These Inconvenient Fireworks

Л Луи просыпается на следующий день в час, в пустой кровати, с семью пропущенными звонками и одиннадцатью сообщениями. Он вновь выключает телефон и идет в душ, пытаясь не замечать, как сильно все в его чертовой квартире пропахло гребаным Гарри Стайлсом. Как только он одевается, то сразу же достает запасной ключ из-под коврика и засовывает его обратно в шкафчик на кухне. Это воскресенье, первый день пасхальных каникул, и все, о чем мужчина может думать - впереди у него две недели, когда нечем заняться и некуда деться, до начала третьего семестра. Он мысленно возвращается к прошлой ночи, не затрагивая огромную часть всего в виде Гарри. Он вспоминает Зейна и Лиама в первом ряду, как последний улыбался происходившему на сцене, а Малик - ему, и мужчина представляет, что как минимум половина его сообщений от Зейна, с рассказом о том, что он чувствует, что они с Лиамом почти у цели, и Луи не может с этим справиться сегодня. Он вспоминает, как Найл встретился с ним взглядом где-то в костюмерной, и вспоминает его выражения лица, осторожное и сочувствующее, неуверенное, и знает, что тот наверняка в курсе стажировки, и Зейн тоже, и они оба беспокоятся о нем, ко всему прочему, и это ему не по силам. Впрочем, все просто. Ему нужно убраться из Манчестера куда подальше. Он набивает сумку одеждой из глубины шкафа, той, которой Гарри не касался, бросает туда зубную щетку и дополнительную пару обуви, после чего звонит маме из машины, в то время как Герцогиня спит в своей корзинке на заднем сидении. - Сюрприз! - восклицает он, надеясь, что его голос не звучит так маниакально, как ему кажется. - Я еду домой на каникулы! - Что случилось, милый? - мгновенно спрашивает она. Гребаная материнская интуиция. Она чертовски ужасает. - Ты в порядке? - Все нормально, мам, - лжет он. - Просто соскучился по тебе и девочкам, вот и все. Я уже еду, буду где-то через час. - Хорошо, - говорит она, и в ее голосе слышно явственное сомнение. - Поговорим, когда приедешь, Бу. Луи даже не утруждается сказать, что не о чем тут говорить. Он знает, что это бесполезно. Дорога до Донкастера отчаянно уныла и бесконечна в этот день, даже несмотря на то, что он проделывал ее сотни раз. Он не может слушать радио, поскольку если услышит хоть одну песню о любви, то въедет в дерево, и не может сидеть в тишине, поскольку тогда остается наедине со своими мыслями, что еще хуже. В конце концов, он включает какое-то радио-шоу с ведущим со скучным голосом, и позволяет ему заполнить свой мозг статическим шумом. Должно быть, мама сказала девочкам, что он приедет, потому что как только он паркуется у дома, входная дверь распахивается, и двойняшки вытаскивают его из машины на траву вместе с ними, как когда они были маленькими, со смехом и криками, пытаясь уронить его на землю, когда он вырывается, пытаясь не дать им посмотреть ему в глаза. - Вы двое уже почти размером с меня, это не справедливо, - говорит он, а они хихикают рядом. Мужчина возвращается к машине за своей сумкой, и разрешает Дэйзи нести Герцогиню в дом, прежде чем следует за ними. Фиби оставляет дверь нараспашку, и Луи слышит, как внутри шумят девочки, перекрикиваясь из комнаты в комнату. - Лотти, спустись и поздоровайся с братом! - откуда-то изнутри кричит его мама. Луи стоит на пороге какое-то мгновение, ощущая старый надежный пол под ногами. Он всегда хорошо справлялся с болью. У него дар плотно ее упаковывать и прятать за шуточками и притворством, делать вид, что он знает, что делает. Этот навык всегда был необходимой частью его жизни, и этот дом это знает. Очень к месту сейчас тот факт, что он вернулся сюда сейчас. Еще одна вещь, которую нужно спрятать под половыми досками. - Вот и мой мальчик, - восклицает Джей, показываясь из-за угла. Она крепко стискивает его в объятиях, и Луи чувствует, как расслабляется его тело без разрешения. - О, я скучала по тебе. - И я скучал, мам, - выдавливает из себя мужчина. Черт, черт, он чувствует, как печет глаза. Он всегда, всегда в порядке, пока мама не обнимает его. - Ну-ну, - говорит она, после чего делает шаг назад, хватает за плечи и пристально смотрит на его лицо. - Я знала. Что случилось? - Ничего, - отвечает Луи, и ненавидит свой голос за то, что тот ломается посреди слова. Мама моргает, и морщинка между ее бровей становится глубже, а Томлинсон жует внутреннюю сторону щеки и пытается собраться: - Тебя уволили? - спрашивает она. - Нет, не уволили, - говорит Луи. - Звонил отец? В этот момент мужчина почти смеется, потому они с отцом не разговаривали уже год: - Нет, он не… - Это парень? - Нет, мам, - говорит он, выскальзывая из ее объятий, - все хорошо, ничего не случилось, я просто соскучился, вот и все. По лицу Джей видно, что она ни на секунду ему не верит, но, прежде чем у нее есть шанс возразить, Лотти сбегает по ступенькам: - Ты и по мне скучал, выходит? - спрашивает она. - Никогда, - отвечает он, - с трудом выношу тебя сейчас. - Взаимно, - говорит девушка, а затем улыбается и притягивает его в свои объятия. Он ловит взгляд матери через ее плечо, видит в нем беспокойство, но он окружен своими девочками, и этого отвлечения более чем достаточно. Вернуться в эту жизнь очень легко, продолжить с того момента, когда он уехал. Несмотря на годы самостоятельной жизни, он все так же не умеет готовить, но может стоять на кухне и убирать, пока мама занимается готовкой, и он может быть посредником - или зачинщиком - перепалки за обеденным столом, и может заставить сестер помыть свою часть посуды. Он не может делать вид, что ничего не изменилось, впрочем, что двойняшкам не нужно напоминать о том, что на него нужно накрывать стол. Но это ничего. Он сам решил уехать тогда. Он будет последним, кто попросит любимых людей хранить в их жизнях место для призрака. Одна за одной - или две, в случае с двойняшками, - сестры уходят спать, обещая маме, что почистят зубы и умоются. Это обычная рутина, скучная и такая домашняя, и Луи хочется, чтобы наверху его все так же ждала его голубая зубная щетка, чтобы он переживал из-за походов к дантисту и врал о том, что пользуется зубной нитью. Самое печальное - он это делает, в общем-то, если задуматься. Он переживает о дантисте и сердечной боли, о плате за квартиру, и о том, что никто не сказал, что переживания детства не заменятся подростковыми и взрослыми. Они просто накапливаются, и иногда вес каждой версии самого себя