Дорога в пропасть

Глава 21. Время остановилось. Не было прошлого. Не было будущего. Даже настоящего и того нет! Одна только смерть, страшная и холодная, непонятная, необратимая. Анна не могла заставить себя повернуться, чтобы взглянуть на лежавшую на диване женщину с накрытым платком лицом. Эта женщина не могла быть Ольгой! Нет! Посередине на бархатном ковре как-то странно, словно скалы на живущем собственной жизнью островке, валялись обломки разбитых чашек сервиза, и из них змейками вытекали ручейки остывшего чая. Это вбежавшая горничная опрокинула поднос , захватив глазами страшную картину. Анна тупо смотрела, как по голубому бархату расползаются темные пятна. Какой беспорядок! Ольга никогда не потерпела бы такого! Нет! Анна зажала голову руками. Нет, нет, нет! Наверху слышался страшный грохот. Наверное, с таким же первобытным ревом разбиваются в непогоду морские волны о каменный берег. С той же беспомощностью и яростью одновременно , созвучной голосу и движениям графа, когда потрясая перед испуганной челядью охотничьим ружьем, он кричал им, чтобы они не смели подходить к его жене, и что каждый, кто осмелится это сделать, поплатится своей жизнью. Желающих рисковать не нашлось, и на смену безумному переполоху, заступила тишина. Время казалось застывшим, а все предыдущее - обрывками обрывков, какими-то несвязанными между собой словами и действиями. И только лежащая в комнате мертвая женщина соединяла то, что казалось реальностью с тем, что было реальностью на самом деле. Тяжелые шаги за ее спиной заставили Анну поднять голову. Первое, что она заметила - были мокрые осклизлые следы на дубовых перилах лестницы. Их оставляли изодранные в кровь руки графа. Сейчас это не были руки аристократа - скорее они походили на руки последнего из батраков в поле. Белые манжеты рубашки странно контрастировали с этими кистями, со сбитыми в кровь фалангами пальцев и словно перечеркнутыми красными чернилами линиями судьбы на ладонях. Вздрогнув, пошатываясь от тошноты подступившей к горлу, Анна поднялась и словно наткнулась на что-то твердое, словно ударилась обо что-то с размаху - это на нее глянули воспаленные глаза графа. Набухшие болью и страшной ненавистью глаза. В оборванном по краям сюртуке , с всклоченными волосами и этим безумным выражением глаз он напоминал затравленного охотниками зверя. Тяжело дышавшего, уставшего от бесполезных метаний, посылающего отчаянную ненависть всему миру. Откуда-то издалека до нее донеслись произнесенные гордым твердым голосом слова: "Охотник всегда берет, что пожелает..." Боже, какая ужасная, горькая ирония судьбы!.. - Вы еще не налюбовались этой картиной, сударыня? - Он отвесил ей поклон, но движения его были нетверды и казались словно отраженными в кривом зеркале. Проследив рассеянное направление ее взгляда, он кивнул и пожал плечами. Анна вспомнила, как однажды в детстве видела мужчину-крестьянина, которому только что ампутировали обе ноги - он сидел в специальной деревянной коляске, напоминающей телегу и пытался по старой привычке пошевелить ногами, которых больше не было. Последний жест графа странно отразил в памяти то беспомощное надломленное движение, так напугавшее когда-то маленькую девочку. Продолжая покачивать головой, граф поднял обе руки и оттер их о белую ткань рубашки в глубине своего сюртука. Кровавые следы отпечатались на шелке сплошным мазком. - Так лучше? - Его голос замер на несколько мгновений, а потом вдруг взлетел высоко-высоко, надрывным хрипом: - Почему вы молчите, черт побери? Каким-то шестым чувством, подсказывающим верное направление ускользающему от пули человеку, Анна поняла, что должна немедленно уходить, бежать отсюда, если хочет спасти свою жизнь. Она рванулась, вперед или назад - она не понимала. Но это безумное движение прервала схватившая ее плечо рука. - Куда вы, подождите... Скажите, - близко наклонившись к ее лицу, он говорил по слогам, на лбу поблескивали крупные капли пота, - каково это, прийти в дом полный счастья, а оставлять после себя... - совсем тихо, дрожащими губами, - ... руины? Длинные волосы Анны все еще были распущенными. (Она не могла дотронуться до них, не могла вспоминать, как пыталась собрать их в последний раз перед зеркалом...) И одна светлая прядь, когда граф резко остановил