When you came into my life

...You are the one I've been waiting for... Scorpions

Утренний свет словно капризный ребёнок ногами сталкивает ночь с кровати и довольно растекается по всей её длине. Тьма, лениво позёвывая, расползается по углам и утекает в мелкие трещинки стен, забирая с собой тягостное ощущение от истории рассказанной Эмрисом. Мерлин просыпается первым и, сладко потянувшись… начинает приставать ко мне по полной программе. Видимо, «свой день», по придуманному мной графику, он собирается использовать на все сто процентов. Не сказать, я сильно возражаю, но по всем законам жанра не я должен сейчас чувствовать себя так, словно на мне всю ночь проводили тест-драйв бульдозеров! Пальцы Мерлина бесстыдно и со знанием дела гладят мои ягодицы, проскальзывают между ними и массируют яички, порождая в паху приятное томление, его губы выцеловывают странные руны на шее и плечах, и я, для порядка недовольно поворчав, поддаюсь его настойчивым ласкам. Откуда у него только силы берутся? Неужто ничего после меня не болит?! Поворачиваюсь, не открывая глаз, отвечаю на долгий прочувствованный поцелуй и широко развожу колени, пропуская между ними своего любимого. Он входит сразу и до конца, от чего я прогибаюсь в спине со слабым стоном. Мерлин выходит из меня полностью, и снова вводит до основания. Потом ещё раз, и ещё… и так до тех пор, пока я не скрещиваю ноги на его спине и не прижимаю к себе, прерывая сладостную пытку. Я всё ещё не открываю глаза, не желая разрушать уютный ватный кокон сонной неги и наслаждения. Я обожаю такие пробуждения: жажда друг друга утолена ночью, но насыщение ещё не прошло, а желание прикасаться и любить, наоборот, заполняет каждый уголок души и тела. Я знаю, что Мерлин тоже это любит. Любит такие вот молчаливые минутки единения, когда я не отпускаю шуточные комментарии, а он не язвит в ответ в своей излюбленной манере. Но в этот раз что-то не так. В хорошем смысле. Я улыбаюсь, и Мерлин тут же целует мою улыбку. Его член плавно скользит внутри меня, порождая всполохи непередаваемого — я бы даже сказал: неземного — удовольствия. Того самого, от которого всё время хочется сбежать — да не хватает воли. Я неторопливо двигаюсь ему навстречу и, чувствуя скорую развязку, хочу коснуться себя, но он мягко перехватывает мою руку и заводит себе за спину. Я повинуюсь и через мгновение ощущаю, как его пальцы сжимают мой член, гладят, дразнят, массируют… Несдержанный стон в его влажную от пота шею; жаркое дыхание Мерлина у самого моего уха… Мы вжимаемся друг в друга, содрогаясь и пачкая семенем тела. Мерлин целует моё лицо так трепетно, так невыносимо бережно, что хочется смеяться от переполняющего меня счастья. Я знаю, что изменилось, — он безраздельно мой. А вечером, после работы, я приезжаю домой, нахожу Мерлина, без задних ног спящего на диване в обнимку с любимым Жюль Верном, и заботливо укрываю пледом. Телевизор смотреть не хочется, поэтому я просто сижу рядом, читая книгу с того места, на котором закончил Мер. *** За три недели наша жизнь возвращается на прежнюю гоночную трассу по бездорожью, езда по которой теперь обретает новые краски, потому что в этот раз мы не на аттракционе, а сами гоним свой болид — кто-то штурман, а кто-то пилот — но всегда в неразделимом тандеме. Разумеется, никто из нас и словом не обмолвится о том… монологе. Мерлин, наконец, впустил меня в свою жизнь, и теперь я намного лучше понимаю его и то, что происходит с ним… с нами. И могу хорошо подумать о том, что будет. Мы оба сделали свой выбор — и, как мне кажется, ещё в тот день, когда он пригласил меня на первое свидание. Проходит ещё какое-то время, и только я собираюсь с духом, чтобы поведать Мерлину об условии, что поставил мне отец, давая «добро» нашим отношениям… как он вдруг заявляется домой с видом побитой собаки, и всю мою решимость как ветром сдувает, потому что на вопрос «Что случилось?» он лишь неопределённо пожимает плечами и неправдоподобно заверяет, что всё хорошо. А мне остаётся лишь провожать его, поднимающегося наверх, задумчивым взглядом и теряться в