Священная война

(Предупреждение: в главе присутствуют описания пыток. Из-за них рейтинг фика нужно поднимать до NC-17, но я решила этого не делать, потому что весь остальной фик на NC-17 не тянет. Но эту главу слабонервным не читать или читать осторожно). Он почти не видел, куда бежит, главное сейчас было – убежать подальше отсюда, от драконьего храма, который они ехали захватывать как герои, и который стал для них катастрофой и могилой. Ворота остались позади, бок саднил, застрявшая в нём стрела при каждом движении раздирала рану всё больше и больше. Жители посада провожали его равнодушными взглядами, не помыслив даже предложить ему помощь или попытаться спрятать. От жрецов не спрячешься, не уйдёшь, так зачем ещё отягощать собственную нелёгкую судьбу? Эти дураки, которые называют себя мятежниками, издалека предупредили о своём приближении, глупо ворвались в приготовленную для них ловушку и, естественно, все полегли – смысл с такими связываться? Видать, правы жрецы – нет никакого мятежа, а те, кто называет себя повстанцами – желторотые юнцы, которые отлынивают от работы в поле и не знают, чем им заняться… Сигваст попытался на ходу извлечь стрелу, но та не поддавалась, а выдернуть её у подростка не хватило духу. Он немного замедлил бег и обломал древко практически у самого наконечника. Стало легче, по крайней мере, наконечник не так ходил в ране. Посад закончился, дорога начала петлять мимо скал, постепенно сужаясь и становясь всё более ухабистой. Сигваст споткнулся о камень и растянулся на земле, раненый бок больно кольнуло, юноша застонал, затем осторожно встал и, шатаясь, побрёл вглубь скал, нашёл укромное местечко, не видное с дороги, сел на землю и опёрся здоровым боком о холодный выступ скалы. Было страшно, тоскливо, одиноко. Ещё час назад они были вместе, уверены в своих силах и своей победе, и весь мир, казалось, лежал у их ног, а теперь… Теперь все они погибли, бездарно и глупо. Зато погибли в бою, так что теперь они в Совнгарде. А он… Он хотел жить. Он бежал с поля боя, потому что видел, что бой проигран, и что своим друзьям он ничего не может сделать. Жрецы были сильнее их, они бы убили всех, а он хотел жить. Надо идти назад, в лагерь. Надо сказать воеводе, что случилось. Идти одному, через пол-Скайрима, по дороге, которую он едва запомнил. Впрочем, она была одна, с неё не сбиться… Сигваст подтянул колени к груди и обхватил их руками. Темнело медленно – здесь, на севере Скайрима, вообще медленно темнеет, бесконечные сумерки тянутся долго, а затем час-два темноты – и наступает длинное, серое утро. Надо переждать эти два часа темноты – и идти. К лагерю. Может быть, воевода не отрубит ему голову за то, что он бежал с поля боя. Он ведь хотел предупредить тех, кто остался в лагере… В скалах гудел ветер, горы всё больше погружались в серую темноту, становилось холодно, где-то недалеко шуршали мыши-полёвки, вдалеке выли волки. На человека они не посмеют напасть, да даже если и нападут, от волков-то он сумеет отбиться. Это не жрецы, от которых спасения нет, это всего лишь дикие звери, которые убивают лишь тогда, когда хотят есть. Он придёт в лагерь, расскажет всё воеводе и, если воевода не прикажет его казнить, уйдёт. Домой, в тихий лесной Фолкрит, где будет, как и его отец и деды, бить зверя, продавать мясо и шкуры, питаться тем, что даёт лес, и коротать вечера у костра. Он не хочет быть героем, он хочет жить тихо, делать своё дело, и чтобы его никто не трогал. Ему не нужен Совнгард, ему нужны лес, верные лук и стрелы и следы оленей на волглой земле… Сигваст сам не заметил, как забылся сном. Утро наступило серое, холодное, росное. Юноша с трудом размял