These Inconvenient Fireworks

Л - Кажется, я умер, - говорит Луи. Голос его хриплый и уставший сразу по нескольким причинам. У него еще пока ничего не болит, но он уверен, что как только хоть что-то начнет, то уже не перестанет до конца его жизни. - Я думаю, ты меня убил. - Я не убивал тебя, - говорит Гарри, и Луи слышит улыбку в его голосе, даже не смотря на него. Парень блуждает по его разгромленной кухне во всей своей обнаженной красе, абсолютно удовлетворенный приспешник хаоса, посреди беспорядка Луи и его квартиры, устроенного им же самим. На книжной полке висят трусы. Настоящие трусы. Это происходит в его жизни. Вот что делает с ним Гарри Стайлс. Со своего места на диване Томлинсону хорошо видно спальню. Матрац наполовину свисает на пол с самой кровати, на одну сторону, и выглядит абсолютно побежденным, в то время как одеяло свисает со стула в углу. Под тумбочкой валяется пустая бутылка из-под вина, а с нее свисает лампа, на шнуре (он помнит этот момент, когда у него во рту был член Гарри, и локоть того против его воли дернулся, когда он выгнулся навстречу). Бумаги, что были на кухонной тумбе, разлетелись повсюду. Он с трудом припоминает, как издал сдавленный звук и смахнул их все на пол одной рукой, наклоняя Гарри над кафелем, и как понравилось кудрявому, когда Луи берет над ним контроль. Сейчас пять утра. У Луи на бедре след укуса. У Луи на ребрах наливается синяк. Луи, возможно, никогда не встанет с этого дивана. - Мне нужно сегодня собрать семестровые работы, - говорит он, глядя в потолок. Туман в голове после секса начинает оседать, и волнение вновь прокрадывается к нему. – У меня спектакль в пятницу. - Ты сможешь, - легко говорит Гарри. Луи слышит, как тот выуживает сковороду из ящика под плитой, который он сам никогда не открывает. - Не думаю, что я смогу, - отвечает он. – Не уверен, что вообще могу двигаться. Гарри отвечает не сразу, доставая упаковку яиц из холодильника и миску из ящичка. Конечно, Луи связался с единственным в мире человеком, который в состоянии приготовить омлет сразу после секс-парада. Но тут внезапно над его лицом нависает Гарри с растрепанными кудрями, наклоняясь через спинку дивана и улыбаясь ему. Он выглядит почти ангельски, если бы не тот факт, что он абсолютно голый, и Луи видит припухлость на его нижней губе – следствие прикусывания ее во время того, как ему отсасывали, прижав к стене в ванной. - Ты будешь в порядке, - говорит кудрявый. Он наклоняется и целует мужчину в губы. – У тебя есть я. Луи на автомате улыбается, потому что это мило, а затем чувство в его груди перекрывает горло, и мужчина задыхается им. Он притягивает Гарри за шею ближе к себе, чтобы поцеловать вновь, прежде чем тот сможет сказать еще что-то страшное и важное, и парень с радостью поддается, открывая рот, чтобы пропустить язык Луи внутрь. Пока они продолжают, пока рот Гарри и его тело отвлекают его, все остальное может подождать. Люди занимаются ничего не значащим сексом постоянно. Черт, он сам им постоянно раньше занимался. Он может делать это вновь. Ему не нужно ни с чем завязывать. Стайлс отрывается от его рта на полсекунды, чтобы перелезть через спинку дивана и оседлать бедра Луи и, черт, он снова начинает возбуждаться. Разве это вообще может происходить? Даже после часовой интерлюдии на кофейном столике? Даже после той штуки с джемом? Очевидно, Гарри какой-то секс-демон, созданный специально для уничтожения его, Томлинсона. Гарри вновь наклоняется к нему и целует как надо, и это просто... Это нечестно – как идеально они совпадают. Луи не может устоять перед тем, как его губа идеально ложится между губками Стайлса, как рука последнего ложится на низ его спины, словно так и нужно. Это слишком хорошо, слишком, и поэтому Луи не в состоянии вырваться из, кажется, многодневного плена, хотя прошло всего несколько часов после их первого поцелуя под светом рамп на сцене. Свет рамп на сцене. Твою мать. Он не выключил свет в театре, не сложил костюмы, и ему придется сегодня прийти раньше, чтобы привести все в порядок перед началом занятий, а затем еще сделать копии