These Inconvenient Fireworks

Л У Луи всегда был маленький фокус, который он применял утром, - когда лежишь и не хочется вставать, а нужно - то есть практически каждый день. Он выбирает число, а затем позволяет себе понежится в кровати еще столько времени, сколько у него занимает процесс обратного счета от этого числа до нуля, а потом, согласно правилу, он вытаскивает себя из-под одеяла и не оглядывается. Работает каждый раз. И сейчас он делает так же. Он позволяет себе короткие мгновения. Конечно, он не может сразу и окончательно прекратить все, так что разрешает себе наслаждаться отрывочками. Позволяет парню на несколько секунд прижаться губами к его волосам во время составления списка покупок. Позволяет себе пару секунд, чтобы насладиться пением парня под радио. Лишь моменты, короче и короче каждый раз, после чего он обрывает их неожиданной сменой темы, движением или рукой на поясе Гарри. Он думает, что так сможет себя натренировать не скучать по ним вообще. Он вспомнит, как это было, когда вообще не нуждался в этом. Все получится. В этом ему хорошо помогает тот факт, что Стайлс не понял еще до конца, что происходит. Он замечает, когда Луи отстраняется раньше, чем обычно, или когда не приглашает его на автомате домой после работы, или когда не реагирует на их шуточки. Луи знает, что тот замечает, потому что у парня все эмоции сразу же отображаются на лице, и он видит недоумение, обиду, но не обвинение, что хорошо. Чем дальше Луи сможет его оттолкнуть, пока тот не понимает, тем легче им будет. Сначала Луи ненавидит моменты, когда Гарри меняется в лице, и пытается избежать зрительного контакта каждый раз, когда делает что-то такое. Игнорирует прикосновение, отводит взгляд. Не отвечает на шутку, отводит взгляд. Ему начинает казаться, что он проводит половину времени с парнем, стараясь не смотреть на него. Однако это неправильно. Словно трусливый путь, и черт подери Луи, если он хоть когда-нибудь даст кому-то повод назвать себя трусом, поэтому он начинает делать противоположную вещь - смотреть четко в глаза парню, отстраняясь. Это больно, Боже, это адски больно, но это правильно. Он не стыдится того, что делает. Он не делает это, чтобы наказать Стайлса, - он делает это, чтобы спасти себя. С парнем все будет в порядке. И это важно - видеть, какой эффект он производит. Тихий голос его подсознания нашептывает ему каждый раз, когда улыбка исчезает с лица Гарри, “смотри, видишь, ты нравишься ему еще чуть меньше, видишь, как легко, как просто ему будет бросить тебя”. Да. Это сработает. Это уже работает. Иногда он лажает, что неудивительно, поскольку не было в его жизни ни одного дела или занятия, которое он не запорол хотя бы раз. Иногда, если он устал или чуть пьян - или просто слаб - он притягивает Гарри обратно, словно нуждается в нем как в воздухе. Эти украденные секунды, часы, полудни, когда Луи позволяет себе самообман. Он разрешает Гарри привезти себя к нему домой после выигрыша футболистов, разрешает себе дотрагиваться до него часами, прежде чем просыпается в холодном поту ночью и вызывает такси домой. Одним утром он просыпается в своей квартире, делает чай, как любит Гарри, и приносит ему, притягивая его для быстрого поцелуя, прежде чем отдает чашку и уходит без объяснений, пряча улыбку парня в секретном месте в груди. Однажды Гарри засыпает на его диване, и Луи фотографирует его на телефон, после чего будит и выгоняет прочь. Каждый раз - словно рецидив. Кажется, будто время начинает пролетать быстрее, и это радует, потому что Томлинсон не знает, как долго он может так продолжать. Он сбрасывает дни словно перья и отсчитывает время, засекая, сколько сможет справиться без желания услышать голос Гарри, сколько будет звонить телефон, прежде чем он ответит на звонок, сколько разрешит парню себя обнимать после секса, прежде чем притворится, что ему нужно что-то делать. Это медленно, тихо, словно безмятежно утонуть. Если включать музыку в машине погромче, то почти незаметно, как оглушительно тихо, когда он едет на работу и обратно, теперь уже в одиночестве. Зейн ничего, к счастью, не говорит, и Стэн присылает только по одному осторожному и обеспокоенному сообщению в неделю, между привычной чушью, и Найл пытается повысить настроение, когда они все вместе, так что он не может пожаловаться ни на кого другого в своей жизни. Только на Гарри и на себя, но он не умеет злиться на Гарри, так что в основном - только на себя. Но, впрочем, что в этом нового? Никто не может быть так суров с Томлинсоном, как он сам. Он всегда это знал и никогда не пытался изменить. Он лучше зароется в один из своих старых добрых страхов, чем повернется лицом к новому аду, который творится на задворках его сознания. Апрель почти закончился, говорит он себе. Еще парочка месяцев, и все будет кончено. Начало года пролетело невероятно быстро. Если ему повезет, конец будет таким же. ✖ Луи проверяет работы за кухонной стойкой, в то время как Гарри пересматривает вчерашний матч на диване. Они оба знают результат, что Манчестер Юнайтед выиграл 2-1, но Гарри, похоже, нравится