одновременно слишком велик. Так они и оказываются в спальне матери, с ней в кровати, и они смотрят глупые передачи по телевизору. Он не может сосчитать, сколько раз они так лежали, когда кому-то из них нужно было место, чтобы с чем-то справиться. Они свернулись под теплыми одеялами, и Луи не слушает, что говорят по телевизору последние минут пятнадцать, но он рад шуму. Из-за него он чувствует себя в безопасности, в комнате, которая не менялась с тех пор, когда ему было десять лет, в безопасности настолько, что может открыть рот, не зная, что скажет. - Мам, - говорит он. - Я хочу кое-что у тебя спросить, и я не хочу, чтобы ты посчитала это криком о помощи или чем-то таким. Я просто хочу знать. Так что будь честна. - О Господи, - произносит она, после чего находит пульт и выключает звук. - Давай. Он вдыхает, теребя простыни и чувствуя себя невероятно глупым и маленьким, несмотря на то, что это мама, и единственное место в мире, где он чувствует себя в безопасности, чтобы опустить стены: - Ты гордишься мной? Она поворачивается, чтобы зыркнуть на него: - Детка, - говорит она, прежде чем рукой накрывает его, чтобы остановить их. - Почему ты даже спрашиваешь такое? - Не знаю, мам, - отвечает он, убирая руки и подтягивая колени к груди. - Наверное, потому что я не сделал ничего, что хотел, или потому, что я настолько эмоционально раздолбан, или потому что я не мог остаться тут и помогать с девочками, или из-за этой всей ситуации с отцом, или просто потому что я никогда не… - Луи, - прерывает его мама, и мужчина замолкает. Она отодвигается чуть дальше по кровати, так, что сидит, прислонившись к спинке рядом с ним, и поднимает его подбородок одной рукой, заставляя посмотреть в глаза. - Ты мой мальчик. Ты сын, которого я всегда хотела. В моей жизни не было мгновения, когда я бы не гордилась тобой. Понял? Луи слегка кивает, и черты лица Джей смягчаются, после чего она притягивает его к себе, кладя его голову себе на плечо. Он закрывает глаза, чувствуя ее волосы на своем лице и вдыхая запах кондиционера для белья, который она использовала всегда, с самого его детства, и сглатывает комок в горле. - Ты мой мальчик, - повторяет она, - и я знаю тебя лучше всех в этом мире. Возможно, я не знаю, через что ты проходишь в данный момент, может, ты и не хочешь этого говорить, но я знаю тебя. И я знаю твое сердце, и знаю, что ты будешь в порядке. Ты всегда в порядке. - Что-то не похоже. - говорит ей Луи. - Кажется, я никогда не в порядке. - Я знаю, милый, - отвечает она, сжимая его плечо, - не думаю, что ты осознаешь, насколько ты сильный. Он вспоминает, что когда был младше, верить в сказанное мамой было гораздо проще, когда он еще не видел, как распадаются браки, пока его не бросили два отца, пока его сердце не разорвали на куски и не вывернули наизнанку. Он вспоминает, как она говорила, что все наладится, что все к лучшему, и он верил, и тогда все становилось хорошо. Он позволяет ей гладить себя по волосам в тишине минуту, а затем тихо спрашивает: - Ты все еще веришь в любовь? Джей тихо смеется от неожиданности, и спрашивает: - Ты все еще хочешь, чтобы я была честной? Луи сомневается лишь секунду: - Да. Она думает несколько долгих секунд, задумчиво поджимая губы: - Я верю в любовь, - говорит она, наконец, - но я больше не знаю, верю ли в то, что всем предназначено ее найти или сохранить навсегда. Это сложно. - Ага, - больше сказать нечего. Спустя мгновение, мама вновь включает телевизор, и они замолкают. Луи так и засыпает, под наигранный смех и мысли, что даже если большая часть всего в мире пропадет, то это, наверное, будет вечно. Его старая комната давно перешла Физзи, но наверху есть гостиная с телевизором и диваном, на котором он обычно спит, когда приезжает в гости. Он проводит свою вторую ночь в Донкастере там, ворочаясь, даже если он все еще чувствует себя уставшим и истощенным. Он не может прекратить думать о своем телефоне, который не включал, о том, чем может заниматься Гарри, о том, насколько он глуп, если его заботят занятия Гарри, о том, как ему одиноко одному на диване. Наконец, он засыпает на несколько часов, но они не приносят ему облегчения, и его все равно прерывают - не бардак в голове, но что-то тяжелое, приземляющееся на него сверху. - Утро, красавчик, - говорит знакомый голос прямо в ухо, и глаза Луи резко распахиваются, и он обнаруживает Стэна, который пялится на него, расположившись на его грудной клетке. - Твою мать, - шипит Луи. - А вот и он! - воркует Стэн, щипая друга за щеки. - О, посмотрите на это унылое личико! Луи отмахивается от рук, морщась еще больше от раздражения: - Что, блять, не так с тобой? Я пытался спать. - Ты серьезно думаешь, - говорит друг, так близко к лицу Томлинсона, что у того косят глаза, когда он пытается на него смотреть, - что ты можешь вернуться в Донкастер и не сказать мне об этом первым, Томмо? - Отвали, - бормочет Луи, безуспешно пытаясь спихнуть Стэна. - Ты ужасный человек. Тебя нужно стерилизовать. - Я тоже по тебе соскучился, - отвечает друг. - Откуда ты вообще узнал, что я тут? - спрашивает Томлинсон, хотя и догадывается, каким будет ответ. - Мне позвонила твоя мама, - говорит Стэн. - Я вынужден обо всем узнавать от твоей матери, так дела не делаются, дружище. Луи стонет, пытаясь натянуть одеяло на голову, но понимает, что друг придавил его: - И что еще она тебе сказала? - Что ты приехал домой нежданно-негаданно, и что ты жуткая размазня все это время, - говорит Стэн. - И я, как твой лучший друг, сразу же связал это с тем, что дела с определенным кудрявым гомиком пошли не так. - Он не гомик, - автоматически говорит Луи. - Ах, значит я прав, - парирует Стэн. Боже, почему он всегда на этом попадается? Луи зажмуривается, отчаянно не желая об этом говорить: - Отвали. - Эй, - друг дотягивается, чтобы взъерошить ему волосы. - Эй, я тут не для того, чтобы поиздеваться, - Луи не говорит ничего, и Стэн поднимает его подбородок пальцами. - Лу, посмотри на меня. Когда Луи все же открывает глаза, выражение лица друга изменилось с намеренно-раздражающего на осторожно-обеспокоенное, и он думает, что такое изменение в настроении случается только с людьми, которые знают друг друга так же досконально, как они со Стэном. - Я серьезно, - говорит тот. - Расскажи, что случилось. Или не рассказывай, если не хочешь, только я знаю, что ты сделаешь это - ты всегда мне рассказываешь. Луи вздыхает. Тот