These Inconvenient Fireworks

Л От необходимости разбираться в своей жалкой жизни Луи спасает тот факт, что премьера спектакля уже через две недели. С бесконечными ежедневными репетициями и десятками дел, с которыми нужно разбираться в свободное время, он видит Гарри лишь мельком. Ланчем он жертвует ради финальных штрихов в работе над декорациями и реквизитом. Так что общение с Гарри в последнее время ограничивается несколькими не отвеченными входящими сообщениями да столкновениями с ним в дверных проходах и короткими извинениями через плечо. К счастью, это значит, что ему не нужно смотреть в глаза Гарри на протяжении длительного времени, потому что у него, вполне вероятно, может случиться удар, если это произойдет. Он так близко к грани, что не может выносить даже мысли о Гарри, не говоря уже о его присутствии перед глазами. Последнее, что ему сейчас нужно – иметь дело с тем, из-за кого он не спит по ночам, сжимая в кулаках простыни, отчаянно желая его прикосновений на своей коже. Стресс и сексуальная неудовлетворенность создают вовсе не выигрышную ситуацию. Кажется, Гарри понял, что поведение Томлинсона связано не только с кутерьмой по подготовке премьеры спектакля. Даже встреч с ним у автомата достаточно, чтобы заметить, что Стайлс больше не касается его как обычно, не улыбается как раньше. Мужчина чувствует вину за то, что отталкивает его, потому что, если отбросить это дурацкое желание, Гарри – один из его близких друзей, но справиться со всем сразу ему не по силам. Он разберется с этим потом, когда он не будет по горло погружен в Шекспира и не будет пытаться устроить паре десятков подростков их последние несколько репетиций: - Стоп, стоп, - кричит он из зала. Пара актеров, что на сцене, поворачиваются посмотреть на него, слова замерли на их губах, а мужчина поднимается со своего места и подходит к ним. – Нет смысла репетировать эту сцену, если вы не помните своих слов. А вы их не помните, - два дня до премьеры, главные герои не знают слов. Господи. – Вперед, идите, учите свои реплики в коридоре, - подростки уходят, и актриса выглядит недовольной. - Марджори, если ты завтра не будешь знать этот монолог, я… я… я не знаю, что я сделаю, но никому из нас это не понравится, - кричит Луи ей вслед. Он трет лицо руками и старается нормализовать дыхание. - Похоже, тебе не помешает вот это, - говорит кто-то за его спиной, и, о Господи, пожалуйста, нет. Луи поворачивается, и лицом к лицу сталкивается с видом Гарри Стайлса в его театре, поскольку вселенная хочет довести его до нервного срыва: - Что ты… - начинает говорить он, но затем опускает взгляд и видит картонный стаканчик в руках парня. - Йоркширский чай, без сахара, - отвечает тот, пихая стаканчик мужчине в руки. Тот безмолвно принимает его. – Тренировку отменили, идет дождь. С чем нужна помощь? Это слишком, Гарри, стоящий тут и предлагающий помочь с чем угодно, кроме того, что нужнее всего, и Луи пялится в свой чай, пытаясь сосредоточиться на каком-то одном чувстве. Раздражение представляется наименее пугающим, если все взвесить: - Иди и проконтролируй детей, которые устанавливают освещение, убедись, что они не убьются, - он не благодарит парня, грубо, да, но если он позволит себе чувствовать, то не переживет эту ночь. Гарри кивает и уходит к кулисам театра, благодаря чему Луи может глубоко вдохнуть и вернуться к труппе, которая бесцельно разбрелась по помещению: - Вы, - говорит он, выбрав двоих парней, - прогоните сцену в третьем акте. С расстановкой, - они начинают стонать, и Луи сейчас взорвется: - Вы поблагодарите меня, когда не опозоритесь перед сотнями зрителей. Вперед. - Что насчет остальных? – спрашивает одна из актрис. Луи трет виски: - Идите и убедитесь, что все ваши костюмы готовы и сидят как надо. Потренируйтесь переодеваться. Повторите слова. Знайте, что если я увижу, что вы прохлаждаетесь, я повешу