These Inconvenient Fireworks

Л В теории, Луи знает, что праздники – это время для отдыха. Однако дни между финальным спектаклем и Рождеством проносятся мимо него так быстро, что смазываются. Когда он не наводит марафет в декорациях, то проверяет контрольные. Когда не проверяет контрольные – проводит экзамены. Когда не проводит экзамены – выдумывает отмазки для Гарри, которого не видел несколько дней. И когда не извиняется перед Гарри, то готовится к Ежегодной Праздничной Феерии Луи Томлинсона. Феерия в канун Рождества проходила уже трижды, каждый раз все масштабнее и масштабнее. Это незыблемая дата в социальном календаре для всех, кто имеет вес в жизни Луи, и по весомой причине: это его день рождения. И его нельзя не отмечать, какие бы праздники за ним не следовали. Все началось с простой вечеринки в честь Рождества/дня рождения в первый год после его переезда в Манчестер, когда у него еще не было большого количества друзей. Он хотел впечатлить новых коллег, так что он приложил много усилий. А когда Луи это делает, результат выходит легендарным, так что эту вечеринку обсуждали в учительских еще несколько недель. Зейна, возможно, даже сфотографировали с одним лишь абажуром, да и тот был на голове. Чудесная основа для дружбы. К сожалению, такой успех имел свои последствия. Ему нужно было превзойти себя на следующий год, так что пунш и яично-винные коктейли неожиданно заменили тематические рождественские напитки. Найл проснулся на крыше дома, одетый в костюм Санты, и Луи праздновал очередную победу. Однако затем Рождество наступило вновь, и он не мог позволить себе огорчить всех, так что убрал из квартиры всю мебель, образовав танцпол, дополнив его красной и зеленой светомузыкой. И снова это был успех, даже учитывая полицейского, который приехал разогнать их. И вот теперь вновь пора сделать это, еще больше и лучше. У него есть репутация, которую нужно поддерживать. К сожалению, тот факт, что его жизнь превратилась в катастрофу за прошлый месяц, означает, что он вовсе не так подготовлен, как это было раньше, к данному моменту. Обычно у него бы уже было заказано около сотни праздничных пирожных на палочках, закуплено и размещено на балконе, в снегу, пять ящиков пива. Пятьдесят ярдов гирлянды из искусственного попкорна было бы покрыто позолотой, а Герцогиней был бы поставлен девятиминутный рекорд выдержки, после чего она бы сорвала свою маленькую шапочку эльфа и попыталась бы ее съесть. В этот раз у Томлинсона в холодильнике, однако, недостаточно еды даже для приготовления ланча самому себе, что уж говорить про толпы людей, которые придут праздновать. Ему нужно срочно собраться. К счастью, он выслал приглашения – маленькие карточки, прикрепленные к стеклянным рождественским украшениям шелковой лентой, в золотистых коробочках на подушечках из упаковочной бумаги в золотистую же крапинку, интересно и со вкусом, какой же он молодец, Боже, – прежде чем все навалилось на него. Но ему все еще нужно разобраться с едой, напитками, развлечениями, украшениями и каждой мелочью, кроме этой. В конце концов, у него случается нервный срыв из-за скатертей и алкоголя, и он стоит, прижимая к себе двести красных пластиковых стаканчиков, и звонит Зейну и Найлу, вызывая их как подкрепление. Ему больно признавать поражение, однако в этот раз он не может справиться со всем в одиночку. – Знаешь, ты ведь можешь позвонить Гарри, – говорит однажды Найл, вешая одиннадцатую гирлянду из огоньков под потолком в квартире Луи. – Я уверен, что он с удовольствием бы помог. – Этого не будет, – отвечает мужчина. Он не отводит глаз от стола, который украшает. Красный, белый и серебристый – такая палитра этого года. Вдохновленный, он располагает декоративные гранаты. Гранаты помогут ему оставаться в своем уме. Луи притворяется, будто не замечает взглядов, которыми обмениваются Найл и Зейн, из разных углов гостиной. Гарри всю неделю исправно пишет ему сообщения, предлагая привезти что-то, что ему нужно, или приехать и помочь дома. Луи отмахивается от него каждый раз, настаивая на том, что все под контролем, даже если это и близко не похоже на правду, учитывая, что он едва не ломает ногу, падая с лестницы, когда достает украшения с верхней полки в кладовой. Из-за этого он чувствует себя дерьмово, однако это потому, что он боится, будто совместное времяпрепровождение приведет к разговору о чувствах, а он вовсе не готов к этому прямо сейчас. Ну, или когда-либо вообще. Так что он залегает на дно и надеется, что Гарри не возненавидит его за это. Они проводят семь дней, вычищая его квартиру от и до, ищут место в Манчестере, где можно арендовать шоколадный фонтан за такой короткий срок, и к ночи двадцать третьего они наконец-то, наконец-то готовы. Пепельницы сверкают. Пудинг остывает в холодильнике. Рюмки в рождественском стиле аккуратно расставлены на стойке, в надежде, что люди основательно и окончательно напьются. Луи, наконец, лежит в тепле своей кровати и начинает отключаться, однако вибрация телефона будит его. Он щурится на свет и снимает блокировку, чтобы увидеть сообщение от Гарри во входящих: разреши мне хотя бы принести что-нибудь, пожалуйста, я хочу помочь хх Луи зарывается лицом в подушку. Он трахается с самым лучшим человеком в мире, помимо пожарника Зейна и, возможно, некоторых монашек. Зато сам Томлинсон – редкая скотина. испеки что-то, если хочешь, отправляет