прав, как всегда. - Только если ты с меня слезешь, - парирует он. - Справедливо, - отвечает Стэн, отползая по дивану назад. Томлинсон подтягивает к себе ноги и сгибает их под собой, натягивая одеяло на плечи, садясь. Он никогда не говорил про их с Гарри отношения. Он рассказал Зейну и Найлу некоторые из лучших историй о местах, где они занимались сексом, несколько раз упоминал о времени, которое они проводили вместе, цитируя какую-то шутку кудрявого, что тот рассказал прошлой ночью, но никогда не облекал последние два месяца в слова. Он даже не знает, с чего начать, то ли с того дня в его аудитории, с коробкой шнуров, или со дня, когда они поцеловались, или откуда-то из этого промежутка. Он рассказывает Стэну сокращенную версию, самые яркие моменты, те части, о которых легче говорить. Ничего не дается ему легко, пока, во всяком случае, но, наверное, ему нужно выговориться. Возможно, если он сожмет это все в историю для друга, все произошедшее станет ощущаться парочкой абсурдных месяцев, нежели огромным грузом на его груди. Так что он объясняет все, до самого последнего спектакля, до того, каким счастливым выглядел Гарри, рассказывая о своей стажировке, словно он рассчитывал на такие же эмоции и со стороны Луи, словно ему в голову даже не приходили причины, почему бы ему не радоваться. Стэн слушает тихо, что само по себе чудо, поскольку история, в которой столько секса, заслужила бы гораздо более оживленный отклик со стороны друга, но тот, похоже, понимает, что Луи не в настроении. В конце концов, мужчина замолкает и пялится на свои пальцы на ногах, ненавидя слово “стажировка” и его вкус во рту. Стэн ждет, пока он скажет что-то еще, но он молчит. Больше нечего говорить. - Ты задумывался, что он может не согласиться? - осторожно спрашивает друг. - Или что он может захотеть, чтобы ты поехал с ним? Луи вздыхает и наполовину скрывает лицо подушкой. Дело в том, что да, думал. Он знает, что Гарри заботится о нем. Они не говорили о чувствах, и Луи никогда, - по крайней мере, до недавнего времени, - не любил о них задумываться, но он должен был бы быть абсолютно слепым или последним идиотом, чтобы считать, что парню на него плевать. Но для Гарри он - очередное увлечение, как и все остальное: страстно, но не всегда долго. Так что, да, Гарри заботится о нем, но для него все просто. Так, как для кого-то, кто никогда не сталкивался со сложностями и грязью жизни, и Луи не верит, что парень знает, каково это - быть с кем-то на длительный срок. Пока они рядом, Гарри будет отдавать этим отношениям - чем бы они ни были, - все, на что способен, но все меняется, и Гарри не привязан ни к чему. Большая часть жизни Стайлса состоит в его впечатлениях, эмоциях и воспоминаниях, которые он коллекционирует, двигаясь вперед, и Луи знает, что он сам - очередная бродяжка, которую тот подобрал. Он - очередной цветной лоскуток на стене воспоминаний Гарри: о, Манчестер, это было забавно, тогда я был с Луи. И парень может думать, что относится к Луи иначе, но и это изменится со временем. У мужчины нет иллюзий по поводу себя, он знает, что он циник, не способный вызывать любовь, и совсем не тот человек, с которым можно построить жизнь. Для Гарри сейчас он всего лишь миг, а в будущем останется просто историей. - Он согласится, - отвечает Томлинсон, наполовину заглушенный подушкой. - Я знаю Гарри, и он никогда не встречался с риском, который ему не пришелся бы по душе. И он даже не сказал мне, что подается, так что сомневаюсь, что он планировал взять меня с собой, так что если и спросит, это будет порыв эмоций, и я знаю, что он не хочет, чтобы я ехал. Даже если он думает, что хочет. Он не продумал это наверняка, а когда я поеду с ним, он поймет, что ошибся, я ему осточертею, и все будет еще хуже. Тут нет хорошего, блять, конца. Он уезжает, я остаюсь, и я не вижу причины, по которой что-то может быть иначе. - Я вижу одну, - говорит Стэн. - Ну, а я - нет, - отвечает Луи. - И я был бы идиотом, если бы думал иначе. Идиотом, который так ничего и не усвоил за первую сотню раз. - Лу, - начинает Стэн, - в смысле, я понимаю, ты имеешь полное право сомневаться, но все не всегда должно быть именно так. Луи фыркает и поворачивается на бок, зарываясь в подлокотник, подушка все еще на его голове: - Все уже так. - Боже, - говорит друг. - Ты совсем расклеился, да? Луи не отвечает, лишь сжимает зубы, подавляя странное ощущение в желудке, а спустя мгновение чувствует руку друга на колене, когда тот поднимается на ноги: - Ладно, - говорит тот, расхаживая перед диваном. - Мы можем поговорить об этом позже. Сейчас нам нужно: первое - пицца, - он достал телефон и уже ищет номер в телефонной книге, - а второе - турнир по ФИФА на весь день. Думаешь, справишься? Луи стонет, но да, он может с этим справиться. К счастью, Стэн больше не возвращается к этой теме в этот день, а когда он уходит, Луи решает, что все. Это - последний раз, когда он говорит об отношениях с Гарри. Последний раз, когда он дает себе доступ к этим чувствам. И сейчас, именно в этот момент, тут, в Донкастере, - последний раз, когда он позволяет себе думать об этом. Как только он сядет в машину и направится к Манчестеру, его стены вновь восстановятся. Это должно быть легко, потому что Луи делал это раньше. Луи провел годы за стенами, и он знает, как их строить. Он не мог далеко уйти от того себя, каким был при встрече с Гарри, в своей одинокой жизни. Должно быть легко отгородиться от всего этого. Должно быть легко. Гарри продолжает ему писать, и Луи лишь отвечает, что ему нехорошо и что он останется с мамой до выздоровления, и не может говорить по телефону, и игнорирует грустные смайлики и обещания заставить его чувствовать себя лучше, потому что он не может с этим, блять, справиться сейчас. Вместо этого он все время занят, так что у него нет времени над чем-либо задумываться, потому что если он не будет думать о возвращении в Манчестер и встрече с реальностью, тогда это все не настоящее, не случится и он может продолжать избегать все это. По крайней мере, девочкам весело, поскольку его страх сидеть на одном месте слишком долго означает, что он все время предлагает их куда-то свозить, отправиться за покупками, заплести их волосы, поиграть в саду. Мама знает, он убежден в этом тем, как она смотрит на него, как поджимает губы, стоя в дверном проеме на кухне и наблюдая, как они красят пасхальные яйца с Фиби