When you came into my life

«Сделай так, чтобы я не пожалел о своём решении». Холодная вода стекает по моему телу уже минут двадцать. Оно начинает дрожать, требуя срочно завернуть его в полотенце, одеяло или одежду, но я не обращаю на истерику организма ровным счётом никакого внимания. «На самом деле я более чем благодарен за то, что всё вышло именно так!..» От холода мои мысли, замедляя свой бег, начинают впадать в анабиоз, давая мне возможность разобраться в них и более-менее аккуратно разложить по полочкам. «Я люблю жизнь слишком сильно, чтобы сожалеть. Да, я, наверное, и не имею на это права. В конце концов, каждая ошибка была совершена мной "в здравом уме и трезвой памяти"». Я усиливаю напор и подставляю голову под ледяной поток. Дыхание перехватывает, и я хватаю ртом воздух словно выброшенная на берег рыба. «Но, по чести сказать… я не хочу, чтобы это прошлое было моим». Я решительно выключаю воду, наскоро вытираюсь полотенцем и возвращаюсь в комнату, чтобы нырнуть под одеяло и прижаться к тёплому Мерлину. Эмрис вздрагивает, пытается отстраниться, но я удерживаю его мёртвой хваткой. — Артур, — сонно ворчит потревоженное чудо, — на твою голову мне наплевать: там отмораживать нечего — и температура твоего тела тому свидетель! Но за то, что пониже пояса, я эту самую голову завтра откручу с особой жестокостью! — Завтра? — усмехаюсь я, целуя его плечи. — Сегодня мне лень, — тихо улыбается Мерлин и велит мне заткнуться и спать. Я тоже не хочу, чтобы то прошлое было твоим. Дыхание Мерлина спокойно, плечи расслаблены. Как давно он научился засыпать спокойно?.. Как давно ему перестали сниться кошмары? Моё сердце щемит от боли и негодования, и мне становится немного не по себе от осознания простой вещи: я бы обязательно нашёл и без колебания убил одного человека… если бы он уже не был мёртв. «Мне было пятнадцать, когда я абсолютно точно убедился в том, что я гей, — спокойно объяснял мне Мерлин час или два назад, сосредоточенно глядя в потолок. — В нашем маленьком городке долго скрывать ориентацию было бы невозможно, поэтому я решил, что лучше сам расскажу им — родителям, в смысле, — до того как поползут слухи. Мне казалось, что я готов к любой реакции с их стороны: игнорированию, порицанию, побоям и даже к тому, что они выставят меня из дома. Но всё вышло намного… интереснее — в ту же ночь отец, собрав свои вещи, ушёл. "Я не желаю, чтобы на меня показывали пальцем! — сказал он. — Такое позорище просто не может быть моим сыном!.. Надо было настоять на аборте…" Ну и далее по сценарию. Матери же уйти было не куда, поэтому она, рыдая ночами в подушку, вопрошала Господа, за что ей такое наказание, и винила меня в разрушении её семьи… Словно я к ней, этой самой семье, более уже и не принадлежал. В общем, долгое время я был "маленьким неблагодарным ублюдком, думающим только о себе и собственных прихотях". Мне же оставалось цинично смеяться, отвечая, что у каждого ребёнка должно быть любимое хобби. Хобби, как ты теперь знаешь, звали Уилл. С самого детства мы были "просто друзьями", пока я не осознал, что его обнажённое тело вызывает во мне не "просто смущение". Недолго думая, я признался ему в своих чувствах, а он пожал плечами и сказал: "Почему нет?" Я был на седьмом небе! Позже я часто думал: "Как это так меня не смутил тот факт, что он не стал никому и ничего рассказывать, попросив держать наши отношения втайне от всех?" Спустя год невообразимого ада в "Доме Упреков и Тихой Ненависти, перемешавшейся с Презрением на грани Брезгливости", я добился поступления в колледж, в общежитие которого и сбежал, прихватив с собой и Уилла…» Я слушал, не перебивая вопросами или комментариями, сжимая его расслабленную ладонь в своей и безбожно скуривая его сигареты