заданий, позвонить художнику по декорациям, чтобы удостовериться, что последние части будут готовы вовремя, и скоро уже нужно идти в душ, черт... - Перестань думать, - говорит Гарри, бархатно-грубым голосом, который отдается вибрацией глубоко в груди Луи, в том месте, где они прижимаются друг к другу. – На еще совсем немного. Да, хорошо, отвечает его мозг, потому что, ну, серьезно, как он может надеяться даже на то, чтобы спорить, но затем Гарри перемещает губы ниже по горлу Луи и начинает работу над засосом, и мужчине нужно его остановить: - Стой, стой, - говорит он, слегка оттянув волосы парня, чтобы тот отстранился. – Не тут. Слишком видное место. Гарри слегка хнычет: - Ну же, Лу. Я хочу сделать это где-то, где люди могут заметить. Луи закатывает глаза, игнорируя волну жара, которая накрывает его от слов Гарри. В нем нет достаточно энергии, чтобы сейчас иметь с этим дело, и пытаться перевернуть их он тоже не собирается, так что всего лишь тянет за локоть парня и издает недовольные звуки, пока тот не понимает просьбу и не меняет их местами. - Руки над головой, - говорит ему Томлинсон. Гарри ухмыляется и делает так, как велено, вцепляясь в подлокотник за собой и слегка виляет бедрами под Луи. Наглая сволочь. Луи целует его еще раз, сначала в губы, затем в шею, а после наклоняется и вонзает зубы во внутреннюю часть его левого бицепса. Гарри шипит в ответ, закидывает свою ногу на ногу Томлинсона, а последний всасывает его кожу так сильно, что кудрявый вонзает ногти в его спину. Когда он доволен своей работой, он отрывается с тихим влажным звуком и целует то место. - Вот, - говорит мужчина. Он отстраняется, чтобы Гарри мог увидеть, где его пометили, ярко-красное пятно в форме рта Луи на бледной коже. – Видно, но не вызывает подозрений. Никто даже не увидит, если только ты этого не захочешь. Идеальное решение. Гарри улыбается ему, и Луи не уверен – тот доволен тем, что на нем есть метка или же его умом. - Хорошо, - говорит он, касаясь губ Томлинсона кончиком пальца. – Тогда это будет твое место. К счастью, Луи не нужно придумывать ответ, поскольку Гарри шлепает его по заднице и сталкивает прочь: - А теперь давай, иди в душ. Я даже дам тебе пять минут форы, прежде чем присоединюсь. - Как щедро, - комментирует Луи, поднимаясь на уставшие ноги. Гарри лишь сжимает губы еще сильнее, словно сдерживая улыбку: - Ты даже не представляешь. Когда Луи, наконец, доходит до ванной, ему нужно собраться с силами, прежде чем посмотреть на свое отражение в зеркале над раковиной. Он даже не знает, чего ожидать. Развращенный, кажется, именно это слово подходит к тому, что он видит, когда открывает глаза. Его волосы – абсолютная катастрофа, Гинденбург мира причесок, взъерошенные сзади, слипшиеся от пота и измазанные джемом с одной стороны, серьезно, чья гребаная идея была с этим джемом? Его рот воспалено-красный и искусанный. Отметины на ребрах и бедре уже меняют цвет из розового в фиолетовый, и Луи благодарит все силы, какие только могут быть, за то чудо самообладания, что уберегло его от такого же на горле. Спрятать его без замысловатых закручиваний шарфа было бы нереально. Он выглядит совершенно ошалевшим, натрахавшимся и растрепанным и, что самое худшее, – ему это нравится. - Соберись, - говорит он своему отражению. Он отдергивает занавеску в душе и почти получает инфаркт, когда видит, как что-то зыркает на него из ванной, пока не понимает, что это Герцогиня, которая свернулась в углу и крайне неодобрительно смотрит на него. Оказывается, ванная – единственное оставшееся в его квартире безопасное место. - Прости, милая, - говорит Луи, протягивая к ней руку, чтобы погладить ее по голове в качестве извинения. Она косится на него, увиливает от его прикосновения, выпрыгивает и убегает за дверь. Верный своему слову, Гарри предоставляет ему достаточно времени, чтобы мирно помыть голову в еле теплой воде, прежде чем становится в душ, позади него, роняя голову на плечо Луи и целуя влажную кожу его шеи. Тело Томлинсона расслабляется под его прикосновениями и он закрывает глаза, отключая мозг на несколько