вашу голову на своей стене, как трофей, - все рассеиваются, и Томлинсон поворачивается обратно к двум парням: - Почему вы не репетируете? Вперед! Он критически наблюдает за ними, периодически поправляя их, когда они становятся не туда или забывают слова. Кажется, прошло только несколько минут, но неожиданно он чувствует легкое прикосновение к своему плечу. Он оборачивается и, конечно же, это Гарри, с таким обеспокоенным видом, что Луи хочется плакать. - Освещение готово, - говорит парень. – Я бы прогнал все с нужными сигнальными репликами, чтобы убедиться, что все в порядке, но я хотел уточнить у тебя, что можно, поскольку ты сейчас используешь сцену. Луи смотрит на свои часы и черт, черт, ему скоро нужно отпускать детей. - Дай мне минутку, - говорит он Гарри, и тот лишь вновь кивает, словно обладает терпением святого, блять. Томлинсон хочет его ударить, сказать что-то грубое, лишь бы получить реакцию, потому что у него нет никаких моральных сил иметь дело с хорошим Гарри сейчас. Вместо этого он поворачивается обратно к сцене, приставляет руки ко рту и кричит: - Все сюда! – спустя несколько секунд актеры и команда собираются и выжидающе смотрят на него: - Вы все хорошо поработали сегодня, - говорит он. – Но нам нужно будет трудиться еще усерднее завтра и послезавтра. Я знаю, я довожу вас до предела, да и у вас на носу конец семестра, но нам нужно приложить максимум усилий, чтобы сдвинуть все это с места вовремя. Прежде, чем вы уйдете, я вас очень прошу, удостоверьтесь, что все прибрано. Если вы актер, убедитесь, что вы знаете, где ваши костюмы. Команда, проверьте, что декорации хранятся в осмысленном порядке. Если мне придется убирать за вами, я не буду доволен, - он делает паузу, чтобы убедиться, что они достаточно напуганы, - а потом вы можете отправляться по домам. Они нестройным хором ликуют и расходятся. Луи падает на кресло и трет переносицу, пытаясь не думать о том, сколько еще осталось работы. Он поднимает голову и видит Гарри, который помогает одному из работников сцены оттащить бутафорскую лестницу к краю сцены, мышцы его спины хорошо видны сквозь футболку, и Томлинсон правда не может себе позволить осмысливать это. Он поднимается и направляется к пульту звукооператора, потому что кому-то на самом деле нужно проверить свет. Во время проверки он не может не смотреть на происходящее на сцене. Гарри идет направо, с охапкой реквизита. Гарри обнимает актрису, которая вот-вот расплачется. Гарри поднимает стол, напрягая руки. Почему-то, когда это происходит на сцене, это сложнее игнорировать, и Луи поднимается, нажимая кнопки, отчаянно мечтая, чтобы Гарри был дерьмовым человеком. Если бы он был не таким хорошим, не такой приятной, черт возьми, компанией, Луи мог бы просто трахнуть его и забыть обо всем этом. Он бы мог просто заполучить его, вот это, чем бы оно ни было, и выбросить прочь из своей головы, больше никогда не встречать его и спокойно жить дальше. Конечно, когда Луи заводит что-то с кем-то, все сразу же летит к черту, обычно, но если бы Стайлс просто был человеком похуже, это не имело бы никакого значения. Половина мужчин, с которыми Луи спал, наверняка ненавидит его, но ему абсолютно плевать. Вот только Гарри совсем не хреновый. Он в одиночестве, на сцене, складывает костюмы для пьесы Луи. Глядя на него в свете софитов, Томлинсон не может врать себе. Если парень его возненавидит, то он просто потеряется. И именно сейчас это невероятно злит его. Он выходит из кабинки звукорежиссера, хлопая дверью, и идет по проходу вниз. Они с Гарри – последние, кто остался, похоже, и это хорошо, поскольку если Луи придется взаимодействовать еще с кем-то, он может выдрать себе волосы. Он молча поднимается на сцену. - Эй, я сложил это, но я не знаю, куда… - начинает Гарри, но Томлинсон уже забрал у него костюмы. – Ладно, думаю, ты знаешь, куда их положить, - говорит