Бездорожье

       Альк, не спеша, въехал в обряженный по случаю Хольгиного Рождества Крокаш, спешился и шагом повел нетопыря по главной улице города. Крокаш был красив, чист и свеж, как бывало в нем всегда, а перед праздниками — в особенности. Наместник, добродушный и в меру строгий, приказывал держать свои дома и участок перед ними и позади них в порядке, потому и прикладывать особые усилия для поддержания чистоты не приходилось: горожане наместника любили, потому слушались.       Главную площадь, прозванную в народе «Рынек», украшали разноцветные фонарики из вощеной бумаги, еловые венки и яркие бусины омелы. По преданию, Саший всю ночь до рассвета выискивал омелу в занесенном снегом лесу, чтобы порадовать Хольгу монистом в день ее рождения, так и повелось с тех пор. Ягоды, правда, никто ночами не собирал, их готовили загодя, еще с лета, но понравившимся девушкам, а то и женам, дарили исправно и от всей души.       Альк поравнялся с закутанной в клетчатый платок торговкой и принялся рассматривать нечто на прилавке.  — Помочь чем, господин Путник, али не мешать? — засмеялась женщина, Альк поднял голову. Ну конечно! И как он мог ее не узнать? Тетя Винка работала в столовой Пристани, сколько он себя помнил, давала поперек спины нерадивым адептам, вздумавшим стащить пирожок до обеда, и, верно, больше всех переживала в ночь оборота. — Ой, это вы! А я вас не узнал совсем, — смутился Альк, улыбаясь. Торговка махнула рукой. — Какой ты стал! Статный, умный, настоящий воин, не пристало воину пристанских поварих помнить. — Ну что вы, тетя Винка, я ваши пирожки никогда не забуду! Вы в Пристани работаете? — Да так, — вздохнула повариха, опуская глаза, — Подрабатываю, супчики варю, вот. Наставник твой заболел, бедняга, проведываю его часто.        Альк внимательно слушал, нахмурившись. Он, конечно, знал заранее, зачем едет в Крокаш, но так и не решил, готов ли к встрече с Крысоловом. — А вы знаете, где Наставник сейчас живет? — Да как же не знать! Иди от площади прямо до конца, там поверни налево, выйдешь на Улицу Яблыкову, первый дом от дороги твой Наставник снимает.       Путник задумчиво рассматривал товар на прилавке, и, казалось, даже не слушал тетку Винку. Винными каплями горела на цветастом платке омела, кровавым воспоминанием жгла его первая и последняя ночь с Рыской. Она ведь тоже здесь, в Крокаше…. Торговка покачала головой и грустно улыбнувшись, сунула Альку в ладонь горсть ягод, завернутых в кусок полотна. — Возьми, вот, коль подарить некому, так они просто удачу принесут, праздник же скоро! — Спасибо, — растерянно пробормотал Альк, принимая подарок. Уже выходя из торговых рядов, он услышал тихое бормотание тетки Винки — Ох, ты, дитятко мое, непутевое….