минут, позволяя себе чувствовать его руки на своих бедрах и мокрые кудри, липнущие к его щеке. Каждый сантиметр тела парня гладок и так близок, и это все Луи, он может дотрагиваться до него, как только ему хочется. Он накрывает руку Гарри своей, и он чувствует, как Гарри улыбается ему в плечо. З Зейн такой великолепный друг, серьезно. Он напоминает себе об этой вечной истине, когда плотнее запахивает на себе кардиган и шагает по коридору. Кто еще бы вытащил себя из кровати в такую рань, на целых тридцать минут раньше, чем обычно, только для того, чтобы зайти и посмотреть, как дела у Луи, как он справляется со всем сейчас? Никто. Ну, может Гарри, но он не считается. Желание переспать с кем-то порождает подвиги сверхчеловеческой силы и отдачи. Зейн-то знает. Он заворачивает за угол в коридор Луи и почти замирает на месте. Дверь открыта только в одну-единственную аудиторию, из которой льется свет в тусклый коридор, и Зейн слышит пение. Он знает, что Луи умеет петь. У человека не может существовать таких длительных, взаимозависимых отношений, как у Томлинсона с театром, без такого таланта. Несколько лет назад Зейн откопал видео Луи-подростка в роли Дэнни Зуко на YouTube, и дразнил им его целый месяц. Но даже на зернистом видео низкобюджетной школьной постановки было четко видно, что когда-то Луи Томлинсон жил ради выступлений. Сейчас он редко кому позволяет услышать свое пение, поскольку, видимо, спрятал эту часть себя глубоко внутри, вместе с той, которая верит, что романтика – что-то иное, кроме как трата времени. Но прямо сейчас, у него перед носом Луи стоит на табуретке, в своем классе, прикрепляя бумаги к доске объявлений и напевая себе «Встретил парня, красивее не бывает…»* - Утречко, - говорит Зейн. Луи почти падает с табуретки от неожиданности. Он резко поворачивает голову, опираясь на стену для поддержки, но его плечи расслабляются, когда он понимает, что это всего лишь Зейн. - Ох, привет, - говорит он, напуская в голос слишком много небрежности, достигая уровня «Точно Что-то Скрываю». – Что ты делаешь тут так рано? - Я пришел посмотреть, не нужна ли тебе помощь, - отвечает Малик. Он прищуривается, глядя на друга. У того темные круги под глазами и он бережет левый бок, но в целом он выглядит умиротворенным, удовлетворенным и… ох. – О Господи. Ты наконец-то трахнулся с Гарри. - Что? – вскрикивает Луи, частично падая, частично сползая с табурета. – Как ты… о боже, тут же не… - он в ужасе осматривает аудиторию, - тут же не пахнет ничем таким, верно? - Что, нет, с чего бы… - мозг Зейна осознает, наконец, слова Луи, и мужчина неожиданно крайне недоверчиво начинает относиться к каждому столу в комнате. – Луи. Ты этого не сделал. - Нет, нет, - быстро отвечает тот. – Конечно же, нет. Этика, все такое. Зейн немного расслабляется, но его самодовольство остается на месте. Он знал это. Он несколько месяцев пытался дать Луи понять, что Гарри очень его хочет, и он был прав. Он знает. - Но ты переспал с Гарри, - говорит он, улыбаясь. Томлинсон открывает рот и закрывает его несколько раз, похожий на взъерошенную, недавно трахнувшуюся рыбу, но, похоже, ему не приходит в голову ни одна достойная ложь. Наконец, его плечи пораженно опускаются, и Зейн отчаянно пытается не заржать вслух. - Как ты узнал? – возмущается Луи. - Дружище, - говорит Зейн, кладя руку на плечо Луи. – Ты пел «Summer Nights». - И что? – гримасничает Луи. - Сейчас декабрь, а ты - это ты, - говорит Зейн, и все же не сдерживает смех при виде лица друга, полного раскаяния. Забавно видеть его таким. – Расслабься, Лу. Я рад за тебя. Было, ну, хорошо? Зейн слышал детальные описания сексуальных подвигов Луи, в красках, больше чем один раз, описания задниц мужчин, которых он никогда не встречал, и деталей, которые он никогда не хотел слышать, но в этот раз Луи лишь смеется, отворачиваясь: - Он очень… проворный, - говорит он, и его румянец – все, что нужно знать Зейну. Итак, Луи Томлинсон, оказывается, может быть застенчивым, да? О, как Зейн повеселится. - Расскажи мне больше, - произносит Зейн с максимально возможной серьезностью. – Расскажи мне больше, насколько далеко вы зашли?