он в ответ, после чего засовывает телефон под подушку и заставляет себя заснуть. На следующий день он просыпается рано, и его ждут девять сообщений-поздравлений, потому что ох, да, это его день рождения. В какой-то момент он умудрился забыть об этом. Во входящих висит по одному сообщению от Гарри, Зейна, Найла, мамы, еще два от сестер и остальные – от старых друзей из Донкастера. Он читает их, заваривая себе чай. Ему двадцать шесть. – Я, – говорит Луи своей кошке, – официально ближе к тридцати, нежели к двадцати. Герцогиня смотрит на него, а затем намеренно переворачивает подставку с пластиковыми ложками. Ему не удается долго зацикливаться на своем возрасте, поскольку целый день он отвечает на звонки и принимает доставки закусок, расставляет тарелки и раскладывает салфетки, в последнюю минуту бежит в магазин, поскольку забыл свой любимый бренди. Весь вечер он наглаживает красные брюки и примеряет три разных пары подтяжек, прежде чем отвергает их все, предпочитая им белый пушистый свитер, потому что холодно, чтоб его. Найл приезжает на час раньше начала в красно-зеленой кепке и начинает устанавливать музыкальное оборудование. Он и его бесконечные Рождественские ремиксы всегда создавали атмосферу празднику, но в этом году Луи попросил его организовать еще и караоке, в придачу к танцевальной музыке. Зейн приезжает следующим, единственный раз в году, когда он не опаздывает – и только из-за того, что Луи угрожает ему нанесением телесных повреждений. – Извините, – говорит Луи, блокируя дверь своим телом, когда Зейн пытается войти. – Я вас знаю? Вы есть в списке приглашенных? – Прекращай дурачиться, Луи, тут холодно, – фыркает Зейн, стуча зубами. – Вы похожи на моего друга Зейна, – говорит мужчина, – только тот относится к таким людям, которые всегда придерживаются дресс-кода на вечеринках друзей, а на вашей голове нет ничего праздничного. Вы совершенно незнакомы мне. Зейн зыркает, его лицо освещено разноцветными огоньками головного убора Луи, в форме елки. Он бормочет что-то неразборчивое, наполовину заглушенное его шарфом и поднятым воротником пальто. – Извините, – Луи наигранно приставляет руку к уху, – не расслышал. – Я говорю, что потратил очень много времени на укладку! – восклицает Зейн. – Ах, да! – говорит Луи, делая шаг в сторону. – Вот теперь я узнаю тебя! – Зейн пытается ударить его по ноге, проходя внутрь, однако Томлинсон изворачивается. – Значит ли это, что твой красавчик почтит нас своим присутствием? – Ты знаешь, что я бы сказал тебе об этом, – отвечает Зейн. Он снимает пальто, ударяет своим кулаком кулак Найла, пока идет по квартире, чтобы кинуть одежду на кровать Луи. Тот хорошо вбил им в голову, что нужно делать с верхней одеждой на вечеринках. – Последнее, что я слышал – все так же «возможно». – Ну, дружище, – говорит Найл, – если он не придет, мы всегда можем поджечь елку. – Ха, блять, ха, – отвечает Зейн. – Напоите меня, и я вполне могу это сделать. Почти сразу же после его прибытия начинают собираться и остальные, с бутылками разнообразного алкоголя и упаковками пива в руках. Хоран уже включил что-то относительно спокойное – какой-то акустический кавер на «O Holy Night», но Луи знает, что парень лишь подготавливает народ, прежде чем все напьются, и можно будет включить светомузыку. Как всегда, гостей довольно много, и мужчина рад видеть, что все, кроме его лучшего друга, учли обязательное правило о наличии головного убора, которое он отметил в приглашениях. Всегда интересно наблюдать за тем, как разные стороны его жизни сталкиваются. Гости неспешно прогуливаются, общаясь и выпивая, смеясь, и постепенно стены квартиры Луи заполняются людьми из каждой части его жизни, один из его старых университетских друзей болтает с библиотекарем в углу, помощница Зейна опрокидывает в себя шоты с двумя девушками-соседками. Только мужчина собирается поприветствовать Стена, что приехал с ящиком пива и двумя другими друзьями из Донкастера, когда дверь распахивается, и он чудом избегает столкновения носом к носу с горой коробок. – Прошу прощения! – восклицает человек за ними, и даже если бы Луи не был близко знаком с этим голосом, кудрявая макушка, возвышающаяся над коробками, выдала бы Гарри в считанные секунды. – Извините, я просто совсем не вижу куда… О, привет, именинник! Гарри выглядывает из-за своего груза и улыбается Луи. На парне пара оленьих рогов с маленькими колокольчиками на них и снежинки в волосах. Это первая их встреча за прошедшую неделю, и Томлинсон не может сделать ничего, кроме как глупо улыбнуться в ответ, мысленно желая быть немного более трезвым в данный момент. – Милая шляпа, – счастливо говорит Гарри. Он наклоняется, чтобы поцеловать Луи в щеку, но промазывает, пытаясь удержать в руках коробки, поэтому попадает куда-то между скулой и волосами. – Во имя всех святых, что это все такое? – спрашивает мужчина, закрывая за Стайлсом дверь, прежде чем внутрь попадет слишком много снега. – Ты же сказал мне что-то испечь, – отвечает Гарри. Он направляется на кухню, и толпа расступается перед ним, словно Красное море, и Луи следует за ним. – Я, возможно, немного увлекся. Он ставит коробки на ограниченное свободное пространство, оставшееся на кухонном столе, и начинает распаковывать их, и, черт, Гарри превзошел самого себя в этот раз. В каждой из первых четырех коробок – по десятку капкейков, все с разными