Игра на двоих

Боль в теле чуть утихла, но не прошла, превратившись из острой в тупую, ноющую. Озираюсь по сторонам. Небольшая комнатка сплошь заставлена узкими койками. На соседних лежат Бити, Рубака, Финник и Китнисс. Оба мертвенно-бледные, но живые. Если прислушаться, можно уловить тихое, прерывистое дыхание. Значит, все получилось. Нас вытащили. Только где остальные? Мне не дает покоя нехорошее предчувствие — Плутарх предполагал, что нас всех сильно ранят, потому и распорядился об отдельном больничном отсеке, — неужели Хеймитч, Пит, Энни и Джоанна поднялись на борт сами, без единой царапины? Поднимаю голову с подушки и осторожно спускаю ноги вниз, на холодный пол. Моментально накатывает головокружение, и мне приходится схватиться за край жесткого матраса, чтобы не упасть. Несколько минут стою неподвижно: жду, когда хоть немного полегчает, и я смогу найти остальных. Обуваюсь, одергиваю короткую сорочку — наподобие той, в какие одевают пациентов в больницах, — и покидаю тесную комнату. Иду по узкому коридору так быстро, как позволяют силы. Только вижу вдали металлическую дверь, и ноги сами переходят на бег. В голове, словно птицы в клетке, бьются имена тех, кого не было в больничном отсеке. Толкаю дверь и мгновенно теряю остатки зрения от яркого света, что льется из окон. Прикладываю ладонь к глазам и различаю длинный стол в середине комнаты, но не обеденный, а, скорее, рабочий, и несколько стульев вокруг него.  — Доброе утро, мисс Роу. Плутарх Хевенсби стоит во главе стола и тепло улыбается. На другом конце сидит Лео.  — А вы сильнее, чем я думал. Быстро пришли в себя.  — Приходится, — без приглашения опускаюсь ближайший стул.  — Помните что-нибудь из того, что случилось в последние десять минут?  — Где остальные? — парирую я. — В том отсеке далеко не все, кто должен был быть на борту этого планолета. Бывший Главный Распорядитель как-то сразу сникает и отводит глаза. Тревога, что спала где-то в глубинах сердца, пробуждается и принимается царапать меня своими острыми когтями.  — Лео, — онемевшие губы почти не слушаются, — что случилось? Мужчина пытается оставаться таким же невозмутимым, как и всегда, но получается не очень. Тот же смущенно-виноватый взгляд, что у Плутарха. Он знает, что мне безразлична судьба Финника, Джоанны и даже Пита. Что мой вопрос — только об одном человеке.  — Хеймитча взяли. Сердце останавливается и пол уходит из-под ног. Я снова переживаю тот момент, когда нас выбросили из планолета и падаю, падаю, падаю в черную бездну. Только теперь падение длится намного дольше, а рядом — никого.  — Сноу убьет его, — шепчу я, не обращаясь ни к одному из присутствующих.  — Вряд ли, — успокаивает меня Лео. — Разве что будет пытать, но Хеймитч сильный, выдержит. Сейчас Президенту важнее уничтожить Китнисс и Пита — уничтожить не только людей, но и символы, а потому до Эбернети очередь дойдет совсем не скоро. К тому времени мы успеем что-нибудь придумать. «Да что тут придумывать, когда надо просто лететь обратно и освобождать его?!» — я молчу, понимая, что истерика не добавит моим словам убедительности.  — А что с Мелларком? — разум возвращается, но это, скорее, временная отсрочка, а не выздоровление.  — Он тоже в Капитолии.  — Как и Джоанна и Энни, верно?  — Да, — досадливо морщится Плутарх.  — Как это произошло?  — Это уже не так важно, — нерешительно возражает Лео, видимо, не желая меня волновать. Мой голос дрожит, но уже не от бессилия, а от гнева. Я имею право знать.  — Отвечай. Оба бросают на меня опасливые взгляды. Боитесь? Все правильно. Сейчас я сумасшедшая и готова на все.  — Он не успел избавиться от датчика слежения. Твой вырезал Рубака. Хеймитч должен был собрать вас — тебя, Китнисс и Пита. Но кто-то из ваших союзников, пока уводил профи от дерева, перешел границу и оказался в другом секторе, где в это время были насекомые. И Хейм попал из огня да в полымя. Я встаю, подхожу к столу и, опершись о гладкую поверхность ладонями, опускаю голову. Мне надо подумать. Вникнуть во все, что я только что услышала, и понять, как действовать дальше. Выстрела пушки я не уловила, но в тот момент правила обычных Игр больше не имели особого значения. Его могли укусить или ранить уже после взрыва. Могли убить до того, как до него добрался Президент. Убить? Нет. Он жив. Жив, слышите?! Он обещал. Он вернется. Я сама его верну.  — Мы можем что-нибудь сделать? Вытащить их оттуда?  — Во всяком случае, не сейчас, — качает головой Плутарх. — Нам самим бы пережить ближайшие несколько дней без очередных потерь. Неизвестно, что будет дальше. Игры окончены, но война только начинается.  — Мы летим в Тринадцатый?  — Да. И нам еще предстоит убедить Альму Койн встать на нашу сторону.  — Она и так за нас, — отмахиваюсь я.  — Не совсем. Президент Дистрикта 13 согласилась предоставить нам убежище, но об их участии в революции пока не шло и речи.  — А сразу об этом нельзя было договориться?! — взрываюсь я.  — Если бы все было так просто, — ворчит Хевенсби.  — Мы спасем их, Эрика. Нужно только немного подождать, — сидящий рядом Лео кладет руку мне на плечо и заглядывает в глаза. Мне становится немного не по себе от его проникновенного взгляда. Ну уж нет, хватит с меня обещаний.  — Подожди, Лео. А ты что здесь делаешь? Сноу же не застанет тебя на месте и догадается, на чьей ты стороне!  — Вообще-то он отправил меня в Дистрикт-2. Но, учитывая сложившиеся обстоятельства, старик не удивится моей задержке и поверит всему, что я скажу в свое оправдание. Я провожу вас в Тринадцатый и сразу улечу обратно во Второй. На самом деле я здесь только для того чтобы убедиться, что с тобой все в порядке и передать тебе вот это. С этими словами Лео вытаскивает из-под пиджака волчонка и протягивает его мне. Зверек мирно спит, свернувшись в клубок, но, почувствовав движение, моментально просыпается. Меня хватает только на простое «спасибо». Я беру еще сонного волчонка, обнимаю его и зарываюсь лицом в отросшую шерсть.  — Ты уже придумала ему имя?  — У волка не может быть имени. Он слишком свободен для этого. События идут по нарастающей. Дверь распахивается и в помещение влетает растерянная Китнисс. Плутарх пытается ей что-то объяснить: про Игры, про заговор, про революцию и Сойку-Пересмешницу, про Тринадцатый, но она не слушает его, повторяя «где Пит?». Я знаю, что не имею права злиться на нее, что ей сейчас ненамного легче, чем мне, но эмоции, которые я как могла сдерживала в разговоре с Хевенсби и Лео, захлестывают меня с головой и вырываются наружу. Я бы могла смириться со всем случившимся, если бы девчонка и правда любила парня. Но она не любит. И я не вижу смысла в жертве Хеймитча из-за одной ее болезненной привязанности.  — Он в Капитолии. Минута, вторая. Она молча смотрит на меня, пытаясь осознать смысл прозвучавших слов. Наконец это происходит, и Китнисс бросается на меня, словно дикая кошка, выставив вперед руки с длинными ногтями. Я теряю остатки самообладания и отвечаю на каждый ее удар со всей силы, которую придает мне мысль о пытках, что придется перенести Хеймитчу. Непонятно, ради чего. Следующую вечность мы просто катаемся по полу, раздирая друг другу лица. Припоминаем все обиды, плюемся взаимными упреками, обвинениями, оскорблениями и угрозами.  — Какого черта он тебе так нужен, если ты даже его не любишь?!  — Можно подумать, ты испытываешь к этому старому пьянице такие уж светлые и сильные чувства! И так по кругу. Мужчины пытаются разнять нас, но, получив каждый по царапине или укусу, прекращают всякие попытки. Внезапно Китнисс замолкает на полуслове, обмякает в моих руках и придавливает меня к полу всем своим немаленьким весом. Лео оттаскивает бесчувственное тело в сторону, зовет слуг, чтобы те отнесли ее обратно в больничный отсек, и помогает мне подняться. Я думаю, что Плутарх сейчас же налетит на меня с ругательствами — как же, причинила вред его драгоценной Сойке, —, но вместо этого мужчина лишь просит сесть обратно за стол и