When you came into my life

I want it all I want him for myself Kosheen – I want it all

Я просыпаюсь на закате и несколько минут просто наблюдаю за Мерлином. Он сидит в изножье кровати, у перил, окутанный тёмным золотом солнечных лучей, и курит. Мысли Эмриса носятся где-то очень далеко, взгляд устремлён сквозь огромные окна, и я сомневаюсь, что перед его взором вид на озарённый вечерним светом город. После очередной затяжки Мерлин прикрывает глаза, выдыхает густой дым, медленно опускает руку на согнутую в колене ногу, и я замечаю провод наушника, тянущийся от левого уха к тонкому корпусу плеера, лежащего рядом с его бедром. Лицо спокойно, но в то же время я вижу на нём печать какой-то глубокой тоски. Мне кажется, чувства раздирают Мерлина изнутри. Постоянно и неразрешимо. Словно в нём непрерывно идёт ожесточённая война с самим собой, с неведомым мне прошлым и страхами перед будущим. Создаётся впечатление, что он отчаянно проигрывает эту войну и то спокойствие, что я вижу на его лице, — спокойствие человека, готового сдаться и покориться… Но, чему?.. Губы Мерлина беззвучно шепчут слова песни, и в тишине я отчётливо слышу мягкий голос солистки группы Kosheen, поющей: «Я хочу это всё… Я хочу его себе…» И пусть сама песня имеет несколько иной смысл, но я точно знаю, какое значение Мерлин придает конкретно этим двум строчкам. — Прости, — улыбаясь, говорю я, — я наглым образом злоупотребил твоим гостеприимством, использовав его в корыстных целях… — Чтобы выспаться после бессонной недельки? — обращает на меня свои сапфировые глаза Эмрис и тушит сигарету, улыбаясь в ответ. — Я совершенно не против. Он поднимается с пола, подключает плеер к колонкам и ставит песню на повтор. Её спокойная, немного таинственная мелодия идеально дополняет меланхоличную атмосферу погружённой в закатный свет комнаты. Мерлин ложится ко мне, и мы отдаёмся во власть неторопливых поцелуев, затаённой нежности и невысказанных слов. Мне кажется, что я никогда и ни с кем не был так ласков. Никогда и никому я не дарил столько прочувствованных поцелуев. И никогда и никому я не позволял прикасаться к себе настолько собственнически. Рядом с ним так спокойно, так, до безобразия, уютно… И – чёрт! – впервые в жизни я готов сказать кому-то, что люблю! Да разве возможно такое безумие? *** — В моей жизни было много мужчин, — несколько позже, во время разговора, честно признаётся Мерлин. Я лежу на его груди, прислушиваясь к сердцу, бьющемуся с заметными перебоями, выдающими аритмию с головой. Кажется, в Мерлине непредсказуемо абсолютно всё… — И красивых, и не очень, — продолжает он, закуривая очередную сигарету, а я сочувствую сердцу, которому так не повезло с хозяином. — И старше, и младше… Суровые статные джентльмены, которым надоело управлять всем и вся, и развратные несовершеннолетние мальчики, зад которых так и пылал от желания, ощущать в себе чей-нибудь член... Чего в моей жизни не было — так это девственников и натуралов. — Звучит как принцип, — со вздохом замечаю я, продолжая вслушиваться в импровизацию на тему «Сердцебиение» в его груди. Минорная тема. Однозначно. — Это и было принципом, — усмехается Мерлин, переворачивается на живот и сминает очередную сигарету в переполненной пепельнице. — Я зарёкся обращать в свою веру гетеро. — Ну, моя гетеросексуальность сегодня оказалась под большим вопросом, — пытаюсь пошутить я, целуя его плечо, а Мерлин снисходительно улыбается в ответ. — Рано или поздно в вас начинает просыпаться инстинкт продолжения рода, и вы уходите создавать «нормальные» семьи. Я даже с «би» старался