Бездорожье

      А над полем разыгралась гроза. Сплошной поток ниспадал на землю, проникал во все щели и ямки, наполнял водой обмелевшие за лето и истосковавшиеся по влаге речушки и озерца, попадал в трубу, противно капал в таз. Альк потер виски: голову, словно железным обручем сжало да вдобавок еще, будто кто гвоздь раскаленный забивал в виски. Он знал имя своего недуга, но, увы, не ведал от оного средства. На Линтвайте не действовал дар, и если с первых его дней здесь такое обстоятельство просто волновало, то сейчас уже стало откровенно злить. Слишком привык Путник полагаться на кривую вязь дорог, от того и отвык принимать решения самостоятельно.       Текущие обстоятельства, в которое выткалось невыбеленое полотно его пути, казались ему некой ехидной насмешкой его Высочества Шареса, словно он намерено отправил сюда Алька, желая сжить со свету. Конечно, саврянин понимал, что это не так, и что нет смысла тсаревичу губить его, что, возможно, и в Ринтаре, и в Саврии мало смыслили в том, что творилось за морем, но на душе было скверно, и еще этот сезон дождей, затянувшийся на седмицы…        Альк чиркнул огнивом, в сотый раз за лучину разжигая свечу, и вновь сел за стол небольшого домика, за бесценок снятого у словоохотливой тетушки. Так странно было слышать здесь родную речь, пусть ринтарскую, но это было лучше, чем ничего. Отвыкшему от людского общества Альку, эта встреча пришлась очень кстати. Саврянин, признаться, думал, что совсем уж огрубел за время странствий и что компания одного лишь нетопыря его вполне устраивает, но сердце сжалось при звуках ринтарской речи и отчаянно захотелось домой.        Альк наблюдал за неистовством грозы и вспоминал. Вспоминал обо всем том, о чем уже и не надеялся вспомнить. О своем уходе в Пристань. Не о том, втором, когда саврянин, измученный отсутствием решений, просто не видел для себя иного выхода, а о самом первом, когда полотно будущих дорог рисовалось ему пестрыми красками, когда еще верилось. Во что-то.        Так уж устроен человек, так повелось: надо во что-то верить. Искать отблеск пламени в кромешной тьме, нащупывать тропку в лесу, чиркать огнивом, когда свеча раз за разом погибает на сквозняке. Вот так же и Альк. Верил. Мнил себя верхом на нетопыре и с крысой на плече. Мнил себя вершителем судеб, тогда как собственная ужом ускользнула из пальцев и скрылась в пучине Туманного моря. Не было у него пути, поросла чертополохом тропа, и некуда было идти. И ждать нечего. А он ждал. Сидел на пороге, слушал грозу и ждал. Пока тетушка Тина тщетно пыталась достучаться до безумного жреца, пока мел листья ветер да зарастала быльем тропа на жальник.       Альк потеребил цепочку с висящим на ней перстнем и вздохнул: что сказали бы сейчас дома, явись он на отчий порог? Без дара, без славы и даже без крысы. Он не привык сомневаться в правильности собственных решений, но сейчас, на этом мракобесьем берегу, мир упал вдруг ему на плечи, и он оказался не способным нести эту тяжесть.       «Зачем тебе эта Пристань, сынок?» — тихо прозвучал голос матери, сложились в вязь буквы, запомнились слова. Еще одно письмо осталось без ответа. Сколько их писала мать, вглядываясь в ночную темень, вздрагивая от каждого шороха, когда и отец, и он уезжали вершить судьбы мира? Конечно, Альк слишком верил в себя, чтобы слышать хоть слово из сказанного другими людьми! И слишком весомы были наставления деда. А, может, все было совсем не так?        Альк рванул с шеи цепочку и сжал ее в кулаке. Он хотел доказать родителям, что справится и без них. Пока все вытирали нос сестренке, он слушал, затаив дыхание, рассказы о воротах и нетопырях, учился фехтовать с завязанными глазами и твердил себе о том, что никогда, никогда не вернется на порог отчего дома, ведь он так мало нужен им, своим родителям. Потому письма оставались без ответов, а юношеская запальчивость вела вперед лучше любой тропы.       — Что ж ты кому в итоге доказал, Хаскиль, что? — Альк закрыл глаза и прислушался к рокотанию приближающейся грозы.        Ненастье бушевало, словно ощутивший свободу волк. Туманное море вздымало волны, они с силой обрушивались на берег, убегали, будто морские чудовища, спешащие на волю. Волны когтями вонзались в посеревший от дождя песок, ветер поднимал брызги и тут же швырял их оземь. И не было здесь дорог, не было даже едва заметной во тьме тропинки, на которую можно было ступить и отчаянно побежать вперед.        Альк потер виски и на щепку закрыл глаза. Пережить бы эту ночь, а там — видно будет. Где-то запропастилась тетя Тина, нельзя было ее отпускать, не в эти бурые от крови и страха лучины. Нет…. Никогда еще Путник не чувствовал себя таким беспомощным. И таким одиноким. Всё шло не так, словно ворот судеб просто не выдержал порывов ветра и разломался пополам, словно и не было никогда этого ворота, а была только кромешная тьма и Туманное море.

***

      Рыска стояла у балюстрады и смотрела на едва различимую в сгущавшихся сумерках нитку небокрая. Там, вдалеке была поросшая вереском земля. Земля благословенных и земля проклятых. Неведомый край, страшный, опасный, но отчего-то такой родной. Рыска усмехнулась: «Помоги нам, матушка-Хольга, помоги».        Рукоять опоясанного вязью неведомых букв меча упиралась в резные дубовые перила и давала слабую, но все-таки надежду. В такую Сашиеву погоду хорошо вспоминать и положиться на волю дорог, в такую погоду хорошо сидеть дома, а если дома нет, значит — его надо отыскать. Рыска тряхнула волосами и потеребила рукоять. Скоро. Совсем скоро.        Не далее как четвертого дня сидели они с Наставником в полюбившемся «Красном пламени», ели мясную похлебку и молчали, не решаясь начать разговор, грозовой тучей рокотавший над ними.  — Что ж ты, девонька, Томека отпустила?  — Не могу я так, Учитель, что хотите — говорите, а не могу! — потупилась Рыска. — Я знаю, потому молчу. А еще, сдается мне, что чего-то ты недоговариваешь, — теплый тон Райка насторожил Путницу, но раскрывать их с Альком секрет она не собиралась. — Что дальше, Учитель?       Райк задумчиво рассматривал вязанки лука, сушившиеся под потолком, и молчал. — Учитель? — Уезжать тебе надо, Рысонька, уезжать. — Но почему?       Путница и сама понимала, что Наставник прав, что рано или поздно все станет явным, но ей так не хотелось покидать Крокаш с его уютными улочками, крикливыми торговками и разноцветными ярмарками. Это был ее дом, тот, о котором она столько кругов грезила! — Поезжай в Линтвайту, дочка! — Куда?! — Рыска разжала руку, и кружка с недопитой варенухой весело заскакала по неметеному полу. Она видела сон. Один и тот же сон изо дня в день, но мнила всё лишь своей тоской по Альку. — Ты знаешь куда, Рыска, и, верно, знаешь почему, — грустно улыбнулся Учитель, — Собирай вещи и зайди ко мне, я дам тебе одну вещь.        И вот уже расступается перед кораблем Туманное море, а рукоять меча бьет по бедру незадачливую Путницу, но она верит. Верит и ждет, и дорога уходит за окоем, в страну, поросшую вереском.