окоченевшее тело, проверил кинжал за поясом, пощупал начавшую припухать рану в спине с засевшим в ней наконечником и, не оборачиваясь, пошёл прочь от Хёггате. Он не увидел громадного человекоподобного волка, затаившегося среди скал и внимательно следившего за ним красными голодными глазами. *** Тишина. Тяжёлая, гнетущая, мёртвая – словно завеса между нею и миром. Не пройдёт стражник, не скрипнет дверь, не раздастся голос, не прошуршит крыса. Словно в этом мире не осталось ничего, кроме неё и этой вонючей сырой ямы. Даже звук собственных шагов, казалось, доносился сквозь слой толстого войлока. Первое время Гормлейт пыталась кричать, звать друзей, которые – она знала – сидели в ямах неподалёку, но её голос звучал нереально тихо, и она вконец измучилась и прекратила тщетные попытки. Тишина давила чувством безысходности, от неё начинало звенеть в ушах, в голове стали раздаваться тихие голоса, говорившие непонятно о чём, то ли спорившие, то ли убеждающие. Гормлейт пыталась прислушиваться к ним – они сразу стихали, но стоило переключиться с них на собственные безрадостные мысли – они возникали опять. Сколько времени прошло с бесславного боя на дворе Хёггате, Гормлейт не знала. Освещение в подвале всегда было одинаково тусклым, и круг света наверху, за решёткой, не менялся. Ей уже четыре раза спускали еду – выщербленную кружку вонючей, отдающей болотом воды и кусок чёрствого хлеба с листом гнилой капусты. Первые две порции Гормлейт демонстративно – хоть этого никто и не видел – выкинула в отхожее ведро, на третью она смотрела долго, давя голодные слёзы, но всё же спустила туда же. На четвёртой она не выдержала – грызла отдающий плесенью хлеб и с тоской вспоминала овсяную кашу, которую так высокомерно отказалась есть в свой последний день в лагере. И глотала слёзы отчаяния и ненависти к себе – мало того, что предала соратников, так ещё у неё, оказывается, нет силы воли, чтобы преодолеть чувство голода и заставить себя не есть. В какой-то момент пришла мысль покончить с собой, но у неё отобрали всё, чем можно было бы перерезать себе вены. Повеситься на собственной одежде – не за что зацепить петлю. Умереть с голода – не хватало силы воли. Она попробовала бить головой о стены и пол, но ударялась о невидимую воздушную подушку, сдерживавшую удары. Проклятые жрецы предусмотрели и это, и сюда магию сунули! На пытки её водили три раза. Саму её не пытали, а заставляли смотреть, как пытают её друзей. Приводили в тесное, тёмное, освещённое только двумя факелами помещение, уставленное пыточными машинами, привязывали к столбу и приводили другого пленника. И предупреждали, что если она будет отворачиваться или закрывать глаза, её друзьям будет ещё хуже. И в подтверждение этим словам, когда она невольно отвернулась, один из жрецов тут же вогнал нож в бок Свена, которого тогда поднимали на дыбу, ловко вырезал у него почку и, ухмыляясь, бросил к её ногам. И Гормлейт смотрела… Свен не пережил той пытки. В тот момент, когда жрец уже махнул рукой снимать его с дыбы, он странно, совсем по-звериному, тихо зарычал, глаза его расширились и застыли, а он всё рычал на одном, нечеловечески длинном выдохе, так что Гормлейт, забывшись, зажмурилась и закричала, только чтобы не слышать этого нечеловеческого рычания. Тяжёлая оплеуха привела её в чувство. Потом рычание стало совсем тихим, перейдя в невнятный стон, и затихло. Какое-то время Свен ещё конвульсивно подёргивал руками, потом затих и перестал дышать. Жрец, равнодушно наблюдавший за этим, ткнул ему кинжал в горло. Кровь потекла не так, как льётся из перерезанного горла – фонтаном, а тихо начала стекать на пол. Свену было всего тринадцать