девушку, подпрыгнув, зацепилась за мужское предплечье. Заметив это, Сергей отпрянул так, словно его коснулась ядовитая змея. На его лице отразилось глубокое отвращение. Ненависть к себе самому, к той, что стояла перед ним и ко всему миру, который зачем-то продолжал существовать, была такой огромной , что причиняла сильную физическую боль. - Я не хотела... - пролепетала почти не слышно Анна, - я никогда этого не хотела... - Вы не хотели... - страшный смех - так капли крови отлетают в разные стороны после того, как палач отрубает голову жертве - грянул в тишине, - Моя жена мертва! А вы никогда этого не хотели! Всхлипнув , Анна заслонила глаза руками. - Нет-нет, это слишком просто для вас! Я хочу, чтобы вы смотрели... - Грубо схватив Анну за руку , граф поволок ее за собой. Вне себя от ужаса, улавливая направление движения, Анна забилась в его руках. - Смотрите же, смотрите! - Нет, нет, пустите меня... - Она была бессильна в этой неравной борьбе, казалось, ее протащило по воздуху. И только почувствовав, как ткань ее платья взметнулась рядом с дрогнувшим от этого движения подолом платья той, что встать уже не могла никогда, Анна оцепенела на несколько мгновений. А потом неловко полоснула ладонями в пространстве, и с лица умершей слетел прикрывавший его шелковый платок... Искалеченное шрамами, такое близкое, оно навсегда осталось в памяти Анны. Выругавшись сквозь зубы, граф отшвырнул девушку к стене. Засуетился возле лежащей Ольги. Его оставляемые без ответа увещевания и нежные слова повисали и тонули в тишине. Больше не делая попыток отвернуться или зажмуриться, Анна смотрела за его движениями. Яркие солнечные лучи заливали комнату. И только золотистая пыль встала между двумя взглядами, когда мужчина поднял голову. Она уже знала, что он скажет. И знала, что он будет прав. - Вы убили ее. "Ты ведь присмотришь за Илюшей, пока меня не будет? Знаешь, с тех пор как он родился, я никогда никому не могла доверить его в полной мере... Даже Сергею..." - Вы... - граф медленно подходил к ней. "Спасибо, Анна. Я так люблю тебя..." Его рука была холодней камней ожерелья на ее шее. И когда он сдавил ее пальцами, Анна не почувствовала боли, не почувствовала страха. Только этот холод. - И я тоже... Это вы хотите мне сказать, но уже не можете? Вам не хватает дыхания, чтобы сделать это... Я не позволю вам сказать, потому что... - Наклонившись, не ослабляя хватки, прошептал он ей в ухо. - Вы правы... Мы оба убили ее. Еще раньше, чем она упала с этой лестницы. И мы оба, Анна, мы оба не должны больше жить. Она не пыталась вырваться или освободиться. Его пальцы на ее артерии вместе с сверкающей драгоценностью, в камнях которой невыносимо ярко играло солнце, почти не позволяли дышать. Но странное спокойствие овладело девушкой. У нее не было чувства, что она что-то теряет. Напротив, она возвращала. Простая и вместе с тем нелепая (как все простое, до чего приходится дойти сложным путем) мысль билась в ее голове. Словно она обманула кого-то, и из-за нее погиб другой человек. Тогда, на Львином мосту, она должна была умереть. Она была бы мертва уже давно, если бы не Ольга. Но произошла какая-то страшная путаница, и она забрала чужую жизнь. Этот мужчина просто хочет исправить ошибку... Глаза Анны медленно закрывались, и все терялось в спутанных очертаниях... Она слышала чьи-то голоса, колокола далекой церкви, в которой ее крестили, видела маленькую скамейку в гуще деревьев и девочку в белом платье на коленях у мужчины с мягкими карими глазами... - Папенька! - тонкий детский голосок взял вверх над забытьем обоих людей. Сонный малыш , розовый ото сна, протянул маленькие ладошки к брюкам отца. - Папа! Сергей растерянно опустил голову. Он смотрел в детские глаза, так похожие на глаза его жены. Руки его разжались, и стон глухой боли слетел с запекшихся губ. Он начал медленно опускаться на колени перед испуганным ребенком. Рука, едва не совершившая убийство, сжала детскую ручку, но тут же отпустила, словно Сергей испугался дотронуться до сына, испугался причинить ему боль. И как будто в чем-то угадав мысль отца, мальчик выпустил его штанину из рук и отступив на шаг, посмотрел на закашлявшуюся Анну. Похоже, это мало что ему объяснило, и он начал разворачиваться в другую сторону, как Сергей все же перехватил движение