Книга первая. Молодой султан.
***
— Мы искренне надеемся, что после того, как мы приняли решение оставить его сыновей при нашем дворе, и дать им образование, приличествующее их положению, наш валашский союзник проявит, наконец, благоразумие и станет более сговорчивым. Кстати, как тебе его сыновья? Внимательно слушавший сидевшего на троне повелителя визирь Халиль-паша выступил на свет из-под высокого, богато расписанного свода. Склонив хищную голову в аккуратном белом тюрбане, он поспешил с ответом. — Валашские братья? — переспросил Халиль-паша бесстрастным тоном опытного царедворца, привыкшего постоянно взвешивать каждое слово и отмерять каждый свой жест. — Они очень разные. Младший Раду почтителен, прилежен в учебе и его ответы уже сейчас приводят в восторг его наставников, хотя ему всего лишь восемь. Старший же, Владислав, — визирь едва заметно поморщился, старательно выговаривая чужеродное, непривычно звучавшее имя, — упрям, необуздан, дерзок и своеволен, совсем как… — Совсем как наш юный лев Мехмед? — султан Мурад усмехнулся, но тут же помрачнел. — Ты его не любишь, — сказал он после паузы, глядя на невольно нахмурившегося визиря, — и не одобряешь его приезд в Эдирне. Знаю, он — не самая лучшая кандидатура в качестве престолонаследника. Но именно его мы оставим вместо себя, когда сами отбудем с войском в Анатолию. А ты, Халиль-паша, поддержишь его своими советами… — Если бы шехзаде взял на себя труд хоть раз прислушаться к моим советам! — маска учтивого придворного слетела с визиря в один момент. — Но боюсь, — визирь раздраженно поджал губы, — что даже мне не по силам с ним сладить, как, впрочем, и его наставнику… — Да, Ахмед Гюрани тоже постоянно жалуется на Мехмеда. Скажи, визирь, — султан горестно вздохнул и отвернулся к окну, — неужели наш сын столь безнадежен? О Аллах! Ведь он неглуп… — Неглуп, — визирь опустил подбородок, гася вспышку раздражения, что охватывало его всякий раз, стоило кому-нибудь произнести имя слишком независимого шехзаде. — Но порой ленив без меры и всем рассуждениям ученых мужей, которыми вы, повелитель, так заботливо его окружили, предпочитает игру в шахматы, стрельбу из лука и… куда более легкомысленные забавы. Удар достиг цели: султан резко отвернулся от окна, за которым призывно плескалась сочная зелень июньского сада и цвели магнолии, и спросил у своего министра, хмуря брови: — Что, например? Тот помедлил, прежде чем ответить. — Мой повелитель, — начал он вкрадчиво, пряча зажегшийся под веками коварный огонек. — Я никогда и никого не обвиняю голословно и не склонен верить слухам, но не далее как вчера я сам застал шехзаде Мехмеда подглядывающим за купающимися наложницами вашего гарема. — И только то? — султан улыбнулся с той понимающей снисходительностью, которую отцы всегда приберегают для своих слишком рано развившихся сыновей. — Не думаю, что стоит упрекать юношу его возраста в том, в чем повинна его природа. Нет, — султан покачал головой. — Не об этом нам следует заботиться, визирь, а о том, что пренебрежение знаниями может в дальнейшем сослужить нашему льву плохую службу. — Полагаю, — султан задумчиво потер пальцами лоб, — мы сами допустили ошибку, когда подбирали ему учителей — надо было сразу вверить нашего сына заботам Заганоса-паши — этого мудрого и терпеливого педагога. Визирь возмущенно втянул ноздрями воздух. — Может, Заганос-паша и зарекомендовал себя как достойный наставник, — заметил он с пренебрежением, — но он преподает науки вашим заложникам. Ужели повелитель желает, чтобы его наследник — тот, кому самим Аллахом предначертано в один прекрасный день стать султаном Великой Порты, проходил обучение вместе с детьми иноземного воеводы? Так нельзя… — Почему нет? — султан удивленно вскинул бровь. — Общение с ними пойдет на пользу не только юному Мехмеду, но и самим валашским братьям, визирь. Всему своя пора, и кто знает — может, подружившись сейчас, со временем из товарищей по играм они превратятся в союзников, куда более верных, чем их отец. А теперь… — султан махнул рукой, показывая, что считает вопрос решенным, — а теперь, если не возражаешь, давай займемся донесениями о ситуации в Анатолии… И никто из этих двоих, беседующих в зале Совета не знал тогда, что словам султана было суждено стать пророческими. И уж конечно этого не дано было знать чрезвычайно яркому и чрезвычайно самонадеянному юноше, почти подростку, который, улизнув с уроков, прятался от учителей в самом сердце дворцового сада, найдя себе убежище за розовым кустом. Молочно-белый, еще не успевший раскрыться бутон на изогнутом стебле мягко качнулся возле