Священная война

Год начался паршиво. Оттепели зачастили ещё с месяца Восхода Солнца, но только к месяцу Второго Зерна еле-еле стаял снег, и то лишь на открытых местах – в ельниках и на теневых склонах гор грязные проплешины снега находили и в месяце Последнего Зерна. Всю весну и всё лето над Скайримом висели низкие серые тучи, и не проливаясь дождём, и не расходясь, чтобы дать возможность солнцу согреть землю. Ячмень, овёс и рожь, посаженные в не успевшую прогреться землю, взошли жиденько и чахло – селяне качали головами и вздыхали, что хорошо, если урожая соберут хотя бы столько же, сколько посадили. На огородах выросли только неприхотливые горох и тыквы; ягодники – морошка, водяника и брусника – даже не зацвели, клюква худо-бедно цвела, но ягод всё равно не дала. Из грибов кое-где появились лишь рядовки да мелкие горькуши, которые даже после долгого вымачивания сохраняли горький привкус. Их селяне никогда не брали, а сейчас приходилось радоваться и им. Самки почти все остались яловыми – охотники почти не встречали лисят, зайчат и медвежат-сеголеток, волчиц сопровождали лишь волчата-переярки[10], а лосихи и оленухи приносили слабых детёнышей, из которых мало кто дожил до осени. Зайцам, кабанам, оленям и другим грызунам и травоядным не хватало еды, они ходили тощие и слабые и легко становились добычей волков и саблезубов. Только на тощих оленях не отъешься – и хищники тоже ходили тощими и голодными. Помёт их был почти сплошь белого цвета, что говорило о том, что кормятся они в основном костями, а не мясом. Скот на выгонах пасли уже не пастухи, а вооружённые воины, чтобы отбиваться от саблезубов, медведей и стай волков; детей старались не выпускать за околицу. К середине лета проявилось ещё одно тревожное явление – повсеместно у баб сбрасывались неродившиеся дитяти. Беременели бабы, месяца два-три – и сбрасывался плод. А те, что всё же смогли доносить, рожали мелких и хиленьких детишек, которые и титю сосать не могли. Где-то выхаживали и таких: вливали в них молоко из ложки, через рожок, а то и вовсе вставляли соломинку прямо в горло. А где-то они умирали от слабости. Боевое лето… было вроде как и удачным, за первые два месяца три отряда уничтожили почти пять десятков драконов, только все знали, что это бесполезная работа, что Алдуин прилетит и воскресит тех, кого они убили. Вернее, даже прилетать не будет – Феллдир один раз наблюдал, как над могилой недавно убитого дракона начало формироваться новое тело, в него перетекли остатки ауры мёртвого, и молодой дракон улетел, как будто его и не убивали. И все понимали, что Разрушителя нужно остановить, но никто не знал, как. И что если не остановить его, то всё, что они делают – убивают драконов, сеют хлеб – всё это бесполезно. Драконов не станет меньше, а в будущем году урожай будет ещё хуже. И если в этом году они худо-бедно перебьются тыквами, горохом и горькушами, то в следующем их уже ждёт голод. И Партурнакс, к которому они поднялись сразу после того, как стало известно, что Алдуин вступил в свои права, ничем не смог помочь. Он рассказал про ритуал изгнания, но для него нужно было семь человек, знающих определённые драконьи мантры и способных выговорить их хотя бы частично правильно. Феллдир, Хакон и Гормлейт могли бы научиться им, как могли бы найти ещё четверых человек, согласных вступить на Путь Голоса, и Партурнакс мог бы обучить их, но на это ушли бы годы, а таким временем Нирн уже не располагал. Рассказал Партурнакс и про медитацию. Сама по себе она не была сложной – по сути обычная концентрация энергии, но на протяжении трёх лет, трёх месяцев и трёх дней маги должны были пребывать в ней постоянно, не разрывая магический Круг. А на такое долгое поддержание Круга человеческие маги способны не были… *** – Нужно что-то делать, нужно! – сжав зубы, твердила Гормлейт, яростно полируя тряпочкой и без того идеально чистое и гладкое лезвие клинка. – Хакон, ты же должен знать, что