"Hе за знамя и геpб, не за список побед, Hе поймешь, где - искусство, а где - pемесло. Семь шагов чеpез стpах, семь шагов чеpез бpед, Коль остался в живых - повезло"
Тэм - Посвящение Каэр Морхену
Тени сгущались, вечер, словно испугавшись чего-то, поскорее юркнул в ночь, тут же накрывшую все плотным черным маревом. Звезды, до этого весело мигавшие с небосвода, рассыпались угольками, да так и погасли во тьме. Сова поспешила убраться с хлипкой ветки и полетела сквозь лес, вращая желтыми глазами. «Желтыми….» - подумалось Альку, и он ухватился за эту заплутавшую мысль, потянул к себе, словно проворачивая ворот, который ему так и не довелось повернуть своими руками. Нетопыриха лежала, распластавшись по земле, и со свистом тянула воздух. Живительная сила проходила сквозь разорванные легкие и растворялась, так и не достигнув цели. Внутри копошились детеныши шошей, по живому доедая свежее мясо. Альк дернул хвостом, в тысячный раз за щепку пытаясь выпутаться, но вновь проиграл. Если бы на промысел сегодня вышли взрослые звери, Райлез бы так живо не улепетывал сквозь крапивные кусты и уж точно вспомнил бы, что лишился своей свечи. Под лапами что-то чавкало, утопая в крови, над поляной взлетали кишки, чтобы через лучину исчезнуть внутри мерзких тварей – песчаных волчат. Впрочем, сам он сейчас наверняка был не лучше и не благороднее существ. Позабытый в панике костер все еще продолжал лакомиться еловыми сучьями, которые очень хорошо горели. Увы, стлавшийся над землей дым мало помогал задуманному, лишь слепя глаза, не давая дышать, а еще было смешно от страшной иронии: Альк месяц искал смерти, перепробовал все доступные крысиному облику способы, а когда судьба сама преподнесла ему на расписном блюдечке готовое сбыться желание, он с отвращением его оттолкнул. За лучину до смерти всегда страшно хочется жить. Особенно, если тебя снизу почти доедают. Альк извернулся, насколько позволяли путы, хвостом обмотался вокруг ремешка и что есть силы цапнул нетопыриху за бок. Несчастная всхрапнула, разгоняя шошей, не ожидавших лишиться позднего, но оттого не менее желанного, ужина, и поднялась на ноги. Лапник, как и рассчитывал крыс, зацепился за ее разорванное крыло, задымил, поджигаясь от костра. Нетопыриха тут же вновь упала на землю, не в силах бороться за жизнь, но Альк потянул воздух, наполняющийся запахом смолы. «Прости, подруга, все мы чем-то жертвуем». Веселый треск перекинулся на лапник, на траву, на прошлогодний хворост, на шошей, никогда до ныне не видавших огня, но каким-то чутьем знавших: опасность! Под землей послышался трубный гул: родители звали к себе, прочь от этого проклятого зверя, так странно и притягательно пахнувшего человеком. Когда-нибудь они поведут их на настоящую охоту, а пока…. «Да убирайтесь же вы отсюда к Сашию!» - напутствовал их Альк, словно волчата могли его слышать, и поджал лапы, грозящие вот-вот встретиться с костром. Молодой ельник горел, пламя смешивалось с дымом, смола закипала, капая на землю, на едва зеленые иголки, на тех, кто оказался недостаточно поворотлив, на серую шерстку. Этот лес мог бы стать самым могучим в округе, под его сень прибегали бы прятаться напуганные, под разлогими ветвями отдыхали бы уставшие странники, видели бы сны о далеких дорогах и крутых берегах. В этом лесу поселился бы дух, у которого все бы спрашивали совета, а он, кривя губы в усмешке, всё же отвечал бы на их просьбы. Всемогущим стал бы молодой ельник, если бы ворот повернулся в его сторону, если бы шальной ураган не смел его со своего пути да не подослал костер. Разве кто-то думал о будущем других, едва сила заструилась по венам? Крыс тяжело вздохнул, отгоняя ненужные сейчас воспоминания. Легкие горели от нехватки воздуха, горло так и не дождалось ни капли воды, а он сравнивает себя с лесом, вспоминает какую-то силу.