и Дэйзи, за их ярко-зелеными пальцами. - Я в порядке, - говорит он, когда девочки уходят. - В порядке. - Я ничего не говорю, - отвечает она. Дни тянутся один за одним, и в промежутках между сообщениями от Зейна и Найла, которые он игнорирует, сложно забыть обо всем, но Луи решает, что это неважно. В конечном итоге, сообщения становятся все реже и реже, и Луи получает извращенное удовольствие из-за того, что они забросили попытки. Хорошо. Тем меньше разговоров, во время которых ему придется крепко сцепить зубы. Чем быстрее все забудут, тем лучше. З Зейн не может писать. Он пытался. Он садился и пытался что-то написать за каникулы больше раз, чем может сосчитать. Его редактор дышит ему в спину, и пора сдавать черновик, и он рассчитывал на эти дни как на шанс уложиться в сроки, и теперь он не может писать. Он пробовал все. Пялился в пустой текстовый документ на протяжении нескольких часов, брал с собой молескин в каждую кофейню города, и даже вытащил печатную машинку, которую однажды спонтанно купил, еще будучи бедным в финансовом, и, тем более, умственном плане. Курсор просто осуждающе на него мигал, сладкий кофе доводил его мозг до предела, а в машинке все равно запутались чернильные ленты. Он обкурился травой перед блокнотом, после чего разрисовал десять страниц драконами. Он не написал сносного слова за многие недели. Если так пойдет и дальше, ему придется попробовать пергамент и перо. Частично это потому, что он отвлекается. Луи прятался все каникулы, и даже если бы Зейн не знал его много лет, тот факт, что мужчина исчез после того, как опустился занавес после последнего шоу, все равно бы натолкнул на размышления. И только когда Томлинсон проигнорировал его звонки и в последующие дни, Зейн вспомнил хорошие новости, которые Гарри получил в тот вечер, и сложил два и два. У его лучшего друга разбито сердце, и тот отказывается об этом говорить, и, судя по всему, он в процессе саморазрушения, и Малику придется все это исправлять. Конечно, мужчине будет не так-то просто это осуществить в доме матери, но Луи Томлинсон более чем изобретателен. Дайте ему доступ к химическим препаратам, и через неделю он будет готовить метамфетамин в ванной матери, просто потому что ему так захотелось. Так что, да, Зейн переживает о друге, и это одна причина его ступора. Но не единственная. Есть еще - как всегда, - Лиам. Лиам пришел, чтобы увидеться с ним, на последнее выступление в субботу, и Зейн на самом деле, честно, всем сердцем надеялся, что это куда-то приведет наконец. В смысле, да, конечно, Лиам вложил в это выступление практически столько же, сколько и сам Малик, так что его желание прийти совсем не удивительно, но Зейн попросил его пойти именно с ним, и тот сказал да. Хорошо, мужчина узнал, что Пейн собирается прийти в субботу и спросил его, не хочет ли тот сидеть рядом с ним, но все равно. У него был план. Лишь они вдвоем. А потом - только хорошие вещи, конечно, но… Не то чтобы все пошло не так, в общем-то. Все было очень здорово, и Лиам был милым и восхищался все время, но на этом все. Он не хотел идти на вечеринку с командой, поскольку сказал, что ему утром нужно на работу, неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем предложил Зейну на прощание стукнуться кулаками. Кулаками. Вот сколько еще нужно дорабатывать, оказывается. Месяцы усилий довели его до близости на уровне кулачков. Как правило, неудачи с Лиамом только подогревают вдохновение Зейна, у него случаются потерянные выходные, когда он вспоминает обрывки произошедшего с ними, и пишет, в окружении пустых коробок из-под еды на вынос, и все это превращается в парочку новых глав и, в один особо запоминающийся раз, - новую татуировку. Но не в этот раз. Сейчас он просто чувствует себя уставшим. После половины дня, в результате которой он получает ноль слов для своей новеллы, а лишь пару десятков твиттов о несказанной невозможности творения, он решает, что ему нужен свежий воздух. Ну, на самом деле он бросает телефон через всю комнату, кричит “Нахуй все”, а потом проверяет, все ли в порядке с телефоном, после чего принимает решение прогуляться. По крайней мере, он может хотя бы притвориться, что продуктивно работает, если он делает это, чтобы настроиться на творческий лад. Именно так он и оказывается в городе, шагая мимо крошечных магазинчиков, в которых продаются всякие штуковины, над которыми он сейчас смеется, потому что они непрактичны и бесполезны, но не отказался бы от них для создания изысканного декора в студии, если начистоту, и если бы у него были деньги. Неважно. У него классический гардероб и образ. Ему не нужно зеркало в раме в виде корней дерева. Не нужно. Он переходит на улицу, противоположная сторона которой практически полностью состоит из ресторанов, пабов и кафе, включая две разные кофейни, в которых он бывал в поисках вдохновения. Вспомнив, что в одной из них был особо вкусный черносмородиновый джем к их особенно вкусной выпечке, он задумчиво останавливается. И только когда заходит в дверь, над которой звенят колокольчики, видит, кто сидит на диване у окна: Лиам. И он не один. Зейн инстинктивно прячется за стендом с кофейными чашками, откуда выглядывает, чтобы взглянуть. С ним сидит женщина - красивая женщина, если честно, но Зейн не настроен на честность, - прямо на диване, положив свою руку на его. Лиам улыбается, что означает - она не какой-то незнакомец, что вторгся в его личное пространство. Это - красивая женщина, которую он знает и которая ему нравится, и он хочет, чтобы она его трогала, а Зейн рассматривает варианты скормить себя кофемолке. Она сжимает руку Лиама и говорит что-то, от чего тот смеется, и все, о чем может думать Малик - сколько месяцев у него заняла моральная подготовка к такому же движению, каким счастливым он себя чувствовал, когда наконец-то получил такой шанс. Он разозлен, грустен и унижен, стоит одной ногой в зернах кофе, на него смотрит пенсионер со столика рядом, но, по большей части, он зол, наполнен адреналином, потому что ему нужно или прекратить происходящее, или заставить себя не смотреть на это. Прямо сейчас. Побег кажется более безопасным вариантом, к тому же, требует гораздо меньше усилий. Он вытаскивает ногу, резко разворачивается и выходит за дверь, молясь, чтобы Лиам его не увидел, в то время как он переходит дорогу. Мужчину чуть не сбивает такси, останавливаясь за несколько дюймов у его ног, но очередная