Гарри, хищный изгиб его плеч. Щеки и губы парня ярко-розовые, то ли от холода, то ли от усилий, и Томлинсон видит, как плавно двигаются под футболкой его мышцы, когда он переносит вес с ноги на ногу для очередной атаки. Соревнование ему к лицу. Не отводя глаз, Гарри делает финт вправо, затем влево, и Луи преследует его каждый раз. Наконец, Стайлс проскальзывает мимо него, вращательным движением, соприкасаясь с ним плечом, судя по силе – намеренно. Луи не слишком отстает и хватает парня за футболку, замедляя его, чтобы забрать мяч обратно. Справиться с Гарри не так-то просто, и они несколько минут, а может и лет, пытаются перебороть друг друга, ругаясь и смеясь, используя все более грязные тактики, чтобы взять верх, бегая по полю. Где-то в это время, Луи понимает, что они так и не обговорили, как можно победить в этой неведомой игре, но когда Гарри ускоряется прочь, мужчина слишком занят погоней за ним, чтобы думать об этом. Кто-то из них – Луи не может сказать, кто – наконец, перегибает палку, недооценив свою силу, и они оба падают на траву, посреди поля, кучей конечностей, и мяч медленно откатывается прочь, прежде чем окончательно останавливается. Луи тянется за ним, но Гарри быстро подается всем телом на него, чтобы остановить. Руки кудрявого находят запястья Луи, удерживая его, и последнему приходится признать, что его окончательно припечатали. Неожиданно все стало так тихо, единственные звуки – они двое, пытающиеся перевести дыхание, Гарри верхом на нем. Его шапка слетела, в какой-то момент, и свет окрашивает его кудри в серебристый цвет. Луи всегда знал, теоретически, что Гарри больше него, но совсем другое дело знать это физически, когда тело Гарри накрывает его сверху и закрывает вид на звезды. Он представлял их в такой позиции ранее, но чувствовать это в реальности, чувствовать по-настоящему, телом, а не в мечтах, это немножко слишком. Одна его половина не способна рационально мыслить из-за нервов, вторая же – где-то за много миль отсюда, цинично анализирует происходящее откуда-то из космоса. Обе половины в тридцати секундах от катастрофичной ошибки, которая может повлечь за собой последствия, к коим Луи не готов. Они встречаются глазами, и рот Гарри расползается в улыбке, что вышибает из Луи дух похлеще, чем любой подкат: - Поймал, - говорит Стайлс. – Похоже, я победил, - впрочем, он все так же не двигается, и его улыбка уверенная, но в глазах стоит вопрос, на который Луи или не хочет, или не знает, как ответить. Вместо этого он думает о траве, щекочущей его шею, сосредотачиваясь только на этом ощущении. - А, так вот как это, оказывается, - тихо говорит Томлинсон. Он медлит, оттягивая приближающийся к ним момент. Гарри выдыхает смешок, который превращается в туман из-за холодного воздуха. Луи забыл о температуре, ее сложно воспринимать серьезно, когда ощущаешь жар Гарри до самых костей. Одно это заводит, мысль о том, что тепло, проникающее в его тело, было частью Гарри несколько секунд назад. - Это ты мне скажи, - еле слышно произносит Стайлс. Луи глубоко вдыхает, чувствуя, как поднимается паника, задевая каждый нерв. Он пытается придумать ответ, что-то остроумное, что позволит безболезненно выкрутиться, но понимает, что в его мозгу лишь белый шум. Горло все сжимается, и вместе с выдохом проскальзывает задушенный звук. Гарри отвлекается, ослабляет хватку на запястьях и, честно говоря, последующие события – «пан или пропал». Луи кидается вперед, пользуясь моментом невнимательности Гарри, а затем перекатывает их обоих. Оставляя Гарри лежать на спине, Луи бежит к мячу, хватает его руками. У него нет ни плана, ни стратегии, лишь беги, беги, продолжай бежать, но когда он оборачивается, Стайлс бежит за ним, к счастью. Луи пробегает полполя, вбегает в штрафную площадку и вносит мяч в ворота. Когда он поворачивает, удерживая его над головой, Гарри замедляется и останавливается, устало улыбаясь, с шапкой в руках: - Ты знаешь, на самом деле играют не так, - говорит устало парень, натягивая ее обратно на кудри. - Ожидание, что я буду играть по твоим правилам - твоя первая ошибка, юный Гарри, - отвечает Луи, кидая ему мяч. Гарри внимательно на него смотрит: - Да, похоже, что так, - отмечает он, наклоняя голову набок. Затем он бросает мяч и, прежде чем Томлинсон успевает отреагировать, хватает его за ноги и поднимает на плечо, как пожарник, игнорируя возгласы протеста и недовольства ноши. Луи оценивает свой перевернутый вид на руку парня. Ему больше нравится стандартный вид и без плеча Гарри у своего паха. Да, это очень хорошая рука, бесспорно, но все же. - Гарри, - говорит он, подозрительно