делать! Они пересеклись вчера вечером – все три отряда – Мьоллнира, Дагбьярта и Хреина. Вернее, встретились отряды Мьоллнира и Хреина, а за Дагбьяртом послали проводника – просто посидеть вместе, потравить байки, хотя и настроя на байки-то не было. Даже крупный дракон, задавленный объединёнными силами, не доставил радости: что радоваться, если седмица-другая – и он воскреснет? Хакон сидел, привалившись спиной к кедру, и смотрел на небольшую лесную полянку, воинов, расположившихся около костра, постепенно сгущающуюся пасмурную темноту. Сегодня они убили крупного дракона, правда, потеряли двух воинов, ещё троих сейчас лечили Феллдир и Кетиллёг. Тойво и Рёде в сторонке играли в ножики на щелбан, изобретательно и со вкусом делая друг другу незаметные магические заподляны; у обоих на лбах уже наливались смачные синяки от множества полученных щелбанов. – Я не знаю, что делать, сестра, – Хакон сурово свёл брови. На ветке дуба, нависавшей над поляной, нахохлился крупный чёрный ворон, опустив клюв на грудь, и дремал. Хакон некоторое время наблюдал за ним, потом посмотрел на сестру. – Я не знаю, что нам делать, – повторил он. – У меня всегда… Я обычно чувствую, правильно мы делаем что-то или нет. Сейчас я не чувствую ничего. Ни правильности, ни неправильности. – Значит, нужно сделать что-то другое! – Гормлейт мотнула головой. – Например, взять какой-нибудь храм! – Сейчас? – Хакон пристально глянул на неё. – А что делать? Тогда ты хоть почувствуешь, правильно мы делаем, или нет! Что у нас здесь поблизости есть? – Поблизости у нас Ропвинд, – подумав, вспомнил он, – но он расположен на высоких скалах, к нему ближе чем на полверсты незаметно не подойти. Есть ещё Крокигвегг… Гормлейт скривилась как от зубной боли: в Крокигвегге когда-то держали Видара. И пусть это было… сколько?.. десять лет назад, пусть маленький ребёнок давно превратился в высокого худощавого подростка, с каждым годом всё больше становившегося похожим на Мьоллнира, а всё равно при воспоминании о тех днях на душе делалось тяжело и беспокойно. Хакон снова перевёл взгляд на ворона. Словно бы, когда он глядел на него, ситуация воспринималась яснее… – Но там, Феллдир говорил, шестая стихия в магической защите. – Он же эту даэдрову шестую стихию снимал, как я меч из ножен достаю: рукой махнул – и нет её! – Это нужно спрашивать у него. Уставшие Феллдир, Кетиллёг и Малуша, закончившие с ранеными, подошли к ним через час. Рёде принёс им по миске мясного супа и куску жёсткого жареного мяса, Хакон сходил к ручью за водой, а когда они поели, спросил: – Мы можем взять Крокигвегг? Лицо Феллдира сделалось бесстрастным: – Я не знаю, что там творится. Раньше там верховным жрецом был Мирак, Халли говорил, что его собирались отправить куда-то в другой храм, но отправили или нет – не знаю. Я слышал, что он кто-то вроде Йолмира – много знает и не от мира сего. Говорили, что он продал душу Херме Море, и что он не драконосозданный, а драконорождённый. Хакон сделал короткий призывный жест Гуннару, их проводнику по Фолкриту. – Крокигвегг, – коротко произнёс он. Гуннар сунул пятерню в густую чёрную бороду: – Паскудное место, – покачал он лысой головой. – Кажуть, жрецы тама людей в жертву драконам приносять. Кажуть, среди ночи выскакиваеть отряд жрецов из храма, врываются в хаты, хватають людей – не глядять, бабы то, детишки, старики – кидають в сёдла и назад в храм. Кого-то из них больш не видять, кого-то мёртвыми, порезанными и высушенными сбрасывають со стен. И кажуть, опосля того, как людей похватають, над храмом фиолетовое зарево стоить. Рёде и Тойво переглянулись, затем вопросительно посмотрели на Феллдира. – Я не знаю, что это, – покачал он головой. – Стихия воды синяя, огня – красная, если создаётся магическое плетение на основе этих двух стихий, то оно будет иметь фиолетовый цвет. Но его смогут видеть только маги. Разве только если это ритуальная даэдрическая магия вызова, то на определённых