Дорога в пропасть

Глава 15. (1-ая часть) "Наташа, Наташа..." - эти взволнованные восклицания так и бились у нее в ушах. У постели, на которой она лежала, копошился доктор, но почему-то сквозь маленькие очки его, смешно повиснувшие на кривоватом носу, Наташе представлялись только синие глаза человека, которого она больше никогда не хотела видеть. Честное слово, лучше бы утонула, чем быть в таком смешном и нелепом положении перед этим грубияном! Она все еще чувствовала прикосновение его рук, невыносимо жаркое даже в ледяной воде, невыносимо крепкое сквозь бесстыдно льнущее к телу мокрое платье. И до последних минут жизни ей не забыть, как слезы стыда застилали глаза вперемешку с поднимающимися брызгами воды, и как отчаянно барахтаясь, она старалась вырваться из рук Владимира, в ответ крепче сжимающего ее талию. Кажется, он пытался успокоить ее, твердил что-то виноватым голосом, осторожно удерживая отталкивающие его руки, она, разумеется, не слышала и слова, а потом все звуки и вовсе исчезли в белом мутном мареве... Наступившее забытье было потревожено чьими-то неизвестными голосами. Кажется, ее внесли в какой-то незнакомый дом и вокруг суетились люди, отдавая друг другу спешные распоряжения. Чьи-то порывистые быстрые движения, безуспешные попытки вдохнуть воздух грудью, скованной корсетом... Топот куда-то бегущих ног, взволнованные голоса, вскрики - все это многообразие звуков раздражало слух подобно жужжанию пчел над цветком. - Сюда-сюда, доктора! - Да-да, прошу вас... - голос Владимира. Без насмешливых сардонических ноток узнать его было нелегко. - Мне кажется, она не дышит... Ради Бога, скорее! - Боже мой, что случилось? - это вопрошал толстый голос, принадлежащий скорее всего какой-то почтенной матроне, очевидно, хозяйке дома. Наташа попыталась разлепить веки, но не смогла. - Опускайте, опускайте барышню-то. Дуняша, плед скорее. Вот так, вот так, да подоткни получше! - Господи, господи, я думал, она... - В голосе Владимира послышались сдерживаемые рыдания. - Что... что с ней? - Да она моя голубушка, однако, вся посинела. Что за блажь устраивать купания в такую погоду! - Нет, видите ли... Густой туман беспамятства медленно, но верно окутывал девушку. Голоса приглушенно отдавались в ушах. Над головой кружились какие-то тени, - как будто множество крошечных точек то расплывались, то снова соединялись воедино, по своему усмотрению играя очертаниями окружающих предметов и людей. Очнулась она уже в другой, едва освещенной комнате, от чье-то мерного покряхтыванья. Пенсне доктора раскачивались перед ее слабо открывшимися глазами, он протянул ей чашку, наполненную какой-то пахучей прозрачной жидкостью. Исполненная желанием, чтобы ее скорее оставили в покое, Наташа послушно сделала несколько глотков. Вернув чашку в руки глядящего на нее с одобрением доктора, она хотела что-то спросить, но язык отказывался повиноваться, и опустив голову на подушку, Наташа принялась следить глазами за суетившейся по комнате горничной. Внимательно наблюдая за каждым движением служанки, Наташа пыталась сосредоточить на ней мысли так, чтобы ни одна из них не ускользнула в постороннем направлении. Напрасно. Темно-синие глаза неотступно преследовали ее, а в голове отстукивали дробь бесполезные вопросы. Что следовало сделать не так? Нельзя было давать волю своему гневу, не стоило удостаивать его и взглядом на маскараде, с холодностью оттолкнуть его руки, когда горячие ладони коснулись ее плеч... Столько правильных путей поведения представлялось ей теперь! За этими размышлениями, она не заметила, как осталась одна. Вздохнув, девушка приподнялась на подушках, устремив глаза на лепной карниз потолка. Сперва глядя на него без выражения, она заметила, что часть потолка захватывала тень от колеблющихся ветром гардин, и по мере того как они колебались, девушке казалось, что они складывают собой не что иное, как высокую фигуру мужчины в офицерском мундире... Сердце заколотилось. Всколыхнувшийся гнев придал ей силы, и, преодолевая слабость, Наташа резко поднялась и шлепая босыми ногами по полу, одним рывком раздвинула гардины. Снова перевела глаза на потолок. Дыхание ее стало ровнее - разозлившая Наташу фигура исчезла, перебежавшая тень