вкусами, украшенные кремом в праздничных тонах и присыпкой. Последняя коробка – самая высокая, и когда кудрявый ее открывает, челюсть Луи падает на пол. – Хаз. Это торт, кажется – трёхъярусный, покрытый плотной белоснежной глазурью и с красной окантовкой. Посередине выведены красные буквы «С Днем Рождения, Луи!», с парочкой смайликов. Луи несколько секунд смотрит на это великолепие, а затем резко притягивает Гарри за талию в свои объятия, и тот смеется над ним, но ему все равно, потому что он уже выпил, и этот парень испек ему торт на день рождения, и что еще он может сделать? – Я не знал, есть ли у тебя торт, – говорит Стайлс, когда обретает свободу. – Я… – произносит Луи, затем замолкает и начинает заново: – Нет, со всем прочим я абсолютно забыл о нем. – Ну что ж, тогда хорошо, – отвечает Гарри, улыбаясь. – Надеюсь, красные бархатные торты тебе по вкусу. Луи легонько толкает парня плечом и берет одну из коробок с капкейками: – Тогда идем, нужно их выложить до того, как я напьюсь до состояния, когда мне нельзя доверять вещи, которые могут оставить пятна на ковриках. И, если честно, капкейки совсем не подходят под его цветовую гамму. Какая-то часть его хочет немного умереть, когда он думает о ярко-голубом и зеленом креме, а также золотистой присыпке в соседстве с его тщательно отобранным мятным и бело-серебристым сахарным печеньем, но в остальном - чхать на все. Всему остальному хочется выставить десерт там, где его все увидят. – И что вот это все такое? – говорит Гарри, указывая на емкость с пуншем, что на стойке. – О, Рождественская Изюминка от Томлинсона, – с гордостью отвечает тот. – Справа – винно-яичный коктейль с бренди, а слева, что подогревается – горячий шоколад с мятно-перечным шнапсом. – Впечатляюще, – кивает Стайлс. – Жаль, что я не могу сегодня пить. Луи прерывает сооружение пирамиды из капкейков, чтобы посмотреть на парня и нахмуриться: – А почему ты не можешь? – Обещал маме, что буду дома к тому моменту, как она проснется Рождественским утром, – отвечает парень. – Мой чемодан уже в машине. – Хм, в этот раз ты отмазался, Стайлс, – говорит Луи, возвращаясь к десерту. Он пытается не думать о том, что Гарри будет трезвым всю ночь и запомнит все, что он пьяный скажет или сделает. Для Трезвого Луи это проблема, но он ушел со сцены где-то полчаса назад. – Эй, – тихо говорит парень, и когда Луи поднимает на него взгляд, лицо того выражает нежность и осторожность: – У нас все в порядке? Томлинсон смотрит на стоящего перед ним Гарри, с другой стороны десертного стола, по два капкейка в каждой руке, и ненавидит сам факт, что парню приходится об этом спрашивать: – Конечно, в порядке. Первыми, около десяти часов, уходят учителя постарше и те, кому нужно быть дома рано, и Луи знает, что это значит – пора раскачивать события. Когда глава кафедры английского языка – последняя, кому и перед кем нельзя напиваться, – наконец уходит, Стен закрывает за ней дверь. – Отлично! – кричит он. – Пора, блять, выпить парочку шотов! Одобрительные возгласы заполняют всю квартиру, и Найл включает светомузыку. Одно из его собственных произведений начинает раздаваться через колонки, микс Rosemary Clooney и LMFAO, который он сделал в прошлом году и назвал «Счастливого Шота», и кто-то передает рюмки с водкой. – Втяни яйца, Гарольд, – говорит Луи, хватая того за плечо. Он в курсе, что его слова начинают немного смазываться, но это нормально. Как раз что надо. – Считай, что уже втянул, – отвечает тот и подмигивает, словно напоминая, что Томлинсон уже весьма близко знаком с теми самыми яйцами. Мужчина заряжает ему локтем в бок, прежде чем забирается на один из кухонных стульев, поднимая свою рюмку вверх: – Кхе, – перекрикивает он толпу и музыку. – Мистер Хоран, не будете ли вы так любезны сделать музыку немного тише, – Найл так и поступает, и все поворачиваются к Луи, держа в руках рюмки. – Я бы хотел поблагодарить вас всех, прекрасных людей, за то, что пришли сегодня, на вечеринку в честь самого важного, что есть в этом сезоне – меня. В ответ на это все смеются, и Луи поднимает палец вверх, улыбаясь: – Но, если серьезно, то я не знаю, где бы я был без всех вас. Так что я предлагаю тост! За меня, конечно, и за всех вас, старых и новых друзей, – он смотрит вниз и встречается глазами с Гарри, который смотрит на него с улыбкой, а бубенчики на его рожках блестят в свете лампочек. – За еще один год и, конечно же, за то, чтобы нажраться в абсолютный хлам и выставить себя полными идиотами, не обращая ни на что внимания! Все согласно кричат, до дна выпивают содержимое рюмок и после того, как все прекращают кашлять и фыркать, Найл вновь включает музыку громче. Со своего места Луи видит всю вечеринку сразу. Стихийный танцпол уже забит, десятки рождественских головных уборов качаются в такт музыке. Кто-то уже выстраивает новую партию рюмок на кухонной стойке. Двое пьяно наслаждаются друг другом под омелой. Многообещающее начало. Похоже, единственный, кому не весело, это Зейн, который провел последние тридцать минут обиженно глядя в свой телефон, сидя в углу. Даже его прическа, кажется, будто бы спала, впрочем, это может быть результатом попытки Найла натянуть на него колпак Санты. – Гарри, – перекрикивает Луи шум, – мне кажется, мне нужна твоя помощь, чтобы спуститься, потому что я уже вовсе не так ловок, как час назад. Тот лишь смеется и предлагает руку, которую