спокойно. – Какого хрена ты делаешь? - Если ты можешь придумывать правила, то и мне можно, - говорит он, шагая по полю. По голосу не похоже, что это стоит ему особых усилий, сволочь, и Луи нужно прекратить думать о том, как легко парню его таскать, или он очень быстро себя скомпрометирует. – Мое правило гласит, что проигравший должен унести победителя с поля, - он сильнее хватает бедра Луи, и тот пытается не ерзать. - Хорошее правило, - говорит он в руку Стайлсу. – Постарайся в следующий раз предупредить победителя? - В следующий раз победителем буду я, - говорит тот, и Луи слышит улыбку в его голосе, даже если не может ее видеть, - так что я дам себе знать. - Умник, - бормочет Томлинсон. Он зыркает на траву внизу, что совершенно несправедливо. Трава никогда не заставляла его испытывать неуместных сексуальных желаний. Во всяком случае, напрямую. Затем мир наклоняется, и его ставят на ноги, в стоячее положение, на краю поля. Гарри поднимает свою сумку и выключает свет, прежде чем открывает ворота и пропускает Луи вперед, с поклоном. Тот улыбается, даже если не может посмотреть парню в глаза: - Я могу и привыкнуть к такому, - говорит он, в ожидании пока парень догонит его. Тот лишь смеется. Они вновь молча идут по парковке, и Луи не может определить, что это за тип молчания. Они доходят до машины, и только когда сумка Гарри приземляется с глухим звуком на сидение, Томлинсон понимает, что она пуста. - Твой мяч, - говорит он, - прости, я не понял. Мы можем… - Я заберу его в понедельник, - говорит Стайлс и пожимает плечами, садясь на пассажирское место и закрывая дверь. Они доезжают обратно к Гарри практически так же быстро, как и от него до школы. И когда Луи паркуется около нужного блока, он не может понять, хочет ли он, чтобы парень убрался из его машины как можно скорее, или наоборот – ехать и ехать, пока не кончится бензин, чтобы Гарри никогда не ушел. Он отстегивает ремень безопасности и забирает сумку, а затем поворачивается к Луи, протягивая руку. Мужчина пожимает ее, поколебавшись. - Хорошая игра, - говорит Стайлс, приподнимая уголок губ, а затем выскальзывает из машины, оставляя Луи с призрачным теплом в руке и дурацким выражением лица. Оба последних пункта остаются на месте всю дорогу домой, и Луи изо всех сил игнорирует пульсацию в паху. Такое ощущение, что он задыхается в крохотном пространстве машины, ошеломленный сенсорной памятью. Вес Гарри, прижимающий его к земле. Губа Гарри, которую тот сосредоточенно закусывает. Низкое грудное бормотание Гарри. Все это искрило в сухом кострище его сумасшедшего, ужасного желания, и теперь под его кожей разгорается огонь, тлеющий на нервных окончаниях и заставляющий потеть на месте. Когда Луи, наконец, попадает в свою квартиру, он останавливается лишь для того, чтобы закрыть входную дверь, прежде чем заваливается в спальню. Падая на колени сразу около двери, он даже не доходит до кровати. Опираясь на нее локтем, зарываясь лицом в одеяло, он приспускает тренировочные брюки ровно настолько, чтобы взять себя в руку. От первого прикосновения мужчина стонет, в отчаянном желании его, всего, чего-нибудь. Он не тратит времени, движения быстры и жестки, и, черт, это почти больно – насухо, но если он не получит разрядки в ближайшие две минуты, он умрет. Часто дыша, он позволяет остаткам ночи забрать себя. Он думает о Гарри над собой, о запахе травы и о том, как бы это было – трахаться на ней, и о лице парня. Он представляет, как плавится в его руках посреди поля, под ярким светом, на виду. Он вспоминает хватку на своих запястьях, и содрогается всем телом. Раз, два, третий толчок – и, наконец, он кончает в собственную руку, с надломленным стоном. Как долго он так сидит, Луи не знает, приходя в себя не столько от оргазма, сколько от всей ночи. Боже. Он чертова развалина, и все становится лишь хуже. Что бы подумал Гарри, если бы увидел его такого, в одиночестве, на полу спальни, с членом наружу и рукой, полной спермы. Что с ним не так? Он не вел себя так в отношении кого-либо с шестнадцати лет, когда он был напуган и беспомощен, и не мог прекратить думать о сексуальном мальчике с биологии, когда дрочил. Все окончательно вышло из-под контроля. Луи, наконец, находит в себе силы, чтобы помыться, решив, что пребывание на полу до превращения в пыль, под весом печального-печального состояния его дел – не тот способ смерти, который ему по душе. Однако, когда он поднимает голову, то видит подушку. На ней сидит Герцогиня, надменно вылизывая лапу и глядя на него с эмоцией, которая может быть лишь презрением. Томлинсон роняет голову обратно на кровать с побежденным стоном.