превратилась во вполне безобидные полоски, уколовшие Наташу в ее глупости. - Идиотка, - тихо обругала себя девушка. Дрожащими руками она шире открыла окно, не заботясь о том, что зубы все еще сводило от холода, которым щедро поделилась с ней ледяная вода реки. Вдохнув в грудь воздуха столько, сколько смогла, она почувствовала некоторое успокоение. Ничего, ничего не случилось. Глядя на ясное спокойное небо, она словно старалась укрепить себя в мысли, что эта ночь ничем не отличается от десятка других ночей. Но чувствовала, что это неправда. В ушах с силой отдавалось клокотанье собственного сердца, в ту минуту, когда Владимир прижал ее к себе. Никогда в жизни оно еще не билось сильнее! Словно споря с собой, Наташа покачала головой. А стук в ушах все нарастал и нарастал, и она с шумом захлопнула окно, чтобы заглушить его хоть на миг. - Нет, нет, мне... мне не в чем себя упрекнуть... Взгляд упал на колечко, надетое Андреем на ее палец. Лгунья, лгунья! Конечно, есть, и ты знаешь, в чем. Вздрогнув, Наташа сжала голову ладонями, как будто стараясь закрыться от неотвязных воспоминаний руками, но тщетно. Она не находила прямых доказательств своей вины, но чувствовала, что она была в каждом ее слове, в неистовом биении сердца, даже в оставленном на его лице багровом следе от пощечин... Наташа опустилась на колени, и так и, продолжая сжимать голову руками, долго сидела на холодном полу, не чувствуя холода. Взгляду ее представлялись то кривая усмешка и иронически поднятые брови, то неподдельное волнение и отчаяние, шепот лихорадочных извинений и синие глаза, полные раскаяния, пока он нес ее на руках... Потом она увидела другие глаза - мягкие карие, всегда ласково глядящие на нее сквозь стекла очков. Но против ожидания на нее не снизошло успокоение, напротив, в душе шевельнулся страх - она не представляла, как теперь посмотрит Андрею в глаза. - Маман, маман, - поджидающая мать возле двери, Кити осторожно дернула ее за локоток. - Что тебе? Рыжие волосы девушки вылетели из-под чепчика, выражение лица ее было лукаво. - Что же с нашей неосторожно искупавшейся барышней? - в голосе ее сквозило неприкрытое ехидство. - Доктор осмотрел ее? Женщина поморщилась от тона дочери. - Перестань злорадствовать, Кити. Неприятность может приключиться с каждым. Разумеется, при такой погоде можно легко схватить воспаление легких, но доктор сказал, что... - Конечно с каждым, мамочка, - перебила дочь не интересовавшую ее тему здоровья княжны, и ехидно пропела. - Но не с каждой девушкой подобные неприятности случаются в обществе барона Корфа. - Так это Корф? - от удивления дама подняла голос. - Как ты только успела углядеть, плутовка. - Что вы, маман, - девушка скривила губки, - в свете Корфа узнает любая барышня. - Ты же знаешь, я давно не выезжаю. - Разумеется, маман, вы безнадежно отстали от жизни. - Глаза девушки загорелись предвкушением нового скандала. - Но в Петербурге даже глухой и... - Кити, - дама нахмурилась, - ты знаешь, я не люблю это, перестань, пожалуйста. Воспитанной барышне негоже опускаться до сплетен. Говорю тебе уже какой раз... - судя по тону матери, тирада обещала быть долгой, но Кити не стала дожидаться ее конца. Звонко чмокнув маму в щеку, девушка стрелой взбежала по лестнице в свою комнату, дабы старая дама не исхитрилась ее догнать и вернуть. Вряд ли у нее достанет сил подниматься еще на один этаж в такой час. Так и есть: спустя несколько минут она услышала, как этажом ниже со скрипом закрылась дверь и довольно рассмеялась. Какая прекрасная ночь, и как замечательно, что ей не спалось! Подумать только, какие новости! Запрыгнув на постель, она несколько раз перевернулась в воздухе, обнимая подушку. И сквозь смех, вспомнила слова матери: - Воспитанной барышне негоже опускаться до сплетен... - Поудобнее устраиваясь на кровати, Кити презрительно усмехнулась. - Ах, маман... У вас без сомнения ужасно невоспитанная дочь. Зато я знаю одну очень воспитанную (она сделала ударение на этом слове) барышню, которая тем не менее не гнушается обществом барона Корфа. Не гнушается уединяться с ним при звездах, без пяти минут обрученная с князем Долгоруким. О, эта гордая строгая княжна, умевшая осадить кавалеров одним