парень, и в его голосе звучит нотка беспокойства. Наверное, она написана и на его лице, но черт бы побрал Луи, если он посмотрит на него. Мужчина с костюмами идет направо, в его ушах разрывается собственный пульс. Он хочет, чтобы Гарри ушел, чтобы исчез из его личного пространства прежде, чем он сорвется: - Я не хочу, чтобы ты мне помогал, - едко говорит он, и, Боже, он заранее знает, что это была плохая идея. Момент молчания, и Луи поворачивается, чтобы посмотреть на Гарри, увидеть, что натворил. - Луи, - осторожно говорит тот, поднимая обе руки, - что происходит? - Я, блять, вымотан, вот что! – огрызается Луи. – Я устал, и мой спектакль начинается через два дня, на моем столе лежит сорок пять работ, которые мне нужно проверить, завтра два итоговых теста, и у меня нет чертового времени ни на что, и мой исполнитель главной роли пропустил две недели репетиций, потому что у него была пневмония, и он все еще забывает слова. Мне пришлось изменить расстановку в половине сцен, чтобы скрыть блядскую сломанную ногу Руперта Бэйкера, и я все еще не оплатил аренду квартиры, и у меня уже две недели не было времени постирать, и тут ты, ходишь со своим лицом и плечами, и своими футбольными шортами, и ты ведешь себя как чертов хороший человек, и это отвлекает, и у меня нет чертового, чертового времени. Он слышит свои слова прежде, чем осознает, что он их произносит, и замирает, открыв рот, все еще обнимая стопку костюмов. Блять. Гарри смотрит на него с другого конца сцены. Луи видит, как сказанное осознается, по глазам, и блять, блять, гребанный пиздец и тысяча кричащих монашек. - Я… отвлекаю тебя? – медленно говорит кудрявый. - Я… что я имел в виду… - Я отвлекаю тебя, - Гарри говорит вновь, и на этот раз его рот расплывается в улыбке. - Эм, - отвечает мужчина. Он отдавал должное спортивности Стайлса не раз, но он все равно впечатлен, когда тот умудряется перепрыгнуть декоративный стол и сократить расстояние между ними за несколько быстрых движений, и вот уже он в личном пространстве Луи и тянет стопку ткани из его рук. Он кладет ее на пол, и Луи не знает, что происходит, не знает ничего, кроме того, что Гарри неожиданно очень близко, настолько, что Луи слышит запах его шампуня, и он пахнет как какой-то для девочек, клубничный и с лепестками роз, или что-то вроде того, и, конечно, Гарри будет использовать шампунь для девочек, потому что кто он вообще такой, и Луи паникует, Луи очень серьезно паникует. - Ты правда имел это в виду? – спрашивает его Гарри, и уголки его губ все еще подняты вверх, но в его тоне нет ни намека на шутку. - Эм, - каждая часть тела мужчины кричит ему «соври, соври, соври», но говорит он: - Я… да. Да, это. И в этот момент Луи получает подтверждение того, что Гарри – не нормальный человек, потому что тот смотрит на него очень глупо. Луи – человеческий эквивалент автобуса, что падает с обрыва в ущелье, в огне, а Стайлс смотрит на него так, словно Рождество пришло раньше, и это делает его либо очень глупым, либо очень ненормальным. Он проводит по рукам Луи вверх, почти не касаясь, и тот покрывается мурашками от фантомного контакта. Выражение лица парня смягчается и становится удивленным, и мужчина был бы, наверное, смущен, если бы все его чувства не были заняты иным. Гарри поднимает руку и очень-очень аккуратно снимает с Луи очки, очень-очень аккуратно складывает их и кладет в карман его рубашки. Руки Томлинсона бесполезно свисают, уши полны звуком его собственного прерывистого дыхания. Он никогда не чувствовал себя настолько открытым прежде. Кудрявый наклоняется, невозможно близко, и Луи не может понять, как так, почему они не касаются, потому что даже воздух вокруг него, словно Гарри, даже сцена под его ногами. Парень протягивает руку к его лицу, и он думает наконец-то, но эта рука замирает и сжимается в кулак: - Луи, - говорит он, - не заставляй меня бродить