догадках… До тех пор пока со второго этажа не раздаётся приглушённое: «Ай-ай-ай…» Я закатываю глаза и сокрушённо качаю головой — тайна века раскрыта и оказалась банальнее некуда! Вздыхаю, тянусь к телефону (подниматься к нему мне лень) и звоню Мерлину, собираясь поинтересоваться… When you came into my life… …Мелодия звонка вышибает из моей головы абсолютно все мысли… It took my breath away… …Расплываюсь в совершенно идиотской улыбочке, припоминая, что с утра телефон будил нас песней Hurricane. Cause your love has found it's way… To my heart! И только теперь, позволив мне услышать мелодию полностью, Мерлин снимает трубку и, предварительно откашлявшись, произносит: — Мистер Эмрис слушает Вас, ленивая задница, неспособная допинать себя до второго этажа. Что хотело твоё королевское Высочество? — Что-то, наверное, хотело, — лопочу я в ответ и признаюсь: — Из головы как-то вылетело. — Наверное, — ядовито подсказывает Мерлин, — спросить: «Ну и что ты, дурень, проколол себе на этот раз?» — Не в столь сдержанных выражениях, но, да, именно это мне и хотелось узнать. Ну и что же? — смеясь, интересуюсь я, и, не услышав в моём голосе осуждения или раздражения, Мерлин сбрасывает маску дикобраза и жалобно просит: — Арту-ур! Принеси, пожалуйста, ту недобитую бутылку текилы и ватные палочки! — Сейчас-сейчас, — доставая из бара бутылку, заверяю я. — Что, сильно болит? Я до сих пор не догадываюсь, где он сделал очередной прокол, и, если честно, воображение рисует самые страшные картины, хотя память утешает тем, что, вроде бы, шёл он ровной походкой. — До такой степени, любимый, — хнычет в трубку Эмрис, — что я сейчас ухо в окно выброшу! «Любимый…» Бутылка выскальзывает у меня из рук, и я едва успеваю поймать её в сантиметре от катастрофы. Обожаю, когда Мерлин не соображает, что мелет! Поднимаюсь наверх и нахожу уткнувшегося носом в колени воробья, злобно и опасливо зыркающего на меня глазами. — Где? — только и спрашиваю я, стараясь, чтобы в моём голосе не звучало ничего похожего на «Сколько можно наступать на одни и те же грабли, а?!». Но, судя по тому, как недобро сузились глаза Эмриса, получилось из рук вон плохо. Тем не менее он молча отводит прядь волос от левого уха и демонстрирует мне покрасневший хрящик с аккуратной серьгой. Это четвёртый прокол: три в мочке (но они были пережиты относительно безболезненно) и один (теперь) в хрящике чуть ниже кончика уха. Открываю бутылку, наливаю немного текилы в крышку и окунаю туда ватную палочку. — А, вообще-то, красиво смотрится, — честно замечаю я, бережно и опасливо стирая выступившую кровь, и с удовольствием вижу улыбку, впервые за сегодня проступившую на лице моего парня. Мерлин хватается за бутылку и делает жадный глоток, чуть запрокинув голову, и я тут же целую напряжённую шею. Бутылка с негромким стуком опускается на пол, а Мерлин вздыхает и произносит, чуть заплетающимся языком: — Меня никто и никогда не целовал так, как ты. — Как? — тихо интересуюсь я и очень осторожно провожу кончиком языка по его уху, слизывая капельку текилы. Мерлин чуть пожимает плечами и опускает длиннющие ресницы, пряча взгляд. Красив как чёрт знает что! — Так много и так… любя. Последнее слово он произносит совсем тихо, на грани восприятия человеческого слуха, но я всё же ловлю это слово, а себя ловлю на очередной мысли о том, как сильно я люблю плохо соображающего Мерлина! Жуткие розовые сопли у нас в последнее время, а не отношения, честное слово! Но перестать жевать их у меня просто не хватает сил… Ну как «не хватает»? Бывают моменты (такие как этот вечер, к примеру), когда хочется выбросить романтическую жвачку и достать дробовик, ибо Мер привидением ходит по квартире, непрестанно воя и гремя цепями (на джинсах), а ночью мается тем, что вынужден спать только на правом боку, и страдает от желания выкинуть полыхающее ухо в окно! К трём часам ночи у нас обоих начинает болеть голова: у Мерлина — от боли, у меня — от его жалобного поскуливания. И мне не остаётся ничего другого, кроме как найти круглосуточную аптеку и напоить его транквилизатором. На