Валашская роза

«Он сам — уже оружие, закалившееся в горниле собственной ненависти. А лук — лишь орудие в его руках. И он выстрелит. Выстрелит непременно. Даже если потом пострадает сам». Голова еще додумывала эту мысль, а тело уже инстинктивно двинулось вперед. Оно, слабое и уязвимое человеческое тело, без страха поддалось велению сердца, властно потребовавшего защитить самое дорогое — Раду. Ведь ничего дороже в жизни Мехмеда не было. Наблюдавший за его маневрами Влад удивленно дернул бровью. Наверное, не ожидал, что враг — проклятый и ненавистный, глубоко презираемый враг подставится под его удар с такой легкостью. Мехмед и сам не ожидал. Не того, что ринется прикрывать растерянно ахнувшего мальчика, который стал для него центром мира, а того, к каким опасным последствиям приведет их веселая возня. Влад прищурился. Он был бледен, напряжен и казался тверже стали. И уж конечно, он не собирался отступать. «Что делать? Что? Как-то повернуться и толкнуть на землю Раду, спасая его от удара? Или броситься вперед?» — Мысли метались в голове, точно замурованные в улье пчелы, которые испуганно жужжали, не давая сосредоточиться. Особенно настойчиво и знакомо жужжала тревожная ярко-желтая пчела: «Сражения, мой друг, выигрывают тактики, а не храбрые рубаки, которые бросаются напролом очертя голову». Кто ему сказал эти слова? Когда? И почему именно их подбросила сейчас услужливая память? Тактика… Какая может быть тактика в ближнем бою, когда твой противник вооружен и явно опасен? Еще и ладонь обожгло острой болью, — Мехмед незаметно поморщился. Пусть так, но он всегда был бесстрашным и тоже был не готов отступать. Тем более, за его спиной стоял Раду. — Влад, что ты делаешь? Влад?! Мехмед так и не понял, откуда на площадке появился Заганос-паша, который, не раздумывая, сразу метнулся к Владу, обрушивая на его лук правую руку, лишая возможности сделать прицельный выстрел. Тетива взвизгнула в сгустившейся тишине. — Теперь можно и поговорить, — заметил Заганос-паша, проследив взглядом за стрелой, которая уткнулась в землю прямо у ног так и не отступившего Мехмеда. — Признаться, я не ожидал, — он снова повернулся к замкнувшемуся в ледяном молчании княжичу, — что вы рискнете угрожать наследнику султана, который принял вас при своем дворе как родного сына. Это низко, Влад. Тот дернул щекой и нехотя разлепил презрительно сжатые губы. — И совсем по-отечески отправил нас с братом в Эгригез, — глухой и неприятный голос Влада сейчас казался чистым и наполненным, но буквально сочился ядом, — смотреть на пытки и казни, которые до сих пор преследуют меня по ночам. Как мило. — Ваше содержание в Эгригез было призвано показать вам, что бывает с теми, кто злоумышляет против великого дома Османов, — не пошел на попятный Заганос-паша. — И не вам, Влад, изображать трепетную, нежную пери, которая ничего не знает о пытках и казнях. Нравы вашего отца уже давно стали притчей во языцех не только здесь, при дворе Великого султана… Зеленые глаза блеснули опасно, губы раскрылись, чтобы снова плеснуть ядом: — Не вам судить моего отца! — Вот и попробуй с ним сладить, — подытожил Заганос-паша, глядя, как разъяренный Влад почти бегом покидает площадку. — А с вами что случилось, мой юный друг? — Повернув голову, он скользнул по Мехмеду тревожным взглядом. — Эфенди? У вас кровь! Что с вашими руками? Мехмед опять поморщился и опустил глаза. Кинжал. Превосходный клинок из дамасской стали. После убийства старшего брата* по вбитой накрепко привычке всегда заткнутый за поясом, чтобы в любой момент быть под рукой, сейчас он каким-то непостижимым образом оказался в его ладонях — Мехмед недоуменно уставился на обильно кровоточащую рану, оставленную острым лезвием. Он что, в беспамятстве схватился за него, когда собирался броситься на Влада? — Мехмед, — Раду осторожно, с какой-то неловкой нежностью взял его руку, — тебе больно? В груди что-то пронзительно сжалось: сам-то он как? Что испытал, оказавшись под прицелом брата? — Терпимо. А ты, малыш, не слишком испугался? — Очень, — бесхитростно признался тот. И пояснил, нервно теребя рукав его рубахи: — За тебя. А вот теперь, — помедлив, и побледнев еще больше, он глубоко вздохнул, — теперь боюсь за Влада. Что его ждет? — Наказание, полагаю, — вынес прислушивающийся к разговору Заганос-паша. — Как вы думаете, шехзаде Мехмед, нескольких дней в моей библиотеке на хлебе и воде за переписыванием латинского кодекса будет достаточно, чтобы охладить пыл юного Влада? — Дождавшись кивка, он удовлетворенно хлопнул в ладоши и заторопил: — Значит, так и поступим. А теперь идемте, я провожу вас до своих покоев. Там мы сможем спокойно обработать вашу рану и переговорить, не опасаясь ничьих ушей. Кажется, в его