просто сидеть и смотреть в тишине. Мужчина уверен, что у того была причина получше, когда он самопригласился, но он не запомнил ее. Он тяжко выдыхает и начинает подчеркивать предложение, затем превращает линию в овал вокруг всего абзаца. За отсутствием иного слова, НЕТ, царапает он сбоку, после чего тяжело роняет голову на удручающе высокую стопку непроверенных работ: - Почему Луи из прошлого задает писать эссе, которое Луи в настоящем придется проверять, о чем первый знает? - стонет он в бумаги, после чего поднимает голову и сдувает челку со лба. - Луи из прошлого ужасен, - Гарри фыркает, но не отводит глаз от телевизора. Где-то двумя минутами и тремя абзацами бреда позже кудрявый прочищает горло: - Лу, - говорит он, все еще не отрываясь от игры. - Ты думаешь остаться в школе? В смысле, на постоянной основе? Луи с любопытством на него смотрит: - Что ты имеешь в виду? - он склоняет голову набок. - Ну, просто, - парень, похоже, пытается подобрать нужные слова, нахмурив брови, - ты всегда такой уставший. И ты только что сказал, что ненавидишь проверять работы. Теперь очередь Луи фыркать: - Никто не любит проверять работы, Хаз. И никому не по душе абсолютно все в их работе, - он берет стопку проверенных работ и выравнивает, стуча ими о стойку. - Мне нравится преподавать. Разговаривать с детьми. Узнавать их. Ставить спектакли. Знакомить их с вещами, которые я люблю, - он откладывает проверенные работы в сторону. - И если мне нужно проверить парочку работ ради этого, я не против. К тому же, если бы я искал работу, которую я бы любил на 100%, я бы ждал вечно, - Гарри ничего не говорит. - К тому же, если бы я был абсолютно счастлив, ты бы не слышал, как я жалуюсь, а я знаю, как тебе это нравится. Гарри дотягивается за пультом через кофейный столик и выключает звук: - Луи, - говорит он, и вот она снова, эта пауза, из-за которой Луи снимает очки, готовясь. - Ты счастлив на работе? Честно? Луи аккуратно кладет очки на стопку проверенных работ: - Что? Наконец, парень смотрит на него: - В смысле, я не знаю, Лу, ты всегда перетруженный. Единственные твои друзья - трое коллег, если считать меня. Ты постоянно уставший, у тебя нет времени ни на что другое, ты постоянно переживаешь, будет ли у тебя достаточно денег, чтобы свести концы с концами. Ты даже не каминаутился на работе. Не знаю, Лу, просто иногда кажется, что это не то, что ты бы хотел делать всегда. Губы Луи растягиваются в улыбке. Как интересно, что из всех именно Гарри жалуется, что Томлинсон слишком многим пожертвовал ради работы: - Это не идеальная профессия, Хаз, но проведи несколько месяцев без работы, и ты будешь удивлен, насколько раздвигаются рамки твоего воображения. Я даже убедил себя, что вермишель в пакетиках - настоящая еда. - Я серьезно, Лу, - его лицо сейчас как у расстроенного ребенка, что Луи так ненавидит. - Я тоже. Жрал эту гадость каждый день неделями. - Черт, Луи, я тут пытаюсь разговаривать. - А я нет, поскольку у меня есть чем заняться получше. Например, моя работа, которую ты почему-то решил, что я ненавижу, - говорит он, тыкая пальцем в стопку перед собой. - С чего ты вообще это все? С каких это пор тебя заботит, чем я занимаюсь на постоянной основе? - Какая разница? Почему ты не хочешь говорить об этом? Луи сцепляет зубы и отворачивается, пытаясь подавить быстро нарастающую в груди панику, потому что все должно было быть не так. Все сработает, только если Гарри не поймет или ничего не скажет. Все, чего он хочет от парня - чтобы тот закрыл эту тему и просто разрешил им плавно и естественно разойтись, потому что все уже решено, а ругаться из-за этого всего лишь сделает ситуацию болезненнее, без какой-либо на то причины. Ничего не изменится. - Потому что, - Луи проводит рукой по лицу, поскольку ему нужно ответить Гарри, - ты и я подходим к этому разговору с разных точек зрения и все закончится лишь тем, что мы будем нравиться друг другу меньше. Гарри смотрит на него так, будто мужчина только что сказал, что он для развлечения закалывает старушек: - Ты не знаешь этого. - Знаю, - Герцогиня безмятежно карабкается на колени Стайлсу, и тот поднимает руку, чтобы освободить для нее место. Луи становится интересно, сколько еще раз он увидит это. А затем - когда он начал вести обратный отсчет, а не наоборот. - Давай просто закроем эту тему. - Почему ты так уверен, что мы не придем к общему мнению? - повышает голос кудрявый. - Почему ты так уверен, что я не прав, если ты даже не хочешь об этом говорить? - Какого хрена ты так на этом зациклился? - взрывается Луи, потому что этот разговор достал его еще до начала. - Потому что я думаю, что ты слишком боишься стремиться к тому, чего на самом деле хочешь - быть счастливым! - кричит Гарри, вскидывая руки вверх, и нет. - Кем, блять, ты себя возомнил, - огрызается Луи, - чтобы говорить со мной о страхе? - когда он не получает ответа, то продолжает, потому что сегодня он его научит. - Давай, расскажи мне. Что, блять, ты знаешь о страхе, Гарри? Чего тебе когда-нибудь нужно было бояться в жизни? - Это не справедливо… - начинает