… Да и была ли она когда-то у него? Странным был этот сон: притягивающим и отталкивающим одновременно. Искаженное болью женское лицо, на котором не осталось больше ни страха, ни ненависти, только одно лишь желание: поскорей бы. Поскорей бы все закончилось, и тогда можно будет уползти домой, хотя сойдет и ближайший сарай, зарыться в прошлогоднее попревшее сено и заплакать, завыть по-бабьи и отдать со слезами все то, что накопилось в душе. Убежать отсюда, чтобы найти в том же сарае, в стогу, схоронившегося мужа, и едва сдерживая ненависть понять: лучше бы тебя там убили, лучше бы растерзали эти саврянские звери, чем ты всю жизнь будешь припоминать мне этот подарок войны! Горели вески, пламя жадно вылизывало каждую щепочку, каждое бревнышко, каждый волос не слишком спешащих людей….. Им некуда было больше спешить. Заскрипел, отрываясь, Хольгин знак, пролетел мимо резного окошка молельни, в которой закрыли людей. По едва дышащей толпе прокатился отчаянный шепот: всё, конец, отвернулась от нас Лучезарная. Где-то вдали еще слышалось, как звучит шипящая незнакомая речь, как скрипят обозы с награбленным, как плачут дети и женщины, тщетно надеясь отыскать среди мертвых тел своих живых. И почему-то не хочется вспоминать, как в годы перемирия все сидели за одним столом, пели все те же песни, разнесенные по свету людской молвой, не хотелось думать, что их предали соседи. В войне не бывает правых и виноватых, есть только приказ, данный теми, кто возомнил себя мудрее других. А еще, савряне помнили, озираясь на пылающую веску, как несколько зим назад они точно так же прятались в молельне, а ринтарцы оставляли прощальные подарки их рыдающим женщинам. Пузатая туча, словно насмехаясь над пожаром, величаво поплыла по небу, цепляясь боками за дымоходы. Загремела, набирая высоту, небесная колесница, блеснула молния, сразив вековой Хольгин дуб, и пошел дождь. Вода, отпущенная на волю, яростно накрыла горящие дома, заполнила осушенные колодцы, размыла берега, смыла позор. Саший вновь карал всех, помогая, а Хольга отвела глаза. Он не был злым, просто характер скверный. Альк поежился, прогоняя наваждение, и почему-то вспомнил о том, как сам мечтал менять чужие пути-дороги, не опасаясь гнева Сашия и Хольгиной милости, а рок поступил по-другому. В лесу бушевал дождь, словно вырвавшийся из недавнего сна. Костер затухал, изредка вспыхивая огоньками, упорно боровшимися за жизнь. Листья жадно пили, крыс же, неудачно погребенный под нетопырихой, так и не добрался до воды. Когда повсюду металось пламя, Альк не хотел думать о том, что же будет дальше. Райлез, сверкая пятками, мчался из почти погребенного леса, и думать забыл о могуществе, что сулили боги. И куда теперь? Песчаные волки убрались, но надолго ли? Как же жаль, что дороги отныне закрыты, а так хоть можно было бы прикинуть, что краше: быть съеденным шошами, сгореть, упав в костер, или подохнуть от жажды и изнеможения. «Наставник всегда говорил, что со мной невозможно работать…. Так я ни к кому в напарники и не набивался». Внутри призывно заныло, в висках привычно застучала кровь, а перед глазами встал мешок, доверху наполненный желтыми горошинами. Один к стам, два к тысячи, да какая, к Сашию, разница, как лучше уйти на небесные дороги? Что-то манило, что-то настойчиво твердило взглянуть вниз, протянуть ладонь….. «Откуда ж у меня теперь ладони?» - рассеянно подумалось сквозь видение. Вот она, та самая желанная горошина, зеленая! Хоть бок слегка помят, посередине дырка, внутри червяк гложет вкусное ядро, но лучше так, чем под нетопырихой.***
Сквозь обугленные деревья настойчиво пробивался рассвет. Лучи золотили обожженную землю, высушивали скопившуюся за ночь росу, разукрашивали поле битвы стихий в кровь. В кустах обиженно замычала корова. - Милка, ну, Милочка, чего ты? Ой, мамочки! «Вот и сидела бы у мамочки! На кой ляд ты сюда притащилась?» - мрачно ответствовал крыс, даже не удосужившись проверить, кого там Саший принес. Перед глазами давно и уверенно плыл весь мир, и хотелось откинуть лапы, да так и следовать за ним. - Кто тут? – вновь спросил неугомонный женский голос. «Надо же, меня слышат» - лениво мелькнула мысль. В самую душу заглянули знакомые уже желтые глаза. «Скажи, Хольга, за что дурным весчанам такой щедрый дар?» - Не тебе судить Лучезарную, ты лишь можешь следовать по ее пути, - ответил откуда-то голос наставника. «Пусть лучше меня Саший напутствует, чем вы!» - огрызнулся собственным маревам Альк. По земле застучали копыта, пришедшие спешили удалиться от страшного места, хотя человеческих жертв, к счастью, не оказалось. «Пить….». Почти не оказалось. Щелкнул, становясь на место, ворот, в ладонь упала та самая червивая горошина. Кто сказал, что два к тысячи – это конец?