щеки юного шехзаде. Не успев сообразить, что делает, тот переломил тонкий стебель — шипы больно укололи пальцы. — Ай! Цветок полетел в находившийся рядом мраморный бассейн. Резвившиеся в прозрачной воде золотые рыбки сначала бросились врассыпную, а потом собрались около цветка с явным намерением проверить, каков он на вкус. — Они ведь не станут есть его? В ту минуту Мехмед (сам не понимая почему) не рассмеялся над наивной нелепостью детского вопроса. Приподняв лицо, он встретил лазоревый взгляд — чистый, словно безбрежное небо, и ответил со всей серьезностью, опустив в воду ладонь: — Конечно нет. Посмотри сам. Обладатель синих глаз — светловолосый мальчик лет семи-восьми, бледный и хрупкий, как бутон розы одарил его благодарной улыбкой и подошел ближе. Склонившись к воде, он некоторое время просто наблюдал из-под длинных ресниц, как кружатся вокруг цветка рыбки, трепеща нежными плавниками, полупрозрачными в солнечном свете, а затем, не удержавшись, тоже погрузил в бассейн тонкие, изящные пальчики. — Осторожнее, эти рыбы кусаются, — хитро щурясь, предупредил Мехмед, уступая ребяческому желанию поддразнить своего неожиданного собеседника. Но мальчик лишь расхохотался. Видимо, он умел рассуждать, поэтому на шутку откликнулся звонким, веселым смехом. Он первый протянул Мехмеду мокрую ладошку и заявил сквозь смех, задорно блестя глазами: — Ты, наверно, считаешь меня совсем глупым, да? Но разве ты бы рискнул сунуть туда руку, если бы они кусались? Качнув головой, юный шехзаде и сам рассмеялся вслед за ним. В его душе ершистого, заносчивого, не склонного к сантиментам подростка вдруг шевельнулось что-то теплое — словно он и этот незнакомый мальчик в странной, необычной одежде уже стали друзьями, едва перебросившись парой фраз. — Как тебя зовут? — поинтересовался Мехмед, осторожно сжимая маленькие детские пальчики, так доверчиво лежавшие в его ладони. Налетевший из глубин сада ветер принес с собой запах нагретой земли и почему-то — сладкий аромат печеных яблок и карамели. — Раду. Раду из Сигишоаре, — мальчик убрал со лба рассыпавшиеся светлые прядки, и Мехмед снова поразился глубокой синеве в его глазах. — А тебя? — Мехмед. У тебя что-то в волосах. Стой смирно, Раду из Сигишоаре, я вытащу. Раду рассмеялся и наклонил голову. Издав торжествующий вопль, Мехмед извлек из его шевелюры небольшую букашку — красную, с черными крапинками на спинке и, победительно улыбаясь, вложил ее в раскрывшуюся ладошку. — Знаешь, Мехмед, — маленький Раду забавно наморщил курносый носишко, — там, где я родился, говорят, что она может исполнить любое желание. Не подозревающая о таившейся в ней волшебной силе, букашка неспешно брела по его оттопыренному пальчику. — И что бы ты загадал? — Что-то царапнуло внутри — ерунда, конечно, но юный шехзаде не узнал собственный голос, предательски дрогнувший от неизвестно откуда взявшейся обиды. — Вернуться туда, где ты родился? — Нет. Я бы хотел остаться здесь, с тобой. Хотя бы сейчас, — Раду взглянул ему в лицо с невинным простодушием, и он почувствовал, как его губы сами собой растягиваются в счастливой улыбке. — А ты? Я бы хотел остаться здесь с тобой навсегда. И чтобы ты вот так смеялся и, щурясь от полуденного солнца, смотрел, как улетает в небо твоя исполняющая желания букашка, но… Раду вдруг встрепенулся: «Влад», и Мехмед не произнес тех слов, что рвались из его сердца. — А это еще кто? — удивленно спросил он, едва заметным кивком указывая на юношу, который вышел к ним из тенистой, уходящей в сторону дворца аллеи. Темноволосый, худой — казалось, что скулы вот-вот прорвут тонкую кожу, долговязый, по возрасту чуть старше самого Мехмеда, юноша окинул их двоих острым, разящим как клинок взглядом, и молодой наследник престола подумал, что они вряд ли поладят. — Это — Влад, — Раду тяжело сглотнул. Он больше не улыбался, напротив — его милое и по-детски открытое лицо приобрело затравленное и какое-то беспомощное выражение. — Он — мой брат. — Не слишком же ты радуешься моему появлению, брат. В голосе долговязого Влада слишком ясно слышалось презрение, граничившее с неприязнью, когда он произнес, словно выплюнул, «брат». Выждав несколько секунд, он шагнул к ним и нацелил на притихшего и испуганно сжавшегося мальчика указательный палец: — Так почему ты не радуешься, брат? Не потому ли, что я застал тебя, когда ты увлеченно беседовал с одним из наших врагов? Неприятный, отливающий металлом взгляд уперся шехзаде в переносицу и тот инстинктивно стиснул кулаки, ожидая нападения, хотя никак не мог взять в толк, чем он, собственно, спровоцировал такое к себе отношение. — Ты