помогает обработать царапины на лице и руках. Остаток пути проходит в попытках выяснить, что сейчас творится в Капитолии и в Дистриктах. В Первом и Втором изменений пока нет, только требуемое количество рекрутов увеличилось в несколько раз, и это за один только последний месяц. В Третьем, Четвертом, Седьмом, Одиннадцатом и Двенадцатом нарушены коммуникации, а это значит, что пока Бити не придет в себя и не поможет нам взломать систему безопасности, что охраняет внутренние цифровые данные, которыми обмениваются главы Дистриктов и правительство Капитолия, мы остаемся в неведении относительно того, что там происходит. В Восьмом и Десятом под контролем транспорт — можно передать жителям еду и, возможно, что-то из оружия. Практически вся промышленность остановлена, а местные, увидев, чем закончилась Квартальная Бойня, не сговариваясь поднялись на восстание. Пока Сноу разбирается с ежесекундно вспыхивающими тут и там кострами, у нас будет время разжечь пожар, так, чтобы никто до самой последней секунды не понял, где находится источник, и что послужило причиной возгорания. Альме Койн уже известно, что в Тринадцатый летит группа выживших трибутов с несколькими беженцами из столицы.  — Например? — кроме Плутарха, Лео и собственно экипажа я не вижу на борту ни одного капитолийца.  — Мне удалось вытащить Эффи, Порцию, вашу команду подготовки и нескольких людей из числа Организаторов, — с довольной улыбкой поясняет Хевенсби. Мне остается только поаплодировать ему — мысленно, чтобы не слишком зазнавался.  — Где они?  — В отдельном отсеке, приходят в себя после нескольких дней в темницах подземелья.  — А Организаторы?  — Отсыпаются, у них была тяжелая ночь. К тому же, им предстоит немало работы по приезде в Тринадцатый. Я внимательно слушаю Плутарха, прикидывая, как попросить его сделать меня своей помощницей. Не стоять за спиной Сойки-Пересмешницы, держа ее оружие, поправляя макияж, составляя речи и давая советы, но самой быть частью этой войны, ее инициатором, движущей силой. Ее тылом и одновременно — фронтом. Быть в курсе последних новостей и раньше всех остальных знать, где произойдет столкновение сегодня и чем все закончится. Обеспечивать Дистрикты всем необходимым, от еды до оружия. Вести счет убитых и раненых. Сидеть в осаде, держать оборону, планировать нападение или идти в атаку. Если потребуется — самой лететь в горячие точки. Искать все новых и новых союзников. Планировать спасательные операции. На равных с Плутархом вести переговоры с Койн, ведь я теперь единственный живой и при этом здравомыслящий представитель Дистрикта-12. Знаю, Хеймитч не хотел, чтобы я принимала непосредственное участие в военных действиях, но теперь у меня, похоже, нет выбора. Не то чтобы я забыла о Хеймитче или поверила в то, что потеряла его навсегда. Нет. Я сделаю все, чтобы спасти напарника. Встану на его место, продолжу ради него то, что начал он ради меня. Эбернети жив, и я буду верить в это до самого конца, до той минуты, когда кто-то положит его мертвое тело у моих ног. Я опущусь перед ним на колени, прижмусь к его груди и, заставив всех вокруг заткнуться, попытаюсь уловить тихий стук его уставшего, измученного сердца, но услышу только тишину. Тогда я возьму нож, приду в Капитолий и убью Сноу и всех, кого посчитаю виновным в смерти ментора. А затем я вернусь к Хеймитчу, лягу рядом, обниму остывшее тело и умру. Вот что я сделаю. И никто меня не остановит. При все том, что я хочу стать движущей силой этой войны, никто не узнает, что является движущей силой меня. Закрываю глаза. Мир перестает существовать, и я остаюсь один на один с болью. Ментор ошибся, когда сказал, что так проще. Раз за разом я проигрываю и умираю. Мы приближаемся к Тринадцатому, и я с любопытством выглядываю в окно. Дистрикт разрушил Капитолий, а оставшиеся от него развалины — время. Кто бы что ни говорил, семьдесят пять лет — солидный срок. Планолет приземляется на каменную площадку недалеко от обломков местного Дома Правосудия. Плутарх выходит первым и дает мне знак следовать за ним.  — Не отставайте, — бросает он. За нами спешит помощница Хевенсби Фалвия. Нас уже ждут. Президент Дистрикта-13 Альма Койн стоит на высоком камне и не отводит взгляда от далекой линии горизонта. Она одна, но отчего-то не вызывает сомнений скрытое присутствие ее помощников и охраны. Высокая худощавая женщина лет пятидесяти, идеально прямые седые волосы послушно лежат на плечах, в мутно-серых глазах — штиль спокойствия, граничащего с равнодушием. Пока мы обмениваемся некрепкими рукопожатиями и называем каждый свое имя, я прикидываю, сколько лет понадобилось ей, чтобы обрести столь непоколебимую невозмутимость. Невозмутимость смерти. Живые люди так не смотрят. Женщина кажется серым призраком, а мир вокруг нее — слишком, неподобающе ярким.  — Добро пожаловать! — Койн по очереди оглядывает всю компанию и кивает так приветливо, как только может себе позволить. Ее взгляд останавливается на мне: в нем даже проскальзывает что-то вроде интереса. Я небрежно откидываю с лица волосы и не таясь смотрю ей в почти бесцветные глаза. Неприятное ощущение, будто окунулась в холодный водоем. Где-то я уже видела этот светло-серый цвет грязного подтаявшего снега. Президент показывает нам искусно замаскированный вход. Один за другим мы пролезаем в узкое отверстие и оказываемся в темном коридоре. Единственный лучик света — тот, что проникает с улицы. Койн ведет нас дальше, к лифту. В темноте она ориентируется лучше всех нас вместе взятых: то ли глаза уже привыкли к постоянному мраку, то ли женщина так часто пользуется этим ходом, что выучила маршрут наизусть. Я же поминутно оглядываюсь по сторонам: последние Игры и битва с профи в ночной тьме оставили не самые приятные воспоминания. С согласия Койн Плутарх отправляет одного из сопровождающих нас слуг обратно в планолет, чтобы перенести всех раненых в больничный отсек. Президент велит помощнику показать им дорогу в больницу. Мы тем временем спускаемся на лифте на нижние уровни. На стене крошечной кабины горит тусклая лампочка. Теперь мои уставшие глаза хоть что-то видят, а я чувствую себя в относительной безопасности. Ради интереса считаю этажи, но очень скоро сбиваюсь: мы проезжаем то ли двадцатый, то ли тридцатый и движемся еще дальше, еще ниже. Койн замечает мое удивление и поясняет, что строительство подземного города началось задолго до Темных Времен. Тогда он, конечно, выглядел по-другому, гораздо проще, но люди не предъявляли особых претензий, было бы где спастись от Капитолия и, в дальнейшем, мирно жить. Мы приходим в Штаб — несколько просторных помещений, объединенных короткими коридорами. Разговор длится долго, и я за это время успеваю узнать немало нового для себя. Внимательно слушаю Плутарха и Койн, подбираю обрывки брошенных ими фраз и собираю из них сложную в своей причудливости мозаику. Например, что Дистрикт-13 и правда производил ядерное оружие, а графит был всего лишь прикрытием. Или что Капитолий заключил с Тринадцатым соглашение, когда тот заявил о своих намерениях выйти из-под его контроля. Жители больше не подчиняются общепринятым правилам и не поднимают войну (исход которой, кстати, был вовсе не так однозначен, как можно подумать), а взамен Дистрикт не только перестает существовать для Панема, но и навсегда исчезает с лица Земли. Или что Тринадцатый только сделал вид, что принял правила игры, а сам, по прошествии нескольких лет, развернул кампанию по подготовке к новой войне, которая затронет уже все Дистрикты. Или что Плутарх Хевенсби родом отсюда, из этих мрачных подземелий. Тринадцатый готовил его к роли двойного агента и, когда пришло время, отправил в Капитолий, прощупывать почву для восстания и набирать сообщников. Мужчина был одним из многих, кому предстояло организовать подпольные организации и перетянуть на свою сторону как можно больше полезных людей. Выходит, по меньшей мере половина из того, что он говорил мне о своих непростых отношениях с Альмой Койн, было ложью.  — Вы же понимаете, мисс Роу, — поясняет мужчина, — я не мог поступить иначе. Понимаю. А что мне остается? Иногда, чтобы перехитрить врага, нужно обмануть не только его, но и друга.  — Ваши шпионы были и в остальных Дистриктах?  — В некоторых, на всякий случай, — неохотно признается Койн. — Сейчас я думаю что этот риск не оправдал себя. После событий последних двух лет местные жители подняли бунт и без наших подсказок.  — В Двенадцатом тоже было создано тайное общество бунтарей? — отчего-то мне не хочется думать, что Хеймитч был его частью. Отчего-то мне хочется думать, что он и правда организовал восстание ради меня. Ну, или хотя бы что эта мысль пришла ему в голову после нашей встречи, именно в тот момент, когда слова «прекрасный новый мир» уже витали в воздухе, но никто не отваживался первым произнести их вслух.  — Нет, — качает головой Президент. — Может, для вас мои слова прозвучат оскорблением, но… По правде сказать, мы никогда не рассматривали ваш Дистрикт как возможного союзника. Скорее, как жертву, — пленника, заложника, называйте как хотите, — которую придется спасать из лап Сноу. Здоровых и сильных людей у вас и так немного, но и они слишком запуганы, чтобы присоединиться к повстанческому движению. Они бы только мешали. Сеяли бы сомнения в рядах бойцов, подрывали бы авторитет лидеров. Шли бы позади, задерживая нас, а вместе с нами и наступление светлого будущего. В кабинете повисает неловкое молчание. Наверное, Койн ждет, что я выйду из себя. Что её слова вызовут во мне негодование, злость, гнев, ярость, бешенство. Что я закричу, едва подавляя желание вцепиться ей в глотку. За своих людей и свой дом. Что скажу хоть что-нибудь в их защиту. Не дождется. Тишину прерывает мой снисходительный смех.  — Госпожа Президент, вы никого не оскорбили, вы лишь констатировали факт. Жители Двенадцатого действительно чересчур пугливы. Страх действует на них сильнее любой надежды. И у вас не получилось бы запугать их лучше, чем это сделал Кориолан Сноу. В Дистрикте-12 есть только три человека, которые действительно готовы к восстанию, несмотря ни на что — ни на опыт прошлых поколений, ни на возможное несуществование будущих.  — И кто же это?  — Один из них захвачен в плен Президентом. Хотелось бы верить, что он переживет пытки и, впоследствии, выберется из подземелий Капитолия. Второй охраняет Двенадцатый, чтобы в случае нападения суметь вывести из-под удара столько людей, сколько получится, и переправить их в Дистрикт-13.  — А третий? Улыбка на моем лице становится все шире. Может, я не права, говоря подобное Альме Койн, но меня уже не остановить. Слова сами собой слетают с приоткрытых губ.  — Третий стоит перед вами и расписывается в беспомощности и абсолютной никчемности своих соотечественников. А еще — в своей силе и готовности служить делу революции наравне с вами.  — Назовите имена этих людей.  — Хеймитч Эбернети, Гейл Хоторн и Генриетта Роу.  — Вы забыли Китнисс Эвердин и Пита Мелларка, — протягивает женщина. Она и Плутарх не сводят с меня тяжелых взглядов. Мне становится неуютно, но я заставляю себя забыть обо всем и собраться с силами. Меня явно испытывают, и я пройду это испытание с честью.  — Не забыла. Они — не повстанцы, а всего лишь их орудия. Китнисс — движущая сила революции, Пит — то условие, при котором, я могу вам это гарантировать, она станет Сойкой-Пересмешницей. Они — наши пешки, так же, как мы когда-то были пешками Сноу.  — Я смотрю, бывшая пешка метит в ферзи, — усмешка на тонких губах Койн придает мне уверенности, и я ухмыляюсь в ответ:  — У нее на то свои причины. Они ведь есть у каждого, кто решает стать частью восстания. У вас, например, — более глобальные, у меня — личные. Но весят они одинаково много. Достаточно для каждой из нас, чтобы рискнуть всем ради победы в этой Игре.  — Тебе известны мои мотивы, девочка?  — Нет. И я вряд ли когда-нибудь спрошу вас о них, ведь это не так уж важно. Если ради них вы готовы подтолкнуть мирных жителей к краю пропасти под названием «гражданская война» и перевернуть весь существующий, когда-то незыблемый, порядок с ног на голову, значит, они действительно того стоят. Как и то, чем руководствуюсь я.  — И ты готова отказаться от всего? От своего народа? От своей Родины?  — Мне все равно с ними не по пути. Я иду своей дорогой и сама выбираю место назначения. Мой путь вот-вот пересечется с вашим. Когда мы встретимся, разве будет иметь значение то, что за плечами у меня и у вас?  — Чего же ты хочешь?  — Немногого. Сохранить жизнь своим родным. Спасти Хеймитча. Убить Сноу.  — Что-нибудь еще?  — Да… Еще одно. Жить.  — Ты думаешь, это немного?  — По сравнению с тем, что хотели бы на моем месте другие, более честолюбивые и амбициозные, например, мировое господство, это сущие мелочи. В блекло-серых глазах Койн мелькает тревога, а уголки губ чуть подрагивают. Но совсем не для того, чтобы сложиться в улыбку. Словно маска на ее лице треснула, и сквозь равнодушно-мертвую серость одна за одной проступают краски жизни. Лишь много месяцев спустя мне удастся сорвать маску и заглянуть внутрь, в самую глубь темной души этой женщины, и я узнаю, что значили для нее мои ничего не значащие слова. Плутарх тихо покашливает и выразительно смотрит на настенные часы. Койн моментально забывает о нашем разговоре и возвращается к своим прямым обязанностям руководителя.  — Нельзя терять ни минуты. Нам нужно созвать первый Совет.  — Тогда это будет самый малочисленный Совет за всю его историю, — усмехается Плутарх. — На нем будут присутствовать всего три человека.  — А все остальные? Вы, кажется, говорили о гении из Третьего и нескольких бойцах из дальних Дистриктов?  — Все, кроме нее, — мужчина кивает в мою сторону, — находятся в больничном отсеке. Койн переводит взгляд на меня.  — Вам везет, мисс Роу. Ни одного серьезного ранения?  — У меня много дел, — парирую я. — Некогда лежать при смерти. Хеймитч в плену, и мне теперь предстоит занять его место. Да, нагло. Да, дерзко. Но что еще я могу, чувствуя, что для этих людей Генриетта Роу — никто? Койн и Хевенсби озадаченно переглядываются. Между ними будто происходит мысленный диалог. Или, скорее, дискуссия. На какую-то долю секунды я думаю, что сейчас меня попросят закрыть дверь с другой стороны, и я стану ничем не лучше так презираемого мной мирного населения Дистрикта-12. Но ничего подобного не происходит. Вместо того, чтобы выгнать меня, Президент подходит к одному и рабочих столов, одной рукой разгребает бумажные завалы и достает прибор, смахивающий на наручные часы с большим квадратным циферблатом и коротким ремешком.  — Это коммуникаф, — женщина подходит и протягивает мне «часы». — Его получают только те, кто особенно важен для дела революции. Носите его на запястье и никогда не снимайте. Как только в Штабе будет что-то происходить — совет, экстренное собрание, что угодно — вас будут вызывать текстовыми сообщениями. Все понятно? Я подавляю внезапное желание отдать честь и выпалить «так точно!», понимая, что сейчас совсем не время для клоунады. И где я только нахваталась этих солдатских приемов? Президент застегивает ремешок коммуникафа на моей руке и продолжает:  — В ближайшее время состоится первый Совет. Нам нужна вся — подчеркиваю, вся! — информация, которой владеете вы и Плутарх. Когда остальные придут в себя, я хочу, чтобы вы привели их сюда для допроса.  — Лампой в глаза светить будете? — усмехаюсь я. — Ничего не добьетесь. Финник и Бити приняли участие в заговоре, располагая минимумом информации, Китнисс не понимала ничего из того, что творилось на Арене.  — Как скоро она очнется? — Койн поворачивается к бывшему Распорядителю.  — Проблема не только в этом. Мы боимся, что после всего пережитого у нее поврежден рассудок. Ей вводят огромные дозы успокоительных и снотворного.  — Морфлинг? — моментально уточняю я, в душе надеясь на отрицательный ответ.  — Морфлинг в том числе, — хмуро кивает мужчина.  — С ума сошел?! — от возмущения не замечаю, как перехожу на «ты». — После наркотиков у нее может не хватить сил вернуться к нормальной жизни!  — Организм молодой, сильный, — оправдывается Плутарх, — должен справиться. За дозами и часами приема строго следят. Неделя-другая, и все будет нормально.  — Познакомишь меня с местными врачами? Хочу увидеть Китнисс и узнать, насколько все серьезно.  — Ладно, — неохотно соглашается новый напарник. — Только без самодеятельности!  — Это уж как пойдет, — я только пожимаю плечами. Следующий час мы обмениваемся информацией. Я отмалчиваюсь, подавая голос, только когда кто-то обращается непосредственно ко мне, но стараюсь не упустить ни слова из отчетов. Конференц-зал пуст, если не считать меня и Плутарха: остальные шпионы передают новости, используя все доступные им современные технологии. Люди Койн пытаются взломать систему безопасности Капитолия, чтобы продолжать получать новости из столицы, но, кажется, это под силу только ее создателю. Гений из Третьего приходит в себя к вечеру. И то не до конца: у него поврежден позвоночник, и он больше никогда не сможет ходить. Однако ни его, ни нас это не останавливает. Врачи помогают ему перебраться с койки в инвалидное кресло, помощники Президента быстренько отвозят его в Штаб, и он приступает к работе. Меня слегка пугает его энтузиазм: гений нам действительно нужен, а вот сумасшедший — вряд ли. Но потом я понимаю, что для него изобретательство (ну, в данном случае хакерство)  — все равно, что шприц с транквилизатором для бредящей Эвердин. Но все это происходит позже. А пока я подробно рассказываю обо всем, что случилось в Капитолии до Игр: церемония Жатвы, прибытие в столицу, Парад трибутов, тренировки, заключение союзов, демонстрация навыков, фурор, произведённый Китнисс и Цинной во время интервью, требования разъяренных зрителей отменить Игры, гибель стилиста, убийство менторов, возвращение на Арену. Когда я наконец замолкаю, слово берет Плутарх. И снова все с начала, но теперь глазами другой стороны.  — Это ты уничтожила силовое поле? — уточняет Койн.  — Да. На самом деле какого-то отдельного плана, кто из нас пробьет дыру во внешний мир, не существовало. Мы думали, это сделает Бити, так как использовать электричество было его идеей. Но когда профи одним ударом вырубил нашего гения, на его место пришлось встать мне. Я видела, что в последний момент Китнисс поняла, в чем дело и, будь у нас еще хоть немного времени, она бы взорвала поле стрелой. Но Эвердин слишком медлила, и мне не осталось ничего, кроме как сделать все самой. Я описываю, как это происходило, и словно заново переживаю все события, одно за другим. И только теперь я понимаю, что мой удар в щит Капитолия видели не только Президент и Организаторы, но и простые зрители. В моих глазах люди видели решимость, а во взгляде Китнисс — смятение, и мне никогда не узнать, что они при этом подумали. Я — на стороне восставших, но никак не в их главе. Меня совсем не прельщает перспектива стать Сойкой-Пересмешницей. Наверное, мыслительный процесс вовсю отражается на моем лице, и именно это и объясняет пристальный взгляд Президента. Так и не придя ни к какому выводу, я вопросительно смотрю на женщину.  — Нет, делать из тебя новое лицо революции мы не станем, дождемся пробуждения Китнисс. Не сдержавшись, я облегченно выдыхаю и откидываюсь на жесткую спинку стула. Заметив мою реакцию, Койн улыбается краешками бескровных губ и продолжает:  — Но идея с командой бунтарей вместо повстанца-одиночки определенно заслуживает внимания. А ты, Генриетта, оказывается, значишь для революции куда больше, чем я могла подумать. Не случись той истории с ножом и силовым полем, меня бы обрадовали слова Президента, ведь это значит, что бывшая пешка заняла место среди тех, кто двигает фигуры по черно-белой доске. Что, согласитесь, куда лучше, чем стать ферзем. Но случилось то, что случилось, и теперь Койн запросто может использовать меня точно так же, как Китнисс, — в качестве символа. И вот это меня как раз не радует. Остаток собрания проходит как в тумане: я не перестаю думать о том, что будет со мной дальше. Еще час спустя допрос с пристрастием заканчивается и все расходятся. Шпионы спешат занять свои посты, Плутарх хочет обсудить что-то со своей помощницей, а я… Я задерживаюсь на пороге и, обернувшись, тихо обращаюсь к Президенту по имени.  — Вспомнила что-то еще? — та садится за стол и тянется за ноутбуком.  — Не совсем. Хотела сказать, что там, на Арене, я не думала о том, чтобы произвести впечатление на зрителей. Чтобы стать второй Китнисс Эвердин. Чтобы своим безрассудно-дерзким жестом заставить жителей Панема поднять восстание. Я просто хотела отомстить. Убить Сноу. Но прежде — уничтожить все, что ему дорого. Я хотела спасти своих родных. И еще… — …ты просто хотела жить, — заканчивает за меня Койн. — Я поняла, о чем ты говоришь. Ты не будешь Сойкой-Пересмешницей. И Китнисс Эвердин — тоже. Ты останешься Генриеттой Роу. Хочу поблагодарить ее, но перед глазами вдруг темнеет, а пол уходит из-под ног. Хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть.  — Тебе надо отдохнуть. Ранения ранениями, но и усталость способна убить. Я поселила твою семью в отсек 300. Твой — следующий, номер 301. Мой помощник, — она щелкает пальцами, и в комнату входит обритый наголо парень в серой одежде, — проводит тебя. Кивнув в знак благодарности, медленно поворачиваюсь и иду за проводником. Парень называет свое имя, но я мгновенно забываю его. Сил хватает только на то, чтобы запомнить дорогу. Новый знакомый пропускает меня вперед и закрывает дверь, стоит мне войти в отсек. Я скидываю ботинки, почти на ощупь нахожу кровать и, не раздеваясь, падаю на койку. Минута, и забываюсь беспокойным сном. Меня будит громкий писк, доносящийся откуда-то из-под подушки. Сонная, я не сразу понимаю, что странный звук исходит от моего запястья. Приподнимаюсь, сажусь на смятой постели и, едва открыв глаза, подношу к лицу коммуникаф, чтобы прочитать сообщение. Меня вызывают в Штаб. Срочно. Прямо сейчас. Побродив около пяти минут по извилистым коридорам, обнаруживаю лифт. Когда я наконец добираюсь до кабинета Койн, то вижу, что все уже собрались. Президент, Плутарх с помощницей и Бити, чьи пальцы бегают по клавиатуре со скоростью света. Предупреждая мой вопрос, кто-то из присутствующих нажимает на кнопку пульта, и сразу несколько громадных экранов на стене загораются ярко-белым светом. Следующие полчаса я молча наблюдаю, как путь Дистрикта-12 окончательно расходится с моим и заканчивается мучительной гибелью в огне от сброшенных капитолийскими планолетами бомб. У меня больше нет народа. У меня больше нет Родины. Это не прямой эфир: Двенадцатый уже сутки как мертв. Бомбардировщики появились в небе над Дистриктом через десять минут после того, как я взорвала силовое поле. В отличие от остальных жителей, тех, кто взбунтовался, едва увидев нож в моих руках, обитатели Двенадцатого так и не решились поднять восстание. До последней минуты своей ничтожной, ничего не значащей и ни к чему не приведшей жизни. И потому мне не жаль их. Им просто не повезло стать ценой, которую я заплатила Смерти, чтобы старая знакомая дала мне еще одну отсрочку.  — Выжившие есть? — я не чувствую ни волнения, ни жалости, ни скорби, но в горле отчего-то пересыхает и вместо звонкого голоса из глотки вырываются лишь хрипы.  — Неизвестно, — сухо отвечает Президент. — Переждем несколько дней и отправим туда пару планолетов. На всякий случай. Плутарх предлагает почтить память Дистрикта минутой молчания, и я мысленно обращаюсь к его погибшим жителям. Я уже знаю, что буду первой в списке добровольцев, которые полетят в Двенадцатый с проверкой. Простите, я хотела сказать «к руинам Двенадцатого». Не для того, чтобы плакать, просить прощения и нести цветы к каменным обломкам. Совсем нет. Вместо этого я рассмеюсь сумасшедшим смехом и станцую дикий танец на обожженных костях.