взглядом. Ха! Ми-шу-ра. - Глаза девушки засверкали злостью. Если бы не эта противная Репнина, она давно бы уже была в штате фрейлин государыни. Как же Кити мечтала сбежать из-под надоевшей опеки матери, и окунуться в кипящую событиями придворную жизнь. Сколько эта жизнь сулила ей новизны и открытий. Но занудная княжна Репнина заняла ее место. Этого привыкшая неизменно получать все что захочет, Кити не могла ей простить. - Теперь уж я постараюсь, чтобы все узнали о тайных пристрастиях милой добродетельной Натали. - Холодно проговорила она, наслаждаясь звучанием этих слов. Повертевшись еще, девушка так и не смогла уснуть - такое возбуждение ей внушала последняя фраза. Закутавшись в одеяло, она подошла к столу, зажгла свечу и промокнула перо в чернильнице. Занесла руку над бумагой, задумавшись. Долго, она прикидывала и так и эдак, какие лучше подобрать слова Мари (лучшей подруге Кити при дворе), но все равно не могла найти именно те, которые бы во всей полноте передавали произошедшее. Наконец, уверенно отложила листок с двумя упавшими каплями чернил. - Нет-нет, не стоит, доверять такое бумаге. Увижу Мари непременно, и с глаза на глаз... - В лице Кити отразился неуемный восторг. Она задумчиво погрызла кончик пера, почесав им у себя за ушком. - Княжна Репнина и барон Корф... Какой пассаж! - колышущиеся на ветру листья как будто повторяли между собой ее слова, пробуя их на вкус. А назавтра те же слова из уст в уста передавались во дворце... (2-ая часть) С возвращения графа Бецкого домой минуло три дня. Над Петербургом нависли тяжелые свинцовые тучи, не пропускающие солнечных лучей. Они напоминали неприкосновенные снежные массивы - как будто зубцы высоких гор, за которыми не возможно было разглядеть ни солнца, ни звезд. Природа словно бы замерла, чего-то ожидая. Нынешнее утро не спешило выпадать из привычной глазу картины. Унылое и пасмурное, оно словно окутывало все вокруг серой паутиной, предвещая ненастный безрадостный день. В такую погоду хочется подольше нежиться в теплой мягкой постели, не поднимая голову от подушки. Особняк действительно был погружен в сонную дрему - спали его камеристки и их накрахмаленные белые фартучки, спали лакеи и их шитые золотом ливреи, спали даже цветы в вазах. Только в гостиной на рояле горели две толстые свечи. В их свете ослепительно сверкали белые клавиши, распространяя нежные золотистые отблески по всей комнате и обрамляя сказочным сиянием белокурые волосы и нежный профиль девушки, сидевшей за роялем. Неспешно идущий по коридору Бецкой, поколебавшись, остановился напротив приоткрытой двери, и, прижавшись к одной из створок, заглянул внутрь, залюбовавшись сидевшей в тишине девушкой. Руки ее небрежно покоились на клавишах. Изящно очерченный рот выдавал легкую грусть, а в больших серых глазах таилась глубокая печаль. Она была красивая. Больше чем. Сергей мог поклясться, что никогда еще не встречал такого нежного, будто невесомого создания. Как прекрасная белая лилия, что воздушней всех шелков! Сейчас когда на ней было простое белое платье, а светлые волосы незатейливо перехваченные кремовой лентой мягко опускались концами на плечи, она еще более соответствовала этому сравнению. Тихая лилия, спрятав белоснежную головку в высоких камышах, так и манит миновать скрывающие густые заросли и пробраться к ней ближе - так с первой минуты их встречи Анна все более влекла его к себе. Влекла хоть и неосознанно, без всякого умысла, но преуспев тем не менее гораздо более, чем могла бы на ее месте опытная кокетка. Осторожно ощупывая пальцами клавиши, Анна словно старалась поговорить с ними глазами. Загадочное черно-белое чередование. Кое-где две белые находились рядом, но чаще черные отделяли их друг от друга. Редкие минуты умиротворения находили на Анну, когда Ольга подходила к инструменту. Как замечательно она играла! Видя заинтересованность подруги, Ольга и ей пыталась объяснить нотную грамоту, говоря, что это совсем не сложно, но партитуры представлялись Анне ни много ни мало - древними письменами с неразличимыми иероглифами. Она считала их чем-то возвышенными, для себя недоступным, поражаясь только, какой удивительный, ни с чем не сравнимый каскад мелодий можно высекать всего лишь из