Валашская роза

— Думаю, нам следует вернуться к занятиям. — Позже, Раду. Мехмед приподнялся на локте и посмотрел на Раду, который снова лег рядом с ним на траву и прикрыл глаза от полуденного солнца. Тяжелый фолиант с жизнеописанием Александра Великого и писанную по-гречески рукопись пришлось отложить в сторону — в этот час им двоим было слишком жарко, чтобы читать о чужих победах или разбирать греческий текст. Обучать древним языкам юного шехзаде начали еще в Манисе. — Наш повелитель считает, что если его мучили этой премудростью, то и тебе тоже лишним не будет. Поэтому придется покориться, мой лев, — вдыхала добрая Хюма-хатун в ответ на недовольство горячо любимого сына. Теперь впору было и пожалеть, что тогда он отлынивал от занятий, прячась от наставника в саду и забавляясь стрельбой из лука, потому что на первом совместном уроке его гордость подверглась серьезному испытанию. Раду отвечал бойко. Его латынь (насколько мог судить не упустивший ни слова Мехмед), была безупречна. В особенно трудных местах он сосредоточенно прижимал палец к пожелтевшей странице, но умудрился не сбиться ни разу. — Великолепно, мой юный друг! — хлопнул в ладоши Леоник Халкокондил. Сего молодого, но уже сутулого от пристрастия к кабинетным занятиям, чудного и нелепого, похожего на цикаду грека приставил к своим подопечным Заганос-паша. Мехмед слегка удивился подобному выбору, но вовремя вспомнил об умении наставника разбираться в людях, и даже мысленно сумел удержаться от обидных, просящихся на язык эпитетов. Как выяснилось, не зря — слушая обращенные к его маленькому другу вполне искренние похвалы, он благодушно посмотрел на нового учителя. Но тот истолковал взгляд ученика по-своему: — Тоже готовы блеснуть своими познаниями, шехзаде Мехмед? Пришлось кивнуть, попутно давя на корню недостойную наследника правящей династии панику. Ибо Мехмед, хоть и был порядком тщеславен, все же никогда не строил иллюзий на свой счет. Но честь рода Османов (и врожденное упрямство) требовали ответить на брошенный вызов и он, дерзко вздернув подбородок, принял из рук учителя увесистый том. Дальше — дальше вышло просто ужасно, а может быть, даже еще хуже. Без конца спотыкаясь, нещадно путаясь в склонениях и временах, Мехмед с превеликим трудом добрался до середины теста (без всякой надежды осилить вторую половину), когда наконец-то был остановлен: «Довольно, шехзаде Мехмед!» Халкокондил выглядел расстроенным. Признаться, не этого Мехмед ожидал. Ядовитой насмешке, кривой, как у сидевшего чуть поодаль Влада, ухмылке, он бы не удивился: то были неприятные, но все же привычные и обыденные вещи, повсеместно окружавшие его при дворе, на которые он знал, как реагировать. Но как реагировать на теплые, почти отеческие слова: «Думаю, вы сами понимаете свои ошибки, и с моей стороны будет глупостью лишний раз указывать вам на них» он совершенно не представлял. — Я воин, а не мудрец, — напомнил Мехмед, чтобы разрушить повисшую в комнате досадную неловкость. — О! — неожиданно ободряюще улыбнулся ему Леоник. — В таком случае вам, как воину, интереснее будет изучать латынь вот по этой книге. Да, намного интереснее. И познавательнее к тому же. Предложенная книга была старой, но явно содержалась своим владельцем в образцовом порядке. Наверняка из библиотеки Заганоса-паши, — подумал Мехмед, припомнив длинные полки в доме наставника, сплошь заставленные фолиантами и кодексами в похожих переплетах. Когда-то молодой шехзаде не проявил к ним должного почтения — его более занимало развешанное по стенам, действительно великолепное и дорогое оружие, но сейчас заинтересовался: — Что это? — Жизнеописание Александра Великого. — И кто он? — Мехмед перевернул страницу. — А вот об этом, — Леоник хитро прищурился, — вы узнаете сами. Если сумеете прочесть, конечно, — добавил он невинно. Глядя в смеющиеся глаза странного грека, Мехмед понял, что прочтет. Не сможет не прочесть. Должен. Хотя бы для того, чтобы достойно ответить на очередной вызов. *** — У вас его зовут Искандер Зулькарнайн, и он был великий воин, — позже объяснил Раду — его добровольный и очень терпеливый маленький учитель. Лето неслось галопом. Испросив благословения Аллаха, отбыл со своим войском в Анатолию султан Мурад. Его советники, скрепя сердце, присягнули на верность теперь уже полноправному наместнику Мехмеду, который в чехарде неотложных, требующих немедленного разрешения дел, замечал время только по толстеющей тетради. Дела делами, но занятия никто не отменял, к тому же это был отличный предлог, чтобы побыть наедине с Раду. Мехмед всей душой приветствовал каждое мгновение, которое они проводили вдвоем, укрывшись в саду от любопытных глаз. Каждое мгновение, неизменно наполненное дружеской близостью, задорным детским смехом, журчанием водных струй, доверчивым синим взором и… даже латынью, которая на поверку оказалась не такой уж страшной. В тот день, когда Мехмед сумел прочесть о первой одержанной Александром победе при Херонее, он был горд собой неимоверно. — Все-таки этот хитрющий лис Халкокондил знал, какую книгу мне подсунуть, — молодой наместник одобрительно усмехнулся, захлопнул и отложил в