глазах вспыхнули нехорошие искры, но Мехмед не был уверен, что это ему не привиделось. Дурные вести? Не от султана ли из Анатолии? Или — от соглядатаев, посланных ко дворам западных государей? К чему гадать, ведь совсем скоро он все узнает из первых уст. А пока его гораздо больше занимало совсем другое. — Раду не стоит сегодня оставаться наедине с его братом, — сказал он, догоняя наставника в прохладном коридоре сераля. Заганос-паша повернулся. Свет, льющийся сквозь волнистые стекла находящихся под потолком окон, лег на ярко-желтую ткань его кафтана мягкими бликами. — Вы правы. Это может быть опасным. — Заганос-паша склонился, чтобы потрепать по щеке мальчика, который стоял молчаливой тенью, вцепившись в рукав Мехмеда. — Что же нам делать с тобой, Раду? — Наставник задумался на несколько мгновений. — Разве что… — Полный неподдельной заботы взгляд скользнул с лица Раду на лицо Мехмеда, которой, кусая губы, с тревогой ожидал его решения, и вернулся обратно. — Разве что наш шехзаде согласиться разделить с тобой свои покои, пока я не придумаю, как устроить тебя подальше от Влада. Мехмед выдохнул с облегчением: «Нам остается только поблагодарить вас, паша». Но тот, махнув рукой: «Не стоит благодарности», пошел навстречу вынырнувшему из-за поворота нагруженному книгами Леонику Халкокондилу: — Приветствую, мой ученый собрат, да пошлет вам Аллах всякую радость и долгие годы жизни! Грек, по своему обыкновению суетливый и бесконечно нелепый, что-то промямлил в ответ на приветствие, обеими руками прижимая к себе свою поклажу. Меж тем его черные, похожие на жуков глаза внимательно и зорко смотрели, без всякого сомнения подмечая растерянную бледность Раду, притворное радушие Заганоса-паши и кровь на кафтане Мехмеда. «Теперь всем расскажет. Еще и присочинит, чего не было», — имея в виду оставшегося позади Халкокондила, с досадой подумал Мехмед, которому совсем не хотелось, чтобы инцидент с Владом вышел за рамки его окружения. Подумал — и повторил вслух: — Не расскажет. — Заганос-паша уверенно распахнул перед ним двери своих личных покоев. — Но в своих записях упомянет непременно. Еще и записи ведет! Шикнув на высокого и ладного евнуха, который развлекал себя игрой на ребабе**, Мехмед оглядел комнату. Большую часть пространства занимали книги. Старинные, сладко пахнущие фолианты громоздились на полках, мешаясь со свитками и кодексами в драгоценных переплетах, давая понять, на что хозяин тратит те средства, что получает на службе у султана. На низком столике, на массивной рогатой подставке лежал открытый том — Мехмед с интересом потянулся к нему, привлеченный яркой миниатюрой. — Это «Энеида»***, — беззлобно усмехнулись сзади. — О Троянской войне. — Я знаю, о чем «Энеида». — Мехмед резко обернулся. Тот самый евнух, которого он прогнал, выплыл из-за его плеча в терпком мареве ароматов, шелестя узорчатыми шелками одеяний. Склянки на подносе, который он поставил на стол, мелодично звякнули. — Сие знание делает вам честь, мой господин. — Евнух приложил к сердцу руку, украшенную перстнями, и склонился в несколько манерном, но, несомненно, очень почтительном поклоне. — Немногие из живущих ныне способны оценить высокий слог Вергилия. Мехмед смутился, поскольку точно знал, что не заслужил подобной похвалы. Сам, без терпеливой помощи Раду, он бы никогда не осилил даже малую часть «Энеиды». Раду, заложив за ухо отросшие пряди, читал ему вслух, сидя на траве в дворцовом саду. Слова сплетались в фразы, яркими красками раскрашивая давно ушедшие события, и ложась спать, Мехмед воображал себя Ахиллесом, неистово сражающимся под стенами Трои. Только в его видениях не было печального исхода — лишь лавровый венок победителя, и слава, и почет, и власть. — Audacem fortuna juvat****, — отвлек его от мыслей евнух, подходя ближе. — Думаю, это изречение пришлось бы по вкусу непобедимому Зулькарнайну, как я слышал — вашему кумиру. — Непобедимый. — Мехмед улыбнулся. Ему отчего-то было приятно слышать похвалы из уст величавого, но далекого от военной доблести евнуха, который, аккуратно подобрав полы богатого кафтана, устроился на подушке у его ног. — Как бы я хотел, — вдруг поделился Мехмед, — чтобы обо мне тоже слагали легенды, подобные тем, что слагают про македонского царя. — Ахиллес и Патрокл? — Евнух оживился и поднял на него странно вспыхнувшие глаза. — Этой части легенды, надеюсь, вы не забыли? Как звали того благородного юношу, который составил счастье молодого царя? — Гефестион, — Мехмед ответил ему недоумевающим взглядом. — Но причем тут он? Я вас не понимаю! — Я говорю о любви, — охотно пояснил евнух, все также сверкая глазами. — О ее, если хотите, телесной, чувственной составляющей. Ведь всем известно, что прекрасный