Священная война

Конец лета выдался ещё более паршивым, чем начало. Заморосили постоянные дожди, не прекращающиеся ни на час, и та часть урожая, что не успела засохнуть в первую половину лета, сгнила сейчас. Недоспелого мелкого зерна собрали в лучшем случае столько же, сколько и посадили, а на некоторых полях – лишь по паре горстей с каждого посаженного по весне мешка. Горох и тыквы выросли хорошо, кое-как уродили картошка и капуста, остальное же всё высохло, сгнило или просто не уродило. Грибов в лесу было хоть шаром покати, даже с приходом дождей там, где каждый год россыпями вылезали боровики и грузди, в этом году не выросло ничего. Дети и бабы за несколько часов блуждания по лесам приносили неполную корзинку червивых рядовок, зелёнок и чего-то ещё, у чего не было даже своего названия, но что было съедобно. Их раньше никогда не брали, а сейчас благодарили Кин и за них. В конце лета полезли какие-то мелкие серые грибочки на тонких ножках и с полупрозрачной шляпкой, которые раньше изредка встречали только травницы и которые теперь покрывали лесную постилку целыми коврами. Даже Кетильгерд и Кетиллёг не знали, можно ли их есть, однако понюхав их, помяв и пожевав, они решили, что эти грибы, может, и не съедобны, но по крайней мере, не ядовиты. Несколько мужиков собрали немного таких грибов, сварили и съели. Они оказались безвкусными и пованивали мочой, однако несварения желудка не вызвали. Через пару дней их собрали больше, сварили густой наваристый суп и наелись до отвала. Суп вонял мочой ещё сильнее, однако и на этот раз от него никто не занемог. Выбрали несколько детишек покрепче и накормили этим супом их. Детишки умяли всё до последней ложки, вылизали миски и попросили ещё. Двое суток наблюдения за ними показали, что детишкам хуже не стало, а потому Кетильгерд вынесла вердикт, что грибы съедобны и их можно есть. Осенью начали умирать старики. И вроде бы не болели, но как-то начинали чахнуть и за седмицы две-три сходили в могилу. Воины и селяне заподозрили было неведомые грибы с запахом мочи, которыми уже целый месяц почти досыта кормилось всё селение, однако выяснилось, что грибы здесь не при чём – половина умерших к этим грибам не прикасалась. У Тьярви за три дня умерли мать, отец и новорожденный сын, которого его жена смогла проносить семь месяцев, но которого родила уже мёртвым. Умер отец Тойво, так и не простив сына перед смертью и не позволив ему вернуться в род. Начал сдавать сотник Аудбьорн. Отец Феллдира, два года назад перебравшийся со всем семейством к ним на хутор, тоже признавался, что ему постоянно муторно и болит в груди, и просил Феллдира, если он умрёт, позаботиться о мачехе и сёстрах. И так было во всём Скайриме. Даже в храмах стали всё больше трупов сбрасывать со стен – видимо, послушников и стражников умирало столько, что даже некромантам некуда было их девать. За травами Кетильгерд, Кетиллёг и другим травницам приходилось уходить далеко, потому что в тех местах, где много лет подряд густо росли горноцветы, лаванда, собачьи корни и многие другие лекарственные растения, сейчас было пусто. На бестравье и безъягодье умирали зайцы, кабаны, олени, лоси; их истощённые трупы растаскивались волками, медведями и саблезубами. Из болот и чащ повылезали голодные тролли, нападавшие на волков и саблезубов. Если тролль в схватке погибал, за его жёсткое и вонючее мясо завязывались драки. Рыбы тоже стало меньше, её мясо стало жёстче, но её вываривали и съедали вместе со всеми внутренностями и костями. Зиму они продержатся. До голодной весны доживут не все, самые слабые умрут. Но и следующий год будет таким же неурожайным. Если в этом году уродили горох и тыквы, то в следующем не будет уже и их. Может, было бы лучше, если бы Алдуин просто прилетел и сжёг весь Нирн. Гореть в драконьем пламени больно, но недолго. Но вместо быстрой смерти им придётся несколько лет смотреть, как от голода один за одним будут умирать их родители и дети, чтобы в самую последнюю очередь, похоронив всю свою родню, на закате мира умереть и им… *** Крокигвегг словно бы подставлялся сам. В конце лета