сына. Его широкая рука с легкостью обхватила оба Илюшиных плеча, все его маленькое тельце. Мужчина уткнулся лицом в спутанные светлые кудри мальчика, и то ли рыданием, то ли вздохом, а по временами казалось даже странным смехом, с его губ срывались повторения: - Прости меня, сыночек... Пожалуйста, прости меня... Ничто не могло заглушить надрывной щемящей боли его голоса. И чувствуя, как перед ней все кружится, Анна рванулась прочь. Даже когда она выбежала на крыльцо, в ушах все еще стояли эти глухие раненные стоны. Сама не понимая, что двигается, Анна странно смотрела на скользящие перед глазами деревья сада. Птицы заливались веселыми трелями. Как красиво, как зелено было все вокруг... Без сомнения это был самый прекрасный, самый летний день этой весны... И словно что-то остановило ее. Шевеление легким ветерком огромных веток платана. Словно они кивали ей своими большими южными руками. Как сквозь сон она услышала: "Я так часто думаю, Анна... Так много изменится со временем. Я так часто спрашиваю себя, какие мы будем через года, что ждет нас впереди..." Ольга! Вернись, пожалуйста, вернись... Анна выбежала за ограду. Она не чувствовала под ногами опоры. Не чувствовала, живая она или умирает. Распущенные волосы струились по ветру, казалось, переворачивался весь свет, и небо давно поменялось местами с землею. Она не понимала, бежит ли она сама, или окружающие дома и предметы бегут ей навстречу. Долгое время перед собой она видела только огромный поток света, больше ничего. Она держалась за него, осязала его, протягивала к нему руки, словно умоляя ее не бросать... Но серые пятна все настойчивей наползали с разных сторон, на мгновения показавшийся вечным свет все крошился и крошился, становился более зыбким... Пока наконец не разбился совсем о что-то сплошное, твердое, земное... Анна резко дернулась в сторону и упала на мостовую, уловив какой-то звук не имеющий ничего общего с человеческим голосом, уже не понимая, что над ее головой раздается лошадиное ржание... - В чем дело, почему мы остановились? - с оттенком раздражения спросила высунувшаяся из окна экипажа женщина. Тон ее, хотя и не бывший особенно резким, выдавал натуру, не привыкшую спрашивать дважды. Это была влиятельная московская дама - княгиня Шереметьева. Кучер подал ей руку, помогая сойти. Он пустился в растерянные объяснения, и брови княгини сошлись над переносицей. Не столько из-за его слов, сколько потому что она заметила собравшихся вокруг лежащей перед их экипажем девушки людей. - Болван, - коротко бросила она. И столь же лаконично поинтересовалась, легонько коснувшись носком своей туфельки платья Анны. - Она жива? - Да, ваше сиятельство, дышит едва-едва, но дышит... - И что же вы ждете? Что бы мы привлекли внимание всех проходящих зевак? - Достав из ридикюля ассигнацию крупного достоинства, она бесстрастно приказала: - Попросите кого-нибудь из этих людей позвать врача и убедиться, что... - Внезапно женщина осеклась, пораженная видом драгоценных камней на шее девушки. Коллекционерка и ценительница прекрасного, княгиня снискала себе славу женщины на редкий сапфир способной обменять жизнь единственного сына. Ее лицо изменилось, и склонившись своей изящной фигурой над девушкой, она восхищенно смотрела на роскошное ожерелье. Если подумать, то на мысли, положенные доброй христианке, порой могут натолкнуть самые неочевидные вещи. Так и в голове этой утонченной женщины, едва взглянувшей на лицо Анны, неожиданно мелькнуло, что ни по каким законам людским или божьим не следует оставлять человека на тротуаре равнодушного города. А Петербург, хоть княгиня и признавала его общественную и культурную важность, казался ей столь же варварским внутри, сколько претенциозным снаружи. Но право, какие бы неотложные дела не торопили ее домой, в Москву, кажется, сама она рассуждает не благонравнее жителей столицы. И эти камни были так прекрасны, никогда не видела она подобных! - Нет, вот что. Отнесите ее в экипаж... Вознице трудно было сдержать удивление на такую резкую перемену, и это был один из тех немногих случаев в жизни княгини Шереметьевой, когда ей пришлось повторить свои слова дважды. Через несколько минут экипаж продолжил свой путь, оставляя позади еще не успевших разойтись людей и вздымая за собой густые клубы пыли.