парень, но к черту это. - Мне похуй, что справедливо, а что нет, Гарри. Думаешь, справедливо с твоей стороны говорить мне, что только потому, что моя жизнь недостаточно интересна для тебя, это делает меня трусом? - Я не это говорил, - Стайлс поднимается и направляется в кухню, останавливаясь с другой стороны стойки, напряженный. - Во-первых, это именно то, что ты говорил, так что иди к черту, - сдавленно отвечает Луи. - Во-вторых, не знаю, что ты думаешь, я бы делал, если бы не преподавал в школе. Это единственная моя квалификация, так что, если тебе все равно, я, пожалуй, останусь на работе, где у меня есть друзья, квартира и гарантированная мне должность, спасибо. Гарри упирается обеими руками о край стойки, глядя на Луи: - У тебя есть образование для того, чтобы играть. И петь. И не говори мне, что тебе не нравится это делать, я видел тебя, ты живешь ради этого. Луи смеется, на самом деле, потому что это уже край: - Я пытался, ага, - отвечает он. - Провел целый год от прослушивания до прослушивания, отсидел в комнатах с еще десятком нервничающих парней с такой же стрижкой, как у меня, и знаешь что? Не вышло. Потому что иногда, в реальном мире, не все выходит, Гарри, хотя я не удивлен, что ты этого не знаешь. Гарри ничего не отвечает, лишь смотрит на него нечитабельным взглядом, так что мужчина продолжает: - И знаешь что? Я рад, что ничего не вышло, потому что мне нравится моя жизнь сейчас, какой бы обыкновенной она ни была. Преподавание не было моим первым выбором, но всегда мне нравилось, и нравится, и я в этом хорош, черт дери. Это не модно, но мое, мне на самом деле нравится показывать детям что-то, как бы тебе ни было сложно в это поверить. - Мне не сложно в это поверить, Луи, совсем, - Гарри смотрит на него, раздувая ноздри, - я лишь пытаюсь... - Тогда прекрати намекать, что это ниже меня, или что ты там пытаешься сказать. Да, это выматывает и оплата дерьмовая, но мне нравится, Гарри, и я бы не выбрал ничего иного, никогда, - парень моргает от такого напора, но Томлинсон не останавливается. - Возможно, это недостаточно хорошо для тебя, или не так, как ты думаешь, нужно проводить жизнь, но это не твоя жизнь, а моя. Так что просто забудь. И не смей делать вид, будто это трусливый ход, если ты не знаешь ничего об этом и обо мне вообще. - Хорошо, это не моя жизнь, и я не знаю ничего, но прекрати вести себя так, будто я какой-то ребенок, - он обходит стойку и входит в личное пространство Луи. Он выглядит злым, напряженным и полностью тут, чему мужчина очень рад. - Если я не знаю, так скажи мне… - Я скажу тебе, если ты назовешь хоть что-то, что знаешь о страхе, - отвечает Томлинсон, поднимаясь так быстро, что цепляется за стул. - Я знаю, что ты меня безумно пугаешь, - огрызается парень, хватая его за запястье. - Отлично, - отвечает Луи и притягивает его в грубый поцелуй. Гарри хватает его так, что будут такие синяки, как он любит, и мужчина думает, что хотя бы это все еще работает. Остаток ночи он не думает вообще. Следующим утром он просыпается от будильника в пустой кровати. Он делает себе тост, смотрит на него какое-то время, после чего выбрасывает. Он не голоден. Луи проживает рабочий день на автопилоте, с трудом вспоминая, что случилось на уроке, после его окончания. Гарри не приходит в учительскую на ланч. Зейн лишь смотрит на лицо друга и решает не спрашивать, слава богу, и прерывает Найла, когда тот начинает. Малик, похоже, тоже не настроен разговаривать, так что час тишину наполняют по большей части только звуки жевания. Гарри не появляется и когда у Томлинсона окно, но присылает сообщение. Луи не может не задуматься, где же тот, в машине, зале или уже в учительской, откуда все ушли. извини. перешел рамки и нарывался. не мое дело. прости меня? х Проблема в том, что вопрос не в прощении. Не это важно. Простит его Луи или нет, Гарри все равно уезжает, и что бы ни сделал сейчас мужчина, это все равно неважно, а у него просто нет сил злиться, на сердце слишком тяжело из-за всего остального. Гарри все так же уезжает, Луи все так же не может от него отдалиться. Вот и все. Гарри теперь знает, что не все в порядке. Он не может не знать. Возможно, раньше моментов слабости мужчины было достаточно, чтобы спрятать это все, но ссора прошлой ночью должна была подать какой-то знак. Возможно, это к лучшему. Может, он не будет на это давить. Томлинсон не отвечает где-то час, а затем пишет приходи завтра с чем-нибудь сладким, я подумаю. Он размышляет, ставить ли х в конце, но в итоге ставит, потому что они все равно завтра будут вместе спать, а ему и так пришлось отговорить себя приглашать его сегодня. Это все чертова неразбериха, и он не может выбраться из нее, а только зарывается глубже и глубже. З Луи всегда смеется над Зейном из-за того, что последний хранит запасной комплект одежды в своей аудитории, но он-то всегда знал, что это ему пригодится. Всего лишь одно неосторожное движение - учитель географии, не видящий куда идет, с его кофе, - и рубашка непригодна к дальнейшей носке. К счастью, у него сейчас окно, так что есть время