жрецы совершили очередной налёт на деревушку, лепившуюся к его стенам, и увезли несколько людей, после чего оставшиеся десятка два селян, погрузив свой нищенский скарб на телеги, покинули её. Когда Феллдир и Тьярви в самом начале осени проходили там, они увидели лишь пустые покосившиеся избы да хлева, выбитые окна, отвалившиеся двери, поваленные гнилые плетни да мокрые голые огороды. Падальщики уволакивали сброшенные со стен трупы и ели их, давясь от спешки и яростно отгоняя соперников; обглоданные куски костей валялись по всем окрестным полям и лесам. Воины видели как-то облезлую и запаршивевшую лису, волочившую куда-то кусок человеческого черепа. – Защита ослабла, – отметил Тьярви, когда они, одетые в грязные нищенские лохмотья, присели на остатки завалинки около одной из изб. Раньше внешняя защита проходила в трёх саженях от стен и была плотной и сложной. Теперь же она сдвинулась к самым стенам, в магическом зрении потускнела и местами заметно провисала. – Видимо, – Феллдир прикрыл глаза, прислушиваясь к магическому фону, – умерли жрецы, которые её поддерживали. Однако рассчитать проход не вышло – два месяца маги пытались нащупать лазейку и не могли. Потом перепроверяли расчёты, находили совершенно глупые ошибки, которые могла допустить разве что Дагню. Пересчитывали, снова не сходилось, и снова находили нелепые ошибки. Пару раз ходили перепроверять плетение и каждый раз находили его немного другим, не таким, каким зарисовали его в прошлый раз. Считали с новыми параметрами – и снова допускали ошибки. – Ничего не понимаю, – сдался в конце концов Феллдир. – Неужели Мирак настолько гениален, что может создавать динамическую защиту, которая постоянно меняется? Пока мы дорисуем последнее плетение, успевает измениться первое? – Это всё равно не объясняет наших ошибок, – возразил Тьярви, яростно массируя правую руку. Эта рука, пришитая шестнадцать лет назад, с зимы начала сильно усыхать. Она всегда была костистой и дряблой, потому что двигалась исключительно за счёт магии, а не мышц, но всё же ещё полгода назад выглядела вполне сносно. А теперь, похоже, придётся её отнять, иначе пара месяцев – и она отсохнет сама и начнёт заражать кровь. Они попробовали рассчитать проход в магической защите ещё двух храмов, Раннвейга и Хиллгрунда, но и там было то же самое. Что происходит, случайно обнаружила Дагню. В один из дней её сын, шестилетний Дагвид, пошёл в лес за грибами и не вернулся. Встревоженная мать побежала искать его. Сына она вскоре нашла, живого и здорового, как оказалось, он просто заблудился, потому что не смог найти ориентиров. Дагню отругала его за невнимательность, но к своему удивлению на обратном пути сама не увидела ни крошечного драконьего храма, стоявшего пустым и заброшенным уже девять лет, ни вросших друг в друга дуба и сосны, около которых грибники обычно сворачивали налево, чтобы обойти небольшое болотце. Заведя сына домой, она взяла Вальку и Рёде, и они втроём пошли искать пропавшие храм и сросшиеся деревья. И не нашли ни первого, ни вторых. – Может, их и не было? – неуверенно предположил Рёде. – Или это у нас помутнение какое, и мы проходим мимо и в упор не видим их? Маги призадумались, вернулись на хутор и попросили нескольких селян тоже сходить в лес. Те сходили, вернулись и подтвердили, что и храм, и деревья действительно исчезли. Лысый Гунтер, их проводник по Фолкриту, завернувший к ним через пару дней, рассказал, что и в Фолкрите он не находит некоторых приметных скал, деревьев и заброшенных храмов. – Пожиратель Мира, – тихо произнёс понявший всё Феллдир, – пожирает мир… Серое небо моросило мелким дождём, сосново-еловый бор стоял чёрный, поникший, на выгоне щипала гнилую траву худая коза. Не кудахтали куры на хуторе, не лаяли собаки, не перекликивались птицы, ещё не отлетевшие на юг. Потихоньку умирают люди, перестают рождаться малыши, незаметно исчезают куски земли. И так будет до тех пор, пока от Скайрима не останется крошечный клочок, зажатый между неприступными горами на западе, востоке и юге и ледяным океаном на севере. Только это будет уже не океан, а