в потемках, - и о, с него хватит. - Ты засранец, - выдыхает Томлинсон, - я сейчас умру от желания к тебе, а ты просто мммпх… И вот оно, вот, словно взрыв после тления фитиля. Вот было расстояние, а вот его нет, рот Гарри на Луи, его руки на лице того. Томлинсон ахает, сжимая локти Стайлса, в его голове заела мысль Гарри поцеловал меня, он поцеловал меня, поцеловал, и, боже, если он не соберется, то упустит этот момент. Гарри целует его решительно, сосредоточенно, с одной целью. Гарри целует Луи так, словно обдумал заранее, словно спланировал каждое гладкое скольжение своих губ против губ Луи. Тот же даже не пытается успевать за ним, все еще не в состоянии до конца поверить, что это происходит, что уж говорить об участии. Гарри кладет руки ему на плечи, и они оба двигаются, Стайлс прижимает Луи к бутафорской лестнице. Они прижаты друг к другу от коленей до грудных клеток, и мужчина ошеломлен. Кудрявый отстраняется, тяжело дыша, одной рукой опираясь о лестницу, около головы Томлинсона. Он смотрит на него ошалевшими глазами, с расширенными зрачками, а его щеки покрывает румянец: - Лу, - говорит он хриплым голосом, и Луи не уверен, чего он хочет, но рад, что он спросил. Мужчина делает вдох, второй, а затем поднимает руку к лицу Гарри. Он гладит большим пальцем его нижнюю губу, и то, как он закрывает глаза, заставляет что-то внутри Томлинсона сдаться. И теперь это он двигается, вторгается в личное пространство Гарри и отчаянно его целует, запускает пальцы в его волосы. Руки парня на его талии, язык – в его рту, и Луи уверен, что у него были другие планы в жизни, но никак не может вспомнить, почему он хотел заниматься чем-то иным, кроме как этим. Гарри двигается, и, поначалу, Томлинсон думает, что это инерция толкает его назад, но затем тот хватает его за подтяжки и слепо тянет к куче декоративной мебели посреди сцены. Луи чувствует, как парень во что-то врезается, и затем они падают на что-то, Стайлс тянет его вниз, за собой. У Томлинсона случается дежа вю в ту долю секунды, когда они в невесомости, однако затем он тяжело приземляется на парня, и обнаруживает, что у него есть другие вещи, о которых нужно думать. Они на хлипкой бутафорской софе посреди сцены. Гарри чуть скользит вверх, чтобы освободить больше места, и Луи карабкается за ним. Одна из рук кудрявого оказывается внизу спины мужчины, тесно прижимая их друг к другу, прежде чем он переворачивает их одним движением так просто, что Луи впечатлен почти так же сильно, как возбужден: - Тебе придется когда-то научить меня этому, Стайлс, - говорит он, вновь запуская пальцы в волосы на шее Гарри. Тот улыбается, как дурак: - Так нормально? – спрашивает он, кивая на их расположение. - Да, Господи, - отвечает Томлинсон, притягивая голову парня обратно, в поцелуй. – Ты что, думаешь, я настолько хрупкий, - бормочет он в рот Гарри. Тот отвечает засасыванием нижней губы мужчины. Последний не может сдержать стон, так что ладно. Принято. Впрочем, Луи был бы не Луи, если бы не отомстил, особенно учитывая тот факт, что он чувствует ухмылку на губах Гарри. Мужчина выгибает спину и толкается своими бедрами в бедра Стайлса, прижимаясь к крепкому телу. Парень открывает рот в беззвучном крике, и Луи проникает в его рот языком, но, Господи, он хочет еще, хочет ослабить его. Он шире расставляет ноги, обрамляя бедра Гарри, прижимается вновь, скользя руками под его футболкой вверх по спине. Парень стонет на этот раз, прерывая поцелуй: - Боже, Лу, - бормочет он, роняя голову в изгиб шеи Луи. На этот раз он прижимается в ответ, вращая бедрами по кругу, медленно и развратно, царапая зубами его горло. Томлинсон шипит и не может сдержать себя, проводит ногтями по спине парня вниз, ухватившись за него словно за соломинку. Так и есть. Луи, наверное, сейчас умрет. Гарри чуть садится, и Томлинсон инстинктивно тянется за ним, прежде чем понимает, что