переодеться. Мужчина хватает запасную белую рубашку из шкафа и направляется в туалет. И Луи еще называл его невротиком. А сам-то что делал бы, если бы кофе разлили на него? Страдал, вот что. Ну, вообще, он бы пришел задалбывать его, чтобы одолжить его рубашку, но суть не в том. Зейн заходит в мужской туалет и направляется прямо в кабинку для инвалидов, в ту, что со своим зеркалом. Он быстро расстегивает пуговицы на испорченной рубашке, оставаясь в одной майке под ней. Боже, это последнее, что ему сегодня было нужно. Это наполовину его вина, если честно. Он очень нервный сейчас, и именно его резкое движение и привело к тому, что он оказался на пути у коллеги изначально. Просто… ну, он не говорил с Лиамом несколько недель и у него, кажется, ломка. Это глупо и по-детски, но, поскольку прямой и назойливый подход не сработал, он решил поиграть в неприступного. Люди всегда хотят того, что недоступно. Так что Зейн не писал Лиаму довольно давно. Он вообще решил ничего не делать, пока тот не свяжется с ним первым. Это идеальная стратегия. Во всяком случае, хорошо бы, потому что она доводит его до чертиков. Мешки под его глазами выходят из-под контроля, и он грустно тычет в них пальцем, глядя в зеркало на это. Большие. Раздувшиеся от тяжести судьбы. Неважно, все будет хорошо. Он точно не беспокоится. Лиам позвонит на днях, это точно. Он только собирается натянуть запасную рубашку, как слышит, что кто-то входит в туалет. Это не имело бы значения, если бы он не услышал “Извини, мам, продолжай”, сказанное голосом Гарри, из чего мужчина понимает, что тот говорит по телефону. Он уже готов выкрикнуть приветствие, посмеяться, что Гарри такой маменькин сыночек, когда парень продолжает “Нет, все в порядке. Я один, могу говорить”. Зейн замирает с открытым ртом и стоит не двигаясь, а подходящий для обнаружения момент проплывает мимо. Он должен сказать что-то, правда должен, но это уже будет неловко. Ладно, возможно, это не главная причина. Наверное, все дело в том, что все стало так неправильно с того момента, как Гарри пригласили на стажировку, и он не понимает, что происходит, и никто не говорит ему, и он переживает. Разве он будет плохим другом, если постоит тут, парализованный, пока Гарри будет проводить свой приватный разговор, если он делает это из беспокойства? В любом случае, нотки стресса в голосе парня пробудили в нем любопытство. Зейн видел полную палитру эмоций у парня - счастье, злость, озорство, сочувствие, сумасшествие, - но никогда не слышал его таким уставшим. - Нет, мам, я тоже рад из-за нее. Я и подавался на нее, не забыла? Я хочу этого. Просто… - он тяжело выдыхает. - Я не знаю. Все сложно сейчас. Ты знаешь, как он для меня важен. Стоп. Нет. Это, о боже, это плохо. Это плохая идея. Зейн не должен этого слышать. Когда он выберется отсюда, ему нужно будет взломать экстренные запасы виски Луи, - потому что они точно есть, - и напиться так, что забудет все, что услышит. - Мам, не надо. Ты все упрощаешь, - говорит парень. - Он не “всего лишь” кто-то, ладно? Зейн беззвучно морщится, глядя в зеркало на свои огромные паникующие глаза. Он бы с удовольствием заткнул уши пальцами, если бы не боялся, что любое движение может привлечь внимание парня. - Предложение изумительное, - говорит Гарри так, словно с усилием пытается удержать голос ровным. - Я знаю, но я люблю его и, эм, я не знаю, что делать. Я больше не знаю, чего хочу. Блять. Если бы Зейн не задерживал дыхание раньше, он точно сделал бы это сейчас. Гарри любит его. Гарри любит Луи. И говорит это так, будто не впервые, а в тысячный раз. Блять. Он уже сказал Луи? Если да, то тот не обмолвился Зейну и словом. Впрочем, несмотря на то, что он его лучший в мире друг, Томлинсон не говорит ему про очень многие вещи. Но он обещал, что поговорит об этом с Гарри, верно? Больше месяца назад. Конечно же, они говорили об этом. Они точно уже это обсудили. Он не может выносить мысль, что слышит о том, что Гарри любит Луи, прежде чем это узнает сам Луи. Он не может так жить. На другой стороне туалета Гарри грубо смеется в ответ на слова матери. Когда он вновь заговаривает, то голос его слабый, истощенный: “Да, я знаю. Я знаю. Это всегда… да. Я поговорю с ним. Просто он… я не хотел…”, он замолкает, когда она вновь прерывает парня. Зейн не должен этого знать. Зейн не может знать этого, не может знать извне о том, что происходит в недоотношениях друга. - Я сделаю это, мам, хорошо? Я обещаю. Я обещаю, - делает паузу парень, - я что-нибудь придумаю, - очередная пауза, а затем более искренний смех. - Спасибо за поддержку. Ладно, мам, мне пора бежать, но я скоро перезвоню, хорошо? - финальная пауза. - Спасибо, мам. Люблю тебя тоже. Пока. Он вешает трубку, и Зейн уже готов радоваться свободе, но парень не уходит. Зейн слышит, как тот ходит туда-сюда, слышит мягкие шаги и скрип его подошв на кафеле. Затем шаги прекращаются, слышно, как включается вода в кране. Несколько всплесков, тяжелый выдох, и Малик так и видит, как Гарри опирается на раковину, с красным лицом, которое он только что протирал руками. Наконец, наконец