какое-то время это срабатывает, и мы наконец-то засыпаем — ровно до тех пор, пока он не переворачивается на больное ухо! Нет, мы, конечно, уснули… часов в семь утра и спустя сто пятьдесят поз, относительно удобных для сна на правом боку! На следующий день прокол болит уже не так сильно, и я искренне рассчитываю ночью выспаться, но у моего парня план «Выспаться» из разряда долгосрочных и звучит примерно так: «В гробу». И то не факт, зная его шило в жопе. А ещё мне кажется, что в ухе ему проткнули что-то не то, потому что просыпаюсь я от громкого шёпота: — Исследовательский шаттл вызывает «Энтерпрайз». Приём. Исследовательский шаттл вызывает «Энтерпрайз». Приём-приём… — и всё это сопровождается характерным «пшш-пшш» помех после каждой попытки выйти на связь. — «Энтерпрайз» — шаттлу, — недовольно ворчу я в ответ, — катитесь к чёрту — исследовать дальше! «Пшш…» — заканчивает за меня сеанс связи Мерлин, и я истерично начинаю ржать в подушку, потому что, наконец окончательно проснувшись, осознаю: «капитан шаттла» вещает непосредственно в мой «стыковочный отсек». — Исследовательская шлюпка вызывает «Энтерпрайз», — не унимается Эмрис. — У нас на борту ценный груз… — Это какой, интересно? — беспардонно прерываю я в духе капитана Кирка, и Мерлин сердито шипит на меня «помехами». После чего растерянно молчит какое-то время, а потом, давясь смехом, неуверенно предполагает: — Семена?.. Я захожусь хохотом, пряча лицо в подушку, и, чуть отсмеявшись, озвучиваю свои сомнения относительно легальности перевозимого груза. — Пшш! — протестует Мерлин. — Сам ты контрабандист! И я окончательно сдаюсь: — «Энтерпрайз» — исследовательскому шаттлу: готовьте стыковочный шлюз! «Шаттл» радостно шипит, подтверждает приказ и вводит в меня два пальца — меры, на самом деле давно ненужные, но мне нравится. — Шаттл — «Энтерпрайзу», — снова оживает коммуникатор Эмриса, предварительно пошипев помехами, когда я начинаю одобрительно постанывать. — Подготовка стыковочного шлюза завершена. — Стыковку разрешаю… — подаваясь назад, на выдохе тяну я. Стыковка, разумеется, проходит без сучка и задоринки, и я, устраиваясь поудобнее, не могу удержаться от язвительного замечания: — Анальный археолог, мать твою!.. Кратковременная пауза, и Мерлина начинает трясти от смеха. Оригинальные при этом ощущения, надо сказать — особенно учитывая то, что через мгновение смехом заражаюсь и я. — Оказывается, смех передается половым путем! — Блядь, завтра ползём за нобелевкой… — ржёт Мерлин, и дальнейшие «пересадка семян с одной почвы на другую и попеременное перепахивание обоих полей» становятся одним из самых весёлых сексуальных опытов, что у нас были… А утром, с сожалением оставив Мерлина бессовестно дрыхнуть, я с огромными тёмными кругами под глазами плетусь на работу и весь день провожу в обнимку с кофейником, рыча на каждого, кто пытается его у меня отобрать. *** Время течёт чертовски странно — вы не находите? Оно может замереть на долгие века в одной секунде твоей жизни, давая насладиться всей гаммой чувств, вызванных тем или иным событием, а может рвануть с места с такой скоростью, что и десятков лет покажется мало для того, чтобы хоть что-то успеть… Мне упорно кажется, что мы с Мерлином прожили вместе тысячи лет и сотни жизней! Но при этом не покидает и ощущение, что мы встретились только вчера. Четырнадцатое число второго месяца зимы. За окном противный мокрый снег, небо затянуто серыми облаками, а у нас дома глинтвейн и… перегоревший телевизор. Мы договорились вечером приехать на ужин к Гавейну и Моргане, но до назначенного времени ещё три с лишним часа. Поэтому мы коротаем время на диване перед чёрным экраном: Мерлин лежит, удобно пристроив голову на моих коленях и перелистывая страницы напольной, как он её называет, книги, а я сижу, отстранённо поглаживая его жёсткие, нечесаные с утра волосы. День не то чтобы не задался, но в воздухе изначально витало какое-то напряжение, связанное с тем, что я никак не мог начать разговор. Точнее никак не мог придумать слов, чтобы донести добровольность принятого мной