хазарапатиш***** был любовником великого Искандера. Мехмед нахмурился. Разговор, столь занимательный поначалу, сейчас категорически перестал ему нравится. Хотя бы тем, что рождал внутри неясное, смутное томление, которого Мехмед доселе не знал и которое теперь неимоверным усилием пытался прогнать от себя. — Вы хотите меня смутить? — нашелся он — раскрасневшийся, с пустившимся вскачь сердцем, с трудом переводящий дыхание. — Конечно нет, господин. — Евнух смиренно склонился. «Конечно, да», — лукаво полыхнули его глаза, и Мехмед напрягся, готовясь отразить новую провокацию. …которой не последовало. Скорее всего, сдерживающим фактором стал возвратившийся в свои покои Заганос-паша, с которым евнух как-то насмешливо раскланялся прежде чем важно, с чувством собственного достоинства вынести себя за дверь. Заганос-паша покачал головой и повернулся к притихшему Мехмеду. — Что Шихабеддин вам здесь наговорил? Шихабеддин. Шихабеддин-паша. Близкий и давний друг Заганоса-паши и доверенное лицо султана Мурада. Хранитель дворцовых тайн. Бейлербей Румелии******. Полководец османской армии. — Ничего. Мы говорили о разных пустяках. Ведь я даже не знал, кто он, — осторожно ответил Мехмед, давая себе мысленного пинка за то, что здорово промахнулся с положением евнуха и едва не пустился в ненужные откровения. Заганос-паша снова покачал головой и отошел к дивану. — Мой друг великий мастер выведывать чужие секреты, — сообщил он, усаживаясь. — Но, несмотря на это, вы можете ему доверять. — Он служит вам? — Он служит нашему султану, — Заганос-паша движением брови отмел предположение Мехмеда, — но иногда поставляет мне сведения, в которых я крайне заинтересован. Из действующей армии, например. — Он что-то привез от султана? — догадался Мехмед. Наставник утвердительно кивнул. — Вы мне расскажете? — Да. — Заганос-паша поманил его и подвинулся, освобождая место рядом с собой на диване. — Но не ранее, чем осмотрю вашу руку. — Как Раду? Вы устроили его в моих покоях? — спросил Мехмед, пока наставник колдовал над его ладонью, промывая и обрабатывая рану. — И распорядились ли насчет ужина? Наставник вздохнул. — С вашим Серебряным принцем все будет в порядке, он в полной безопасности, — сказал он, заканчивая перевязку. — По крайней мере, пока. Серебряный принц — это прозвище как нельзя лучше подходило белокурому валашскому княжичу, но сейчас Мехмед встрепенулся, услышав ключевое «пока». — Наш султан возвращается, — ответил на его немой вопрос Заганос-паша. — А когда он вернется, вы отправитесь в Манису, эфенди. — Изгнание? — Чувствуя, как по спине бежит неприятный холодок, Мехмед облизнул враз пересохшие губы. — А что вы хотели, — наставник придвинулся ближе, — после ваших дерзких речей и препирательств с Халилем и с Советом Дивана? Сколько раз я говорил вам: вы не сможете пожаловаться, что вас не научили править, поскольку вам возразят, что это вы, неразумный мальчишка, ничему не научились сами. — Но я не собираюсь ни на кого перекладывать ответственность! — взвился Мехмед, которого душила обида. И Заганос-паша туда же! Разве мало ему извечных насмешек? Постоянного выпячивания его недостатков? Бесконечных доносов, которыми развлекала себя придворная знать, во всех подробностях смакующая промахи молодого и неопытного наместника? И все же… Именно Заганос-паша, который высоко ценил собственную карьеру, рискнул предупредить его о готовящейся опале. Рискнул всем. Может быть, даже своим положением. — Легко плодить врагов, но сложно обретать союзников, — вздохнул Мехмед, гася вспышку раздражения. — Рад, что вы до сих пор поддерживаете меня, благородный паша — мой верный друг и наставник. — А я рад, что мой любимец наконец-то становится мудрым, — ответил тот, одобрительно улыбаясь вверенному ему отроку, которому нужен был лишь толчок, чтобы со временем стать опасным и сильным правителем. — И потому не сомневаюсь, что он сумеет извлечь пользу из своего пребывания в Манисе, вдалеке от двора, злословия, интриг. Тем более что я буду рядом. — Хорошо, что вы не оставите меня, — пробормотал Мехмед, думая совсем о другом. Заганос-паша внимательно вгляделся в его лицо и постарался снова привлечь к себе его внимание. — Вы ведь можете сделать его своим ичогланом*******, — сказал он вкрадчиво, имея в виду другого прелестного отрока, порученного его заботам, — и тогда он будет вынужден следовать за вами. К тому же, он вам обязан… — Своей жизнью? Мехмед покачал головой. Нет, он никогда не поступит так с Раду. И он не был бы собой, если бы принял услуги челядина от того, кто был ему ровней. — Если Раду поедет с нами в Манису, то сделает это добровольно, — подытожил Мехмед, ставя точку в разговоре. — А я уж найду слова, чтобы уговорить нашего султана.