Томлинсон принимает, позволяет ему спустить себя, другой рукой удерживая за бедро. Луи пьян и счастлив настолько, чтобы шлепнуть его по заднице в качестве благодарности: – Схожу проведаю маленького бравого солдата безответной любви, – говорит он, и Гарри кивает и подталкивает его в нужном направлении, прежде чем поворачивается и продолжает свой разговор со Стеном. Луи пробирается сквозь толпу, кое-где запинаясь, прежде чем доходит до стула, придвинутого к стене у ванной, на котором и дуется Малик. – Зейн, – говорит Луи, наклоняясь, чтобы заглянуть ему в глаза. – Зеееееейн. Прекрати писать в твиттер грустные слова песен, и идем танцевать. – Я не… – огрызается парень, но поднимает голову и замечает что-то за плечом друга, от чего его лицо замирает с мультяшным выражением шока на нем. Луи поворачивается, ожидая увидеть, что кто-то выбил окно или наступил на его кошку, или поцеловал, кого нельзя, но обнаруживает, что на пороге его квартиры стоит Лиам, выглядя очень и очень неуместно. – О Боже, – хватается мужчина за грудь. – Это Рождественское чудо. Он пробирается через комнату обратно, оставив парализованного, будто после встречи с духом Рождества, Зейна позади. Томлинсон замечает Хорана, скачущего вверх и вниз, выглядящего невероятно пьяным и чрезвычайно возбужденным, указывающего пальцем на Лиама и произносящего что-то вроде «Ты видишь эту хрень?». Луи улыбается ему и поднимает оба больших пальца вверх. Вечер будет еще веселее, чем он предполагал. – Привет! – восклицает он, когда подходит к Лиаму, олицетворение праздничного веселья. Прежде чем бедный мужчина успевает ответить, Луи обнимает его: – Счастливого Рождества! Я так рад, что ты пришел! Лиам, к его чести, обнимает в ответ гораздо менее неловко, чем именинник предполагал. Его пальто из темной колючей шерсти, очень практичное. Когда Луи отстраняется, тот искренне улыбается ему, довольный, видимо, что обзавелся новыми друзьями. Прежде чем Лиам успевает что-то сказать, Зейн неожиданно оказывается рядом с ними, с улыбкой, которая должна быть обаятельной и небрежной, но Луи легко распознает в ней слепую истерию. Малик обнимает мужчину тоже, храбрый от алкоголя и после первого шага со стороны Луи. Последний внимательно следит за реакцией новоприбывшего, поскольку знает, что Зейн прогрызет ему дыру в голове вопросами об этом. Пейн закрывает глаза, когда попадает в руки мужчины, все так же улыбаясь, и не выглядит встревоженным, когда Зейн держит его немного дольше. – Извините, я так сильно опоздал, – говорит он, когда Малик, наконец, его отпускает, и он, похоже, на самом деле говорит искренне. – Сегодня сумасшедший день на работе, плюс, когда я ехал сюда, повалил снег. – Это нормально, совершенно нормально, мы тут, ну, знаешь… – Зейн прерывает себя и замолкает на какое-то время, все так же блаженно глядя на Лиама, словно не может поверить, что он правда тут. Тот моргает в ответ. – Зейн, – многозначительно говорит Луи, наступая тому на ногу. – Почему бы тебе не показать нашему другу, куда он может повесить пальто. – Да, конечно, – говорит Зейн, приступая к выполнению плана. Он хватает Лиама за локоть и легко тянет. – Идем в эту сторону, так ты потом увидишь и еду, у нас тут ее много. Они исчезают в толпе, и Луи поворачивается и замечает, что Гарри смотрит на него из кухни, широко распахнув глаза: – О Господи, – одними губами произносит он. – Я знаю, – так же отвечает Томлинсон. Дальнейшие события для него немного смазываются. Кто-то передает ему еще одну рюмку, а потом бокал яично-винного коктейля, а затем еще один, а потом какая-то смесь от Найла, которая на вкус как клюквенный соус, Ирландия и обещание похмелья. Он помнит, как чья-то футболка прилетает ему в лицо, через всю комнату, и как съедает как минимум четыре капкейка, так что его рот становится зеленым. Он помнит, как Найл расписывается на чьей-то груди, что должно быть странным, но он не обращает на это слишком много внимания. Он помнит, как наблюдает за Зейном, который рассыпает свою еду повсюду, активно жестикулируя во время рассказа о чем-то Лиаму, а затем пялится на того, когда он берет полотенце и начинает прибирать образовавшийся беспорядок. Он помнит, как Найл возвращается к музыкальной системе и говорит, чтобы все заткнулись, в то время как Гарри зажигает свечи на торте, и он помнит, как все поют «С днем Рождения». Он, правда, не помнит, что загадывает, но помнит, что смотрит на Гарри в это время. Он опирается на кухонную стойку, пытаясь сосредоточиться на достаточное время для проверки, нужно ли ему добавить еды на стол, когда Стен появляется рядом и закидывает руку на его плечо: – Итак, дружище, – от него пахнет пивом и мясными пирогами, – что-нибудь новое? Ну, в твоей жизни. Луи щурится на него: – Прости, если я ошибаюсь, потому что я немножко очень пьян, но разве мы уже не обсуждали это сегодня? – Обсуждали, но ты не упоминал вон того долговязого коллегу, – Стен показывает на людей. Гарри около стереосистемы, с Найлом на спине, и они оба смеются, просматривая варианты песен на караоке. – Ага, это Гарри, – говорит Луи. – Я знаю, – отвечает Стен, закатывая глаза. – Мы познакомились уже. Он принес тебе торт. – Да, принес, – произносит Луи. Его план – ни в чем не признаваться, и тогда, возможно, разговор просто прекратится. И еще выпить. Ему нужно выпить. – Итак, какая у вас история? – продолжает давить