Exodus

Утром лицо. Разбил за это зеркало. (Б. Поплавский, "Метафизический граммофон")

05:30, 15-е месяца Середины Года, 4Э 1667 Нет прямее и болезненнее обвинения в предательстве, чем "ты уже не тот, кого я знал когда-то". Но только одному из шестерых удаётся избежать его во все времена, при любых обстоятельствах, от кого бы то ни было. Сота Сил из тех, кто не меняется, хоть и не всегда может быть узнан при следующей встрече. Сота Сил из тех, кто молчит больше, чем говорит, а говорит загадочнее, чем молчит. Сота Сил из тех, кто носит в душе собственную удивительную вселенную, равно бесконечную внутрь и наружу, и если не замыкается в ней, то непременно меняет мир вокруг. Сложно представить кого-нибудь, способного радоваться, потеряв в битве руку или глаз. Передать впечатление, оставляемое третьим Трибуном, ничуть не легче. Даже описывая внешне, говорить о нём как о кимере со встроенными механическими имплантами и протезами не совсем верно: он больше похож на машину с незаметно теряющимися где-то посередине частями живых тканей. Впрочем, бесчувственная конструкция не могла бы похвастаться, что давно научилась заранее определять прибывающих в штаб так, как он. Запах - это Альмалексия: дорогие духи, еле заметно впитавшийся в одежду дым благовоний и идущий по следам формалиновый призрак госпиталя Милосердия. Осязание - это Вивек: жар или холод пламени волос, властная чувственность присутствия и острота наконечника копья, подцепляющего ручки верхних ящиков в архиве. Сегодняшний первый же - звук: звон стекла, тихое ругательство на древнем диалекте, приглушённый кашель, скрип двери и шаги. Эту походку он в жизни не спутает ни с какой другой. Так передвигаются только ядовитые змеи, дикие кошки и те, кто может руками плавить двемерское золото, причём предпочтительнее - в присутствии подарившего его гномьего короля, украдкой следя за реакцией своего генерала. Последнего, однако, подобные попытки привлечения внимания искренне забавляли. Учебники истории такие мелочи опускают, но Сота Сил помнит. И к лучшему, ибо нет теперь более бесполезного предмета. Вскоре появляется остальное, включающее плохо расчёсанные длинные волосы и сигарету с несброшенным пеплом в окровавленных пальцах. Никакого "доброго утра"; нет, они не ссорились как минимум последние полтора столетия, просто оно перестало быть таковым ещё раньше. Громада пружин, рычагов, швов, заклёпок, трубок, захватов и сочленений остаётся неподвижной. Лишь внимательно движется за каждым шагом вращающийся окуляр. - Хм-м. Ты ранен? - Из всех определений, которые мне можно дать сейчас, существует только "не выспался". Сил тихонько усмехается. Будто скрежещет съехавшая шестерёнка. - Так и представляю, как ты пробуждаешься однажды после многовекового сна между жизнью и смертью и говоришь то же самое. Выпей кофе. - Что-то я такого не припомню. - сухо отвечает Ворин. Он лжёт, конечно. Хотя и коллега далёк от абсолютной правдивости, прекрасно зная, что остался только чай. Однако же... quid est veritas? Если бы это было, они не разговаривали бы сейчас в дружеском - да и вообще каком-либо - тоне. Но если бы этого не было, они не находились бы в сердце утопии, о которой не могли и мечтать каких-то три эры назад. Рушащейся утопии. - А зря. Упоминал ли я, что если бы не твоя тогдашняя идея использования Рукава Сновидений для коммуникации, я до сих пор не изобрёл бы лучшего способа, и мы не жили бы в мире всепронизывающей информации и мгновенных путей сообщения? - ...Если бы мы жили вообще. - пессимистически парирует собеседник, садясь за стол. - Своим единственным вкладом в шеогоратово безумие, коим стал Ресдайн, я считаю укрощение подземных сил Красной Горы, да и тем вместо меня занимаются братья. Остальное - плоды исключительно твоей гениальной изобретательности, Сехт. - ...Которые были бы бесполезны, если бы я не разделил их со всеми, а заперся бы вместе с ними от непонимания и насмешек в своих мастерских. Словно алчный купец с диковинными драгоценностями, не приносящими ему ни прибыли, ни счастья - лишь вечное беспокойство, крепок ли замок на сундуке... Да. Если бы. Вся их жизнь состоит из одного сплошного "бы", причём того худшего сорта, что остаётся, когда в прошлом уверен меньше, чем в будущем. Это - а может, что-то ещё - всерьёз беспокоит вновьприбывшего. Сложно не заметить. Сил оставляет на мгновение чашку, поддерживаемую одной из нескольких искусственных рук, и прищуривает единственный глаз: - И всё-таки, в чём провинилось зеркало? Сказало, что не ты на свете всех милее? О да. Именно так. "Вы чудовище и злодей, Лорд Высший Консул Ворин Дагот Ур из Великого Дома Дагот", добавило бы оно, если б умело говорить, "и не заслуживаете никаких "долго и счастливо". Существо в отражении было мертвецом, продолжающим существовать лишь благодаря отчаянию и ненависти, которые до неузнаваемости исказили его черты и разум. Но страшнее всего был взгляд - нет, не пылающий злостью или жаждой власти, напротив, лишённый и малейшей искры их воли и энергии. Не выражающий ничего, кроме пустоты абсолютного разочарования, подобно чёрной дыре затягивающей всё вокруг в небытие вслед за собой. Ур поднёс руку к стеклу, чтобы с невыносимым скрипом провести по нему когтями, а Ворин - чтобы разбить его в приступе отвращения. На ладони остался косой порез. А из осколков теперь глядели сотни Нереваринов, отражая мир, где нашлось бы место любому из них, но ни одному Даготу. - А впрочем, ну его в Обливион. - практически сразу же отзывает Сехт собственный вопрос. - Всё равно оно предназначалось в подарок шефу. Бедняга не раз упоминал, что не может стабилизировать свой облик, а это, сам понимаешь, затрудняет бритьё и вызывает неприятнейшее головокружение. Что ж, больше не... - Он ещё вернётся. - возражая, перебивает Ворин. - Он всегда возвращается. "Должно быть, особый талант - драматизировать оптимистично." - отмечает второй, не подавая виду. - Вот как. Откуда ты знаешь? Тот молчит некоторое время, стряхивая пепел. Штаб насквозь прокурен: верная примета, что кое-кто в который раз сбежал от обязанностей главы клана, поселившись на выходные на рабочем месте, где проводит ночи с леди по имени бессонница и не собирается выходить даже на балкон. - Мы верим. - А ещё снова называете себя во множественном числе. Причина веская? - Скажем так, какой-то части меня слишком сложно доверять чему бы то ни было. Себе в том числе. Даже по необшитой металлом половине лица изобретателя нелегко определить, серьёзен он, отстранённо-задумчив или просто равнодушен. Ещё мгновение, и в застывшей линзе окуляра отражаются не коллеги за беседой, но златоликие боги, смотрящиеся друг в друга - вечность в вечность - и, как ни странно, маска Ура мудра и бесстрастна, а у Сила искажена злобным оскалом и страданием. Отражение безупречно. Но... неверно. Неполно. Не противоположности и не части одного целого; они схожи, но не зеркала друг другу. Сота Сил, хранитель тайн, из тех, кому ведом такой вид иллюзии. А ещё - такой способ бегства от самого себя. - Ты слышал, что проповедуют обо мне храмовники. - тихо и размеренно говорит он. - "Вот истинный аскет, полностью отказавшийся от своего греховного естества. Сверхчеловек, изменившийся по собственной воле и ушедший далеко от земного несовершенства." - Тебе ещё повезло. Мной они до сих пор пугают детей. - вставляет другой, понимая, куда это ведёт и потому преодолевая желание уйти от темы. - Так вот, они заблуждаются. Я не отвергал свою природу. Напротив, всё, что всегда было только моим, всё, над чем смеялись остальные, называя помешательством, я принял - и стал не кем-то другим, каким меня желали видеть, но собой. Каким хотел, всегда воспринимал себя и на самом деле был. - Я знаю, к чему ты клонишь, философ. - ворчит слушатель. - Нет нужды разбрасываться словами и держать многозначительные паузы. - О, не спеши с выводами. Кое в чём правы и они: для этого нужно иметь смелость. И волю. Не чтобы изменить себя... но чтобы принять. Он замолкает, и тишина между двумя богами красноречивее любых слов. Где-то чуть дальше глубины достигнутой искренности таится рана, которую не стоит лишний раз обнажать. Лучше остановиться. Пусть говорят лишь воспоминания, которых ничем не заставить замолчать. "Ты помнишь наши маски? У Айем была рогатая, маска Векха позже стала называться Пепельной, а Неревара - имитироваться ординаторским шлемом. И моя с твоей. Средства устрашения врагов и знаки статуса среди союзников... На самом деле они стали нужны, когда мы поняли, что не можем смотреть друг другу в глаза. Искусственные лики чудовищ были дружелюбнее, чем настоящие, обнаружившиеся внутри нас. Так что сначала мы отказались от ответственности за них. И лишь затем - за клятвы, изначальные планы, честь, народ и будущее. Выродилась некогда гордая раса, превратилась в выжженную и разграбленную пустошь страна, рухнула независимость от произвола Принцев Обливиона и чужестранцев, но - какая ирония - бессмертные боги сгинули раньше всего. Внутри самих себя." "Этого никогда не было. Скажи, что нет. Пожалуйста." Но Ворин Дагот не просит и не показывает слабости. Взамен он заявляет: - Я не собираюсь отвечать за того, кем не являюсь. - Мы говорили себе то же самое, переродившись. - чуть тише, чем обычно, произносит собеседник. "Не мы - убийцы. Не мы - предатели. Не мы - исказители благих намерений. Это сделали слабые духом смертные, но теперь мы - не они." И добавляет после паузы: - Так ты точно не хочешь ни о чём мне сказать? - Вот что: чай остыл. Сехт вздыхает и спокойно, сдержанно улыбается. По крайней мере, живой частью лица. Шармат, скрытый от него, продолжает дремать на дне пылкой и беспокойной как вулкан души, оберегая сердце, тысячелетия спустя всё так же хранящее верность и надежду. В конце концов, что-то во всех этих "если бы" должно оставаться неизменным.