простых черно-белых клавиш. Почему черно-белых? В их звуках играли все краски жизни, а цвета такие простые и скромные - черный и белый. Что это, как ни философская шутка, завещанная людям остроумным изобретателем? Черный и белый цвета... Загадочность ночи и восторг нового дня. И радость, и грусть, и вдохновенье, и боль - такие разные противоречивые чувства, удивительно сплетающиеся в неповторимом узоре звуков. Особенно девушку поражала иллюзия того, что наигранные мелодии всегда как будто исчезали где-то высоко-высоко, словно не желая принадлежать этому миру... Миру, где люди походя обманывают друг друга, и... - Вы не спите? Она вздрогнула от неожиданности. Нотные аннотации всколыхнулись ее неосторожным движением и упали к ногам. Едва Анна успела наклониться к ним, желая приподнять, она почувствовала, как граф накрыл ее ладонь своей рукой. Не в силах ничего сказать или освободить руку, она только едва заметно отшатнулась от него. Как будто удивленный ее реакцией, мужчина отпустил дрогнувшую в руках ладонь и партитуры снова упали на паркет. Изогнув брови, он с неприятным, как ей показалось выражением, растянул губы в улыбке: - Так обращаться со сборником, принадлежащим еще моей матери. Ай-ай-ай! - Простите, я... - Она опустила глаза, но не шелохнулась поднять потрепанные листочки. Вернув партитуры на инструмент, Бецкой весело повторил свой вопрос: - Почему вы не спите? Еще только рассвело. - Я привыкла рано вставать. - Какая похвальная черта! - Он снова улыбнулся, обнажив стройных ряд крупных зубов. Весь вид этого самодовольного человека с его широкой улыбкой и напомаженными волосами внушал Анне необъяснимый страх. Ей было страшно ловить на себе его взгляд, который словно преследовал ее с тех пор, как он приехал сюда. Она не могла понять, что это было. Чувство опасности или что-то вроде природного инстинкта, взыгравшего в ней тем памятным вечером у Ларионова, когда она увидела в глазах помещика пляшущие огоньки, которые как выяснилось впоследствии, ее не обманули. "Бесстыдница", - одернула она себя. Какое право она имеет так думать о муже Ольги! Она совсем его не знает, а уже напридумывала себе Бог знает что! Если бы Ольга сумела прочесть эти мысли, она скорее всего больше никогда бы с ней не заговорила. Они любят друг друга и у них прекрасный малыш, к ней же, Анне, граф лишь проявляет вполне понятное дружеское участие, а она ведет себя как перепуганная мышь. Наверняка, он это заметил. Как глупо! - Благодарю вас, - спокойней сказала она, прямо взглянув ему в глаза. Он кивнул в сторону фортепьяно. - Быть может, попробуем в четыре руки? - Я не умею играть. - Как же так! - он удивленно вскинул брови. И с особенным блеском глаз, подвинувшись к ней, подал руку. - Позвольте, я вас научу. И снова что-то странное почудилось Анне в блеске его глаз и энергичном движении руки. Она покачала головой, стараясь не выдавать эмоций. - Нет-нет, спасибо. - Поспешно встав, она взмахнула рукой в воздухе, отыскивая подходящий предлог. - Не думаю, что у меня получится. - Но напрасно вы... - Благодарю вас, - снова твердо повторила Анна. Чтобы не смотреть на графа, она сделала вид, что разглядывает висевший на противоположной стене шпалер. Проследив направление ее взгляда, Бецкой спросил: - Вам нравится? Мне кажется, прекрасное дополнение гостиной. Во всяком случае, был выполнен по моему эскизу. Анна долго смотрела на рубчатую поверхность шпалера* и изысканное переплетение шелковых цветных, а кое где и серебристых нитей. - Очень красиво. Но сюжет... - Он вам не нравится? Охотник прицеливается в фазана, а собака ждет выстрела, чтобы схватить подстреленную дичь. Обычный охотничий мотив. Анна ничего не ответила, но лицо ее побледнело. - Да, знаю, некоторые особенно трепетные барышни относятся к охоте... как бы это сказать... считают чем-то первобытным и варварским, но поверьте, это прекрасно! "Особенно трепетные барышни!" Вдумавшись в эти слова, Анна невольно разразилась громким смехом. Что этот утопающий в роскоши человек, проводивший досуг за развлечениями вроде того, что запечатлен на этом гобелене, может знать о ее жизни! Что он может знать о "трепетных" чувствах той, которую родная мать продала омерзительному старику