Гарри уходит. Зейн ждет, пока больше не слышит шагов в холле, прежде чем выйти из заморозки. Он пытается закончить застегивать пуговицы, но его пальцы слегка дрожат, а сам он чувствует, как ему нехорошо. Он бы отдал все на свете, лишь бы ничего не знать. Он чувствует себя виноватым, словно вторгся в личное Гарри, а еще его тошнит, и он понимает еще меньше, чем раньше. Ему не нравится, куда все это идет, и каким неуравновешенным он себя чувствует. Он поправляет воротник в зеркале, натягивает запасной кардиган поверх рубашки. Ему придется просто притвориться, что это никогда не происходило. Вот и все. Просто притвориться, что это был какой-то полуденный горячечный сон, и никогда не упоминать перед Луи или Гарри, или кем-либо еще, что он такой назойливый мудак. И Гарри с Луи уже давно все обсудили, так что все выйдет. И Лиам скоро ему позвонит, пусть уже и прошло несколько недель, он наверняка был очень занят, но скоро обязательно позвонит. Однозначно. Ладно. Все будет хорошо, верно? У них у всех все будет хорошо. Наверное, запас алкоголя был очень мудрым решением со стороны Луи. Л Вечер субботы, по телевизору нет ничего нормального, и Луи не может думать ни о чем, что не подразумевало бы под собой звонок Гарри. Он смотрит на свою пустую квартиру. Он же что-то делал до встречи с Гарри. Он прожил два с половиной десятка лет до их встречи. Наверняка он не игрался с большими пальцами все это время. - Это бред, - говорит он Герцогине, которая сидит у него на коленях, и гладит ее. - Я знаю людей. У меня есть друзья, - она в ответ с любовью вонзает ему в ногу когти. Он достает телефон из кармана и пишет сообщение Зейну. Тот, наверняка, где-то гуляет, занимаясь чем-то с толпой людей с красивыми скулами, но чем черт не шутит. В последнее время мужчина кажется подавленным. Возможно, он тоже страдает. А жалость любит компанию. скучно. посмотрим фильм? даже позволю тебе его выбрать. Луи бесцельно слоняется по квартире в ожидании ответа, отмечая время. Когда его телефон вибрирует, он как раз открывает холодильник во второй раз, надеясь, что там появилось что-то вкусное. конечно. буду через час. Мужчина тихо закрывает дверь холодильника. Никаких смайликов. никаких “х”. Это плохо. Это очень-очень плохо. Зейн когда-то сказал, что он сломал запястье, и все равно поставил смайлик. К тому моменту, как Малик добирается до его квартиры, у Луи на стойке уже три вида алкоголя и два вида мороженого. Он выставил их стратегически, зная, что Зейн схватит Мерло и мятное с шоколадной крошкой, после чего свернется с ними на диване, как только зайдет в квартиру. Луи тоже не против алкоголя сегодня. Однако, как только он открывает дверь, Зейн пролетает мимо всего этого и направляется сразу на балкон, даже не глянув на вино. Герцогиня шипит на него из безопасности комнаты Луи, но мужчина даже не отпускает комментариев по этому поводу, лишь распахивает балконную дверь и выходит в ночь. Ладно. Значит, это одна из этих ночей, предполагает Луи. Он берет штопор из шкафчика и бутылку красного, рассматривая напряженные плечи парня через открытую дверь, когда выходит следом. - Рассказывай, Малик, - строго говорит он, выходя наружу и открывая вино так быстро, как только может. Следует напряженная пауза, Зейн сжимает и разжимает челюсть, прежде чем достает пачку сигарет из кармана: - Нечего рассказывать, - коротко говорит он, вытряхивая сигарету из пачки и подкуривая ее коротким движением. Он длинно затягивается, прежде чем продолжает, кладя пачку на перила. - Ничего такого, что я не осознал бы последним. Пробка выходит с печальным чпоком. Он предлагает бутылку Зейну, который отмахивается от нее. Это что-то новенькое. Луи делает длинный глоток, не заботясь о бокале. - Ну, я не в курсе, - говорит он, вытирая губы. Он осторожно приближается и облокачивается на перила рядом с другом. - Просвети меня. Зейн невесело фыркает, делая еще одну затяжку. Он смотрит на вид, который не то чтобы вид на город, а скорее вид на очередной жилой комплекс, как и тот, в котором живет Луи. Подходяще-депрессивно, думает Луи. Ему интересно, чувствует ли себя Зейн когда-нибудь таким же пойманным, как он сам. Они не говорят об этом часто. - Я ничего не слышал от Лиама весь месяц. Ни слова. Знаешь, почему? - Луи качает головой. - Потому что не пытался. Потому что не сделал ничего для того, чтобы это случилось, - еще одна затяжка, и сигарета уже сгорела почти до фильтра. Луи хмурит брови и беззвучно радуется, что Зейн не взял виски, который все еще стоит на кухонной стойке: - Не понимаю. Зейн тихо смеется, доставая другую сигарету из пачки и раскуривая ее от старой, прежде чем выбрасывает окурок через перила: - А я-то думал, что бесконечный циник Луи Томлинсон поймет с первого слова, - говорит он. Луи моргает. Зейн делает еще одну затяжку. - Ему плевать, Луи. Все это, - он показывает на себя, - все это время, что мы провели вместе? Плевать. Я мог ни разу с ним не заговорить, и ничего бы не изменилось, - он выдыхает клубы дыма в ночной воздух. - Наверное, даже не заметил бы, - добавляет он