небольшое озерко, по которому можно будет вброд дойти до Атморы – когда-то огромного материка, незаметно превращающегося в маленький островок… – То есть мы не допускали ошибок в расчётах, – понял Тьярви. – Просто из мира исчезали куски, и из наших расчётов тоже исчезали куски. – И считать бессмысленно, – понял его Рёде. К середине осени долина Белого Потока обезлюдела окончательно: кто умер сам, кто погиб в пламени драконьего огня, кто перебрался в более защищённые места. Отряд воинов, за двое суток пересёкший её с запада но восток, не встретил ни одной живой души, только пепелища, обглоданные кости людей, троллей, мамонтов, разрытые падальщиками могилы да гниющие руины домов с провалившимися соломенными крышами. Драконов убивали один за одним, но уже никто не радовался, вонзая меч в глаз или горло очередной твари – все понимали, что через пару дней они воскреснут. Да даже если и не воскресли бы – всё равно мир уже в агонии. И убить лишний десяток драконов – это лишь немного продлить агонию мира… На исходе месяца Начала Морозов, когда постоянные моросящие дожди стали сменяться мокрым, таким же моросящим снегом, Хакону снова начал сниться Крокигвегг. И около него стоял отец, Игг – рослый, могучий, облачённый в кожаный доспех, с обеими здоровыми руками и ногами, только правый глаз его был по-прежнему закрыт повязкой – он стоял около храма, опираясь о древко огромной двуручной секиры, и напряжённо вглядываясь в храм. На Хакона он не отреагировал, а когда тот попытался задать вопрос, нетерпеливо отмахнулся, не спуская глаз с храма. Отряд из трёх сотен воинов прочесал окрестности Крокигвегга в поисках запасных выходов, но не нашёл ни одного; соглядатаи на деревьях круглосуточно наблюдали за храмом, тщательно запоминая все передвижения жрецов и смены охраны, которые могли разглядеть. Под стенами дежурили голодные облезлые волки, ожидая падали – трупы сбрасывали едва ли не каждый день. Феллдир подсчитал, что изначально в храме должно было находиться порядка восьмисот человек: примерно по триста стражников и послушников, где-то полторы сотни младших жрецов и полсотни старших. Сейчас там оставалось от силы шестьсот пятьдесят. Хотя это тоже много. В начале месяца Заката Солнца случилось сразу два события. Во-первых, над храмом стала сгущаться дымка, постепенно темнеющая и чернеющая, причём настолько, что её видели даже воины, не обладавшие магией. Дымка постепенно формировалась в чёрный столп, а в пространстве стало ощущаться присутствие драконов, готовящихся сойти в предназначенные для них человеческие тела. А во-вторых, одним серым утром ворота храма открылись, и его покинуло жреческое посольство, состоявшее из трёх десятков человек. Воины было уже зашевелились в предвкушении хоть коротенького, но боя, но когда Феллдир посмотрел на это посольство магическим зрением… Все ауры издалека сливались в одно красно-голубое пятно, но в это пятно отчётливо вплетались серые и фиолетовые нити, а всё посольство было накрыто не радужными переливами магической защиты, а фиолетовым пологом даэдрической магии. Феллдир застывшим взглядом смотрел на посольство, неторопливо двигающееся по ухабистой мощёной дороге через пустошь в сторону леса. Серые нити ауры могли принадлежать только старшему драконьему жрецу. Но ауры всех старших жрецов уже несли в себе тлен и гниль и были переплетены чёрными нитями. Но ничего чёрного – Феллдир ещё раз внимательно вгляделся в удаляющееся посольство – в цветном пятне аур не было. Значит, либо это старший жрец, принявший драконью душу совсем недавно, причём свежую душу, ещё не израненную постоянными воплощениями, либо же это был драконорождённый. Драконорождённым считался Мирак. Ещё в бытность Феллдира младшим жрецом шептались, что он сам пришёл в храм, сам выбрал себе драконье имя «Мирак», утверждая, что оно принадлежит ему по праву, что он принял сан старшего жреца без ритуала принятия драконьей души. Он много лет был верховным жрецом Крокигвегга, но три года назад, когда Феллдир встречался с Халли на заброшенном святилище Кин около Гейрмунда, тот говорил ему, что