за небольшой позвякивающий монетами мешочек! Что, что?!! Как завороженный граф наблюдал за приступом этого неожиданного веселья. Прежде он видел на ее лице только недолгую, казавшуюся ему сухой, улыбку, а сейчас оно все будто светилось изнутри летающими лучиками смеха. Как она сейчас была прекрасна! Как же в этот момент ему хотелось забыть все - и карапуза сына с его полными щечками, и любимую, мирно спящую сейчас в том же доме жену, да и сам дом, в который так хотелось вернуться после долгих месяцев отлучки, и который так неожиданно стал ему постылым! Забыть все, кроме желания покрыть поцелуями ее раскрасневшееся смеющееся лицо, содрогающиеся смехом плечики, кружащиеся по спине пряди золотистых волос... Вопреки всем запретам и обстоятельствам, он уже хотел прижать девушку к себе, как отсмеявшись, та спрятала лицо в ладонях и проговорила: - Простите, я... Не знаю, что меня так рассмешило. - Анна перевела взгляд на гобелен, с трудом смиряя себя, чтобы снова не засмеяться. Очевидно, чем-то задетый или полагая, что тема еще не кончена, граф подступил к ней на шаг. - Кажется, я угадал причину. Однако, здесь мало смешного. Охота - не увлечение и не игра. Охота - это кредо. - Что-то в его голосе заставило Анну повернуться. Не отводя от нее взгляда, он медленно, понизив голос, произнес. - Охотник всегда берет, что пожелает. Эта фраза, интонация, с которой она была произнесена, и выражение - о, это выражение! - заставили Анну содрогнуться. От подступившего было к горлу смеха не осталось и следа. Сердце ее забилось пойманной в силки птицей, которой она снова себя почувствовала. Снова то подсказанное инстинктом побуждение бежать, бежать пока возможно - снова это побуждение завладело ей. Ей внезапно стало так страшно, и дыхание так сильно перехватило, что казалось, гостиная падает на нее всеми своими предметами - и свечами, стоящими на рояле, и нотным сборником, и вазами цветов, и этим ужасным гобеленом! Казалось, все это падает на нее, окутывает, затрудняет движения... Она вся внутренне сжалась, чувствуя пристальный мужской взгляд, и боясь того, что этот взгляд ей говорил. Пережитое в доме Ларионова потрясение охватило ее с новой силой, кроме того здесь был похожий полумрак, свечи также матово горели как и тогда, и она уже плохо понимала, где именно находится... И когда скрипнула дверь, ей даже на секунду показалось, что это мама вернулась за ней, осознав как она неправа, но в следующую уже секунду Анна увидела румяное от недавнего сна лицо Ольги, и сознание девушки прояснилось. - Ах вы ранние пташки, - Ольга рассмеялась, и спазм, сжавший горло отпустил Анну. - Оля, - с облегчением выдохнула она, и, направившись к ней довольно резким движением, Анна нечаянно толкнула ногой маленький резной столик для корреспонденции. Столик сохранил равновесие, но какая-то стоявшая на нем вещица со звоном полетела на пол, несколько раз перевернувшись. Все обернулись. Это была табакерка с изображением Ольги. На нем она была особенно красива в платье с высоким воротом и высоко уложенными волосами. Теперь табакерка лежала ниц, так что портрета не было видно. Нагнувшись, Анна поспешила поднять ее, но только взглянув, невольно отшатнулась и разжала пальцы, едва не выпустив из рук - от удара о пол по лицу Ольги на портрете сквозь лоб и щеки прошли трещины. - О, нет! - голос Анны сорвался. - Ничего, дорогая, ничего, это не такая уж ценная вещь, - успокоила ее Ольга, несмотря на то, что вещь эта была дорога ее сердцу, как подарок мужа на годовщину свадьбу. Однако голос графини прозвучал довольно убедительно, хотя и вхолостую - Анна не слушала ее. Она смотрела на прошедшие по лицу изображения Ольги трещины, чувствуя, как ее сковывает ужас. Ужас дурного предчувствия. Боясь смотреть дальше, она порывисто бросилась к Ольге и как ребенок крепко обвила ее шею руками. - Прости, прости меня, Оля... - прерывающимся голосом повторяла она. - Что ты, что ты, милая, успокойся! - Ольга мягко гладила ее по голове, пораженная ознобом, колотившим девушку. - Сережа, принеси воды! Успокойся, дорогая! Все хорошо... Анна не различала слов. В серых глазах ее все еще стояли страшные темные полосы, исказившие лицо подруги... *шпалер - то же, что гобелен