** - Еще пять секунд – и я вышибу тебе мозг этим степлером, - отвечает Луи, но без запала. Он покраснел слишком сильно, чтобы выглядеть угрожающе. - Итак, вы двое… - Зейн смотрит на мужчину. – Кто вы теперь? Луи опускает глаза, пожимая плечами: - Я не знаю. Это не… Я не знаю, - кашляет он. – О, кстати, у тебя есть код для ксерокса, что наверху? Тот, что тут – не работает, а тем я никогда не пользовался. - Да, я отведу тебя туда после первого урока, - отвечает Зейн, потому что он всегда может распознать, если переводят тему: - Значит, у вас еще не было этого разговора? Луи продолжает притворяться, что крайне заинтересован в степлере: - Мм? Какого разговора? Зейн закатывает глаза. Из Луи всегда сложно вытащить такое, но, черт, сейчас будет еще хуже. – Такой разговор. Разговор типа, о, ха, мы раньше были друзьями, которые не трахаются, а теперь – трахаются. - Нет, мы, эм, - Томлинсон прочищает горло. – Мы отложим это все до конца постановки. И семестра. Я занят работой, а у него экзамены, так что. Мы разберемся с этим потом, - он случайно открывает степлер и быстро закрывает его. – И, эм, больше не будет. Ну, знаешь. Секса. Пока не закончится семестр. Зейн поднимает брови, опираясь на стол Луи: - И ты обсудил это с ним? - Да, - огрызается тот. – И мы поговорим об остальном тоже. Когда-то. - Хорошо, хорошо, это не мое дело, - отвечает Зейн, поднимая руки вверх. - В любом случае, я вообще не вижу, о чем тут особо говорить, - бормочет Луи. – Как ты и сказал, мы друзья, которые теперь трахаются. Вроде бы не похоже на ракетостроение. - Это не то, что я… Господи, - Зейн проводит рукой по лицу. – Не мое дело. Верно. В любом случае, это все тайна, или я могу сказать Найлу? Луи смеется: - Найлу можно, да, не то чтобы ему это было важно. Только больше никому, хорошо? Не хочу назойливых вопросов от посторонних, - он тыкает Зейна в живот, и тот легко шлепает его по затылку. - Всего лишь забочусь о тебе, мудак. Ладно, мне пора открывать аудиторию. Скоро увидимся, - он выходит из класса и проходит половину коридора, прежде чем возвращается и засовывает голову в комнату обратно: - Эй, Лу? – тот выжидающе на него смотрит. – Я, правда, за тебя рад, хорошо? – тот опускает голову, но Зейн все равно видит улыбку на его лице. - Спасибо, Зейн, - тихо говорит он, и Зейн тихонько мычит себе под нос, шагая по коридору. И, если он напевает «Summer Nights», то уж точно не собирается рассказывать об этом Луи. Позже он радуется, что зашел утром, потому что после того, как помогает Томлинсону с ксероксом, практически не видит его до самой премьеры. У Зейна также есть семестр, который нужно закончить, но даже если у него появляется свободная минутка, то у Луи их просто нет. Каждую секунду он тратит на постановку, и даже когда Малик приходит на репетицию, то Томлинсону нужно быть в двадцати разных местах в этот момент, и ему хватает времени лишь направить друга куда-то, где нужна помощь, прежде чем он улетает, чтобы справиться с пятью другими проблемами одновременно. Преимущество этого, впрочем, в том, что он может видеть взаимодействие Луи с Гарри, поскольку последний использует любую возможность, чтобы появиться в театре, как правило – с чаем. Их всегда окружают ученики, так что эти двое, наверное, думают, что они скрытны. Однако, даже если бы Луи не сказал Зейну, что произошло, тот бы все равно понял это, когда увидел бы их вместе. Он знает, на что смотреть. Когда Зейн переехал в свою квартиру три года назад, его мама приехала, чтобы помочь ее обставить. Когда они закончили – вернее, он думал, что они закончили – она сходила в машину и вернулась обратно с двумя маленькими цветками в горшках. Мама сказала ему, что он не должен быть единственным живым существом в доме, поцеловала его в щеку и поставила горшки на подоконник. К Рождеству оба растения вытянулись, вне сомнений, к солнечному свету, что попадал на них каждый день. Гарри и Луи были такими же, как эти растения, если бы те были солнечным светом друг для друга. Это было у них и раньше, но сейчас