Мирака собираются снимать с поста верховного жреца и вроде бы куда-то переводить. Говорили также, что он продал душу Херме Море. И тогда выходит, что раз у кого-то в ауре есть серые драконьи и фиолетовые даэдрические нити, то Крокигвегг сейчас покидает Мирак. Нет, надо сначала убедиться, что серые и фиолетовые нити принадлежат одному человеку, а не разным. Феллдир и Хакон поспешно переоделись в грязное рваньё, прихватили корзину, Кетиллёг ещё успела призвать на них благословение Кин, и бегом помчались сквозь лес наперерез посольству. Версты через три после заимки Двух Охотников дорога делала довольно крутой поворот, обходя скалу, и к этому-то повороту и неслись Феллдир и Хакон, продираясь сквозь кусты и спотыкаясь о поваленные деревья. На ходу они кидали в корзину все попадавшиеся им грибы, даже не рассматривая их, так что к заимке небольшая корзина наполнилась наполовину. Вылетев на поворот и убедившись, что жрецы здесь ещё не проезжали, они перевели дыхание и медленно побрели навстречу посольству. То не заставило себя ждать: стоило им пройти два десятка шагов, как Феллдир уловил отголоски магии, причём не человеческой, а даэдрической – неуютной, неприятной и чуждой. Давление магии нарастало, потом послышался стук копыт, и из-за поворота показались жрецы. И первыми ехали не стражники. Первым ехал старший жрец: в плотной серой робе без окантовки на капюшоне, лет пятидесяти пяти, высокий, статный, с жёстким и волевым лицом и таким же жёстким и колючим взглядом. Его аура переливалась серо-голубыми оттенками, и на ней фиолетовые нити складывали знак Хермы Моры. Вот ты какой, Мирак… Мирак глянул на двух оборванных грибников, и Феллдир с Хаконом почувствовали, как от этого колючего и какого-то нечеловеческого взгляда немеет тело, и душу охватывает ужас, а ноги словно сами по себе помчали к лесу. Они опомнились только тогда, когда за спиной у них взорвался огненный шар, от которого затлели мокрые ветки деревьев. Феллдир успел глянуть назад, резко дёрнул Хакона в сторону, мимо прогудел ещё один огненный шар. Они скатились в неглубокий овраг, по чавкающей грязи на его дне пробежали саженей пятьдесят, пока овраг не закончился, выбрались наверх и обернулись ещё раз. Жрецов больше видно не было, заклинаниями никто не швырялся, однако на всякий случай ещё с версту они пробежали едва ли не на предельной скорости, причём на всякий случай в сторону, противоположную лагерю. И только когда земля стала полого подниматься вверх, а под ногами стали попадаться крупные камни, они остановились и без сил повалились на мокрую опавшую листву. – Это был он, – сказал Хакон, с трудом переводя дыхание, – тот, кого я видел во сне. Это он хотел что-то забрать у Йолмира. – Он действительно драконорождённый, – подтвердил Феллдир, хватая ртом воздух, – и на его ауре знак Хермы Моры. Они помолчали, слушая неестественную тишину осеннего леса. Рубахи под полукожухами были насквозь мокрыми, в волосах и бородах запутались обломки веток, листья и мелкий лесной мусор. – Выходит, – Хакон сел, привалившись спиной к дереву и поправляя сползшую повязку на правом глазу, – Мирак покинул Крокигвегг. – Нам это на руку, – кивнул Феллдир. Они посидели с полчаса, ожидая, чтобы жреческое посольство отъехало подальше, потом встали и осторожно вернулись на место встречи. Феллдир его осмотрел магическим зрением, не решаясь применить поисковое заклинание, однако всё было чисто. На обочине в чахлой гнилой траве валялась корзина, которую они бросили, когда помчались в лес. Хакон поднял её и заглянул внутрь: – Знаешь, старик, – усмехнулся он, вынимая из корзины две поганки и кладя их на мох, – помогло нам благословение твоей жены против жрецов или нет, я не знаю, но с грибами точно помогло. Феллдир рассмотрел улов – десяток крепеньких серых рядовок и два самых настоящих чёрных груздя. И на душе почему-то вдруг стало светлее – словно бы эти рядовки и грузди, которых было полно в лесах каждую осень, но которых в этом году было не сыскать и днём с огнём, были приветом от Кин, светлым лучиком богини, питающей гибнущий мир. *** За два дня столп