этапах она будет видна и не магам. – А ты в даэдрической магии разбираешься? – уточнил Тойво. – Я знаю принцип вызова даэдрических тварей и вещей, и больше ничего. Если Мирак действительно продал душу Херме Море… – То с ним лучше не связываться, – закончил за него Рёде. – Тогда не Крокигвегг, – сжала зубы Гормлейт, – а другой храм. – Вокруг почти всех крупных храмов, – напомнила Кетиллёг, аккуратно поливая из фляги себе на руки, – города, обнесённые стенами. Через них незаметно не проникнешь. – Есть храмы, около которых нет городов! – Ропвинд, Крокиггвегг, – начал перечислять Хакон. – Хёггате, но там голые скалы и большое войско не спрячешь. Гормлейт невольно сжала зубы. Хёггате… Ещё одно напоминание страшных ошибок её юности… – Химлентемплет[11], но он находится на острове, и около него тоже голые скалы. И всё. Гейрмунд и Ансилвунд мы уничтожили. – Ещё есть четыре храма, – подумав, добавил Феллдир, – около которых деревни, не обнесённые стенами. – Но все они, – возразил Хакон, – находятся в таких местах, куда незаметно не подобраться. – Всё равно, – зло процедила Гормлейт, – храмы уничтожать надо! Не всегда Шор будет преподносить их нам, как Гейрмунд или Ансилвунд, на блюдце с золотой каёмочкой! На это возразить было нечего. – А давайте кинем кости, – внезапно предложил Рёде. – Куда упадут, того и брать будем. Все посмотрели на него, затем друг на друга, и Хакон встал и пошёл к Мьоллниру за картой. Вернулся он, сопровождаемый всеми тремя сотниками, и неся в руках потрёпанную, пожелтевшую и на двух углах подпаленную карту, на которой разными почерками и чернилами были нанесены города, деревни и храмы Скайрима. Мьоллнир расстелил карту на ровном клочке земли, Дагбьярт прижал её камнями по углам, Хакон снял с шеи кожаный мешочек, растянул шнурок на нём и вытряхнул из него ритуальную гадательную кость, на шести гранях которой были нанесены руны. Хакон взял кость в руки, сжал её в сложенных ладонях и приложил ко лбу: – Отец мой Шор и матушка моя Кин, ваш сын просит ныне вашего совета: что нам делать, дабы спасти Нирн от гибели. Он глубоко вздохнул и на выдохе опустил руки и разжал их. Все затаили дыхание. Кость покатилась по карте и скатилась с неё на камни. Все замерли, а Хакон наклонился к кости, чтобы посмотреть, какая руна выпала. Грань, которой она лежала вверх, была чистой. – Руна Шора, – поднял голову Хакон. – Рок, – Мьоллнир прикусил ус. – Судьба не определена. И кость упала не на карту. – Значит, – понял Дагбьярт, – храмы нам сейчас брать не нужно. – Скорее, – поправил его Хакон, – можно, но это ничего не изменит. – Давайте я попробую, – предложила Кетиллёг, снимая со своей шеи такой же мешочек. Вынула кость, вытесанную из берёзы и тоже с нанесёнными на неё рунами, и так же, как и Хакон, сжала её в ладонях: – Отец мой Шор и матушка моя Кин, ваша дочь просит вашего совета: нужно ли нам сейчас захватывать жреческий храм? Глубокий вдох – и на выдохе кость покатилась по карте и упала в траву. Чистой гранью вверх. Тот же самый знак неопределённости… Феллдир взял у жены кость, сжал её в ладонях и приложил ко лбу. – Матушка моя Кин, подскажи, где сейчас находится Старший Свиток. В наступившей тишине было слышно, как ворон на ветке расправил крыло и почесал его клювом. Кость упала на карту руной Иса вверх. – Куда упала? – подобрался Мьоллнир. – Крокигвегг же! – Да не, Крокигвегг вот здесь. – И до Ропвинда не докатилась! – Дай посмотреть! – Ща в рыло дам! – Пальцами не тыкайте, кость сдвинете! – Рядом деревня Сонхейм, её два года назад спалили. – Излучина ручья… – Хлопцы, да то ж мы тут и стоим! Все ошеломлённо посмотрели друг на друга, Тойво с Рёде заржали: – Ну что, признавайтесь, кто затихарил в мешке Старший Свиток? Сотник Хреин влепил обоим затрещины. Дагбьярт машинально вытащил из-за пояса кинжал и принялся подбрасывать его в левой руке. Мьоллнир сплюнул ус: – Не думаю я, что нам надо браться за лопаты и копать. Или обыскивать дубы