злобная выходка вселенной не позволяет ему избавиться от страданий. Он смотрит на водителя и издает задавленный, бессловесный крик, который совершенно не выражает всей глубины его страданий, прежде чем двинуться вперед. Хорошо. Хорошо. Он в порядке. В абсолютном порядке. Он знал, что ему предстоит еще много работы в этой сфере, так что это не громадный сюрприз. Он может с этим жить. И, между прочим, Лиам - самый дружелюбный человек в мире, в конце концов. Кто знает, может тот встретил эту девушку десять минут назад и больше никогда не увидит. Лиам, наверное, разрешил бы убийце с топором потрогать себя, не поднимая шума. Это нормально. Он в порядке. Ему нужно поговорить об этом с джином. У джина есть много чего сказать по этому поводу, многое из чего Зейн просто бормочет себе, уткнувшись лицом в диван. Однако когда просыпается с практически убийственным похмельем на следующее утро, то понимает, что спал на блокноте, в котором ночью нацарапал несколько тысяч слов светло-голубым карандашом. В них куча ошибок, и они не слишком связны, некоторые вообще не английские, но это все равно слова - и это хорошо, или будет хорошо. Зейн даже не думает о душе, боясь потерять вдохновение. Он лишь ставит чайник, включает ноутбук и начинает переносить все в него, попутно редактируя. Будто ворота прорвало - на протяжении остатка каникул Зейн продуктивнее, чем когда-либо, прекращает писать только чтобы поесть, поспать и позвонить наиболее творческим друзьям из университета, чтобы уточнить, правильно ли он описывает детали из жизни группы. Его редактор в восторге от него, как и он сам, честно говоря. Он снова укладывается в график - завершить черновик к концу осени, даже опережает его, и находится в состоянии, когда ему кажется, что он, возможно, даже и правда заслуживает, чтобы его опубликовали. Может, Лиам и борется с судьбой, но сейчас весна, и Зейн отказывается сдаваться. Ему просто нужно изменить стратегию, вот и все. Он настолько увлекся своим новообретенным вдохновением, что позволил себе сделать то, о чем ему очень стыдно - забыть Луи. Ну, ладно, он не то чтобы забывает, не совсем, но когда вспоминает, то поток слов, что хлещет из него, всегда забивает эти мысли обратно в список “что я сделаю во время перерыва”, и он забывает делать перерывы. Так что, по правилу транзитивности, - да, он не был полным идиотом в математике, - он забывает о Луи. Он понимает это вечером перед началом школы, когда выкладывает одежду на завтра, и сразу же чувствует себя последней сволочью. Он - худший в мире друг. Ну, ладно, не худший, учитывая его участие в мюзикле, который вовсе не был его обязанностью, но все равно. Он пал ниже собственных стандартов. Единственное, что он может сделать - пойти в аудиторию Луи перед началом занятий и извиниться. Он даже возьмет ему чай, который тот любит, в качестве лести. Вот только когда он приходит в школу, машины Луи на парковке нет, как и его в его же кабинете. Зейн думает, что тот может опаздывать - всегда очень сложно возвращаться после каникул, - но тот не появляется и на ланче. Зато появляется Гарри, и когда Малик спрашивает, тот говорит, что Луи болен и написал ему об этом сообщение прошлым вечером. - Он ничего тебе об этом не сказал? - искренне, но немного нервно спрашивает парень. Зейн лишь качает головой. Заглянув в аудиторию друга, впрочем, он видит преподавателя-замену, так что болен его друг или нет, но его точно нет на работе. Луи продолжает отсутствовать всю неделю и, кроме односложных ответов “я болен” в ответ на панические сообщения Зейна, похоже, не заинтересован в контакте с кем бы то ни было. Одно дело было бы, если бы Малик думал, что друг действительно болен, но вот только когда он на самом деле болеет, то никогда не прекращает об этом ныть, так что абсолютная тишина уверяет мужчину в том, что происходит что-то еще. Что-то связанное с Гарри. Тот факт, что сам кудрявый этого совсем не понимал, лишь выводил его из себя еще сильнее. Наконец, когда пятница пришла и прошла, а Зейн все еще не слышал ничего от друга, он поворачивает налево, а не направо, выезжая со школьной парковки в конце дня, и направляется к квартире Луи. Он видит припаркованную у входа машину того, и знает, что тот точно в городе. Он паркуется рядом и поднимается по ступеням, перескакивая через одну и готовясь засунуть ногу в задницу Томлинсону. Он барабанит в дверь мужчины, ждет, а затем барабанит еще раз. Вспомнив, что тот начал хранить ключ под ковриком для Гарри, он поднимает его, но там пусто. Хм. Зейн хмурится и стучит сильнее, в этот раз еще и кричит, не заботясь о том, потревожит ли соседей: - Я знаю, что ты тут, Лу! - орет он. - Впусти меня, или я позвоню Лиаму и скажу, что ты упал и поранился, и он вынесет твою дверь топором. В ответ - тишина, звук которой подтверждает, что Луи внутри, потому что он, блять, слышит, как тот беззвучно дуется. Затем, наконец, тихие шлепки подошв по полу к двери, звон, прежде чем она открывается и показывает за собой идеально-здорового Луи Томлинсона. - Ты козел, - говорит Зейн, проталкиваясь внутрь. - Я так соскучился. Как ты? Я уже говорил, что ты козел? - он обнимает мужчину, а затем сильно бьет его в руку. - Где тебя, черт возьми, носило? - Я же говорил, - отвечает тот, потирая руку, - я болел, - он так наигранно шмыгает носом, что у него нужно забрать его степень по актерскому мастерству немедленно. - Чем, мудацкой болезнью? - фыркает Зейн. - Брось, чувак. Я знаю, что что-то не так, ты игнорировал меня все каникулы, - когда Луи ничего не говорит, Малик закатывает глаза и пихает его в гостиную, на софу: - Это связано с Гарри? И Лондоном? Луи шлепается на софу и смотрит чересчур невинными глазами: - Ты о чем? С чего бы это заставило меня тебя игнорировать? Чего я, кстати, не делал, - он обхватывает лодыжку Зейна своей и с улыбкой роняет его на диван рядом с собой. - Мудак, - говорит тот, когда, потянувшись ударить друга по затылку, попадает по воздуху. - По крайней мере, признай, что ты игнорировал мои сообщения. Луи тяжело вздыхает, откидывая голову на подушки: - Ладно, я игнорировал твои сообщения. Я игнорировал сообщения от всех. Я просто хотел провести время с семьей, ладно? В этом нет ничего такого. - Итак, Гарри и Лондон, - бормочет Зейн, не так чтобы соглашаясь. - Они не имеют ничего общего с твоей тягой ко времяпрепровождению с семьей? - Нет, Зейн, я на самом деле любил свою