не связываться. — Был опыт? — интересуюсь я, уверенный в том, что имею полное право знать обо всём, что, в той или иной степени, может повлиять на наши отношения. Я просто обязан понять, почему мой парень поступает так или иначе, чего он боится и от чего закрывается. — Был, — спокойно признает Эмрис. — Мы встречались в колледже, а по его окончании он сказал мне: «Прости». Не думай, что это как-то ранило мою психику — нет. Мы хоть и были мальчишками, но наши пристрастия вынуждали нас здраво смотреть на жизнь. Никто никому ничего не обещал, и опыт стал не болезненным, но… грустным. — Ты любил его? Мерлин не колеблется: — Да. — А кто был первым? — увожу я разговор немного в сторону, хотя, конечно же, хочу знать, чувствует ли он что-то к тому парню до сих пор, но сейчас я боюсь услышать ответ. Со временем всё равно узнаю. Или пойму. — Учитель математики в старшей школе, — улыбается Мерлин. — Я никогда особо не скрывал ориентацию, и в один прекрасный день он просто предложил мне… свои услуги… эм-м… дефлоратора. До того я как-то не думал о нём в таком качестве, но он был красив, умён и — что главное — опытен. И я подумал: а почему бы мне не получить хороший опыт вместо неловкого перепиха в какой-нибудь подсобке с таким же неумелым юнцом, как я? — И тогда ты был… ну, снизу? — О, нет! — самодовольно фыркает Мерлин. — Извращенец этот твой учитель, — безжалостно констатирую я. — О, да! — звонко хохочет он в ответ. — И ты никогда и никого не пускал в себя? — Без понятия, почему меня это так волнует, но я упрямо не оставляю эту тему в покое. Короткая красноречивая пауза и небрежное пожатие плечами. — Я не хочу об этом говорить, — с наигранным безразличием произносит Эмрис и едва слышно добавляет: — Мне противопоказано влюбляться. — Почему? Жалеешь о прошлом? — Я осторожно пытаюсь вытянуть больше, рискуя спугнуть Эмриса и собственными руками захлопнуть со скрипом приоткрывшуюся дверку в его душу. — Ни о чём в своей жизни, — твердо возражает он, а я чувствую, как напрягаются его плечи. — А как же я? — перевожу разговор в более игривый тон, незаметно «просовывая ногу» между косяком и той самой дверкой. — Ты ведь нарушил свои принципы. — О том, что случилось, — нет, не жалею. О том, что будет, — не думаю. Не хочу думать: мне слишком хорошо здесь и сейчас. Мерлин наконец разворачивается, давая мне возможность обнять его крепче. А мне очень хочется кричать о том, что со мной всё будет иначе, что здесь и сейчас я уверен, что не хочу никакой семьи или женщин в свою постель, потому что рядом с ним я чувствую себя… не знаю… на своём месте, что ли? В груди странное, непередаваемое ощущение правильности происходящего и… целостности. Словно когда-то, очень давно, я потерял какую-то часть себя и вот, наконец, нашёл. Только я собираюсь что-то сказать, как басами песни Scorpions «The game of life» оживает телефон Мерлина, и вместо того, чтобы выразить свои мысли, я припоминаю о том, что на той неделе у него вроде бы стояла другая их мелодия. А через несколько недель я уверюсь в том, что мой парень — музыкальная шлюха и меняет рингтоны как перчатки. Даром что на композиции одной и той же группы. А ещё спустя какое-то время пойму, что и не подозревал о том, как много у Scorpions баллад… — Гавейн, — сообщает Эмрис и показывает фото лохматого и небритого бандита на экране. — До тебя, наверное, не дозвонился. Возьмёшь? Я, не размышляя, беру трубку и отвечаю на звонок: — Привет, громила! — Артур?! — По голосу Гавейна я понимаю, что оправдались самые худшие его подозрения, а значит, он побывал у меня