***

— Я последую за тобой, чем бы это ни обернулось. Даже если Влад проклянет меня после этого, — сказал Раду, глядя на Мехмеда из-под шапки мокрых волос. Время молитвы давно миновало; в наступающей темноте султанский дворец постепенно погружался в смутную дрему. В своих покоях Заганос-паша размышлял над книгой о двух одаренных мальчиках, одному из которых в будущем было суждено перекроить карту мира. Какая удача, что он первым заметил его восходящую звезду! Теперь можно было отбросить все сомнения и потихоньку в провинциальной глуши шаг за шагом готовить юного Мехмеда к великой роли, назначенной ему самой судьбой. Пока он раздумывал, а затем под покровом ночи принимал вернувшегося к нему Шихабеддина, его воспитанники, предоставленные сами себе, посвятили вечерний досуг заботе о чистоте тела. — Вот он, перекресток нашей жизни, малыш. — Мехмед отставил в сторону пустой бронзовый сосуд, украшенный серебряными бляхами, из которого только что сливал воду на плечи стоящего в тазу мальчика. — Теперь ты должен решить, кого будешь поддерживать — брата или друга. — Друга. — Раду вдруг повернулся и бросился ему на шею с пылом чувствительного ребенка, не стесняющегося собственной наготы. Мехмед с разумным спокойствием принял его горячий порыв. Детская чистота и искренняя дружба пока еще крепкой броней защищали их от велений плоти. Позже, лежа рядом с задремавшим Раду в кровати, Мехмед думал о том, что сказал ему Шихабеддин. Как мог его кумир оскорбить низменным желанием своего лучшего друга? Полководца, сражавшегося с ним плечом к плечу? «Это было давно и, возможно, тогда так было принято», — в конце концов решил Мехмед, прижимая к себе устроившегося в его объятиях Раду. — Я не сплю, не сплю. Мальчик улыбнулся ему — доверчивый, теплый, сладко пахнущий нагретой солнцем травой. «Серебряный принц» — Мехмед обхватил обеими руками голову Раду; казалось, его глаза что-то искали на лице друга, потом он осторожным поцелуем прильнул к нему губами, чуть повыше трогательной родинки в уголке рта. В это место — он почему-то знал это — когда-нибудь будет целовать Раду влюбленная в него девушка. «Зачем они нам вообще?» Порочно и нехорошо, но Мехмед не желал видеть рядом с собой или с Раду любых, даже самых привлекательных девушек. Или смазливых мальчишек наподобие тех, что окружали его отца. Они были так не похожи на Раду с его искренними порывами непорочного ребенка и чистыми чувствами! — Знаешь, — прошептал тот в полусне, — сегодня я нашел твои рисунки. Ты не сердишься? — Нет, — Мехмед тоже улыбнулся. Он еще крепче прижал к себе засыпающего Раду и прошептал признание в светлую макушку, прежде чем самому забыться сном: — Ты прекрасен, мой Серебряный принц. Ты значишь для меня больше всего на свете. Хочешь, я нарисую твой портрет? *В начале июля 1443 года старший брат Мехмеда шехзаде Алаэддин Али был убит своим советником, пашой Кара-Хизиром. Это событие сделало Мехмеда наследником трона **Ребаб (араб.) — струнный смычковый инструмент арабского происхождения, с почти круглым корпусом и круглым небольшим отверстием для резонанса на деке ***"Энеида — эпическое произведение на латинском языке, автором которого является Вергилий **** Audacem fortuna juvat — Удача благоволит храбрым (Вергилий. «Энеида») *****Хазарапатиш (персид.) — визирь ******Бейлербей Румелии (турец.) — османский наместник на Балканах *******Ичоглан — паж внутренних покоев