Бездорожье

«Видишь — пламя расцвело на клинке. И в глазах твоих туманится боль. Нам осталось пять минут на земле. Ты уходишь, я иду за тобой» Джем — Видишь, пламя расцвело на клинке

      Рыска медленно ходила по комнатушке, ставшей такой родной за эти пять кругов. Весь остаток ночи и последующее за ней утро прошли как в вязком киселе, будто в паутине, которую ни принять, ни разорвать ни в силах. Путница и подумать не могла, что выйдет из Зала Испытаний человеком, особливо после минувшего Рождества Хольги и той мимолетной встречи с Альком.        Нет, глубоко в душе Рыска была несказанно рада тому, что ей не придется болтаться в чьей-нибудь чересседельной сумке, однако, как такое произошло — она не знала. Путница все вспоминала своё испытание, ведь ясно же видела, что ворот ей не повернуть, как ни пытайся, чувствовала, что еще чуть-чуть, и вынесет ее Наставник из Зала за пазухой и передаст Томеку, пряча от остальных досаду и боль.       Рыска вздохнула, отмерила валерьяновой настойки и выпила, не запивая, после чего устало опустилась на единственный в комнатушке табурет — свидетель многих ее побед и разочарований. Однокурсники, те, которым посчастливилось во вчерашнюю ночь, завалились праздновать победу над судьбой в ту самую кормильню с дурной славой, что им теперь бояться каких-то слухов? Они теперь Путники, им подвластно всё!       Рыска подперла ладонью подбородок и принялась рассматривать узоры на простенькой скатерти. Помнится, зимними вечерами она вышивала узор из васильков по краям грубого полотнища, схороненного в сумке. Из этого куска Рыска когда-то хотела сшить новую свадебную рубаху, вышить ее новым узором, а после — спрятать в сундук и никогда больше не вспоминать. Забыть, как выбирала ткань, пусть не самую лучшую, но такую, что выбрало само сердце, как паровала нитки — синие с красным, чтобы любовь была, любовь и понимание, как хотела вышивать да передумала. Некому было ее подарить, потому, быть этому полотну скатеркой, пусть так, чем сгниет навеки.       Рыска вспоминала, как засыпала над учебниками саврянского языка, мечтая, наконец, понять, о чем поют в кормильнях менестрели, а когда поняла, долго смеялась, пряча полыхавшие от стыда щеки. Все желания воплотила Хольга, даже вручила Путничье звание, но Рыска держала его в руках, ощущая податливую паутину дорог под пальцами, и знать, не знала, что с ним делать дальше.       Вот так улыбка Божини обернулась кривой усмешкой Сашия, той самой, какую Путница слишком хорошо знала.       Наставник с самого рассвета улаживал какие-то дела в Пристани, а после — завеялся в кормильню с другими такими же, с теми, кто одним росчерком пера запросто вершил людские судьбы, и незачем им было владеть путничьим даром.       Незачем.       Рыска покачала головой, швырнув в сумку скатерку, встала и подошла к подушке, на которой спала завернутая в тряпицу крыса. Не так ей всё представлялось, совсем не так! Рыска осторожно взяла крысу в руки, поднесла ближе.  — Ты меня слышишь? — особо не зная для чего, спросила Путница. «Я ведь хотел стать градоправителем….» — дернул хвостом крыс и открыл глаза. Рыска не увидела в них ни ненависти, ни жажды мести, одно лишь разочарование. И всё. — Тебе было больно? — Рыска не знала, для чего ведет этот разговор со Свечой, может, любопытство, а может — желание понять лучше того, кого она никогда не понимала. «Нет…. Холодный стол, неподъемный ворот, сильный дождь и, почему-то, цветы вереска». — Ты голодный? «Я не знаю» — ответил крыс и принюхался, — «Беспокоишься? Ты?». — Беспокоюсь, — вздохнула Рыска и села на кровать, опустив подушку себе на колени, почесала у крысы за ухом. Порой она скучала даже по лысому крысиному хвосту, вот до чего довела ее насмешка судьбы! «Почему беспокоишься?» — крыс поднял мордочку и пошевелил усами. Путница грустно улыбнулась. — На твоем месте должна была быть я, Томек. «Это не нам решать, сама знаешь» — зверь раздраженно махнул хвостом, впервые напомнив Рыске Алька. — Я знаю, Томек, я точно знаю, я видела. «А я видел тебя своей женой, и что с того?».       Рыска устало провела ладонью по лицу: по-хорошему, Томек должен бы был ее ненавидеть, но он даже не думал об этом, словно не знал, что его ждет сумасшествие во имя высоких целей, которые были теперь мало кому нужны. За что боги так жестоко над ней посмеялись? Но разве не этого хотела Рыска, идя в Пристань — помогать людям? Нет.…       Соглашаясь тогда следовать за Наставником, Рыска в последнюю очередь думала о людях и высоких целях. Кому они нужны, эти цели, если тропинка все равно выведет туда, куда повернет слепой поворот? Если все равно упадешь, как ни карабкайся по отвесной стене? Если река рано или поздно выйдет из берегов, и все видения сбудутся? Путница больше не верила в собственное благое предназначение, а в Пристань она ушла из отчаяния, от желания забыть о боли и хоть немного увидеть другой мир. «Куда мы поедем?» — спросил крыс, сворачиваясь клубком, Рыска гладила бурую шерстку, даже не замечая этого. — Я так не могу, вот что! «А как можешь?»        Если бы она только знала…. Взять и уехать, купить домик в веске, нет. Нельзя. Рано или поздно Томек все равно обезумеет, так есть ли смысл жертвовать? — Я хотела бы тебя отпустить…. — вздохнула Путница и подняла вдруг голову, ну конечно! Не все еще потеряно.       Рыска поднесла крыса к лицу и заглянула в его горящие желтым огнем глаза. От зверька исходили волны силы, стоит лишь потянуть, и едва заметная тропка рекой разольется, превратится в ровную дорогу без слепых поворотов. Но вот привычно встает перед внутренним взором родной мешок с горохом, и среди горсти червивых и гнилых горошин, сияет огромная зеленая, целая. Путница видела в крысином взгляде всё: и боль, и отчаяние, и удивление, и догадку, и недоверие. Томек должен быть градоправителем, иначе Крокаш ждет беда. Пройдет пара-другая кругов, и упадет на город мор, а что не сможет он, довершит чума. Отец Томека сопьется, да так и будет беспокойником шататься по опустевшим улицам родного города, безумный пророк, обычный несчастный мужчина. Рыска полюбила Крокаш, как полюбила Саврию, она должна помочь, хотя бы так.       Желтый огонь крысиных глаз манил и завораживал, открывая глубины скрытых знаний, недоступных Путнице раннее, сила пульсировала на кончиках пальцев, осталось лишь закрыть глаза и представить ворот судьбы Томека. Вот он восседает за столом своего отца, к нему идут люди, неся свои беды, к нему бегут дети, дома его ждет жена, в коровне жует сено пестрая коровка, ждет своего часа. И час приходит, раз в круг, в ночь весеннего солнцестояния, Томек садится на корову и мчится к Пристани: вспомнить и поблагодарить.       Рыскины пальцы с силой сжали ворот и толкнули от себя. Поднялся ветер, запорошил глаза пылью, сбивая с ног. Донеслись какие-то слова на неведомом языке, загорелась алая вязь невиданных доселе букв, незнамо откуда хлынула большая вода, и Путница прошептала: «Я отпускаю тебя».