в офисе. — А где Эмрис?.. — спрашивает друг, и чувствуется, что он совсем не хочет знать ответ. — Да тут же, у меня под боком, — откровенно сообщаю я и радуюсь тёплой улыбке Мерлина. — Дать его? — Так это правда… — обречённо стонет Гавейн, а я слышу громогласный хохот Морганы и радостное улюлюканье: «Виват, Мерлин!» «Вы, что, знакомы?!» — одними губами шепчу я Эмрису, на что тот разводит руками и так же беззвучно отвечает: «Давно». — Твой отец убьёт меня, когда узнает, что это я вас познакомил! — хнычет Гавейн, и я понимаю — это единственное, что расстраивает его во всей ситуации. А Моргана на фоне распевает хвалебные гимны во славу «Великого Мерлина» и передаёт ему пламенные поздравления. — Привет, братишка! — орёт она мне в ухо, отобрав-таки трубку у мужа. — И почему мне кажется, что по поводу меня ты злорадствуешь, а за Мерлина искренне рада? — интересуюсь с улыбкой я под беззвучный смех Эмриса. — Потому что я тебе до сих пор не простила знакомство с Гавейном, а Мерлин заслужил своё счастье! Так что попробуй только его обидеть — я с тебя с живого шкуру спущу, понял?! Конечно же, я понял! К угрозам Морганы ни в коем случае нельзя относиться легкомысленно. — Ну, а раз ты понял — трахайтесь дальше, не будем мешать! «Моргана, Господи Боже…» — умоляюще тянет Гавейн, а Мерлин, услышав прощальное пожелание, закрывает лицо подушкой, чтобы заглушить смех. Откладываю телефон и отнимаю у своего парня импровизированный глушитель: — Ответь-ка мне, а с моим отцом ты ещё не знаком, случаем?! — Эмрис, смеясь, отрицательно качает головой. — И на том спасибо! Но почему, блин, я единственный, кто о тебе ничего не знал?! — Ты себя в зеркале видел, красавчик?! — вскидывает брови Мерлин. — Ты, и правда, считаешь, что я смог бы удержать себя в руках?! — А ты и не удержал, — смеюсь я, взлохмачивая его волосы. — Да, — улыбаясь, соглашается он. – Не удержал. — И как же так вышло, что мы всё-таки встретились? — Ты свою сестру плохо знаешь?! — вопросом на вопрос отвечает он. — Она мне о тебе все уши прожужжала. Я год это терпел… А в тот самый вечер, когда Гавейн собирался на встречу с тобой, Моргана как с цепи сорвалась: запихала меня к нему в такси и, захлопнув дверь, велела водителю: «Трогай!». Вот тут уже и я сдался — любопытству на милость. — Вот ведьма! — уважительно смеюсь я и накрываю его губы страстным поцелуем. В кои-то веки я собираюсь беспрекословно последовать приказу сестры, несмотря на то что задница всё ещё болит, — в конце концов, можно обойтись и без проникновения, ведь существует столько интересных и приятных способов доставить друг другу удовольствие. Но всё же нестерпимо хочется снова чувствовать: тяжесть его тела на себе; тупую боль от того, как расходятся непривыкшие мышцы под его напором; и новое, острое удовольствие, заставляющее голову отключиться и забыть обо всём. — Хочу тебя, — выдыхаю в его губы. — И я тебя. Мне хочется сказать ему намного больше, но я сдерживаю порыв, потому что — по чести сказать — сам себе не верю. В том смысле, что та рациональная часть, которая ещё жива в моей личности, просто отказывается принять то, что подобное случается не только в бульварных романах для женщин. Но я никуда не могу спрятаться от происходящего, не могу остановить этот беспощадный поток чувств, событий и эмоций, сносящий мне голову напрочь! Поэтому просто раскрываю ему свои объятия — и будь что будет! Но Мерлин… Он не такой. Он выстраивает высоченные плотины и закрывается на все замки, ключи к которым, я чувствую, мне придётся выманивать долго и упорно, пока он сам добровольно