семью и до встречи с Гарри, если ты вдруг помнишь, - отвечает Луи. - Только потому, что твоя жизнь - вечная мелодрама, не значит, что у других - так же. Гарри и Лондон - да, есть такое, и я справлюсь с этим, но по-своему. Забудь об этом, чувак, ты хуже моей мамы. - Она чудесная женщина, и я польщен сравнением, - говорит Зейн так пафосно, как только может, но остальное не комментирует. Луи, конечно же, врет, как дышит, но если он настроен не говорить об этом, то что бы Зейн не сделал, все закончится ссорой, а он слишком скучал, чтобы хотеть ругаться. - Итак, - спустя мгновение, говорит Томлинсон. - Как дела со следующей британской новеллой-бестселлером? И как там дела у нашей парочки? - Новелла хорошо, - отвечает Зейн, мысленно ставя закладку на всей этой лондонской истории, чтобы потом вернуться к ней в разговоре. Он знает, когда Луи Томлинсон переводит тему, но он смирится с этим, пока что. - Очень хорошо. Думаю, уже две трети готовы. - Уху! - восторженно восклицает Луи, вскидывая руки вверх. Зейн немного дергается от громкости его голоса, преувеличенной оживленности жеста. - Это прекрасно, Зейн, серьезно. Я знал, что ты сможешь. А что там мужчина-конфетка? Награждает твою гениальность сексуальными услугами? Тут приходит очередь Зейн тяжело вздыхать: - Нет. Мы с ним так далеко не зашли… - Развратники, - широко улыбается Томлинсон. - Отвали, - смеется Малик. - Не знаю, мне кажется, я наткнулся на стену. Застрял на одном месте. Нужно попробовать новую тактику, посмотрим, что получится. Я дам тебе знать, как все выйдет. - Я в этом уверен, - отвечает Луи. - Эй, хочешь остаться на ужин? Я могу что-то заказать, - он неторопливо потягивается, и Зейн вспоминает Герцогиню. Владельцы и животные и правда начинают быть похожими. - Конечно, - говорит он. - Хочешь позвать и остальных? Я уверен, что Гарри будет в восторге тебя видеть, - мужчина многозначительно смеряет взглядом друга. - Зейн, - отвечает Томлинсон, закрывая глаза рукой. - Пожалуйста, не лезь. Пожалуйста. Ради всего святого. У тебя такое выражение лица, будто ты думаешь, что такой умный, и я очень пытаюсь тебя не убить. Не лезь. - Я не собираюсь успокаиваться, пока не буду уверен, что ты в порядке. - Я в порядке! - полукриком отвечает мужчина. Это чушь. Зейн знает, что это чушь, знал, что все плохо, еще когда понял, что мужчина прикидывался больным неделю. Он знает это и сейчас, по факту, что Луи не смотрит ему в глаза. Плюс ему за то, что знает, что Зейн может различить ложь по его глазам за секунду, но он дурак, если думает, что это сработает. Зейн был бы дураком, если бы считал, что давление на друга к чему-то приведет его. Насколько он видит, сейчас Луи хотя бы притворяется, что говорит о том, что происходит, чтобы показать, что он в порядке. Зейн хочет надавить, но он уверен, что если нажать сильнее, Луи закроется полностью, что не принесет никому ничего хорошего. Что ж, придется ждать: - Я пообещаю не лезть, если ты пообещаешь разобраться с тем, что тебя не заботит, как ты притворяешься, - говорит он. Луи без слов протягивает мизинец, и Зейн переплетает его со своим. - Договорились, - отвечает Томлинсон. - А теперь переходим к более важным делам. Индийская кухня или китайская? - Китайская, пожалуйста, - произносит Зейн, пытаясь проглотить свою тревогу. Л Если бы у Луи осталась хоть капля инстинкта самосохранения, он бы все закончил сейчас. Он бы прекратил эти отношения с Гарри и ушел бы со множеством воспоминаний и хотя бы каплей самоуважения. Именно это он должен сделать. Он должен сесть с парнем, рассказать, что да, им было весело вместе, и теперь, когда все исчерпало себя, им просто нужно остаться друзьями, без всяких обид. Он не собирается этого делать. Он знает это, еще когда в школе он оставлял каждое задание до последней минуты, как он переставляет будильник утром как минимум один раз. Он знает, что это глупо, что это его погубит, и все равно не может положить этому конец. Возможно, более сильный, более умный человек смог бы посмотреть Гарри в глаза и сказать, что не хочет его, но Луи не тешит себя надеждами на то, что он - тот самый человек. Так что ему нужен План Б. Единственный способ, как у них все может выйти, как Луи сможет справиться со следующими несколькими месяцами, если это все будет просто сексом. Ничего нежного или милого. Он не может позволить Гарри касаться себя так, будто это что-то значит. Он не может позволить Гарри улыбаться в поцелуй, не может обводить большим пальцем уголки губ парня в это время. Он не может позволить себе погрузиться в это вновь. Он не сделает этого. Он видел предупреждения и раньше, но предпочел проигнорировать их. В этот раз он научен опытом. В этот раз он будет доверять инстинктам, и когда сработает сигнал, когда слишком близко, слишком, слишком начнет крутиться в голове, он заставит себя остановиться. Он все еще может все исправить. Он все еще может победить. Он уже это делал, черт подери. Оказывается, Зейн думал, что его обещание не вмешиваться не включало в себя молчание о его возвращении в город, поскольку он просыпается в субботу и видит сообщение от Найла, который называет его сволочью, и от Гарри, которое он не открывает еще час, прежде чем решается: маленькая светлая птичка поведала, что ты вернулся!!! надеюсь, тебе лучше.. я приготовлю ужин? соскучился хх Луи проводит только десять минут, зарывшись лицом в руки. Он не может просто так ответить. Из-за этого он и оказался в этой ситуации. Нужно придумать стратегию. Ладно. Какие у него есть варианты? Он, конечно, может сказать да, если хочет саботировать себя окончательно и провести несколько часов, милуясь с Гарри за его дурацким столом в его дурацкой квартире. Нет уж, спасибо. Луи признается себе, что хочет видеть парня, как бы он себя за это не ненавидел, но он не идиот. Все не может продолжаться так, как раньше. Это наверняка. Он может прокатить Гарри совсем. Проигнорировать сообщение или просто отшить. Это соблазнительно, поскольку дает ему большую отсрочку перед личной встречей с парнем, но он знает, что это ему выйдет боком. Парень поймет, что что-то не так, и будет задавать вопросы, или поговорит с Зейном и Найлом, и уже они будут задавать вопросы, и если Стайлс будет злым или расстроенным и будет искать у Луи ответов, последний в ужасе от правды, которая может слететь с его губ. Он хороший актер, но не настолько. Значит, решено. Гарри не должен