вёсен… Когда Гормлейт оттащили назад в её яму, девушка рухнула на пол, не в состоянии даже дойти до лежанки. Её колотило, так что ей казалось, что её тело живёт отдельно от неё, а в ушах всё раздавался тот бесконечный рык-стон, который, казалось, теперь будет преследовать её даже после смерти. И стояло перед глазами постаревшее на много лет, искажённое судорогами лицо Свена… Второй раз её привели смотреть, как пытают Тьярви, отрезая от него, живого, куски плоти и сжигая у него на глазах. Тьярви, белый как саван, постаревший, как и Свен, на много лет, молчал, не издавая ни звука. Не пикнул, когда жрец отсёк ему сначала кисть правой руки, затем предплечье, затем плечо, магически останавливая кровотечение, чтобы пленник не умер прежде, чем ему позволят жрецы. И молча смотрел, как в жаровне сгорает, распространяя аппетитные запахи жареного мяса, его правая рука, та, которая раньше держала ему меч и копье… Третий раз она смотрела, как избивают Вагна и Ингви, как плети вгрызаются в обнажённые тела, оставляя на них уродливые шрамы, как вырывают куски плоти, как ручейками стекает кровь, образуя на земле сначала красные, затем бордовые лужи… Слышала, как, не выдержав, пронзительно заверещал Ингви: «Я скажу, я всё скажу!..», и жрец, оскалившись, велел прекратить избиение. Гормлейт с ужасом смотрела на него, не в силах поверить, что её соратник сейчас всё расскажет – она до последнего надеялась, что тогда жрец, проявив свою осведомлённость о том, где находится лагерь повстанцев, просто блефовал. И как Ингви, переведя дыхание, тяжело и покорно подошёл к жрецу, раскрыл рот – и молниеносно бросился на него, намертво вцепившись зубами ему в нос. Жрец гнусаво закричал, стражники бросились на Ингви с кинжалами, но мгновением ранее жрец выпустил в подростка мощный заряд молнии. Обуглившееся тело тяжело рухнуло на пол, развалившись на несколько кусков, только голова со сведёнными зубами осталась держаться за нос жреца. Её пришлось разрезать на куски, чтобы освободить нос… После этого про неё забыли. Гормлейт лежала на гнилом тюфяке, скрючившись, чтобы хоть немного согреться и унять режущие боли в животе, иногда забывалась в короткой, не приносящей облегчения дремоте, и всё ждала, что в светлом круге за решёткой появится безмолвная тень стражника, которая кинет ей хлеба и воды, или потащит на очередные пытки. Но никто не появлялся… Потом появился. В какой-то день её грубо вытащили из ямы, связали, накинули на шею поводок и куда-то поволокли. Девушка равнодушно подумала, что пришёл её черёд быть подвергнутой пыткам, и не удивилась, обнаружив, что вместе с ней вытащили из ям и Тьярви с Вагном – видимо, их притащили смотреть, как будут пытать её. Однорукий Тьярви смотрел прямо перед собой равнодушно, ни на что не реагируя, Вагн, чуть вжав голову в плечи, со страхом рассматривал его правую культю. Привели их, однако, не в пыточную, а в какое-то достаточно просторное помещение на первом этаже храма, привязали к столбам и оставили. Здесь пахло пылью, потолок поддерживали каменные колонны, вырезанные из серого камня, у стен тянулись каменные же скамьи с проклятыми колдовскими узорами. Под самым потолком находилось узкое забранное ржавой решёткой окно, через который проникал тусклый свет – и не разберёшь: утро сейчас, или вечер, или просто погода пасмурная. По помещению сновали туда-сюда жрецы и стражники, без интереса рассматривали пленников и проходили дальше. Гормлейт попыталась поговорить с друзьями, потом начала кричать жрецам, какие они подонки, и что норды их разделают как капусту, на что какой-то из жрецов небрежно сделал пасс в их сторону, и Гормлейт словно бы окутала пелена