Стен. – Я уверен, что ты заметил – он довольно сексуален. Луи не может не ухмыльнуться в стакан, который наполняет сидром: – Довольно. – И, похоже, ты ему очень нравишься, – добавляет Стен, и это привлекает внимание Томлинсона. – Что ты имеешь в виду? – поворачивается тот. – Он что-то тебе сказал? – Ага! – торжествующе восклицает Стен. – Так тут что-то есть, мм? Луи пихает его плечом и гримасничает, предположительно с презрением, однако он пьян, поэтому одному Богу известно, каков в итоге результат: – Хорошо, да. Я с ним трахаюсь, но это фигня. Мы друзья. Стен поднимает брови: – Серьезно? Фигня? Потому что я не могу припомнить, когда ты в последний раз дружил с кем-то, с кем спал. На этот раз Луи серьёзно на него зыркает. – Слушай, я просто, ну, знаешь, – говорит Стен, убирая руку и возвращаясь к своему пиву. – Просто не хочу неловких ситуаций, если ты… неважно. Просто ты выглядишь по-настоящему счастливым, Лу. Это здорово, – он улыбается, пожимает плечами и растворяется в толпе, оставляя Томлинсона смотреть ему вслед, что тот и делает какое-то мгновение, после чего опустошает половину стакана сидра одним глотком. Сидр делает свое дело. Луи продолжает наслаждаться вечеринкой, не анализируя сказанного Стеном, слишком занятый попытками избежать приватного танца от ветеринара Герцогини и выскальзыванием из рук половины преподавательниц математики под звуки дабстеп-ремиксов песен Бинга Кросби. Где-то сбоку Зейн все еще разговаривает с Лиамом, ненароком пытаясь пододвинуть их двоих под омелу, но все его старания идут насмарку, когда Пейн вежливо отступает, чтобы дать кому-то пройти и этим возвращает их на два фута назад. Слишком много поводов для смеха, чтобы Луи переживал о чем-то еще в этот момент. Он даже спокоен, когда встречается взглядами с Гарри через всю комнату во время «All I Want For Christmas is You», и тот виляет бедрами, пробираясь сквозь толпу, и в результате поет «ох, детка» прямо ему в ухо. Приблизительно к этому времени начинается пьяное караоке и, боже мой, стоило уговорить Найла на заимствование аппаратуры из школы, только ради шоу от Гарри, вращающего бедрами под «Santa Baby», томных движений тазом и хриплого голоса, и это все сексуальнее, чем должно бы быть, поскольку даже не всерьез. Где-то около двух часов ночи Найл и Зейн решают одновременно выйти на балкон покурить. Гарри вытягивает Луи наружу, несмотря на его протесты по поводу холода, на котором можно отморозить яйца, и Лиам следует за ними, вероятно потому, что они четверо – единственные, с кем он знаком на вечеринке. Тут, честно говоря, весьма неплохо, когда они все набиваются в маленькое пространство балкона. Найл плюхается на один из хлипких стульев со своим пивом, а Луи устраивается на другом, подтягивая колени к подбородку, в попытке защититься от холода. Зейн облокачивается о перила, слишком пьяный, чтобы задумываться о позах для Лиама, и это идет ему больше, расслабленность и мягкость. Гарри появляется за стулом Томлинсона: – Ты замерз? – Да, немного, – отвечает тот, стуча зубами. В следующее мгновение Гарри наклоняется и обнимает его за плечи и грудь, делясь теплом своего тела. – Так лучше? – шепотом спрашивает он, и Луи обвиняет алкоголь в том, что он только и способен кивнуть и облокотиться на него. Зейн поднимает брови, глядя на них, и мужчина мысленно посылает его нахер. Он смотрит вокруг себя, на Найла, раскинувшегося на стуле, на подкуривающего Малика, на Лиама, который выглядит довольным, сидя на полу и опираясь на балконную дверь, на огни вдалеке и падающий снег, и на то, как пар от их с Гарри выдохов смешивается, и это… Это хорошо, им пятерым хорошо вместе. Похоже, Луи слишком пьян. – Хороший выбор песни, Гарри, – бормочет Зейн, выдыхая дым. – Буду на самом деле впечатлен, если ты сможешь заставить вот этого забраться на сцену, – он указывает сигаретой на Луи, и тот показывает ему язык. – Думаешь, он согласится? – оживляется кудрявый, и нет, нет, нет. – Нет, он не согласится, – говорит Томлинсон. – Но это было бы круто! – восклицает Гарри, чуть наклоняясь и поворачивая голову так, чтобы посмотреть на Луи. Блеск его глаз в мигающих огнях дурацкой шапки Луи – это совершенно нечестно. И вновь ему остается обвинять лишь себя самого: – Я никогда не видел, как ты выступаешь, только кричишь на других, в процессе. Луи игнорирует его, переводя внимание вновь на Зейна, которому гораздо легче сопротивляться: – А ты почему не идешь, Малик? Ты был рожден для сцены. Стриптизер с золотым сердцем, вот ты кто. – И железной печенью, – добавляет тот. – Трындишь, – Найл, в облаке сигаретного дыма, смеется: – У меня есть фотографии голого тебя в пруду, где ты блюешь на утку. – Бедная утка, – встревает Лиам, выглядя обеспокоенным. – Она занималась своими утиными делами, как вдруг… – Цунами из блевотины, – приходит на помощь Луи. – Блев-нами, – кивает пожарник. Это настолько абсурдно и категорично, что все начинают ржать, заполняя балкон смехом, который эхом отдается от соседних зданий. – Мы оставляем его себе, – говорит Луи, тыкая в мужчину покачивающимся пальцем, и сложно сказать, кто выглядит более довольным – Лиам или Зейн. – Если мы его оставляем, то нам нужно проголосовать, будешь ты для нас петь или нет, – восклицает Гарри. – Голосования не будет, – отвечает Луи. – Это не демократия. Эта вечеринка – диктатура, а я – диктатор. – Ты даже правильно