***

      Рыска медленно плелась к молельне, особо не задумываясь над тем, зачем ей это нужно. В последнее время она все чаще уверялась в мысли, что Хольга попросту отвернулась от вздумавшей стать Путницей. Нехорошо это, не должны людям быть ведомы Божественные пути.        Где-то в памяти ржавой колодезной цепью брюзжал голос мольца, того самого, что жил в Приболотье, когда она была еще ребенком. Голос этот на все лады выводил проповеди о Высшем предзнаменовании, которое никто из смертных не в силах изменить. Голос твердил одно и то же, но Рыска уже знала, что откажись она два круга назад заглянуть на тропки судьбы, Альк бы так и бегал крысой.       Если бы не сошел с ума к тому времени.       Рыска поежилась, когда ветер сыпанул ей за воротник добрую горсть снега, и взошла на ступени. Справа, в едва приметном уголке стоял ящичек для подаяний, Рыска подивилась такой скромности тутошнего мольца и сыпанула в щель горсть медек, взялась за ручку и вошла внутрь.       Молельня была небогатой, но что-то было в ней такое, от чего хотелось побыть в ней подольше. Белые стены, на которых висели витиеватые Хольгины знаки, колонны, украшенные подсолнухами и ромашками, Рыска усмехнулась, отмечая в этих цветах намек на единство двух стран, объединенных одними богами. Алтарь с одной только свечой и книга «Житие Хольги», об этом видунья скорее догадалась, чем смогла понять надпись на давнем саврянском. Рыска-то и нынешний саврянский понимала плохо, что уж говорить о давнем!       Так размышляя о всяком, недостойном молельни, видунья прошла вперед, ближе к алтарю, зажгла свечку, заранее купленную утром на рынке, и упала на колени. Мягкий свет заходящего солнца, сумевшего, наконец, прорваться сквозь непогоду, струился сквозь разноцветные витражи, описывающие житие Богини, и казался одной целой радугой, которая когда-нибудь распрострется над жизнью Рыски.        Она зашла в молельню, скорее, из отчаяния, чем из желания благодати, но здесь было спокойно, здесь можно было не опасаться, что в любую щепку покажется ее однокурсник Томек, весьма недвусмысленно поглядывающий на ее во время стрельбы из лука и все время жаждущий помочь ей влезть на корову. Здесь можно не бояться того, что Наставник в который раз за два круга заведет проповедь о том, что хватит уже девке на выданье в девках-то ходить. Рыска вздохнула и вынула из кармана горсть омелы.       Слезы бежали по щекам, обидные злые слезы, в которых некого было винить, некого прощать. Эту омелу дал ей Наставник, сказав одну только фразу  — Альк приезжал, дочка.       Рыска выбежала из дома Крысолова и опрометью понеслась вперед, не разбирая дороги. Раза три ее осыпали проклятьями торговки пирожками, которых особо жаловали в День Рождения Хольги, на повороте видунья чуть не сбила с ног дюжего стражника, а выбегая из переулка, споткнулась на замерзшей лужице и упала носом в грязь, растеряв омелу. Плакать не было ни сил, ни смысла, потому Рыска встала и пошла прочь, заприметив впереди молельню.       Когда-то в детстве, когда еще не было у ее матери любимого сына, когда Рыска еще было нужной и хоть капельку любимой, мать приговаривала, что пройдут лета, завьюжат зимы, будет ей, Рыске, и радостно, но будет и горестно, вот пусть она тогда идет в молельню, там Хольга всегда поможет. Так и повелось.       Повздорив с соседскими мальчишками, позабыв улов или удочки либо просто разбив колени, девочка со всех ног неслась в молельню и представляла, что там ее ждет добрая и всепрощающая мать, которая поймет, утешит и осушит горькие детские слезы. Мать, которая вспомнит о дочери не только тогда, когда младший сын потеряет жеваный горох, служивший ему вместо соски. Матери, которая встретит на пороге дома. Того дома, в который захочется вернуться….       В минувший жатень* Рыска узнала от Жара, что ее дом в Приболотье сгорел, что мать похоронили, а отчим и брат отправились странствовать в поисках новой жизни. Она тогда даже слезинки не обронила, она давно уже разучилась плакать.       Рыска теребила омелу и дивилась сама себе, слезы бежали по щекам, впервые за долгое время. Она шла сюда искать у Хольги утешения, а вместо того принялась истово просить об одном  — Матушка, дай мне увидеть Алька, хоть на щепочку…. Хоть на щепочку.       Рыска сама себя проклинала, ведь знала же, что он приедет к Наставнику, не знала только зачем. Дар никогда не обманывал, она просто побоялась. Что бы она сказала ему, если бы увидела? Да и нет смысла ворошить кострище, которое давно уже погасло.       Пламя полыхало внутри Рыски, а она все стояла и смотрела в пустоту.       Никогда не стать ей «своей», нет ей места ни в Ринтаре, ни в Саврии, да и в Пристани все чураются слишком талантливую ученицу Крысолова, а может, она сама всех сторонится? Рыска больше всего на свете боялась, что ее опять вышвырнут вон, как шелудивую кошку, только перед этим еще по грязи повозят, а Наставник учил ее никому такого не позволять, еще и дочкой назвал.        Рыска закрыла лицо ладонями и судорожно вздохнула: не будь рядом Наставника, она давно бы уже сломалась, села на корову и приехала в сожженную хату, где никто уже не ждал, но нет, у нее откуда-то находились силы идти, пусть тропинки она давно уже не различала.       Видунья поклонилась статуе Хольги, потеребила в кармане омелу, накинула капюшон и вышла в непогоду. Завьюжила зима, закружила все беды и ненастья в один хоровод, который обязательно увлечет за собой того, кто зазевался ненароком. Это ведь только днем все веселятся в честь Рождения Божини, а ночью надобно спешить к огню, в жилье и носу на улицу не показывать, потому что Саший отпускает своих роготунов следить за миром, а сам с Хольгой почивает. Рыска роготунов не боялась, ей давно уже было незачем — превратится в крысу, значит, быть посему.       Рыска прищурилась, вглядываясь в метельный саван, и тихо побрела к своему жилищу, твердя себе не отчаиваться. Где-то вдалеке фыркал нетопырь, учуявший ненастье, где-то вдалеке всадник о чем-то твердил ему, не повышая голоса. Рыскино сердечко екнуло, и она поспешила скрыться за поворотом.       Всадник натянул поводья, поравнявшись с домом, и долго всматривался во что-то, после чего тронул нетопыря и въехал в метель.  — Храни тебя Хольга, Альк, особенно в эту ночь, — прошептала Рыска, радуясь и огорчаясь тому, что белокосый плохо видел в темноте.