тот стягивает подтяжки с его плеч: - Что ты делаешь? – глупо спрашивает мужчина. Руки Гарри вновь на талии мужчины, вытягивая его рубашку из-под брюк: - Если я не дотронусь до тебя сейчас же, то сойду с ума, - выдает он, словно так и надо, - до всего тебя. Блять, думает Луи, пытаясь рационально рассматривать ситуацию: - Блять, - говорит он, хватая Стайлса за руки. – Гарри, я не могу трахать тебя на диване, который мы используем в спектакле. Это, о Господи, совершенно неэтично. Тот же выглядит так же невозмутимо, передвигаясь с поцелуями на другую сторону шеи Луи: - О чьей этике мы говорим? – тихо спрашивает Стайлс. – Моя абсолютно не против, - он прикусывает ключицу мужчины. – Для меня одетый ты – вот что неэтично. - Черт, Господи, я убью тебя, - говорит Томлинсон, отпихивая голову Гарри прочь. Тот лишь улыбается своим красным развратным ртом. – Можешь ты, о боже, приберечь эту мысль до того момента, как мы доберемся до моей квартиры? – парень закатывает глаза, но отстраняется, так что Луи может встать на свои дрожащие ноги. - Ключи, - произносит Томлинсон, хлопая по карманам. – Ключи, чертовы ключи, все царство за мои чертовы…блять. - Твое царство у меня, милый, - прыскает Гарри, прислоняясь к нему сзади вновь, жаркое дыхание проникает под воротник рубашки, и может он подождать, всего лишь три секунды, мать-перемать. - Ты, - говорит Луи, чувствуя улыбку парня на своем затылке, - наименее полезный человек из всех, кого я когда-либо встречал. И еще, мои ключи в классе, потому что как иначе, так вот. - Так что пошли возьмем их, - отвечает Гарри. Он, наконец, отлипает и выпрыгивает вперед Луи, направляя их вперед, через боковую дверь театра и в коридор. Мужчина тихо ругается и следует за ним... Это, это… сюрреализм, на самом деле. В это невозможно поверить. Ему с трудом хватает совести молиться, чтобы никого не было поблизости, чтобы его не увидели таким, с рубашкой наполовину навыпуск, со стянутыми подтяжками, зацелованным красным от зубов и легкой щетины ртом. Он выглядит, ей-богу, как похотливый подросток, и не помнит, когда в последний раз он позволял кому-то с собой такое сделать, и его неожиданно настигает тот факт, что это Гарри такое с ним сделал. Невозможный Гарри с его дурацкими кудрями и широкими открытыми улыбками, и его сердцем, вместительностью с несколько комнат, Гарри, который вытащил его из картонной коробки, прижал к траве на футбольном поле, включил Whitesnake для Зейна на мойке, Гарри, в которого он несколько месяцев пытался не влюбиться, потому что, понятное дело, когда такое могло случиться с Луи Томлинсоном? И дело в том, что Гарри хочет его. Не просто принимает желание Луи, но и сам его хочет, ненасытно и отчаянно, тащит его за руку по коридору, с дикими от этого глазами и волосами. Томлинсон никогда не встречал в своей жизни никого, кто был бы так уверен в себе и своих желаниях, и, оказывается, этим желанием является он сам. - Подожди, - говорит Луи, потому что ему нужно знать. – Все время? - Да, все время, - нетерпеливо отвечает Стайлс, будто бы это ничего ему не стоило, и вновь ускоряется. – А теперь, пожалуйста, мы можем двигаться дальше? И, что ж, Луи не может с этим спорить, потому что он широко улыбается и, вполне возможно, сгорит, если рот Гарри не коснется его в ближайшие тридцать секунд вновь, так что они вваливаются в его аудиторию. Это последняя комната, в которой еще горит свет, и Луи все же отпускает руку парня на несколько секунд, чтобы зайти внутрь. Он у своего стола, уже протягивает руку к ключам на нем, когда слышит, как за ним захлопывается и запирается дверь. Он поворачивается, и Гарри уже прямо перед ним, толкает его в боковую часть его стола: - Я не дотерплю до твоей квартиры, - говорит он, - я больше не могу, блять, ждать. Пожалуйста, просто… Он прерывает сам себя, напористо целуя Луи, и это, наверное, плохая идея, но