с ёлками и трясти белок, кто из них в дупле Старший Свиток на зиму припас. Хакон медленно кивнул. – Руна Иса, – Кетиллёг очень аккуратно взяла кость пальцами, – руна времени и ожидания. – Старший Свиток у нас, – Хакон поправил повязку на правом глазу. – Только ещё не время для него. – Хочешь сказать, – скривилась Гормлейт, – нам ничего сейчас делать не надо? – Ты видела знаки судьбы, сестра. Судьба не определена. Или в данный момент решается не нами, и мы пока что не влияем на неё. – И что делать? Сидеть, сложа руки, и ждать, когда Свиток свалится к нам в руки? – Делать то, что мы должны делать, сестра, – Хакон сурово глянул на неё. – Убивать драконов. И когда придёт час, судьба даст нам знак. *** Около его избушки всё изменилось. Слабый колос поднимался едва ли на высоту колена, старая хата осела в землю по самые окошки, её брёвна крошились под рукой, серп покрывала ржавчина, тын, который он поправлял всего лишь в прошлом сне, покосился и местами упал, огород порос жёсткой крапивой, увешанной улитками и тронутой гнилью. И вместо лазурной выси неба – невнятная серость туч. И сюда пришёл Разрушитель… Хакон, обойдя поле, поднялся на вершину холма, долго созерцал раскинувшуюся перед ним каменистую тундру, издалека понаблюдал, как стекает с Глотки Мира ярко-серебристая аура Хранителя, окутывая собой весь мир, затем сделал шаг вперёд. Он оказался среди знакомых развалин у подножия Глотки Мира. Только если раньше во сне он видел их целыми и не тронутыми временем, то сейчас они были тем, чем являлись в реальном мире – грудами камней, кое-где несущих на себе резьбу. И среди них находились два жреца. Один из них, в робе с красной окантовкой по капюшону и рукавам, с высоким хвостом седых волос, сжимал в руках вышитый рушник, бегал от второго, целиком фиолетового, одетого в робу без окантовок, и насмешливо дразнил: «Не догонишь, не догонишь!» Фиолетовый злился, пытался ускориться, но хвостатый вдруг резко бросил рушник через голову преследователя, а сам исчез и появился в другом месте, чтобы успеть поймать рушник, который незаметно превратился в молоток. «Не поймаешь, не поймаешь, бе-бе-бе». Фиолетовый развернулся, снова попытался достать хвостатого, но тот, немного побегав, опять подбросил молоток, на этот раз превратившийся в утку. Утка упала прямо на Хакона – он едва успел подставить руки и почувствовал, что он расширяется, растёт, и обнаружил себя стоящим на Глотке Мира, а прямо на него летел Алдуин. Утки в руках больше не было, Хакон схватил Алдуина за шею и попытался задушить. Разрушитель сопротивлялся, и Хакон, чётко понимая, что ему не сладить, превратился в портал и поглотил его. Глотка Мира исчезла, под ним оказался небольшой чистенький городок с крепостью в центре, с улицами, мощёными булыжниками, и добротными крепкими хатами, крытыми соломой. И на улице этого городка стоял хвостатый жрец, уже одетый по-нордски, и смотрел, как в небе распахивает крылья Алдуин… Хакон проснулся. Стояла ночь, сквозь тучи тускло просвечивала белая Секунда, деревья стояли неподвижно, огонь слабо тлел, около него сидел один из воинов и чутко прислушивался к окружающим звукам. Остальные вразнобой храпели, невдалеке журчал ручеёк, куковала кукушка. Хакон сел и тронул за плечо Феллдира, спавшего прямо на земле невдалеке. – Два жреца, – произнёс он, когда маг открыл глаза. – Один из них в робе с красными окантовками; волосы длинные, седые, густые и завязаны в хвост на макушке. Второй в робе без окантовок и весь фиолетовый. Кто это может быть? – Робы с красными окантовками носят старшие жрецы, – Феллдир сел. – С хвостом – это Йолмир, больше хвосты из жрецов не носит никто. Без окантовок – это высшие жрецы. Фиолетовый… – он задумался и покачал головой. – Не знаю, что это может быть. Хотя… Если человек продаёт свою душу даэдра, его аура частично приобретает фиолетовый цвет. Насколько я слышал, из верховных жрецов Мирак продал душу Херме Море, и его аура должна