тихо. - Зейн, - аккуратно ставит вино Луи. - Ты не веришь в это. - Вообще-то верю, - огрызается Малик, все еще не глядя на друга. - Потому что я, боже, я оглянулся на все, и знаешь что? Если бы что-то было, я бы не делал всю работу один. Я бы вообще ничего не делал, все эти чертовы усилия. Если это, чем бы оно ни было, умирает в тот момент, когда я прекращаю прогибаться для этого, значит его просто нет. Ничего, - он шумно выдыхает через нос. - И я тратил свое гребаное время. Луи нервно смотрит на то, как быстро сгорает уже вторая сигарета: - Зейн… - Нет, Луи, - прерывает его Малик хриплым голосом. - Это трата времени, всегда была и есть, и ты знал это с самого начала, так что не смей, - глубоко вдыхает мужчина, - не смей выворачивать все. Не сейчас - он роняет голову на руки, опираясь на локти. - Чертова судьба. Я правда думал, что это судьба. Господи, какой же я идиот. Луи сглатывает, не зная, что хочет услышать друг. Он поднимает вино и делает глоток вновь, чтобы купить себе еще пару секунд: - Ладно. Но даже если это не судьба, это не означает, что у вас ничего не получится. Большая часть людей, что влюбляются друг в друга, не предназначены друг другу судьбой, не знаю, их любовь не написана на звездах. Зейн издает звук, который почти похож на смех: - Любовь. Это обалдеть. Любовь. Романтика. Это все было такой чушью, а я так сильно пытался в это поверить, словно, если только я буду работать над этим достаточно усердно, я смогу сделать так, что все сбудется. Боже, - он опять открывает пачку, и Луи совсем не знает, что с этим делать. - Это, Зейн, не правда, - пытается он. Он не уверен в том, что говорит, не уверен даже, что сам верит, но это все, о чем он может думать. - Это не чушь. Малик делает паузу, наполовину вытащив сигарету из пачки: - Да? - он кладет ее обратно, и Томлинсон надеется, что это значит, что он сказал хоть сколько-нибудь правильную вещь. - Ты говоришь мне сейчас, что веришь в любовь и романтику? Почему? - его рот кривится. - Из-за вас с Гарри? Хочешь просветить меня, Луи? Потому что я, блять, совершенно потерян, так что если вы что-то смогли выяснить, я с радостью послушаю. Луи ничего не говорит. - Ну же, Лу, поделись мудростью. Что он ответил, когда ты ему сказал, что чувствуешь? Это убедило его, чем бы то ни было, так убеди меня, - мужчина бросает на пол второй окурок и давит его пяткой, прежде чем облокачивается на перила и смотрит на друга, скрестив руки. Иногда, когда Луи ссорится с Зейном - не то чтобы это ссора, думает он, но становится похоже - его накрывают моменты отстраненности посреди всего, когда ему вдруг становится очень понятно, как сильно он не хочет сейчас ругаться, как было бы здорово, если бы они могли просто прекратить и вести себя, будто это никогда и не происходило. Он чувствует сейчас себя именно так, но это потому, что все, что он может сказать, сделает ситуацию лишь хуже. Луи сильно закусывает щеку, смотрит на свои голые ноги на полу и выдавливает из себя слова: - Ну, э, мы, честно говоря, не то чтобы поговорили, ну то есть никто из нас ни разу ничего другому не сказал. Молчание. Оно затягивается так надолго, что Луи поднимает глаза, чтобы посмотреть, что делает Зейн, а тот просто смотрит на него, с омертвевшим нечитабельным лицом. Луи делает два шага назад: - Что? - спрашивает он. - Луи, - ровно говорит Малик. - Скажи мне, что ты не пытаешься сказать то, что я думаю. Он достает пачку и подкуривает еще раз, трясущимися руками. - Слушай, Зейн, это не конец света только потому, что мы никогда не садились и, не знаю, не обсуждали, кто же мы такие друг другу, - говорит Луи. Он чувствует спиной балконную дверь. - Это неважно, не психуй. Третья сигарета свисает с его губ. Зейн просто смотрит на него, будто вот-вот взорвется: - Неважно? Луи, он уезжает. Челюсть Луи сжимается рефлексивно. О, точно, как будто он забыл, блять: - И? - И он уезжает, а ты даже не можешь сказать ему, что хочешь, чтобы он остался, - говорит Зейн, запуская руку в волосы. - Господи Боже мой, вы двое трахаетесь сколько - шесть месяцев, а ты даже не можешь назвать его своим чертовым парнем. Ты даже не можешь сказать ему, что любишь его, хотя так и есть, - Луи дергается, но Зейн даже не останавливается, - но ты хочешь посмотреть на меня и представить вас двоих как доказательство реальности любви? Да ты, блять, издеваешься. Черт, Луи, вы двое отличное доказательство того, что мы все в жопе. Луи чувствует, как кипит кровь в пальцах на руках и ногах, словно он болен насквозь, еще чуть-чуть и скажет то, о чем пожалеет. Все, что он может выдавить из себя: - Он не хочет оставаться. Зейн горько фыркает вновь: - И откуда ты это знаешь? Потому что вы, очевидно, не говорили и об этом. - С чего бы ему хотеть оставаться? - срывается Луи. Ему нужно что-то посильнее вина, если ему придется сказать это вслух. Виски всего в паре шагов. - У него будет шикарная жизнь в Лондоне, что его держит тут? Зейн смотрит на него так, словно ему жаль его настолько же, насколько он зол, и это почти максимум, который может выдержать Луи: - Ты. Луи