магии над Крокигвеггом сгустился и стал виден невооружённым глазом. Тьярви начал жаловаться на головную боль, у Рёде крутило желудок; воины не роптали, но нет-нет – а проскочит в разговоре, что у кого-то немеют ноги, болят зубы, ломит суставы или плывёт в глазах. Природа вокруг замерла и молчала – не дул ветер, не выли волки и не шуршали в листве мыши. А к Феллдиру снова стали приходить видения, в которых он шёл по широкой дороге, выложенной тёплым лунным камнем, с глубокого синего неба светило яркое солнце, а впереди появлялся из-за горизонта величественный и прекрасный в своём совершенстве храм. Кто-то из его учеников дёргал его, Феллдир возвращался в реальность, но затем снова видел себя уже во дворе этого храма. Здесь отовсюду струилась животворящая магия, пропитывая собой каждый камешек, каждую травинку, каждую клеточку тела, и он сам словно бы становился этой магией… Кетиллёг приносила ему кусок жёсткой жареной козлятины, он ел, начинал дремать – и видел себя уже на ступенях храма, и перед ним сами собой отворялись огромные резные двери из белого, сияющего на солнце камня… Моросящий дождь сменялся таким же мелким снежком, который за ночь выбеливал землю, а за утро стаивал. Во всей долине стояла мёртвая тишина, даже драконы облетали её стороной. Только ручей, протекавший сквозь храм, если прислушаться, издавал на камнях чуть слышное журчание… Сон на этот раз пришёл необычный. Он стоял на том самом повороте дороги, на котором они встретили Мирака со свитой. Так же, как и тогда, моросил мелкий дождь, недвижно висели голые чёрные ветви деревьев, так же отражалось в лужах низкое серое небо. А на дороге стоял Мирак, окутанный фиолетовым сиянием. Как и в жизни, одетый в серую робу без окантовки, как и в жизни, глядящий жестоко и высокомерно. Только теперь не внушающий ни страха, ни отвращения. – Ты пришёл в этот мир, – негромко произнёс Хакон, – чтобы спасти его от драконов. Лицо Мирака исказила презрительная усмешка: – Этот мир – ничто по сравнению с миром Хермы Моры. Стоит ли он, чтобы его спасать? – Погибнет мир – погибнешь и ты. Погибнет и тот, кому ты отдал душу. – Все норды невежественны. И ты такой же, хоть и отмечен печатью Свитка. Знай, что Херме Море доступны такие знания, которых не было даже у драконов. И кончина мира для всех не означает кончину мира для него. Хакон молча смотрел на него. Он многое мог бы сказать или объяснить, но какой смысл объяснять что-то человеку, свято уверенному в своей правоте? – Ты не выполнил обещания, данного самому себе и Создателю. – Это не твоё дело, кому я что обещал! В воздухе закружился золотой осенний лист. Хакон подставил ладонь, и лист мягко опустился на неё, на мгновение сверкнув под единственным лучом солнца, пробившимся сквозь тучи. – Ты хотел забрать у Йолмира Старший Свиток, – Хакон сжал листик в ладони и посмотрел на Мирака. – Свиток пришёл бы к тебе, если бы ты следовал своей цели. Но ты предал свою цель. И Свиток придёт к нам. Он разжал ладонь. На ней, полыхая нестерпимо ярким серебром, лежал Старший Свиток. Мирак хрипло вдохнул, бросился к нему, но тут же исчез, а Хакон обнаружил себя около Крокигвегга. Около него, сжав секиру в руках, стоял Игг и напряжённо вглядывался в храм. А затем повернул голову к сыну и резко кивнул. Хакон проснулся мгновенно, словно от толчка. Всё пространство замерло в напряжении – словно бы судьба наконец-то нащупала ту нить, по которой можно провести мир к спасению, и теперь изо всех сил держала её, чтобы не выпустить, не порвать, не перепутать. В голове и на сердце впервые с того времени, как Алдуин приступил к уничтожению мира, было ясно. Ещё стояла ночь, мелкой водяной взвесью сыпал дождь, чёрный храм сливался с таким же чёрным небом, только столп драконьей магии над ним выделялся ещё большей чернотой. Хакон вскочил на ноги и резким толчком разбудил Мьоллнира, Хреина и Аудбьорна: – Берём Крокигвегг сейчас! А пространство, казалось, напряжённо ждёт, изо всех сил удерживая с таким трудом собранные нити судьбы. Мьоллнир резко пнул ногой Несбьорна, спавшего невдалеке: – Поднимай воев в бой!