стало гораздо очевиднее и четче, как они неосознанно поворачивались и притягивались друг к другу. Гарри двигался с некой нерешительностью, медленно и точно вокруг Луи, словно тот был неприрученным животным, которого он боялся спугнуть, и Зейн продолжает замечать, как кудрявый протягивает руку, чтобы коснуться Луи, а затем, в последнюю секунду убирает ее. Томлинсон же, в свою очередь, все немного недоверчив, наблюдает за Гарри через все помещение, собираясь с духом несколько минут, прежде чем подходит к нему, проводит пальцами по его запястьям, а затем убегает по очередному срочному делу, с таким лицом, будто не может поверить, что ему сошло это с рук. Иногда Луи замечает, что Гарри смотрит на него, и открыто улыбается, прежде чем приходит в себя и убегает за кулисы, а кудрявый улыбается ему вслед. Это мило, это по-детски, и это невероятная редкость, и Зейн наполовину рад за своих друзей, наполовину – отчаянно им завидует. В общем же, это очередное подтверждение, что любовь – сила, которая может сдвинуть нерушимое (гордость Луи Томлинсона), так что ему не на что жаловаться. Этого достаточно, кстати, чтобы зажечь огонь и под его собственной задницей. Ничего не приводит в большее отчаяние и не стимулирует лучше, чем два твоих близких друга, которые спят вместе. Он проводит три дня, пытаясь собраться с духом, составляя и удаляя два десятка разнообразных сообщений прежде, чем наконец отправляет Лиаму сообщение, приглашая его на день рождения Луи/Рождественскую вечеринку накануне Рождества. Ответ Лиама полон искренних благодарностей и обещаний постараться прийти, если выйдет с работой, и Зейн, возможно, совершает круг победы по своей квартире в одних трусах. Даже учитывая то количество времени, что он проводит, постоянно проверяя, дал ли Лиам точный ответ, конец недели проходит в суматохе. Зейн проводит экзамены и собирает контрольные, и когда он плюхается в свое кресло на открытии «Много Шума Из Ничего» он наконец закончил семестр. Он только достает телефон, чтобы посмотреть на отсутствие новых сообщений, когда кто-то занимает место рядом, и Зейн видит Гарри. - Не против, если я присоединюсь? – спрашивает тот. - Конечно, нет, - говорит Зейн, вновь кладя телефон в карман. Поскольку Найл в кабинке звукорежиссера, ему все равно не с кем сидеть. Тем более, что он планировал поговорить с Гарри уже несколько дней. – Ну как, уже сдал экзамены? Гарри шумно выдыхает: - Да, наконец-то. Сегодня сдал свой последний проект. Всю ночь торчал в темной комнате, но это такое прекрасное чувство – когда все сдал. А ты? - Тоже сегодня закончил, - кивает Зейн. – В смысле, у меня огромное количество работ на проверку на каникулы, но могло быть и хуже, - они замолкают на несколько минут, наблюдая за тем, как люди вокруг садятся, и изредка замечая актеров, выглядывающих из-за кулис, прежде чем Зейн откашливается. – Итак, - говорит он. – Гарри. Тот поворачивается в своем кресле, глядя на него с плохо скрытой улыбкой: - Зейн. Малик чувствует себя сукой, но у него есть обязанности: - Луи и я дружим давно, - Гарри кивает. – И он может быть полным засранцем, но он все равно мне дорог, - очередной кивок. - Я знаю, что ты имеешь в виду. Зейн не может не улыбнуться слегка в ответ, прежде чем вновь сделать серьезное выражение лица: - И, поскольку он мне дорог, я буду очень огорчен, если он, не знаю, пострадает как угодно. От кого угодно, - он смотрит в глаза Гарри. – И я, как ты знаешь, очень близко знаком с разнообразными тактиками поджогов. - Заметано, - говорит Гарри, продолжая терпеть неудачи в попытках спрятать улыбку. Зейн продолжает смотреть ему в глаза: - Очень. Близко. Знаком. Он выдерживает еще около пяти секунд, прежде чем начинает ржать: - Господи, я почти сделал это, - говорит он, хихикая и заражая Гарри своим смехом. - Не переживай, чувак, если бы я не знал тебя, я бы обделался, - говорит он, вытирая слезы. – Тактики поджогов, чтоб меня, - он хлопает Зейна по спине. – Ты хороший друг. Я рад, что у него есть ты. - Я есть у вас обоих, идиот, - Малик ерошит его волосы. В этот момент свет начинает