Бездорожье

       Рыска побросала вещи в сумку, закинула ее на плечо, окинула взглядом комнатку, хотя прощаться, по правде, было еще рано, и вышла вон, громко хлопнув дверью. В комнатушке что-то грохнуло, падая, с потолка прошелестела, оседая, штукатурка, заругалась тетка Винка, сетуя на непослушных адептов, но Рыске впервые было все равно. Перед нею расстилалась дорога, как никогда ровная и четкая, без гибельных поворотов, но Путница была ей не рада, внутри не осталось сил следовать за предназначением, о чем-то тоненько выл страх, и ему вторило привычное за пять кругов чувство — отчаяние.       Томек седлал в пристанской коровне подаренного отцом нетопыря — до наступления темноты ему надо убраться прочь из Крокаша, поскитаться месяцев шесть по вескам и трактам, заработать два десятка золотых и с почетом вернуться в родной город, принять из рук отца титул и забыть обо всем, что произошло меж ним и Рыской.        А ничего и не произошло. Несколько щепок Рыска баюкала в ладонях бурого крыса, но вот ворот провернулся, и на пол соскочил уже человек, перепугано заозиравшийся вокруг и, не найдя ничего более подходящего, завернулся в ту самую скатерть со свадебной вышивкой. Рыска смахнула со лба пот и весело произнесла  — Ну, вот и всё, Томек!        Сын градоправителя присел перед Рыской, заглянул ей в глаза — Ты, хоть, понимаешь, что натворила? — Прекрасно понимаю, Томек, не беспокойся, тебе ничего не угрожает. — Да я ж не о себе пекусь, дурочка, что ждет тебя? — То же, что и тебя: тракты, вески и все, кому понадобится моя помощь! — Но… без крысы? — Без крысы, — кивнула Рыска, — Об одном прошу тебя: никому не показывайся на глаза и не говори, что я разорвала связку.        Томек покачал головой, взял Путницу за руку. — Связку нельзя разорвать добровольно…. — …. Если только уже не состоишь в связке, — довершила сказанное Рыска, отнимая ладонь, — А теперь — иди! — Но, Рыска, я хотел…. — Я отпустила тебя, Томек, большего я тебе дать не могу. Иди же!        И он ушел, и унес собой скатерть, несбывшиеся чаяния и будущие мечты. Он ушел, а Рыска осталась смотреть ему вслед и любоваться вероятностями, которым не суждено сбыться. Она в который раз за пять кругов поняла, для чего людям вишневка, и ей захотелось напиться.        На улице моросил мелкий весенний дождик, с которым так и не смогли справиться вчерашние выпускники Пристани. Дождик все силился побороть талый снег и не мог, грязно-белые сугробы упорно боролись за право прожить еще хоть один день. Всего несколько часов изменили жизнь тех, кому повезло, и тех, кто проиграл. Рыска себя ни к первым, ни ко вторым не относила, она просто шла вперед, не отыскав себе иного пути.        Впереди показалась та самая кормильня, где работал Шихон, но Рыска прошла мимо: ей хотелось попасть куда-то, где ее никто не знал, где не будет лишних расспросов и предложений скрасить одиночество. Последнее Путница себе даже не представляла. Она не спрашивала себя, зачем хранит верность Альку, она воспринимала это как должное, а сегодняшний разговор с Томеком лишь подтвердил ее убеждения, только почему так скребут на душе облезлые серые кошки, под стать нынешнему дню?        Рыска зашла в «Красное пламя», где со вчерашней ночи под столами и на столах валялись ее однокурсники, щедро выметаемые вон дюжей теткой в облезлом, некогда белом платке. Ей не было дела до владеющих даром, куда дороже ей была собственная кормильня. Рыска поздоровалась, с удивлением заметив образ Хольги, висевший в красном углу, по соседству с круглой паляницей хлеба и вязанкой красного перца. Чудны дела твои, Божиня! — Здравствуй, детонька! — тетка обрадовалась ей как родной, — Что, повезло тебе в ночь оборота? — Да, как видите, — развела руками Рыска, усаживаясь за стол. — Ты на площади в прошлые Огневищи сказки рассказывала, помнишь? — Помню, — кивнула Путница, — А что? — А то, что меня тогда стражники хотели с площади вытолкать за то, что пирожки без дозволения продавала, а ты защитила, — тетка гордо выпятила подбородок.        