одну за другой. «Ах, да… — рассмеялся Мерлин, прервав рассказ "лирическим" отступлением: — Я соврал: этот опыт был для меня очень болезненным». После окончания колледжа, прямо перед тем, как начались вступительные экзамены в университет, Уилл сообщил, что будет учиться в другом конце страны. А ещё что в недалеком будущем у него свадьба с дочерью какого-то влиятельного человека и между ним и Эмрисом всё кончено. И что рано или поздно Мерлин поймет: пора взрослеть. Мерлин понял. Очень хорошо понял: его только что убили «без объявления войны» — самый любимый на земле человек воспринимал его и его любовь как подростковое баловство, которое пройдёт, стоит только «повзрослеть». Его предал тот, кто был соломинкой, за которую Мерлин с детства цеплялся, спасаясь от бури непонимания, осуждения и неприятия. Эмрис положил к его ногам всё, что было в жизни, а взамен получил очередное короткое пожатие плечами и сухое замечание: «Ты всегда был бунтарем. Не надо мной оправдываться». Навалилось всё сразу — страх, чувство вины, безысходность и отчаяние. Он верил, что поступает правильно, открываясь перед родителями. Он верил, что их любовь докажет матери, что это не было «эгоистичной подростковой прихотью». Он верил, что Уилл любит его, что нежелание раскрывать их отношения — способ защитить созданный ими мирок от нападок. «Три года слепого обожания! Два из которых я свято верил в то, что на юрфак мы поступим вместе и вместе же будем снимать какую-нибудь захудалую комнатку. Зато свою! Как Лестат и Никола*, помнишь?..» …Раньше он много во что верил. А теперь знал только, что разрушил матери семью. Что ему некуда возвратиться. Что он бессилен, растоптан и безнадёжно одинок. А потом он узнал и то, что не может сосредоточиться на подготовке к экзаменам. И о том, что ему, в принципе, уже всё равно. Мерлин замкнулся. Он никому и ничего не рассказал — даже друзьям. «Друзья… — со злой усмешкой думал тогда он, глядя на окружавших его парней. — А останутся ли они друзьями, когда узнают, что я не собираюсь "взрослеть"? Что в общей душевой я могу смотреть на них с куда большим интересом, чем это положено "друзьям"?» «Наверное, отец был прав…» — рассказывая всё это, хищно улыбнувшись, заметил Мерлин, и мне дико захотелось стереть кулаком эту улыбочку с его лица. Со временем его боль переросла в злость. В гнев, который он не мог и не хотел контролировать. Ему стало наплевать на всех и вся. Поступив всё-таки в университет, Эмрис тут же забросил учёбу, переругался с однокашниками, изменил номер, никому ничего не говоря, съехал из комнаты в общежитии и пустился во все тяжкие. Там было всё: беспорядочные связи, беспробудные пьянки, драки, сомнительные приятели, в компании которых он и нарвался на Мордреда. Темноволосый, синеглазый, с фигурой Аполлона и сладкими речами, Мордред умел быть убедительным и очаровывать не хуже демона! Молодой красивый парень легко увлёк потерявшего себя Мерлина. И это увлечение едва не стоило Эмрису жизни. Всё началось с обычной травки и колёс. Когда этого стало мало — перешли на кокс. А однажды Мерлин оказался настолько пьян и обкурен, что позволил вколоть себе первую дозу… Вспомнить то время, когда они распродали всё, что у них было, Эмрис толком не может, да и не хочет. О том, как воровали и торговали собой — тоже. Об университете было забыто. Да разве в вольные восемнадцать думаешь о будущем? Особенно когда рядом новые друзья и острые ощущения, которых не даст размеренная студенческая жизнь. Смысла в жизни не было, да он и не был нужен. Зачем возвращаться к жестокости мира, когда по горячей игле в вену вливается шёпот тысячи фей — успокаивающих, поглаживающих изнутри своими нежными пальчиками, щекочущих до лёгкого смеха мягкими волосами и