выплевывает смешок: - Я. Точно. Ты только посмотри на чудеса, которые я могу ему предложить, - показывает он широким жестом на свою квартиру. - Кто же не захочет связать жизнь с провалившимся актером, который с трудом оплачивает счета и не имеет никаких планов на жизнь? - он трет рукой лицо. - Он найдет новую, блестящую модель меня за тридцать секунд, кто я такой, чтобы его останавливать? - Тебе не кажется, что он тоже имеет право что-то сказать по этому поводу? - Если бы хотел, он бы сказал, - отвечает мужчина. - Когда ты помнишь, чтобы Гарри ничего не сказал о том, что ему важно? Он не спрашивает, потому что знает, что я знаю, что у этих “отношений” - или чем бы это ни было - есть срок годности, с самого начала. Не все вечно. Это нормально. Зейн отворачивается от него и уходит на другую сторону балкона, стоя спиной к Луи и глядя на восток: - Вы оба такие тупые, клянусь, - говорит он, и мужчина видит, как крепко тот сжимает перила. - Вам нужно собраться… хотя нет, беру свои слова обратно, - оборачивается он. - Если вы смогли найти что-то хорошее и так разъебать все, значит вы недостойны того, чтобы все исправить. Если вы не можете даже поговорить… - Пошел нахуй, Зейн, это не так легко, и ты знаешь это, - парирует Томлинсон, и он знает, что кричит, что соседи будут жаловаться, но сейчас ему абсолютно все равно. - Ты, из всех людей, уж мог бы не говорить, что жизнь для меня такая легкая. - Может, я бы и понимал, - вскидывает руки Зейн, - только ты никогда ничего не говоришь мне, Луи! Да, я знаю, что у тебя проблемы, что ты не можешь заводить отношения, выставлять себя ранимым, да, но я не представляю почему! Я должен быть твоим лучшим другом, и, боже, Луи, я пытаюсь, но это так сложно, когда я даже не представляю, в чем твоя проблема. Я не знаю, был это плохой разрыв или много разрывов, или проблемы с отцом… - Не смей, - взрывается Луи, - говорить о том, чего не понимаешь. - Тогда не жди, что я буду в состоянии читать твои мысли, Лу! - Зейн выбрасывает третий бычок на улицу. - Я знаю лишь, что у тебя серьезная причина на то, чтобы быть таким замкнутым, но ты не говоришь мне, и это пусть, ладно, хорошо, но тогда не злись, если я не понимаю, когда ты творишь такое дерьмо. - Ну, ты мог бы тогда хотя бы прекратить вести себя так, словно это было бы так просто для меня - сделать то, что ты от меня хочешь, - кричит в ответ Луи. - Только потому, что ты постоянно что-то чувствуешь... - Прекрати, Луи, Боже, - восклицает Зейн, вскидывая руки в воздух. - Мне плевать, что ты говоришь обо мне, но хватит прикидываться, что ты ничего не можешь. Ты можешь, ладно? Ты можешь что угодно, я знаю тебя, ты можешь, но ты решил, что проще даже не пытаться, и я устал притворяться, что это меня не бесит. - Ну, я думаю о тебе то же самое, но справляюсь же, - говорит Луи, слишком полный ярости - кем себя возомнил Зейн, с какой радости он отчитывает Томлинсона, когда даже не знает, чего это все ему стоило - чтобы даже задумываться о том, что говорит. Зейн хмурится и складывает руки: - О чем ты? - О том, что меня бесит, что ты ждешь какого-то парня, когда ты можешь быть с кем угодно, - произносит Луи, слыша мерзкие нотки в собственном голосе и не заботясь об этом. - И ты тоже об этом знаешь, сколь многие тебя хотят, а тебе плевать, потому что ты решил, что твои потребности может удовлетворить только наиболее недосягаемый человек в мире. - Можно подумать у меня есть чертов выбор, - начинает Зейн, но Луи его прерывает. - Или, может, потому, что ты думаешь, безответная любовь делает тебя более интересным, словно ты один из персонажей из новелл, которые ты так любишь, - говорит он и видит, как меняется лицо друга, но даже не пытается остановиться. - И, боже мой, ты помешан на том, чтобы быть интересным, увлекательным, нетривиальным, поскольку ты все время сомневаешься, не интересен ли ты только из-за своей внешности, что абсолютный бред, потому что ты безумно умный, и у тебя была бы работа и контракт на книгу, даже если бы ты был чертовым человеком-слоном, мудак ты эдакий. Не желая дожидаться ответа Зейна, Луи резко открывает балконную дверь и влетает обратно на кухню и достает стакан. Зейн заходит, как раз когда Луи открывает бутылку виски и наливает себе больше, чем стоило бы: - Ты думаешь, я хочу быть несчастным? - спрашивает он, облокачиваясь на стойку. - Ну, блять, похоже, - отвечает Луи, когда немного напитка проливается на стойку. Его руки дрожат сильнее, чем ему казалось. - Ты думаешь, я бы не сделал что угодно, что угодно, блять, Луи, - умоляет Зейн, - чтобы у меня было то, что у вас с Гарри? Или что вы могли бы иметь? Почему еще ты думаешь я так зол? - Потому что ты любопытный мудак, - бормочет Луи в виски. Он делает длинный глоток, обжигающий все на своем пути. - Потому что я так сильно старался найти что-то настоящее, а вы двое просто вляпались в это, а теперь даже не пытаетесь удержать, - отвечает мужчина. - Я работал как ненормальный, пытаясь добиться расположения, а ты даже не можешь сказать человеку, с которым ты трахаешься много месяцев, что он тебе