знать, что что-то не так. Нет шанса, что разрыв будет чистым и гладким, так что они должны просто медленно отстраниться друг от друга, чтобы не нужно было об этом говорить. Черт, если он все разыграет верно, Гарри даже не заметит. Луи притворяется, что не замечает, как ухает в желудке при этой мысли. чувствую себя лучше, да. почему бы тебе не приехать ко мне? я закажу еды, и мы можем поиграть в доктора ;) Он аккуратно набирает сообщение и нажимает на кнопку отправки. Они назначают время, и Луи проводит остаток дня, уговаривая себя на то, что ему нужно будет сделать. Ему плевать. Ему плевать. Он теряет Гарри, и ему плевать, потому что с чего бы что-то было иначе? Если он скажет это достаточно много раз, когда-то это станет правдой. Похоже, погода с ним заодно, утро темное и штормовое, а после - многочасовой дождь, превративший мир за его балконом в серый и тяжелый. Подходит под его душевное состояние. Он сидит с прижатыми к груди коленями на балконе, позволяя маленьким каплям брызгать на него с края перил, наблюдая, как тикает время на его телефоне. Он сделает это. Он будет вести себя так, как хотел с самого начала, как со всеми, с кем он был с двадцати лет и по сей день, словно это не имеет значения, словно он ничего не чувствует. А затем открывается дверь, и Гарри тут, настоящий и красивый, улыбающийся, и, боже, Луи в такой огромной жопе. - Привет, - говорит кудрявый, заходя внутрь и целуя Луи, приветствуя его, прежде чем тот успевает даже двинуться. Он хотя бы не дает себя утянуть в объятия, но парню это почти удалось, и все гораздо сложнее, чем он представлял - делать вид, что он не хочет этого. - Закрывай дверь, дождь, - произносит Томлинсон. Он делает шаг назад и оставляет парня снимать грязные ботинки и трусить волосы, и чувствует вспышку ярости, вдобавок к боли. Если Гарри собирается бросить его, то он мог бы иметь совесть и сделать это немного легче для Томлинсона. Было бы неплохо, если бы он был не настолько чертовски милым хотя бы секунду, чтобы мужчине не приходилось уплывать каждую секунду в его присутствии. Луи нравится эта злость, он хватается за нее, цепляется. Ему нужен якорь, и злость приятна и знакома. - Чувствуешь себя лучше? - спрашивает Гарри, снимая куртку. - О, да, гораздо, - врет Луи, словно нет ощущения, что его бока вскрываются во время их разговора. - Как новенький. - Хорошо, я переживал, - отвечает Гарри. Томлинсон лишь притворяется, что не слышал последнее. Обычно Луи не против многочасовых разговоров с Гарри ни о чем, но с Лондоном, нависающим над их головами, это мучительно. К тому же, ему ведь все равно, так? Что бы он сделал, если бы ему было все равно? - Итак, - оживленно говорит он. - Лондон, м? Это так волнующе. Глаза кудрявого загораются, и Луи сейчас стошнит: - Да! Я так взволнован, это будет чудесно, я думаю. Я уже говорил со своим начальником, ну, будущим начальником, вернее, на каникулах, и он думает, что мы хорошо поладим, что очень здорово, - он чуть улыбается, - у меня никогда не было полноценной работы, так что было бы нехорошо, если бы я и мой босс ненавидели друг друга. Как, черт подери, Луи мог этого не заметить? - Это однозначно круто, - сухо сглатывает он. Повернувшись спиной к парню, он направляется на кухню, где их уже дожидается индийская еда. Он ставит тарелку - только одну - и начинает накладывать себе. - Решил сразу заказать как обычно, - он морщится от подбора слов. Это придется убирать - “как обычно”, что угодно, что говорит о них как об одном целом или касается их истории. У них нет общего прошлого более, как и общего будущего. Гарри приехал всего пять минут назад, а Луи уже сходит с ума над индийской едой. Он в жопе. В такой жопе. Кудрявый берет вторую тарелку и начинает накладывать и себе, прислоняясь к Луи. Тот позволяет ему, но не повторяет за ним, не дает себе разрешения насладится теплым весом. Он ставит тарелку на стол и идет к холодильнику, берет себе бутылку пива. - Возьми и мне, милый? - просит парень, его рот уже полон еды, и Луи зажмуривается на секунду, прежде чем вновь тянется в холодильник за второй бутылкой. Он ставит ее рядом с Гарри, вместо того, чтобы отдать ее, а затем идет к своей тарелке, что очень продуманно стоит с другой стороны. - Как Донкастер? - спрашивает Стайлс, когда прожевывает. - Девочки все были дома? И, ладно, это не может случиться. Он не может впустить Гарри в эту часть своей жизни: - Хорошо, хорошо, - отвечает Томлинсон. - Было здорово их видеть. А у тебя что? Занимался чем-то интересным? - парень моргает от неожиданного ухода от ответа, но решает ничего не говорить. - Нашел парочку квартир в Лондоне, - говорит он воодушевленно. - Джемма помогает мне, советует и прочее. Я позвонил по поводу нескольких, чтобы узнать, будут ли они свободны в июле. - Звучит неплохо, - отвечает Луи, совершенно неоправданно быстро запихиваясь едой. - Ага, я буду работать в классной части Лондона, - восхищенно говорит кудрявый. - Множество занятий, это чудесно. Я раньше был в том районе, но именно жить там будет прекрасно, знаешь? - Заманчиво, - без эмоций произносит Луи. Он продолжает набивать рот едой, чтобы больше ничего не говорить. Гарри радостно кивает: - Тебе очень понравится там, Лу. Множество творческих людей. И актеров, - он поднимает брови, словно ждет, что Томлинсон вклинится с восторженной тирадой по поводу того, как он счастлив, что кудрявый будет постоянно окружен прекрасными эксцентричными людьми с той самой секунды, как он уедет. Все, что мужчина слышит, когда Гарри открывает рот - я не могу дождаться, чтобы уехать от тебя, - и, похоже, тот надеется, что Луи будет счастливо кивать. - Ну, я обыкновенный скучный учитель, - говорит Луи, - так что я уверен, что это все пойдет тебе лучше, чем мне. - Нет, клянусь, это круче всего, - продолжает Гарри. - Там множество всяких странных ресторанчиков повсюду, и одно местечко, в котором, как говорит мой друг, невозможные тарталетки с фруктами, и множество магазинов, и станция метро в двадцати футах от места моей работы, и это Лондон, так что у меня никогда не закончится материал для фото. Это идеально. - Идеально, - эхом отзывается Луи. - Думаю, где-то там в районе должны быть квартиры, которые я смогу позволить себе, но сначала нужно будет их посмотреть. Плата не будет такой большой, если я буду ее платить пополам, - радостно говорит Гарри, и Томлинсон больше не может это