имеешь в виду Мехмеда? — верно расценивший ситуацию Раду расправил плечи и тоже выдвинулся на передовую, загораживая его своим хрупким телом, пересилив, наконец, свой страх перед братом. — Но он не враг мне. — Мальчик с гордостью вскинул голову и брякнул: — Он — мой друг. И… нет! Пощечина отбросила его в сторону. Не дав ему опомниться, Влад пробормотал несколько слов на непонятном языке и занес руку для второго удара. В чем не преуспел: стремительно ринувшийся вперед Мехмед схватил его за оба запястья. — Пусти меня, fiu de cățea! * — Еще чего. Я, знаешь ли, не люблю, когда обижают тех, кто не в силах защитить себя. — Мне плевать, что любишь ты, грязный дикарь! Не лезь не в свое дело, а иначе… В зеленых глазах Влада плеснулась лютая злоба. Он дернулся, пытаясь освободиться, но Мехмед слишком крепко держал его. Он яростно вырывался еще какое-то время — должно быть, не сразу осознал, что… — Я сильнее тебя, — шехзаде предупреждающе сжал пальцы. — И потому ты выслушаешь то, что скажу. Его противник выругался, рванулся в последний раз и застыл, кусая губы — напряженный, мрачный, как туча. — Я не знаю, что вышло у тебя с братом, — сказал Мехмед, пытаясь поймать отдающий безумием, блуждающий взгляд, — и не знаю, чем не угодил тебе я. Но одно я знаю наверняка: если ты еще хоть раз попытаешься ударить Раду, то будешь иметь дело со мной. — А ты… Он понял, что это — вопрос. — Я — шехзаде Мехмед, будущий наместник султана, — он выпустил запястья Влада и отступил на шаг, скрестив руки на груди. Он ожидал чего угодно — удивления, растерянности, проклятий, даже новой вспышки ярости, но… только не того, что Влад просто посмотрит через его плечо прояснившимся взором и тихо промолвит, обращаясь не к нему, а к брату: — Так вот кого ты выбрал себе в друзья, Раду. Сына человека, по милости которого наш отец долгое время провел в плену. Сына человека, по чьей милости мы с тобой лишить родины и свободы. Как же ты мог так поступить, брат? — Я не знал, Влад, — в голосе Раду были непонятные Мехмеду отчаяние и тоска. — Не знал? — глаза Влада недоверчиво сверкнули и тут же погасли. — Но теперь-то ты знаешь — и что же? Раду долго молчал. Влад терпеливо ждал, не отводя взгляда. — Тоже не знаю, — Раду покачал головой, потом присел на мраморный бортик бассейна и закрыл лицо руками. — Чего ты ждешь от меня? Вытянутая тень от кипариса легла между братьями, словно лезвие ножа. Казалось, она отсекла их двоих друг от друга. Вероятно, и Влад ощутил нечто подобное, потому что отрывисто бросив: « Мне больше нечего ждать от тебя, маленький предатель», развернулся и пошел прочь. Вскоре его долговязая фигура уже исчезла среди буйной зелени сада. — О каком предательстве он говорил? Недоумевающий Мехмед присел на корточки перед совершенно поникшим мальчиком и мягко потянул вниз прижатые к лицу ладони. Раду безропотно опустил руки и в следующее мгновение, всхлипнув, сам поддался навстречу, прильнув к Мехмеду с отчаянной решимостью ребенка, ищущего ласки. — Ну что ты, что ты, — смущенно пробормотал шехзаде, с особой нежностью обнимая худенькие, подрагивающие плечи мальчика. — Он напугал тебя, да? Вот гад! А хочешь, я научу тебя защищаться? И тогда ты сможешь… — Нет. Раду неожиданно отстранился и жестом показал, что хочет встать. Он был бледен, неестественно напряжен и старательно отводил глаза. «Будто у него что-то болит и он это скрывает», — странная мысль мелькнула в голове и, желая развеять подозрения, Мехмед потянул мальчика за руку: — Что происходит, Раду? Холодные пальчики выскользнули из его ладони. — Я... — Раду запнулся. Отступил на шаг, обхватил себя руками — словно замерз внезапно, и начал заново, спотыкаясь на каждом слове: — Я… наверно… мне лучше уйти сейчас. Мехмед вскочил на ноги. — Это из-за твоего брата? — выкрикнул он, не скрывая досады. — Ведь он рассердился на тебя, — Мехмед нахмурился, припоминая, — когда ты назвал меня своим другом. — Я ошибся, — маленький Раду вновь отвел глаза. — Я не могу, не смею быть вашим другом, шехзаде Мехмед. А как же, хотел спросить Мехмед, «я хочу остаться здесь, с тобой» и твоя волшебная букашка, и сладкий аромат печеных яблок и карамели, и золотые рыбки, кружащиеся в кристально прозрачной воде? Хотел спросить — и не мог произнести ни слова из-за горького кома, застрявшего в горле. И только когда уходящий от него Раду приготовился свернуть в одну из аллей, он крикнул изо всех сил, срывая голос: — Ну почему? Почему? Раду медленно повернулся. — Потому что мы с Владом пленники султана, вашего отца. И ваши пленники тоже, — он понурил голову, — шехзаде Мехмед…