стать фиолетовой. Может быть, это был он. – Что есть у Йолмира такое, что у него хочет забрать Мирак? Феллдир неопределённо пожал плечами: – Оба они хотят знаний. Так было, когда я был в храме, Халли рассказывал, что сейчас тоже так. – Старший Свиток у Йолмира может быть? Феллдир внимательно посмотрел на него: – Никогда не слышал и не видел. Но если Свиток может быть где угодно и у кого угодно, то и у него тоже может быть. – Где сейчас Йолмир? – Три года назад он был в Бромьунаре при короле-драконе. Но король-дракон Двинхонкей три года назад умер, и где сейчас Йолмир, я не знаю. Хакон опустил голову и посмотрел на поросший лишайником камень перед собой. Бромьунар им при любом раскладе не по зубам… Снова покосившаяся избушка, снова чахлая пшеница на поле. Хакон сорвал несколько колосьев покрупнее, вышелушил зерно и медленно поднялся на вершину холма. Там он посмотрел на огромный драконий храм в долине, узнавая его, затем нашёл большой плоский камень, аккуратно высыпал на него зерно и позвал: – Матушка моя Кин, прошу тебя, приди к своему сыну. Серое небо, серый храм, серая земля… Весь мир словно бы терял краски. Только женщина рядом с ним с золотыми косами, в зелёном сарафане и белой шали ещё несла на себе цвет угасающей жизни. Она посмотрела на храм перед собой и вздохнула: – Мир клонится к пропасти. Он меняется. Каждый день, каждый час, каждый вдох он становится другим. То, что правильно сегодня, станет неправильно завтра. То, что нужно сейчас, станет ненужным со следующим вдохом. То, что может спасти мир сейчас, не спасёт его потом. – Поэтому я теперь не могу ясно видеть и понимать? – Да, сынок. Ясно видеть можно лишь тогда, когда мир находится в своём предначертанном круге. Но сейчас мир выпал из него. – Что нам делать? – Смотреть. Слушать. Молиться и верить. Спасти мир, вернуть его в предначертанный круг можно в любой момент. Но все, кто может это сделать, не хотят или не знают, как. А если хотят и знают, не имеют для этого сил или не успевают. И судьба сейчас пытается сделать так, чтобы сошлись в нужном месте нити тех, кто может спасти мир, и того, что может спасти мир. – Йолмир и Мирак могут нам помочь? – Мирак… – она печально смотрела на храм в долине. – Этот мир губит раса драконов. И человек драконьей расы должен помочь это исправить. – Драконорождённый? – Да. И Мирак драконорождённый. Он пришёл в этот мир с целью не допустить падения мира. Но его жажда знаний привела к тому, что он видит только свои цели и желания. Кин замолчала. Во всём мире стояла неестественная тишина: не дул ветер, не шелестела трава, не кричали птицы, не шуршали мыши. Даже ручей, протекавший под холмом, не журчал. Тёмно-серый храм на грязно-серой земле казался мёртвым, как и весь остальной мир. – Мирак, – негромко произнесла Кин, – не единственный сейчас драконорождённый на земле. Когда он забыл о своём долге, другая драконья душа сошла в мир, добровольно приняв ношу, которую не должна была нести. – Йолмир?.. Ногу пронзила резкая боль, Хакон дёрнул её и проснулся. – Звиняй, брат, – повинился Несбьорн. – Споткнулся. Хакон сел, пошевелил отдавленной лодыжкой. Утро уже занялось, за лесом сквозь тучи просвечивало солнце, кое-где тенькали птицы, обычно говорливые в эту пору года. Журчал ручей. Воины кто ещё спал, кто уже проснулся и лениво валялся на траве. Феллдир, Кетиллёг и Малуша перевязывали раненых. Хакон подошёл к ним. – Во сне я видел Крокигвегг, – медленно произнёс он, садясь на корточки и помогая повернуть на бок Свена Носатого. – Может быть, нам нужно будет его брать, может быть, нет. Я не знаю. Но я его видел. Судьба складывается из бесконечного множества нитей. Не только судьба влияет на людей, люди тоже влияют на судьбу. И они сейчас тоже могут на неё повлиять, знать бы только, как… ________________________________________ [10] Переярки – годовалые волчата из прошлогоднего помёта. [11] Сейчас это древненордские развалины Skytemple Ruins.