выносить. - Ну, надеюсь, что ты сможешь найти себе соседа, в таком случае, - говорит он. За столом воцаряется тишина на мгновение, и Луи продолжает пялиться в свою тарелку, распиливая кусочек курицы надвое. - Да, - отвечает Гарри. - Наверное, - он задумчиво жует какое-то мгновение, нахмурившись, глотает, а затем поднимает глаза. - Лу. - Да, Гарольд? - ничего хорошего не стоит ожидать от этой интонации. Гарри не улыбается в ответ на прозвище, лишь продолжает выглядеть серьезным: - Я хочу с тобой поговорить кое о чем. Нет, нет, абсолютно точно нет. Прекращение миссии, надеть парашюты, черт подери, катапультируемся! Луи очень знаком с нервозностью, но это паника, поднимающая волосы на ногах. Он понятия не имеет, что Гарри хочет сказать, но чертовски уверен, что не хочет этого слышать. У него не было ни одного разговора с таким началом, который бы хорошо закончился, и он сомневается, что этот станет исключением. Все нужно прервать прямо сейчас. Так что Луи делает единственное, что приходит ему в голову, и поднимается из-за стола: - У нас будет предостаточно времени для разговоров позже, - он делает голос низким, - у меня на тебя сегодня иные планы, - Гарри выглядит слегка рассерженным, но более заинтересованным, когда Луи обходит стол и садится к нему на колени. Обнимая шею парня руками, Томлинсон толкается вперед и проводит губами под его ухом: - Я скучал, - шепчет он, и худшее то, что это даже не ложь. Гарри открывает рот, чтобы что-то сказать, но Луи затыкает его грубым поцелуем. Он прижимается к грудью к парню и двигает бедрами, отчаянно пытаясь запустить процесс прежде, чем Гарри вспомнит, что он хотел сказать. Стайлс отвечает только через несколько секунд, и то, только обнимает мужчину за талию, и, черт, это не должно быть настолько невозможно. Его руки большие и невыносимо нежны, и Луи чувствует, как рушится под его прикосновениями, и все не должно происходить так, когда он так сильно пытается защитить себя. Попытки вспомнить реальность отнимают всю его силу воли, и Гарри не должен иметь над ним столько власти. Это нечестно. Он заслуживает возможность спать с симпатичным парнем без чувства, что это важно, что это имеет значение для него. Он пытается двигать бедрами вновь, зажмуривается и прикусывает губу парня слишком сильно, чтобы возбудить, но Гарри лишь массирует спину Луи, нащупывая напряженные точки и вонзая в них кончики пальцев. Он знает эти действия, потому что парень всегда использует их на нем, когда Томлинсон в стрессовом состоянии или болен, пытаясь успокоить. Пытаясь заботиться о нем. Чертова ирония, серьезно, Луи хотелось кричать. И он бы это сделал, если бы прекратил расслабляться под действием рук Гарри, как бы ни пытался сопротивляться им. У парня выходит замедлить все так, что они больше не двигаются в ускоренном режиме, а затем Томлинсон чувствует руки того под своей задницей и бедрами, что значит тот собирается поднять его и отнести в спальню, и первая мысль автоматически "да, да, да", а затем он перестает дышать. Он не пойдет с Гарри в кровать. Он переспит с ним, конечно, он трахнется с ним и даже получит удовольствие, но не пойдет с ним в кровать сегодня. Все должно быть быстро и развратно, ничего больше. Луи уже достаточно попал, и ему нужно остановиться. Он поклялся самому себе годы назад, что никогда не откроется никому, не даст коснуться своего сердца вновь. Он поклялся. И никогда не хотел, чтобы они с Гарри так далеко зашли, никогда не хотел, чтобы это стало чем-то большим, чем смесь секса, дружбы и веселого времяпрепровождения. Он никогда не думал, что окажется тут, в руках кудрявого и с такой тягой к этому. Но вот он именно там, где обещал никогда в жизни больше не оказаться, и чувствует себя совершенно беспомощным и бессильным выбраться. И он не понимает почему. Или, возможно, понимает, но черта с два он когда-либо теперь в этом признается. Если Луи позволит Гарри отнести себя в кровать, то тот разложит его и будет очень долго и медленно изучать тело, и секс будет неспешным и глубоким, компенсацией за потерянное время, и Луи лучше умрет. Он не может больше позволить себе быть таким ранимым перед кудрявым. Возможно, он и не может остановить себя от того, что тает в руках парня, но он может, по крайней мере, сделать это тут. Сделать это быстро и без эмоций, проигнорировать факт, что хотя раньше он и чувствовал себя виноватым во время секса, с Гарри это впервые. Он тянется назад, хватает одну из рук Стайлса и тянет ее к своему паху раскрытой ладонью, прижимая, так что она упирается в него: - Так сильно хочу тебя, - выдыхает он. - Слишком долго... Я думал, что хочу с тобой сделать. - Да? - шумно дышит ему в шею Гарри. - Что угодно, Лу, черт. - Хочу, чтобы ты трахнул меня, - тянет его за волосы Томлинсон. - Тут. Не хочу двигаться, лишь ты во мне. Хочу, чтобы ты просто сидел, а я двигался на твоем члене так, как мне угодно, - он развратно тянет последние слова и знает, что это сработало, когда Стайлс рвано вдыхает. И, черт, он хочет этого, еще больше хочет, когда чувствует, как бедра парня дергаются под ним. У него просто больше поводов хотеть этого вот так, чем Гарри знает. - Хорошо, Лу, конечно, - влажно целует кудрявый его ключицы. - О да, боже, сделай это. Луи начинает расстегивать пояс Стайлса, довольно хмыкая и встречаясь с ним глазами, одаряя его развратным взглядом. Это гребаная ошибка, потому что глаза Гарри так широко распахнуты, в них столько привязанности и чувств, что Луи не выдерживает. Он наклоняется и кладет подбородок на плечо парня, и только тогда, уверенный, что тот его не видит, позволяет себе зажмуриться на мгновение, засовывая руку в джинсы парня. Так они и занимаются сексом, Луи сидит на коленях Стайлса, упираясь подбородком ему в плечо, позволяя эмоциям отображаться на лице, поскольку оно невидимо для парня. Когда все закончится, он отстранится и посмотрит на Гарри так, словно ему плевать, словно он не больше, чем просто теплое тело под ним. Он поднимется и уберет недоеденный ужин так, будто ничего не случилось, и не позволит кудрявому целовать уголки своих глаз, как тот любит делать, когда расслаблен и удовлетворен. Он отстранится. Он отойдет от всего этого. Сейчас же, впрочем, он зажмуривается и зарывается пальцами в волосы Гарри, пытается сосредоточиться лишь на ритме, в котором движутся его бедра, на ощущении члена внутри себя, и больше ни на чем, совсем ни на чем. Абсолютно.