тускнеть, и они оба облокачиваются на собственные подлокотники и устраиваются удобнее. – Однако убью я тебя, - шепчет Зейн, когда поднимается занавес, и Гарри поднимает большие пальцы вверх прежде, чем начинается первый монолог. Постановка хороша – удивительно хороша, честно говоря. У главных исполнителей видна химия, они так и искрятся, и заставляют аудиторию смеяться именно в нужные моменты. Финальная сцена наступает раньше, чем Зейну становится скучно, и когда он поднимается на ноги, чтобы присоединиться к овациям, то понимает, что на самом деле в восторге. Каждый актер получает часть внимания к себе, а затем актеры первого плана вытаскивают Луи на сцену, чтобы он тоже получил свою порцию аплодисментов. Рядом с Зейном Гарри засовывает два пальца в рот и издает оглушительный свист. Когда аплодисменты сходят на нет, люди начинают подниматься со своих мест и направляться к выходу. Гарри и Зейн двигаются против течения, в направлении сцены, где Луи обнимает своих актеров и команду. Когда он поворачивается и видит, как они подходят, то спрыгивает со сцены и обнимает их обоих: - О Господи, это не было ужасно, это на самом деле не было ужасно, - в спешке говорит он, заглушенный головой Гарри. Зейн смеется и выскальзывает из групповых объятий, наблюдая, как рука Гарри обхватывает талию Луи. Он оглядывается назад, неожиданно чувствуя в себе потребность защищать их, и немножко сдвигается в сторону, чтобы их не было видно зрителям. - Ничуточки не ужасно, - говорит он Томлинсону, чье лицо все еще наполовину скрыто за плечом Стайлса. – Ну, за исключением того момента, когда Клавдио чихнул на Геро, но я подозреваю, что это не его вина. - Да, и Беатриче и Бенди Дик*** были очень хороши, - добавляет Гарри. Луи стонет и закрывает глаза рукой: - Бенедикт. Ты знаешь, что это Бенедикт. Гарри лишь улыбается и зарывается носом в волосы Луи: - Бенди Дик. - Кстати говоря, - говорит Зейн, и Томлинсон поднимает на него взгляд. – Думаю, актеры ждут тебя. Малик подбородком указывает на толпу за ними. Ученики разбрелись по сцене, они обнимаются и поздравляют друг друга, и по ним заметно, что они не хотят никуда идти без своего режиссера. Зейн притворяется, что не видит, как некоторые начинают замечать, как именно Гарри держит Луи. - Черт, да, извините, - говорит последний, отстраняясь от кудрявого. – Мне нужно, извини… - Не волнуйся, - говорит Гарри. – Иди, поздравь своих детей. Они были великолепны. Увидимся завтра, да? То же время, то же место. - Ты придешь завтра на выступление? – спрашивает Луи, и его рот закрывается не до конца. Гарри лишь кивает, и улыбка мужчины становится ослепительной. Кудрявый улыбается в ответ, держа свои руки в карманах, и все выглядит так, будто снова идет выступление, только сейчас это лишь Гарри и Луи, внутри своего собственного маленького мирка. - Ну, а я не приду, - вмешивается Зейн, по большей части, чтобы напомнить этим двоим, что он существует. – Замечательно сработано, Лу, на самом деле все было здорово. Увидимся на следующей неделе, - он смотрит на Гарри, потому что начинает бояться, что того придется силой рушить неведомую гравитацию, которой притягивает его к себе Томлинсон. – Давай оставим его им, да? Гарри неохотно прощается, и Малик чувствует себя немножко глупо за то, что даже пытался провести с ним разговор «разобьешь ему сердце – я разобью тебе лицо», когда он видит, как Луи растворяется в костюмированной толпе, и с каким лицом наблюдает за этим Гарри. - Как насчет кружечки пива? – спрашивает Зейн, вытаскивая Гарри из его текущего потока мыслей. – Это была тяжелая неделя, мне явно не помешает. Уверен, Найл тоже будет только за. - Да, - отвечает кудрявый, отводя, наконец, глаза от спины Луи. – Да, звучит здорово. Гарри позволяет увести себя, и Зейн обнимает его за плечи всю дорогу из театра, просто так, на всякий случай. * - отсылка на песню из мюзикла «Бриолин» («Grease») - Summer nights ** - продолжается цитирование песни Summer nights *** - игра слов, в английском языке имя Benedick созвучно с Bendy Dick, что переводится как «гибкий член» или Бенди Член.