выговорил слова, – говорит Найл. – Лиам, голосуй. – Ну, я, в смысле… только если он хочет, – пожимает плечами тот. – О, он хочет, – отвечает за Луи Зейн, прерывая того. – Он очень-очень хочет, – добавляет Найл, и Луи берет обратно все хорошие вещи, которые когда-то о них говорил. – Тогда я голосую «за», – улыбается Пейн. – Мне кажется, это только что все деанонимизировало, – провозглашает Найл. Он тушит сигарету о подлокотник стула и выкидывает бычок вниз с балкона. – Да, Гарри? – Деанонимизировало, – подтверждает тот. – К сожалению, это голосование ничего не значит, потому что я не признаю авторитет пролетариата, – парирует Луи. Он немного задумывается, сделало ли его чрезмерное количество водки коммунистом. Или наоборот? «Пролетарии» это кто, вообще? Алкоголь это плохо. – Очень жаль, но, – пожимает плечами Зейн, – время для караоке большевиков. Четыре против одного, и у Луи совсем нет шансов, не имеет значения, сколько бы раз он не пытался сказать им, что слишком пьян для такого. Гарри стаскивает его с облюбованного стула, а затем Найл и Зейн хватают его за подмышки. Спустя несколько крайне дезориентирующих минут, Гарри притаскивает его кофейный столик в качестве сцены, а Зейн объявляет его как «Невероятного Сексуального Луи Томлинсона», и вот он держит в руках микрофон, стоя перед всей толпой, а на фоне играют первые ноты рок-версии «Jingle Bell». Хорошо. Если уж ему придется быть публично униженным, то он сделает это в своем стиле. Он упирает одну руку в бедро, откидывает волосы и вспоминает каждую кроху сценического мастерства, не использовавшуюся годами. И, возможно, это просто потому, что он пьян или организатор вечеринки, или именинник, но толпа сходит с ума. Он выкладывается на полную, плавно двигаясь по столу, свободной рукой размахивая в воздухе. Найл притворяется, что падает в обморок на руки Зейну, когда Луи посылает ему воздушный поцелуй. Он забыл, насколько любит это, как естественно для него стоять перед аудиторией и петь. Он даже не осознавал, как соскучился по этому чувству. С тех пор, как Луи перед кем-то пел, кроме как во время демонстрации ролей ученикам, прошли годы, годы с того момента, как он зажигал толпу, чувствовал себя опьяненным от выступления. Он видит, как Стен смеется с какими-то девушками из Донкастера, и преподаватель по немецкому танцует с двумя его университетскими друзьями, позволяет себе впитать энергию толпы и звуки музыки, и это всего лишь дурацкая рождественская песня, но он позволяет себе увлечься. Квартира взрывается аплодисментами, когда песня оканчивается, и Луи кланяется, чуть не падая с кофейного столика. Гарри ловит его, обхватывает за талию и ставит на пол, смеясь почти до слез, и мужчине хочется поцеловать его прямо тут и сейчас, но он этого не делает. Кажется, что выступление Луи становится кульминацией вечеринки, поскольку вскоре после этого люди начинают возникать около него, хлопать по спине и прощаться. Те, кто пили меньше – или успели протрезветь, – направляются наружу, к снегу, в то время как остальные берут верхнюю одежду и вызывают такси. Томлинсон прощается со Стеном, обещая вернуть ему штаны, когда приедет в Донкастер, и наблюдает, как Зейн обнимает Лиама на прощание, когда его вызывают на работу, чтобы сражаться с избытком рождественских елок. Вскоре их остается двадцать, потом десять, и вот уже три утра, и Луи запихивает Зейна в такси, оплачивая водителю наперед и пытаясь разобрать пьяное бормотание Зейна: – Судьба, – говорит он в миллионный за последние пять минут раз. – Рождественская судьба. Рожба. – Проспись, дружище, – говорит Луи, но друг только мечтательно улыбается ему, прежде чем дверь закрывается, и такси трогается с места. Он шатается на ногах, шагая по заснеженному пути обратно в квартиру. Боже, как же давно он делал это в последний раз – заботился о перебравших с алкоголем, когда сам полупьян? Университетскому Луи было бы стыдно. Он поднимается по ступенькам в свою квартиру и почти стонет вслух, когда видит, что внутри еще кто-то есть, ходит по гостиной комнате. Звук застревает в горле, впрочем, когда он видит, что это Гарри, и он собирает мусор в корзину. – Ты… привет. Ты тут, – выдавливает из себя Луи, с трудом ворочая языком. Он тяжело опирается на дверь. Черт. Он больше никогда не будет пить приготовленные Найлом коктейли. – Точно подмечено, Лу, – с улыбкой говорит Гарри. – Подумал, что тебе не помешает кое-какая помощь с этим всем, – он показывает рукой на разруху, царящую в квартире Луи. Это хуже, чем в прошлом году, хуже даже, чем после их с Гарри секс-марафона. Красный бархатный торт размазан по всей диванной подушке. Ну, или это кровь. Господи, пусть это будет торт. На этот раз он стонет вслух, сползая по двери на коврик: – Господи, мне придется всю ночь разгребать все это. А после, утром – ехать к маме, – он откидывает голову на дверь с громким стуком. – Почему я общаюсь с людьми? Почему я просто не торчу в кровати со своей кошкой? – Риторический вопрос, – отвечает Гарри, подходя ближе и протягивая руку. Томлинсон берет ее и позволяет парню поднять себя. Резкое движение кружит голову, и он благодарен рукам парня, которые вновь придерживают его за талию: – Я могу остаться и помочь, не переживай. Луи моргает в ответ, и парень лишь улыбается и возвращается к своему первоначальному занятию – уборке. Томлинсон почти вслепую доходит до мойки и