решения, а не так, чтобы сказанное прозвучало, словно это самое решение было продиктовано слепым повиновением воле отца и стало мне в тягость. Мерлин же, чувствуя мои душевные метания, видимо, побаивался спрашивать, догадываясь о серьёзности стоящей предо мной задачи да не совсем верно понимая её суть. — Мерлин, помнишь, ты как-то сказал, что в нас — натуралах — рано или поздно начинает просыпаться желание создавать нормальные семьи? Мерлин на секунду застывает, потом переворачивает очередную страничку и неохотно отвечает: — Ага, и продолжения рода. — Ты был прав. Мерлин поднимает голову с моих колен и садится так, чтобы я не видел его лица. — Ты ничего не хочешь мне сказать? – интересуюсь я делано-спокойным голосом. — А ты ничего не хочешь объяснить? — Я чувствую, как он начинает заводиться. — Не думаю, — вздыхаю я, — что для тебя станет открытием, но мой отец давно уже в курсе наших отношений… — и внимательно слежу за его реакцией. — Разумеется, — деловым тоном признаёт Мерлин и говорит мне то, что я ожидаю услышать: — Его терпение предсказуемо подошло к концу и он требует прекращения наших отношений — так ведь? Судя по построению предложений, можно уверенно сделать вывод, что юрист в Эмрисе встал на защиту своего хозяина. — Не совсем, — киваю я и поясняю: — Ты даже не представляешь, какими были наши с ним споры из-за тебя… И — да — он требовал разрыва. Но в итоге отступился при одном условии. — Каком? — Я должен жениться. Повисает долгая пауза. Я незаметно (потому что Мерлин уходит в астрал и вообще ничего не замечает) обнимаю его за талию и жду. — Здорово! — возвратившись на грешную землю, нервно смеётся Мерлин и делает попытку встать, но я крепко удерживаю его на месте, предугадав такую реакцию. — Я за тебя очень рад. Честно! Уже знаешь, кто?.. на ком?.. — его голос предательски срывается. — Знаешь уже?.. Признаюсь, я всё-таки ощущаю некие муки совести за то, что готов расхохотаться в то время как мой любимый болван находится на грани сердечного приступа из-за своей несообразительности. — Знаю, Мерлин. И самое интересное знаешь что? Я хочу этого больше всего на свете, — короткий смешок, всё-таки срывается с моих губ, но я беру себя в руки и подсовываю ему под нос чёрный бархатный мешочек, стянутый серебристой нитью. — Открой. — Зачем ты мне его показываешь?! — Он резко оборачивается ко мне, и я готов удавить его за непроходимую глупость, а сам удавиться от взгляда, полного боли и непонимания. — Ждёшь моего одобрения? Прости, но я не силен в ювели… — Открывай, бестолочь! — жёстко перебиваю я, подозревая Мерлина в желании выбросить мешочек в окно и меня следом за ним. Нет, ну как так можно во мне — в нас! — сомневаться, скажет мне кто-нибудь, а?! Он со злостью распутывает узелок и вытряхивает на ладонь два тонких золотых кольца с гравировками на внутренней стороне ободков… И долго сидит — не шевелясь и, кажется, не дыша. — Ты согласен? — не выдерживаю я и встряхиваю его за плечи. — Чт… — моргает Мерлин, словно очнувшись. — Согласен быть со мной? Всегда? Официально, Мерлин. Согласен? Дрожащими пальцами он запихивает кольца обратно. Потом снова достаёт, в сотый, кажется, раз перечитывает надписи и сжимает их в кулак вместе с мешочком. — Ты, кажется, обещал мне больше не курить ту дрянь, от которой потом гонялся по квартире с черенком от швабры вместо меча за гоблинами, — хрипло произносит он, сглатывая ком в горле. — Брось, Мер! Это было лишь раз и больше полугода назад! Я извинился и к тому же… Я затыкаюсь на полуслове, получив-таки «долгожданный» удар кулаком в глаз, со стоном валюсь на диван и не могу не смеяться, слушая адресованные мне крайне нецензурные слова, произносимые «без запятых»… — Ну и придурок же ты, Артур! — заканчивает Мерлин свою проникновенную речь. — А я, блядь, ещё и люблю тебя, идиота! Безумно, сука, люблю… — и вылетает из квартиры, хлопнув дверью так, что будь на нашем потолке штукатурка — посыпалась бы. — Я знаю, знаю, знаю, — шепчу я, сползая с дивана и поднимая с пола обронённый Мерлином мешочек. Вытряхиваю на ладонь его содержимое