Гарри все еще целует его, и это происходит, и ни одна маленькая частичка мужчины не хочет, чтобы это прекращалось. Луи хватает парня за грудки и отвечает на поцелуй с таким же напором, надеясь, что этого достаточно, чтобы сказать ему «да, да, Боже, пожалуйста». В этот раз Томлинсон тянется к резинке шорт Гарри первым, и тот останавливает его руки. Они отрываются друг от друга, и их накрывает какой-то застывший, безмолвный момент, руки спутаны, губы легко соприкасаются, и Томлинсон знает, что Гарри вновь спрашивает разрешения. - Что угодно, - говорит Луи. Он в ужасе от масштаба этой фразы. Он не берет свои слова обратно. Гарри, сукин сын, подмигивает. А затем опускается на колени. - Господь Всемогущий, - выдыхает Луи. У него уже стоит, и это почти стыдно, еще с того момента, как их бедра соприкоснулись, и парень больше не ходит вокруг да около. Он быстро стягивает подтяжки мужчины, и дыхание того становится прерывистым, когда парень расстегивает и стаскивает с него штаны, ровно насколько нужно. На Томлинсоне кошмарные красные в горошек трусы, последняя его чистая пара. Возможно, он выделит время на то, чтобы почувствовать себя униженным потом, но в этот момент Гарри развратно ему улыбается, из-под своих густых ресниц, запускает пальцы под резинку и аккуратно спускает ее вниз, и Луи никогда не был так далек от любых забот в своей жизни. Так долго. Столько месяцев желания, приказов самому себе не хотеть, представлений, как бы это было, призраков Гарри на веках, когда он взмокший лежал на собственных простынях, и ничего не подготовило его к вот этому. Он пытается найти за собой на столе, за что ухватиться, потому что кудрявый вытаскивает его член на волю, и Луи кажется, что он вырубится или умрет, или его унесет с поверхности земли, если он за что-то не ухватится. Одной рукой он накрывает стопку непроверенных работ, другой сжимает идиотский степлер, который он получил в прошлом году от Тайного Санты, и, черт, истерический смех начинает подниматься в нем, потому что Гарри стоит перед ним на коленях, возле его же стола, и… А потом Гарри облизывает губы и заглатывает его одним гладким влажным движением, и Луи больше не смеется. Шок прошивает все тело мужчины, и его торс выгибается вперед, изгибается перед Гарри, словно деревце в сердце урагана. Он не уверен, чего ожидал. Он не знает, сколько опыта было у Гарри с парнями и, по его уверенности, он-то думал, что ему придется до этого дойти, но нет, нет, нос кудрявого щекочет живот Томлинсона, и все, что может сделать последний, это глотать сумасшедшие, отчаянные звуки, что гнездятся в его груди. Он смотрит вниз и понимает, что одна его рука лежит на затылке парня, и он почти извиняется, прежде чем видит смех в глазах того. После этого Гарри делает что-то развратное и невероятное со своим языком, и, блять, Луи никогда раньше не видел, чтобы делали самодовольный минет, но если кто на такое и способен, то это Гарри Стайлс. Парень устанавливает ритм, длинные медленные движения, и Томлинсону приходится закрыть глаза, потому что вид губ Гарри, движущихся по члену, плюс эти ощущения – это слишком. Он чувствует, как руки Гарри скользнули вверх по задней части его ног, чтобы поддержать, и очень благодарен за это Богу, потому что его колени вот-вот сдадут. Стайлс выпускает член изо рта почти полностью, активно засасывает, и Луи не может сдержать дрожь, которая пробирает его, и задушенный звук, который он издает, и, о боже, чувствует, как парень отвечает, чувствует его одобрительное мычание, и это закончится едва ли не раньше, чем началось. Луи заставляет себя открыть глаза, потому что если у него не будет картинки в памяти, он, наверное, убедит себя, что это был сон. Глаза Гарри все еще закрыты, и черт подери Луи, если этот парень не отсасывает так же, как и целуется, словно это единственное, чем он всегда собирался заниматься. Томлинсон