нравится вроде бы как больше, чем просто друг. И я бы, может, не был бы против, если бы ты был счастлив, но это совсем не так, поэтому мне приходится смотреть, как мой лучший друг ведет себя как идиот и страдает. Так что прости уж, что я немножко, блять, срываюсь. К последнему слову голос Зейна стих до бормотания, и когда Луи поднимает голову, он видит, что это просто другая сторона Зейна - сгорбившаяся и с грустными глазами. Луи чувствует, как из него уходит запал. Все дело в том, что Малик его лучший друг. И иногда он забывает, как важны для него такие вещи как чувства и разговоры про них - то, чего Луи боится как огня, - и он забывает, что молчание о них причиняет боль другу. И что постоянные насмешки над ним из-за его абсурдных пристрастий это больно, наверное. Особенно учитывая, что Зейн всегда старается поддерживать его и помогать, по-своему, но все равно. Ладно. Ладно. Луи ставит бокал на стол, трет рот и выдыхает через нос: - Хорошо, - говорит он. Зейн смотрит на него в ответ: - Хорошо что? - Хорошо, я понимаю, что ты имеешь в виду, - отвечает Луи, - ну, или думаю, что понимаю. Но я думаю, что ты и я приходим к отношениям с разным прошлым - и не думаю, что это справедливо с твоей стороны приплетать свое дерьмо к нашему с Гарри. Это не одно и то же, и я думаю, что ты сам это знаешь - Луи воспринимает легкий наклон головы друга как разрешение на продолжение. - И меня очень бесит, что ты зациклился на одном парне, когда у тебя может быть их сотня, так что я не могу слишком соболезновать. Для меня сложно понять эту жертвенность кому-то, с кем ты даже не в отношениях, потому что я не вижу тут хорошего конца. Но я переношу свое отношение на тебя. И это, наверное, тоже несправедливо. Зейн молчит какое-то мгновение, поглаживая стойку большим пальцем: - Я не хотел заставить тебя чувствовать себя хуже из-за этого, - наконец, говорит он. - В смысле, я о тебе и Гарри. Просто это сводит меня с ума. Ты мой лучший друг, понимаешь? Я хочу, чтобы ты был счастлив. Луи чувствует себя преданным из-за комка в горле при этих словах: - Я знаю. - И я хочу, чтобы ты мне рассказывал о чем-то, - продолжает Зейн, вновь глядя на друга. - Мы дружим так давно, а ты так и не рассказал мне практически ничего, и я всегда пытался сделать так, чтобы ты знал, что ты можешь рассказать мне что угодно, и это отстой, потому что мне кажется, что ты мне не доверяешь. - Зейн, - говорит Луи, проводя рукой по волосам, - я доверяю тебе. Ты знаешь, что я тебе доверяю. Боже, ты думаешь… нет никого другого, с кем я хотел бы разбираться в этом бардаке, ладно? - Как будто кто-то еще захочет, - парирует Зейн, но в его голосе слышна любовь, и это лучшее, что слышал Луи за весь вечер. - Поверь мне, я знаю. И это очень много для меня значит, клянусь, - говорит мужчина. - Просто… это кошмар, я не хочу говорить об этом ни с кем. Я даже с мамой об этом не разговаривал толком. Я даже не люблю об этом думать. Это не твоя вина, это моя, потому что я ебанутый, эмоционально закостенелый придурок, ладно? Но если я и буду с кем-то об этом говорить, то с тобой. И ты подобрался гораздо ближе, чем кто-либо еще, если это имеет значение. Зейн чуть кивает, но молчит, поэтому Луи продолжает: - И я поработаю над этим, хорошо? - говорит он. - Я расскажу тебе все, полную историю, с начала и до конца, когда буду готов. Но я все еще не готов, - он смотрит другу в глаза минуту, после чего дергает его за завязки на капюшоне кофты: - Хорошо? По крайней мере, Малик слегка улыбается, и мужчина чувствует, будто с его души сняли огромный груз: - Справедливо, - отвечает друг. - Отлично, - говорит Луи, глубоко вдыхая и пряча глаза, протирая очки. Он берет стакан виски и выливает его в раковину. - Можем мы больше не ругаться сейчас? Я ненавижу это. - Да, я тоже, - отвечает Зейн. Он обходит стойку и ловит Томлинсона у раковины, притягивая его к себе удушающими объятиями. - У нас все в порядке? - спрашивает он, заглушенный плечом мужчины. - Все в порядке, - отвечает Луи, сжимая его в ответ. Никто из них не отпускает другого, и Луи чувствует неожиданно сильно, насколько он соскучился по чьим-то рукам на себе, как ему нужно было, чтобы кто-то позаботился о нем, и он не собирается даже думать о ненависти к себе сегодня. Зейн перебирает волосы на его затылке, и этого совсем не достаточно, чтобы исправить все остальное, но на сейчас этого хватит. Луи не чувствует себя одиноким, потому что Зейн тут, и всегда будет, и его сердце тоже болит из-за кое-кого. - Люблю тебя, - говорит Малик. - И я тебя люблю, - отвечает Луи, и это так здорово - сказать кому-то эти слова серьезно. Как дома. Они отрываются друг от друга наконец, и мужчина почти полностью уверен, что на его футболке есть сопли Зейна, и это не страшно: - Итак, - оживленно говорит Томлинсон. - Нам нужно найти тебе отвлечение, м? - Малик пихает его в плечо, и Луи отвечает ему, а затем они смеются и садятся на диван с частично растаявшим мороженым, смеются над ночными дурацкими рекламами, и все в порядке. Все, может, и хреново, но они, по крайней мере, в порядке.