В минувшие Огневищи Рыска совсем загрустила: вспоминалось, как отмечала она этот праздник с Альком, как прыгали они через костер, как спас ее белокосый от не слишком честного весчанина, и как сгорела где-то ее обрядовая лента. Нет, не сгорела, по-прежнему лежит в сумке под кроватью, но смысла в ней теперь не больше, чем в лубочных картинках, что раздают на ярмарках.       Учитель, отчаявшись разговорить любимую ученицу, потащил ее на рыночную площадь, смотреть, как ползали по намазанному салом столбу охочие до новеньких сапог. Кто-то тут же дурным голосом орал похабные частушки, кто-то дрался за пирожок, Рыске стало еще грустнее, но вот тот самый Томек, слышавший от Учителя о Рыскином таланте к рассказничеству, взял ее за руку и силой вытащил на помост.  — Дродзы пановие! * — выкрикнул Томек, — Вашу скуку скрасит известная во всей Саврии рассказчица, Карисса Приболотная, приехавшая в Крокаш специально к празднику! — Ты с ума сошел? — шикнула на друга Рыска, зардевшись. — А что? — пожал плечами Томек, подталкивая подругу к центру, — Расскажи им что-то, народу весело и тебе слава, ты скоро мхом порастешь в своей комнате. Иди, кому сказал!        И Рыска рассказывала о странствующем менестреле, угодившем в немилость государю, не понимавшему смысл песен. Менестреля заточили в темницу и пригрозили повесить, есть не отречется от глупой гитары и не возьмет в руки соху, но менестрель молчал, повторяя слова так и не спетых песен. Он говорил, что песни вечны, и пусть ему вырвут язык, песни все равно будут звучать, находя свой путь в сердца людей. Менестрель пел о войне, которую государь начал из-за собственной алчности, пел об ушедших навеки воинах, а люди плакали, у них были воспоминания, и они будут жить вечно.        Ярмарочные зеваки заворожено молчали, слушая Рыскину сказку, стражники забыли о зеваках, какой-то счастливчик достал, наконец, сапоги, а градоправитель, отец Томека, подарил рассказчице связку шелковых лент, поблагодарив за то, что поведала миру правду. Вот тогда-то Рыска поняла свое предназначение, пусть не дорогами, пусть сказами, но она сумеет отыскать отклик в сердцах всех, кому нужна будет помощь. Вот и торговка пирожками ее запомнила….  — Что принести, девонька?  — Варенуха есть? — грустно попросила Рыска. Горячее вино с медом и специями, кружка-другая, и она сможет если не забыть, то, хоть ненадолго, забыться.       Тетка кивнула и через пол-лучины поставила перед Путницей кружку варенухи и тарелку пирожков, а сама придвинула стул ближе. — Что, не давал знать твой белокосый?        Рыска поперхнулась напитком. — Вы откуда знаете? — Ох, девонька, я свой век давно живу, людей насквозь вижу. Он так же, как ты сейчас, зимой здесь сидел и боль топил в варенухе, после оставил мне два золотых и ушел куда-то. О Выжившем уже легенды ходят, Пристань за тобой давно присматривает и подсматривает, уезжать тебе надо, пока чего не случилось.        С этими словами тетка, кряхтя, встала и вернулась к своим делам.        Рыска грустно вздохнула, когда в кружке показалось дно, и потеребила кончик косы. Она и сама давно поняла, что ей надо отсюда уезжать, только, вот, куда? Образ Хольги укоризненно смотрел на Рыску, а спросить совета ей было не у кого. Она ясно видела, что должна была обратиться крысой, но этого не случилось, значит….        Значит, в Альке не стоило сомневаться ни на щепку, но почему, зачем он решил помочь ей в ночь оборота? Рыска была уверена — это был Альк, и Томек видел вереск, а вереск рос в Линтвайте.       Почему? Бежать бы ей, Рыске, вдвоем с Томеком, вон, как он на нее смотрел! Поскитались бы по трактам, заработали золотых, купили бы домик с садом, хозяйство завели, корову.       «Дура-девка, счастье в коровах меряешь» — прозвучал в воспоминаниях ехидный голос Алька, Рыска швырнула от себя ложку.       Только-только все стало налаживаться в ее жизни, она стала забывать об отчаянии и безысходности, у нее появился друг, и любимый Учитель во всем помогал, как вновь перешел ей дорожку белокосый саврянин, и Рыска оказалась этому рада.        Путница закрыла лицо руками и позволила себе самое верное средство от всех бед — заплакать.