не может сдержаться и запускает руку в волосы парня, мягко оттягивая влажные пряди. Стайлс распахивает глаза и смотрит вверх, чтобы встретиться с ним взглядами, и в них уже не смех, не он заставляет его вцепиться в стол так, что белеют костяшки. Гарри убирает одну руку с бедра Луи и, блять, блять, засовывает ее в свои собственные шорты, и Луи очень сильно хочет это видеть, но не может заставить себя пошевелиться. Он останавливается на наблюдении за тем, как напрягаются мышцы на руке парня, как двигаются под кожей, когда он касается себя. Стайлс выглядит таким же ошеломленным, каким Луи чувствует себя, быстро отстраняется и тяжело дышит. Он говорит «блять» оттраханным голосом, влажным ртом, прежде чем отчаянно возвращает его на Луи. Последний бы согласился, но ощущение рта Стайлса вокруг него и мысль, что это заводит самого парня, разрывают его сознание напополам. Парень отстраняется вновь, яростно двигая рукой в своих шортах. Он упирается лбом в бедро Луи, пальцы последнего скользят в его волосах: - Черт, Лу, - говорит он, целуя кожу мужчины. – Я хотел… блять, не могу поверить, что наконец могу это сделать, - его дыхание учащено, пальцы одной руки впиваются в заднюю часть бедра мужчины. – Я так близко, - грубо говорит он, прежде чем обратно полностью заглатывает Луи. Его слова распознаются в мозгу последнего примерно в то же время, когда тот чувствует, как головка упирается в заднюю стенку горла Гарри, и это конец. Луи едва хватает времени, чтобы попытаться предупредить Гарри, потянув его за волосы, но парень не двигается, сглатывая, в то время, как мужчина кончает. Он отстраняется на секунду раньше, позволяя небольшому количеству попасть на губы, и даже в пост-оргазменном состоянии Луи не может удержаться и не провести пальцами по сперме на его губах, он должен коснуться его, чтобы убедиться в реальности. Гарри изо всех сил засасывает два пальца мужчины в рот и смотрит на него, не мигая. - Хаз, - еле слышно говорит Луи, не в силах отвести взгляд. Он не видит, как Гарри кончает, но чувствует, как тот сильно прикусывает его пальцы, прежде чем его рот совсем расслабляется, и парень содрогается со стоном. Пальцы Томлинсона выскальзывают из его рта, и мужчина хочет держать парня в своих объятиях, пока он приходит в себя, доводить его поцелуями вновь и вновь, хочет стольких важных вещей в этот момент, что это должно адски пугать его. Он хочет, чтобы Гарри остаток жизни провел распростертым на его кровати, если это будет значить, что ему посчастливится наблюдать это выражение лица каждый день, зная, что сам является причиной этому. Он хочет столько всего сразу, что немного похоже, будто его сбил автобус. Хватка Гарри ослабевает, и колени Луи на этот раз подгибаются, тяжело роняя его на пол. Он частично приземляется на Гарри и нарушает его равновесие, так что они вдвоем превращаются в клубок переплетенных конечностей, прижатых к столу, тяжело дышащий и все еще пытающийся прийти в себя. Они молчат несколько мгновений, лишь кудри Гарри щекочут его лицо с одной стороны, поскольку голова парня покоится на груди Томлинсона, в которой его сердце все никак не успокоится. И потом, потом – Гарри смеется, и это последняя капля, Луи прорывает тоже, он сгибается над телом парня от смеха, и оба смеются так, словно это самое смешное из того, что когда-либо с ними происходило. И для Луи это так и есть, отчасти. Прошлым вечером он качал «Танцующих мамочек» и пил вино, чтобы составить два разных задания для семестровых экзаменов, одновременно с этим расставляя в сценарии сигнальные для осветителей реплики и пытаясь не думать, как выглядят ключицы Гарри в его футболках с глубоким вырезом. Сегодня же… вау. - Господи Боже блять мой, - говорит Луи, наконец, все еще посмеиваясь и запинаясь на согласных. Наверное, не самое его красноречивое выражение, но, учитывая обстоятельства, он считает, что