начинает мыть посуду, но отвлекается и поворачивается к Гарри: – Тебе же тоже нужно ехать к родителям. Тот пожимает плечами, снимая одну гирлянду: – Мне не так долго ехать, я могу остаться еще на часик-два, – он с улыбкой смотрит на Луи: – Это на самом деле ничего особенного. Луи озадаченно смотрит в мойку – ну, чего же он хочет? Он успевает вымыть всего два бокала, мысли беспорядочно плавают в его голове, прежде чем вновь поворачивается к Гарри. Ему не стоило бы испытывать удачу еще раз, но… он просто не понимает. – Я не могу, – говорит он, пытаясь промочить слюной сухое горло, – я не могу тебя сегодня трахнуть. Гарри коротко смеется, немного в ужасе, отворачиваясь от омелы, которую он снимает. Он медлит, прежде чем вновь открывает рот, словно пытается понять, шутка ли это: – Боже, Луи, скажи мне, что ты на самом деле думаешь, – говорит он, понимая, что мужчина не шутил. Тот лишь смотрит на него в ответ, тяжело опираясь о тумбу. – Лу. Боже. Я знаю, что ты… что мы не будем заниматься сегодня сексом. Я не для этого пришел сегодня, а даже если бы и была такая мысль, то ты все равно пьян, так что… – он шумно выдыхает, его лицо смягчается, и никто не имеет права выглядеть так серьезно в оленьих рогах. – Я делаю это, потому что хочу, хорошо? Луи смотрит на него еще какое-то время, но все равно не видит смысла в его действиях: – Ты странный, – говорит он в итоге. Смеясь, Стайлс бросает в него омелу, попадая прямо в грудь: – Кто бы говорил, – и продолжает уборку. Луи трясет головой, словно мокрая собака, и бросает попытки найти смысл в этой ситуации, направляя всю мозговую мощь на превращение квартиры из «портала в Преисподнюю» в «привычное убожество». Гарри включает что-то тихое и спокойное на своем айподе, и они молча ходят из комнаты в комнату, убирая и поправляя все на своем пути. На протяжении всего следующего часа создается ощущение, что Гарри повсюду, заботится обо всем, в то время как Луи трезвеет. Когда мужчина поскальзывается на луже яичного коктейля, кудрявый со смехом его ловит. Когда Герцогиня переворачивает пустую емкость из-под сидра, Гарри тут как тут, с веником, подметает осколки. Когда Луи возвращается к мытью посуды, кудрявый стоит за ним, рука на талии, подавая стакан воды: – Не хочу, чтобы ты ехал с сильным похмельем, – поясняет он, облокачиваясь подбородком о плечо Луи. Тот опустошает стакан несколькими большими глотками, чрезвычайно хорошо ощущая, как повернута голова Стайлса, а губы легко касаются шеи. – Спасибо, – говорит Луи, – думаю, я буду в порядке теперь, нет ничего лучше физического труда для того, чтобы протрезветь. – Это хорошо, – отвечает парень, улыбаясь в кожу и сжимая его бедро, прежде чем отодвигается. – Еще максимум полчаса, прежде чем это место придет в нормальное состояние, и ты сможешь немного поспать. Луи оборачивается, облокачиваясь на мойку и наблюдает, как Гарри счастливо слоняется по квартире, и тщательно подавляет все чувства, которые лезут из него: – Знаешь, что? – неожиданно говорит он. – Все нормально, думаю, я просто пойду спать. Гарри замирает, вытирая кухонный стол: – Уверен? Не хочу, чтобы ты опоздал к маме. – Да, все будет в порядке, – говорит Луи. – Я справлюсь с оставшимся, когда вернусь. – Тогда ладно, – говорит кудрявый, теребя свою куртку, прежде чем снимает ее со спинки стула и надевает: – Если ты уверен. – Уверен, – отвечает Луи, беспомощно улыбаясь. А затем, потому что не может сдержаться: – Я провожу тебя. Он снимает свои шарф и пальто с крючка, но не застегивается, прежде чем следует за Гарри наружу. Снегопад стал гораздо тише, покрывая крыльцо и собираясь на перилах. Гарри настаивает на том, чтобы пойти первым по лестнице, поскольку «алкоголь плюс обмерзшие ступени равно смерть», и он, похоже, считает себя надежной страховкой. Когда они спускаются в самый низ, он притягивает Луи к себе одной рукой, и тот позволяет, расслабленно прижимаясь к теплому боку парня. На улице тихо, за исключением позвякивания колокольчиков на рогах Гарри да хруста снега от их шагов. – Ты был так хорош в караоке сегодня, – говорит Гарри. Он чуть толкает бедром Луи, а тот смотрит вниз, на то, как их ноги исчезают и появляются в снегу. – Мне нравится видеть тебя таким. Что-то в желудке Луи корчится. Он списывает это на пост-эффекты полдесятка капкейков и сомнительных напитков, но это все равно тревожит его. Поддаваясь какому-то сумасшедшему импульсу, он выскальзывает из-под руки Гарри и, пошатываясь, приближается к сугробу, погружая в него руки. – Лу, что ты… – слова парня прерывает снежок, что приземляется точнехонько в правую сторону его лица. – Да! – кричит Луи, не заботясь о соседях и о том, что уже почти четыре утра. Гарри смотрит на него, открыв рот, смеясь. – Томмо атакует вновь! – Единственное, что спасает тебя от погребения в сугробе сейчас, – говорит Стайлс, отряхивая волосы, – это тот факт, что ты пьян, и я сомневаюсь, что ты сможешь подняться. – Я невероятно ловок для своего почтительного возраста, – парирует Луи, уходя вперед. – Ты недооцениваешь меня. – Пожалуй, так, – отвечает тот. И теперь они у машины кудрявого. Луи стоит между ним и дверьми, его тело выдает тот факт, что он совсем не хочет, чтобы Гарри уезжал. – Я рад, что тебе понравился твой торт, – говорит последний. Он улыбается, наклоняясь к Луи, аккуратно прижимая его к машине. – Я рад, что ты сегодня пришел, – отвечает