прячущих внешний мир за радужное стекло своих трепещущих крыльев? Где-то на самом краю сознания, в краткие моменты просветления, Мерлин понимал, что если не соскочит, то помрёт в какой-нибудь канаве. Но как только начиналась ломка, он мог думать только о том, как достать ещё одну дозу. А «Где?», «У кого?» и «Каким способом?» — не имело ровным счётом никакого значения. «Потом верну, — обещал себе и миру Эмрис, свято веря в то, что исполнит обещанное. — Вот соскочу, заработаю и всем всё верну!.. Помирюсь с матерью, попрошу о помощи… Только бы вмазаться…» И всё начиналось по новой. Сколько длились эти качели? Эмрису казалось, что времени не существует. У них был отдельный мир, живущий по своим законам и подчиняющийся особому ритму. Сумасшедшему и безжалостному — если не успеваешь вертеться вместе с ним, он перемелет тебя как жернова — в муку! Не сумеешь найти свою нишу в этом механизме — он отторгнет тебя и выбросит умирать на улицу. Это был жестокий мир. Жестокими были и отношения в нём: Мордред, которого барыги поставили на счётчик, продал Мерлина в уплату долга… «Мне противопоказано влюбляться», — заметил как-то Эмрис. Господи, как много, оказывается, было в этой простой фразе! В общем, неизвестно, что с ним стало бы, если бы давние друзья — Ланцелот и Персиваль — не нашли его и не вытащили из того притона, в котором он находился. Ланцелот всю жизнь был для Мерлина, кем-то вроде старшего брата и одним из немногих, кто знал об их отношениях с Уиллом. Он-то и почуял неладное, узнав о разрыве между ними. А уж когда пошёл слух о том, что Уилл женится на девушке, забил тревогу и бросился на поиски, прихватив с собой лучшего друга Персиваля — второго человека после моей сестры, который просто рождён терпеть Гавейна. «Кажется, этим двоим было бы всё равно, если бы я стал пялиться на них в общественном душе. Особенно Перси — он бы ещё, наверное, и позировать начал». Отыскать Мерлина оказалось не так-то и просто — его, как и других из этой «партии товара», перевезли в Ирландию, где и бросили, словно сломанную куклу, умирать в одном из притонов. «Через месяц они нашли меня, едва живого от передозировки. Всего в синяках, крови, грязи и чужой сперме. Ах-ха-ха… н-да… это был не самый приятный сексуальный опыт в моей жизни, который, собственно, и лёг в основу моего нерушимого (до сего дня) принципа… Ну, ты понял». Я слушаю его пропитанный ядом и сарказмом голос и едва удерживаю в себе очередной порыв врезать ему по морде: я слишком хорошо понимаю, что это очередная защита — своеобразный святой круг вокруг могилы воспоминаний, закопанных на самом дне души в серебряных гробах с осиновыми кольями в груди. Когда Ланцелот и Персиваль забеспокоились, они, первым делом, конечно же, обзвонили всех друзей и знакомых, включая мать и Уилла. Последний интереса не проявил, а вот Хунис не на шутку разволновалась: каким бы сын ни был — он её единственный ребёнок и меньше всего она хотела бы потерять ещё и его. Ланцелот и Персиваль навели справки через многочисленных знакомых (круг знакомых Ланцелота начинает меня пугать, когда Мерлин между делом озвучивает только его часть), они поняли, во что вляпался их безбашенный друг, и мудро решили полицию не привлекать. Подняли все свои связи, обыскали все притоны и всё-таки нашли… И вот тут-то на сцене появился «красавец-сука-натурал-Гавейн» (двадцати лет от роду на тот момент). Мы ведь этого верзилу неспроста «разбойником» и «бандитом» зовём. Этот чёртов аристократ, родившийся буквально с золотой ложкой во рту, явно был подброшен злобными гномами в колыбель к матери! Гавейн — легенда подпольных боёв без правил. Весь в переломах и шрамах, оставленных неклассифицированным оружием, — он явно был тем, к кому стоило обратиться в поиске