заслуживает уважения за то, что вообще в состоянии выговорить какие-то слова. - Так вот значит, какое у него полное имя? – говорит Гарри, наглый сукин сын. Луи открывает глаза, чтобы так ему и сказать, но выражение лица парня выбивает из него дух. Тот не выглядит самодовольным, лишь выдохшимся, развратным, прекрасным и абсолютно ослепленным счастьем. Луи сделал это. Прежде, чем он может задуматься, он берет дурацкое лицо кудрявого обеими руками и целует его, невероятно естественно. Поцелуй короткий, потому что они не могут прекратить улыбаться надолго, но это именно то, что им сейчас нужно, маленький стежок, чтобы закрепить этот момент на месте. - Итак, - говорит Гарри, улыбаясь, - ты вроде как мне нравишься. Луи закатывает глаза: - Я думаю, я только что очень ясно дал понять, что ты мне тоже нравишься, мудак. Стайлс шлепает его по плечу и смеется вновь, и Луи, Господи, он так сильно пытается соответствовать, сделать это простым и легким. Гарри улыбается, словно это наиболее легкое решение в его жизни, и Томлинсон улыбается тоже, но делает глубокие вдохи, пытаясь рассматривать все в перспективе. Ему делали минеты раньше, некоторые из них были довольно запоминающимися. И, конечно, возможно из-за этого немного сложнее вспоминать о других, и, возможно, он никогда не смеялся на ком-то, как подросток, но… черт, это не должно быть так уж важно, верно? Черт. Он пытается расслабиться, растянуть этот невозможный момент, но мозг свой остановить он не может. Он нравится Гарри, и он так легко это сказал, но Луи не уверен, что нравится - это то самое слово, применимое к его чувствам, и, блять. Он даже не может вспомнить, когда последний раз признавался, что ему кто-то нравится, а теперь чувствует, словно и этого недостаточно. Глубокие вдохи, он фокусируется на глубоких вдохах, чувствуя, как его грудная клетка расширяется под крепким весом Гарри. - И что теперь? – мурлычет Гарри, поднимая голову с груди Луи. Он смотрит мужчине прямо в глаза. На его лице нет никаких ожиданий, но Томлинсон знает, о чем спрашивает парень, чувствует все это за простым вопросом, хотя в словах парня и нет срочности. Он думает обо всех его чувствах, что образовали плотный комок в его груди, и знает, что это момент «пан или пропал». Момент замедляется и растягивается. Луи думает теперь я заманил тебя к себе, если встанешь, я тебя убью, я не могу припомнить времени, когда не ждал тебя. - Все еще хочешь ко мне домой? – говорит он. Гарри моргает и кивает, с полу-улыбкой, и Томлинсон задвигает вину на задний план мозга. Гарри тянется за него, кладет руки на стол позади головы Луи и приближается настолько близко, чтобы его дыхание было горячим на ухе мужчины, и тот практически чувствует, как уголки его губ ползут вверх: - Ты даже не представляешь, - говорит он, и обычно он бормочет, но сейчас – отчетливо произносит каждый звук, чтобы Луи не пропустил ни слова, - что я хочу с тобой сделать. Он зажимает мочку Луи между языком и зубами на полсекунды, а затем отстраняется, поднимается и отряхивается, держа в руках ключи мужчины, улыбаясь, словно посланник ада, которым он наверняка и является, потому что ну как Луи с этим справиться? Томлинсон поднимается на ноги и натягивает брюки обратно на себя, трясущимися пальцами. Он было, начинает поправлять подтяжки, но Гарри громко вздыхает, перекатываясь на пятках: - Боже, Томлинсон, думаешь, ты мог бы поторопиться? В этих шортах не слишком-то комфортно теперь, - говорит он, перемещая вес с пятки на носок. Луи фыркает, заправляя рубашку: - Не я виноват в том, что ты кончил в трусы. Парень поднимает бровь: - Спорно, - бросает Томлинсону его ключи, - ускоряйся, Лу. Если твой член вернется к жизни, когда мы все еще будем в машине, тогда я сделаю тебе минет на ходу, а умирать сегодня вечером в мои планы не входило. Луи превышает все ограничения скорости на пути домой.