не сдаст свою крепость. Хотя… я же вижу, что ему хочется это сделать. *** Розовоглазое утро оглядывает нас — невыспавшихся и растрёпанных — с откровенной укоризной. «А не хрен так рано наступать!» — зевая возражает ему Мерлин, выключая будильник, и заставляет нас скатиться вниз, чтобы позавтракать. — Что она означает? — имея в виду татуировку, спрашиваю я: давно хочется разузнать о ней, но всё подходящего момента не представлялось. — Это Килгарра, — представляет своего «питомца» Эмрис, помешивая кофе в турке. — Я его ещё в детстве выдумал. Тонкие линии завораживают меня, по ним хочется долго водить пальцами и целовать, касаясь кожи языком, что я и делаю, отвлекая своего парня от ответственного дела. — Твой воображаемый друг? — иронизирую я и чувствую, как от беззвучного смеха вздрагивают его плечи. — Да, можно и так сказать, — наконец соглашается он, выключает плиту и мягко отталкивает меня, чтобы ненароком не обжечь. — А что внутри кольца? — задаю новый вопрос, наблюдая, как он разливает напиток по чашкам. — Словно Вселенная, которую он оберегает. Мерлин улыбается: — Так и есть. Это мой маленький мир: точки обозначают значимых в моей жизни людей. Я загадываю на каждую… — Которая из них моя? — нетерпеливо перебиваю я, не сводя глаз с избранной ещё в клубе. — С чего ты вообще взял, что твоя тут есть? — вяло возмущается Эмрис, но в его недовольстве ясно чувствуется растерянность, граничащая со страхом. — Неужели не приберёг? Мерлин забирает кружки и несёт к стеклянному столику. Я терпеливо молчу и следую за ним. Мы усаживаемся на диван бок о бок и какое-то время сидим в тишине, глядя на тонкие струйки пара, поднимающегося от кофе. — Я не придумываю специально, — начинает объяснять он наконец, и мне кажется, что его слова звучат как оправдание для самого себя. — Произвольно выбираю следующую точку, а, когда появляется подходящий человек, она становится его. — И какую ты загадал следующей? — Почему-то я уверен в том, каким будет ответ. — Та, что в центре, — оправдывает он мои ожидания, и я не сдерживаю радостной улыбки, но на всякий случай уточняю: — Самая большая?.. — Да, — бурчит Мерлин, понимая, что попался. — Она моя. — Не тебе решать как-то, — недовольно огрызается Эмрис, одаривая меня колючим взглядом. — Но ведь ты и так уже решил, разве нет? — нагло ухмыляюсь я, подаюсь вперёд и мягко целую в губы, успокаивая. — Нет, — нагло врёт Мерлин и ядовито дразнит: — Не хочу потом сводить. На сей раз я не возражаю, но и не соглашаюсь. Пока остывает кофе, мы снова целуем друг друга покрасневшими, воспалёнными губами, используя каждую секунду, чтобы побыть вместе, потому что не знаем, когда ещё наша работа позволит встретиться. Вообще не знаем, что будет дальше и как это будет. Волнуемся как дети, переживаем и боимся. Мерлин — всё ещё не веря в то, что я серьёзен в своём отношении к нему. Я — о том, что Мерлин снова закроется в своей раковине. Но он уже обнажил передо мной кусочек своего сердца, и я готов ждать сколько угодно. И сколько угодно готов завоёвывать его доверие, чтобы он смог открыться мне полностью. С каждой минутой, проведённой рядом с ним, я всё больше и больше уверяюсь в том, что мои чувства к нему — не мимолетны. А ещё я думаю о том, что слишком сильно хочу его всего — без остатка — чтобы долго довольствоваться положением «принимающей» стороны. Моё воображение уже успело представить его стонущим подо мной и царапающим спину, но реальность-то всегда оказывается лучше… В его случае, по крайней мере, это правило до сих пор всегда срабатывало на все сто процентов!