и с улыбкой мурчу в пустоту: — Подумай, конечно. Сколько угодно! Я совсем не против… На самом деле всё прошло намного лучше, чем могло бы быть. Ровно в назначенное время я появляюсь на пороге сестринского логова, где меня встречают сама Главная Ведьма и несчастная жертва её чар — Гавейн. Первая одаривает меня делано-укоризненным взглядом, а потом, выходя из зоны видимости, показывает большими пальцами: «Класс!». Второй — с преувеличенной серьёзностью пожимает мне руку обеими ладонями — «Соболезную…» — и заходится в беззвучном смехе, разглядев синяк под глазом. Третий, временный, обитатель этого логова расположился на диване ко мне спиной и делает вид, что он тут совершенно ни при чём. Он сидит, подперев щеку ладонью… а на безымянном пальце сверкает золотая полоска, на внутренней стороне которой — я точно знаю — выгравировано: «Собственность Артура Пендрагона — отныне и во веки веков». Моргана и Гавейн тактично покидают гостиную, а я присаживаюсь рядом с Мерлином и долго терплю его растерянное молчание. — Недалеко убежал, верно? — в конце концов усмехаюсь я. — Да уж… — фыркает Мерлин. — Да и далеко ли убежишь… из собственного дома? — От самого себя — ты имел в виду? — Чёрт, зачем ты так со мной, Арт? — невесело усмехается Эмрис, не глядя на меня. — А чтобы ты был слишком напуган и не догадался отговаривать меня от «этой безумной затеи» — ведь ты бы так сказал? Мерлин заходится в беззвучном смехе и качает головой: — Да-а… — тянет он уважительно. — Скорее всего, так оно и было бы. Снова сидим молча. — Так это не шутка?.. — наконец спрашивает он, и я долго не могу разобраться в гамме чувств, прозвучавших в его голосе. — Ты же всегда говорил, что человеку можно верить на слово… — пожимаю я плечами, сплетаю свои пальцы с его, демонстрируя на своей руке такое же кольцо, с той лишь разницей, что в надписи значится его имя. Эмрис улыбается, и мы одновременно заканчиваем его любимый девиз: — …Но только скреплённое подписью и печатью! И тут же улыбка слетает с его губ: — Просто ты всегда действовал без лишних слов. — А с тобой иначе и не получалось. — И всегда выполнял невысказанные обещания… данные мне где-то внутри себя. Так интересно было ловить их в глубине твоих глаз… в обрывках фраз. — Да будь ты проклят, Злобный Колдун! — ругаюсь я на него, а он тихо смеётся и поправляет: — Чудесный Волшебник. — И это тоже. Я думал, тебе понравится… — коротко вздыхаю я. — Вообще-то, эти кольца только обручальные — для бракосочетания закажем без гравировки… — Нет. — Мерлин, мать твою за ногу! — взрываюсь я, а сердце сжимают то ли ледяные, то ли раскалённые тиски — не понять. Ненавижу это чувство. — Это не просьба и не предложение! Это грёбаная констатация факта! Приказ, если тебе так хочется!.. Эмрис смотрит на меня огромными испуганными глазами — мальчишка мальчишкой! — и быстро мотает головой из стороны в сторону. — Нет! — перебивает он. — Я… в смысле… кольца… оставим эти… Артур?.. Моё имя звучит так тревожно и вопросительно, что я со страдальческим и облегчённым стоном безвольно откидываюсь на спинку дивана, возводя глаза к небу. О, Господи! Ну, на что я опять подписался?! О, воображаемые века и тысячелетия! Мало мне вас было, что ли?! Но я напрочь забываю обо всём, когда Мерлин утыкается лбом в моё плечо и очень тихо шепчет: — Спасибо… Я чувствую силу, с которой тонкие пальцы сжимают мою ладонь, слышу неровный вдох… Я прижимаю его к себе, целую в макушку и уверенно произношу: — Да, ты определённо тот человек, ради которого стоило сменить ориентацию! Мерлин взрывается хохотом, проводит ладонями по лицу и — наконец-то полностью осознанно! — говорит, что любит меня… В этот момент в гостиную с воплем «Проиграл — плати!» врывается Моргана и бросается Мерлину на шею. Следом входит Гавейн с улыбкой… и крупной купюрой. Я качаю головой и предлагаю выпить. Год назад «сегодня» началась наша история. А может, и не год, а сотни лет назад… Или только вчера… Но словом «закончить» в моём повествовании и не пахнет, потому что на второй год наших отношений этот идиот… нисколько не изменился!