глухоты. Она кричала, но не слышала своего голоса, она видела, как открывают и закрывают рты её друзья, но до её ушей не долетало ни звука. Час проходил за часом, но про них словно бы забыли. Вагн, повиснув на верёвках, то ли уснул, то ли потерял сознание, Тьярви продолжал всё так же тупо смотреть перед собой в одну точку. Гормлейт бодрилась, пыталась разорвать или развязать верёвки, но давно онемевшие руки не слушались её, верёвки не поддавались ни на йоту. За окном очень медленно стало темнеть, кто-то зажёг факелы на колоннах. Мимо прошёл очередной жрец и остановился, равнодушно их рассматривая. Девушка безучастно посмотрела на него – на эмоции у неё уже просто не осталось сил. Жрец был молод, с гладко выбритым, надменным и презрительным лицом, и сквозь полуобморочное состояние что-то в нём показалось Гормлейт знакомым. Сначала она думала, что это один из её палачей, но потом сообразила, что нет – среди тех, кто её пытал, этого не было. Но единственный жрец, с которым она пересекалась до Хёггате, был в Морфале… Гормлейт резко выдохнула! Он, сомнений не было – тот, который похитил Сньольфа и трусливо сбежал от них в Морфале! И он здесь! - Ты! – она подалась вперёд. – Это ты, скотина, был в Морфале! Она даже не сразу осознала, что снова слышит свой голос. Жрец чуть склонил голову к плечу. - Да, - он посмотрел на неё острым взглядом, от которого по коже пробежали мурашки, - я был в Морфале. И не только там. Голос его был визгливый, похожий на бабий и неприятно резал по ушам. - А ещё я планирую, - равнодушно продолжил жрец, - побывать в лагере мятежников. Восемь лиг на запад от Бромьунара, вторая долина на восток от перевала Холодных Скал. Сто шесть домов, примерно тысяча человек населения. Три конюшни, две оружейные, кузня. Славное место, не находите? Ужас сжал сердце Гормлейт, по вискам и спине явственно потекли ручейки холодного пота. Жрец не блефовал, он слишком точно назвал местоположение лагеря и его размеры. Боги, и это я? И в этом виновата я? За что?! Шор, Кин, почему вы не остановили меня, когда я помчалась в этот идиотский поход?! Неужели это из-за меня погибнут… погибнут… Все… Слишком ясно она помнила бесславный бой во дворе Хёггате, чтобы не понимать теперь, что жрецы в состоянии уничтожить весь лагерь. Тогда их было двадцать против семерых жрецов, и они не смогли не то, что убить – они не ранили ни одного стражника. И если жрецы соберут больше сил, от лагеря останутся одни дымящиеся руины… Боги, дайте мне шанс. Я клянусь посвятить всю свою оставшуюся жизнь борьбе за свободу Скайрима, чего бы мне это ни стоило! Я клянусь впредь слушаться старших, только дайте мне шанс исправить то, что я натворила! - Хотя возможно, - жрец пожал плечами, - я не успею осуществить свои планы. Уже готова армия драконов, которые также хотят побывать в том славном месте. А как вы знаете, после драконов мало что остаётся. Боги, почему?! Почему я?! Почему это из-за меня?! За что мне такое наказание? Я признаю, я была дурой, что не слушалась старших, но если меня нужно было проучить, боги, почему именно так? Почему нельзя было наказать меня менее… катастрофично?.. Жрец, сделав на прощание пасс, от которого её снова охватила стена глухоты, ушёл, сопровождаемый стражником, который вообще не взглянул в их сторону. Гормлейт в диком отчаянии уронила голову на грудь, чувствуя, как по щекам текут предательские слёзы. Боги, чем я заслужила такое? Шор, прошу тебя, позволь мне выбраться отсюда. Я признаю свою ошибку, я готова ответить за неё перед героями Совнгарда. Шор, только одно прошу тебя – не дай мне умереть здесь и сейчас! Я не боюсь смерти – я хочу сражаться за свободу Скайрима!..