тот и, ох, он ненавидит это – даже когда алкоголь испаряется, он все равно оставляет его честным и беззащитным, и он не может замолчать: – Спасибо, что остался. Стайлс лишь улыбается шире, а затем накручивает конец шарфа мужчины на руку и притягивает того для первого за последние две недели поцелуя. Он нежный, как вес Гарри на нем, достаточно легкий, что Луи знает – парень имел в виду слова, сказанные о подталкивании его пьяного к чему-то. Губы его слегка обветрились от мороза, но на вкус он словно мята и торт, и в его рту, как в квартире Луи – тепло, мягко и интимно. Томлинсон запускает пальцы в кудри парня, и тот издает забавный звук, когда чувствует их холод на коже головы, но не отпускает. Они целовались уже довольно много раз, но Луи не описал бы ни один из этих поцелуев как «медленный» или «нежный». Каждый раз это было началом, средством для достижения цели, разминкой перед главным. Но в этот раз все иначе. Рука Гарри забирается под джемпер Томлинсона, но в этом нет никакого напора, лишь желание быть ближе. Впервые они целуются лишь для того, чтобы целоваться. И, боже, впервые Луи позволяет себе это. А затем мозг и рот его синхронизируются настолько, что он осознает – песня, которую Гарри мурлычет ему в рот это «God Rest Ye Merry Gentlemen», и приходится оторваться, чтобы поржать, потому что – ну серьезно? Какое-то мгновение они просто стоят, и Гарри так близко, и он смеется, и на его ресницах снег, и то, насколько этот человек ему нравится, просто ошеломляет. Не только его рот и тело, но весь он, каждая деталь, идиотские шутки и нетерпеливые руки, покоряющая улыбка и легкость, от которой Луи хочется немного расслабиться, пятна от травы на его джинсах и то, как от него пахнет моющим средством для посуды. – С днем рождения, – говорит Гарри, большим пальцем обводя узор на шарфе Луи. – С Рождеством, – отвечает тот. – С Рождеством, – соглашается кудрявый и, улыбаясь, целует в последний раз. Томлинсон, наконец, уговаривает свои ноги сдвинуться с места, чтобы парень мог сесть в машину, и так и стоит на обочине, по колено в снегу, наблюдая, как тот уезжает прочь, до тех пор, пока задние фонари не скрываются за углом. Луи не собирается об этом думать. Нет. Он не собирается думать о руках на своей талии или сладкой глазури на языке, или о том местечке, где маленькие косточки в запястье Гарри сходятся вместе. Он не позволит этому распространиться. – Нет, – говорит он чувству под ребрами. – Не-а, – он размеренно поднимается по лестнице, ступенька за ступенькой, и не думает, не думает, не думает об этом. Он бросает пальто на пол и уже готов завалиться в кровать, когда видит на кухонном столе подарок. Коробка тонкая, всего лишь немногим больше листа бумаги, и когда он переворачивает ее, то видит, что она обернута в вырванные из журналов страницы, всевозможные яркие цвета и пестрые орнаменты. Ему не нужно видеть подпись, чтобы знать, что она от Гарри. О Господи. Луи возится с упаковкой, пока не срывает ее полностью, мысли о том, что же мог подарить ему парень, и как у него получилось пронести подарок незаметно от Томлинсона – спрятал ли он его под коробку с тортом, или он и правда Санта? – крутятся в его голове с невероятной скоростью. Под упаковкой лежит тонкая непримечательная картонная коробка, которую мужчина открывает с одной стороны и наклоняет. В руки Луи выскальзывает тщательно отпечатанная матовая фотография, и у него перехватывает дыхание, когда он понимает что это. Он помнит репетицию, около месяца назад, холодный и сухой ноябрьский вечер. Главный актер первого плана был болен, так что он поставил одного из парней массовки вместо него, чтобы можно было репетировать передвижение по сцене, учитывая и его тоже. Сам Луи сидел чуть дальше от сцены, в зале, подсказывая реплики и делая пометки в своем сценарии. Найл отрабатывал свет в тот день, а декорации были собраны лишь наполовину. Он помнит, что в тот день Гарри был в голубой рубашке, но совсем не знает, как умудрился забыть о камере. Фотография с самой репетиции, сделана с места как раз позади Луи. Сцена на заднем плане, окрашена в голубые, красные, розовые и желтые цвета, лучи света направлены под разными углами, случайно пересекаясь один с другим. Рампы выключены, так что тела выглядят силуэтами в движении. Взмах юбки на середине поворота, высокая фигура, протягивающая руки, две тени, наклонившиеся к друг другу слева на сцене. Позади них скелет декораций выделяется четкими линиями и заломами на белом фоне. На переднем же плане – Луи, всего лишь часть его лица, захваченная сзади, свет падает на верхнюю часть его скулы и кончики волос. Его руки вытянуты перед ним в каком-то жесте, ибо он что-то поясняет кому-то из актеров, и мужчина видит следы от чернил на своих костяшках. Он впервые видит, как выглядит со стороны в момент режиссуры, линия его плеч, тень улыбки в уголке рта. Это его дети, его работа, заключенные в картинку и превращенные в красоту. И это сделал Гарри. Он переводит глаза на стол, потому что ему очень-очень нужно сейчас смотреть на что угодно, кроме этой фотографии, и замечает маленький кусочек бумаги. Должно быть, выпал вместе с фото, а он так и не заметил. Мужчина видит на записке почерк Гарри. Лу, Чтобы ты не забыл, каким мы, остальные, тебя видим. С Днем Рождения!!!ххх Хаз Луи падает в кресло: – С Рождеством, Луи Томлинсон, – говорит он, – ты в жопе.