сторону жизнеописание, потом растянулся на траве рядом с Раду. Мальчик ничего не ответил. Мехмед уже решил, что тот просто не хочет разговаривать, но Раду вдруг повернулся к нему и спросил без связи с предыдущим: — Мехмед, скажи, каким было твое самое первое воспоминание? — Первое? — не понял его Мехмед. — Детское воспоминание, — Раду снова перевернулся на спину и непроизвольно зажмурился, потому что солнце вышло из-за облаков и светило сквозь ветки прямо ему в лицо. — Какие странные мысли бродят в твоей голове, — улыбнулся Мехмед и шутливо провел подушечками пальцев по волосам мальчика. Тот словно котенок потянулся вслед за ласкающей рукой, и замер, впитывая неожиданную ласку. — Мне просто интересно, — тихо произнес он спустя мгновение. — Ведь ты мой друг, и я хочу знать о тебе все. — Детское воспоминание? — Мехмед задумался, продолжая неспешно перебирать невесомые светлые пряди. — Наверно, моя валиде*. И то, как она составляла букет из роз. И как улыбалась мне, щурясь от солнца. Знаешь, это так странно, но я отчетливо помню розы в ее руках…. — Красные? — Нет, белые. А потом она уколола палец. Кровь капнула ей на платье, и я, … — Мехмед смутился, — …почему-то тогда заплакал. — Почему? — Раду приподнялся на обоих локтях и пристально вгляделся в лицо Мехмеда. — Не знаю, Раду, — шехзаде пожал плечами. — Мне трудно сейчас вспомнить причину тех слез. Все, что сохранила память — это прекрасные розы в руках валиде и капля крови на ее платье. — А я совсем не помню свою матушку, — Раду отвернулся. Он силился говорить спокойно, но Мехмед чутко уловил горечь, с которой это было сказано. — Меня забрали у нее сразу после рождения. Она… не была женой моего отца… — Ну и что? — В Валахии… — голос Раду дрогнул, когда рука Мехмеда нашла в траве его ладошку и накрыла ее своей, — …таких, как я, называют ублюдками. И обычно лишают всех прав. Но мне… — он опустил голову, — … повезло родиться ублюдком князя… — Или не повезло. Пальцы Мехмеда осторожно скользнули по довольно приметным, грубым шрамам, некрасиво пересекающим тонкое запястье, которые шехзаде заметил еще в самом начале их с Раду знакомства. И хотя он, памятуя о несдержанном нраве Влада-старшего, сразу догадался об их происхождении, повод спросить напрямик появился только теперь. — Это он сделал? Твой отец? Раду еще ниже опустил голову. — Отец желал, чтобы я был другим, — почти прошептал он, борясь с дрожью в голосе. — Достойным его сыном — как Мирча** или Влад. Сильным и властным. Истинным княжичем…. Однажды, — Раду запнулся, но справился с собой, — к нам в дом забрели нищие. Истрепанный жизнью старик с перебитой ногой и мальчик моего возраста. Пока старика кормили объедками на кухне, его мальчик стащил у отца серебряную пряжку — глупый… Правда, потом он говорил, что хотел продать ее и на вырученные деньги купить им с отцом настоящей еды, а не объедков, но его, разумеется, никто не слушал. Отец, мой отец, — голос Раду сорвался, — решил лично наказать вора. Нищих притащили в залу, где уже собралась вся дворня. Отец взял хлыст и несколько раз ударил им по запястьям насмерть перепуганного, плачущего мальчика. Затем приказал нам последовать его примеру. Мирча и Влад, хоть с неохотой, но подчинились, а я отказался… Мехмед горько усмехнулся. — И тогда его хлыст прошелся уже по твоим рукам, — повинуясь безотчетному порыву, он крепко сжал запястья Раду. — Пусть так, — вдруг неожиданно твердо ответил тот, подняв, наконец, голову. — Я все равно не смог бы поступить иначе. И ударить бы не смог. Никого — даже вора. Ты… — Раду снова запнулся, — осуждаешь меня? Тоже считаешь слабым? — Я восхищаюсь тобой, — искренне отозвался Мехмед. — Отказавшись чинить расправу, ты поступил очень мужественно, Раду. И пускай твое мужество пока еще не здесь, — он в последний раз пожал теплые ладони, прежде чем неохотно выпустить их из своих рук, — а здесь, — он коснулся груди Раду как раз напротив его сердца, — сегодня именно оно послужит мне опорой на Совете Дивана. — Совет Дивана сегодня? — Раду, мигом забывший их разговор, обеспокоенно смотрел, как Мехмед поднимается на ноги. — Что-то случилось? Шехзаде кивнул в ответ. — Помнишь, я рассказывал тебе о дервише, с которым познакомился еще в Манисе? — дождавшись ответного кивка, он продолжил: — Некоторое время назад он прибыл в Эдирне и я с радостью предложил ему и его сподвижникам свое покровительство. Но его свободолюбивые речи так отчаянно возмутили моих советников, что те, подстрекаемые муфтием Фахреддином***, теперь давят на меня, вынуждая отступиться. Поэтому сегодня, — молодой наместник глубоко вздохнул, — мне придется собрать все свое мужество, чтобы на Совете противостоять напору знати с Великим Визирем во главе. *Валиде — (по-арабски — родительница) — титул матери царствующего турецкого султана, которая, с восшествием на престол своего сына, получает богатые доходы, собственный двор, а иногда и важное политическое влияние. Также этот титул часто употреблялся по отношению к матери наследника престола **Старший сын Влада II Дракулы звался Мирча II ***Муфтий Фахреддин — в пору описываемых событий главное духовное лицо при султанском дворе