частной клиники, почитавшей деньги больше, чем закон. Не знаю, каким боком «благородный рыцарь» Ланцелот (самый здравомыслящий в этой разношёрстной компании — ему тогда было около двадцати пяти) оказался знаком с ним, но сейчас я готов расцеловать Великий Случай за то, что он однажды свёл их. В общем, клиника нашлась. Деньги на лечение — тоже. Из крови Мерлина с трудом, но всё же вывели яд, он стоически вытерпел дикие приступы ломки, прошёл курс реабилитации и был выпущен под бдительный присмотр… матери. Ей же сообщили о том, что они его нашли, а также в каком он состоянии, только после того, как врач уверенно заявил: «Угроза жизни миновала». За это время удалось к тому же выяснить, что: а) Мерлин (чудом) никакими серьёзными инфекциями обзавестись не успел; б) в полицейских отчетах (тоже чудом) не фигурирует и на учёт не поставлен, в) Мордред убит неизвестными примерно через две недели после того, как продал любовника в рабство. «Узнав о его смерти, во мне ничего не шелохнулось: ни мстительная радость, ни сожаление. Ни-че-го. И это "ничего" по отношению к миру и людям преследовало меня следующие несколько лет». В той же клинике была куплена справка о том, что Мерлин лежал в стационаре с какой-то странной болезнью с непроизносимым латинским названием. На правах «легенды» и пользуясь случаем, Гавейн, потыкав этой самой справкой в лицо ректора, добился-таки восстановления Эмриса на первом курсе, со второго полугодия. А закончивший с переоценкой ценностей Эмрис, со своей стороны, не посмел разочаровать тех, кто (рискуя многим) спас его — цитирую — «никчемную жизнь». С наркотиками было покончено раз и навсегда. Он с головой ушёл в учёбу, заваливал себя дополнительными курсами и подработками — лишь бы не думать, не вспоминать и, главное, не скатиться обратно. Правда, несколько раз он ещё срывался на травку, но быстро брал себя в руки. Точнее, отдавал себя в руки Гавейну (самопровозглашённому опекуну и надзирателю), который, похоже, в прямом смысле выбивал из него дурь. С тех пор Мерлин сидит на сигаретах с очень высоким содержанием никотина. С тех пор его, и с рождения-то не совсем здоровое, сердце окончательно избрало жизнь в ритме джаза. С тех пор у него астма и… С тех же пор Мерлин возвёл вокруг себя стену сарказма, цинизма и безразличия, защищающую его ото всех, кроме тех немногих, кого поселил в своём, окольцованном изящными линиями Килгарры, мире. Ну а дальше — учеба, работа и минимум свободного времени. И, разумеется, «ничего серьёзного» в отношениях. — Почему ты позволил ему вернуться в свою жизнь? — Не знаю, Артур. Правда — не знаю. Возможно, потому, что только он, кто помнит меня… другим. — Чего он хотел? — Развёлся и просил вернуться к нему. Я, видите ли, единственный, о ком он никогда не мог забыть, и единственный, кто нужен ему в жизни… Я расхохотался, услышав всё это, и повесил трубку. Даже не стал вслух произносить то, что и у тебя сейчас на уме вертится: «Где ты, падла, был, когда я умирал?!» — ведь, правда, вертится? Правда. Мерлин смеётся, потягивается и заявляет, что идёт в душ первым. И скрывается в ванной, так ни разу на меня и не взглянув. Затем наступает моя очередь смывать с себя впечатления от услышанного рассказа и приводить мысли в порядок. И, судя по тому, каким холодным был кафель, угроза Мерлина свернуть мне голову вполне тянет на лицемерие. Я не могу уснуть. В пачке всего одна сигарета, и, если я её докурю, Эмрис утром точно снимет с меня скальп. Но я никак не могу перестать думать обо всём, что с ним произошло. О том, что его жизнь тянет на две, а то и три, моих и… — Да-а-а… — внезапно тянет вроде бы как спавший Мерлин, — чего в моей жизни только не было… Я беззвучно проклинаю его адскую проницательность и далеко не первый раз думаю о том, что мой любимый, кажется, знает про меня всё. Чего мой любимый до сих пор не знает, так это того, что он — любимый. Как пить дать — даже не догадывается! Так же, как не догадывается и о том, что я — из-за него же — сотню раз ругался с отцом, столько же раз был выгнан из отчего дома, раз двести вычеркнут из завещания и трижды заочно помолвлен с какими-то «выгодными партиями» и все три раза — неудачно. Озверев и отчаявшись, Утер пошёл на крайние меры и чуть не сожрал своей «Пендрагон Транс Групп» мою маленькую «Экскалибур Континентал». Кое-как, ценой пропитых нервов и нескольких поседевших волос, мы вернули падших женщин — акции нашей компании — на прежний уровень. Правда, для того, чтобы прекратились перебои с подкупленными поставщиками, нам пришлось совратить любимого контрагента Утера. Это стоило нам уймы денег и слишком уж выгодных для них условий контракта — зато, пронюхав о нашей «беспрецедентной акции», другие картели тоже задумались о дезертирстве… Почуяв, что вот-вот прольётся чья-то кровь, в дело вмешалась Моргана. В один прекрасный день она, без доклада, появилась в зале совещаний «Пендрагон Транс» прямо посреди собрания директоров: тактично покрыла нашего отца отборным матом с ног до головы, чем-то пригрозила, что-то посулила, потом поцеловала, погладила по голове со словами: «Перестань упрямиться, ты же понимаешь, что если мой брат (и не без моей помощи, попрошу заметить) сделал свой выбор — хоть убей! — он от своего не отступится», — и гордо проследовала к выходу, сопровождаемая гробовой тишиной. Ну, и потому как убивать меня в планы отца всё же не входило (надеюсь), и потому как в нашей семье Моргане (и только Моргане) прощается всё… Утер выбросил белый флаг. Правда, когда она как бы между делом намекнула ему на то, что от его атак я отбился не без юридической помощи Эмриса, голова Утера (после секундного всплеска ярости и негодования) заработала в несколько ином направлении: он всерьёз заинтересовался человеком, который смог порвать в клочья свору его, натасканных на поиск и уничтожение, псов. Хотя Мерлин об этом и не подозревает. Так же, как и не в курсе того, что та ситуация в фирме — это попытки отца убедить меня — снова цитирую — «…перестать экспериментировать с вкусовыми предпочтениями и вернуться к натуральному продукту…». В общем, пока нам с Морганой удаётся оберегать наше по-разному любимое сокровище от допроса с пристрастием, но… Терпение отца не безгранично, и в скором времени мне всё-таки придётся выполнить поставленное им условие, обеспечивающее нашим отношениям амнистию. Ещё немного, и Мерлину придётся меня выслушать. Возможно, ему в это будет тяжело поверить. Возможно, он скажет, что я сошёл с ума. Но к тому времени он будет готов. Мерлину просто придётся согласиться, потому что я принял условие отца без колебаний — он даже не сразу догадался, какой подарок на самом-то деле нам преподнёс. Наверное, только тогда Утер окончательно и поверил в то, что я серьёзен — до этого он, видимо, искренне полагал, что услышав ультиматум, я дам задний ход. Я не могу стереть твоё прошлое из твоей памяти. Но я могу сделать так, чтобы тебе больше не пришлось по ночам, когда ты думаешь, что я сплю, в страхе перед очередным разочарованием жарким шёпотом уговаривать себя: «Не мечтай, не мечтай, не мечтай, Мерлин! Пожалуйста, не мечтай!..» Может, раньше в твоей жизни и не было места мечтам, но это просто потому, что… Я крепко прижимаюсь к своему такому адски проницательному, но такому недоверчивому счастью и на его «Чего в моей жизни только не было…» тихо и твёрдо возражаю: — В твоей жизни не было меня. _______________________________ * имеются в виду персонажи книги Энн Райс "Вампир Лестат" (прим. автора).