Священная война

Фригг и Нанну похоронили здесь же, возле Равинбю, оставшихся женщин и детей переселили дальше по течению реки в хорошо укрытую падь в небольшой боковой долине. Это место подыскали ещё несколько лет назад и выкопали там несколько тёплых землянок на случай, подобный этому – когда срочно нужно срываться с обжитого места и прятаться. В селение повстанцев был отправлен гонец, и оттуда через три дня подошли ещё мужчины, чтобы помочь женщинам обустроиться. Они соорудили в лесу схроны, расчистили делянки для посевов, поставили несколько изб, в первую очередь тем, кому не хватило места в землянках. Отряд же Мьоллнира, забрав с собой осиротевшую Эйлу, отправился назад в селение. Гормлейт молчала. Молчала, когда Феллдир рассказывал воинам, где имеет смысл в первую очередь искать Видара и Сньольфа, молчала, когда хоронили мать, молчала, когда Мьоллнир, отправляясь в дорогу, посадил перед собой в седло Эйлу, молчала всю дорогу до селения. На неё никто не смотрел, с ней никто не заговаривал, и это било больнее всего. Смерть матери и исчезновение Видара её сломало, а молчаливое осуждение соратников добило окончательно. Мать, которая поддерживала её всегда и во всём, которая всегда находила для неё доброе слово, умерла, а кроме неё у Гормлейт не было никого, к кому можно было бы пойти и пожаловаться на свою судьбу. Разве только Хакон, но Хакон… Он был словно немного не от мира сего. Слишком взрослый для своих четырнадцати, слишком рассудительный, и с ним ей бывало иногда не по себе, особенно когда он начинал говорить что-то в ответ на её мысли, словно бы умел их читать. А если брался учить уму-разуму, то всегда бил точно в цель. И молодая женщина знала, что если она попробует прийти к нему за сочувствием, он со свойственной ему прямотой ответит, что она сама виновата. Она сама сорвала с шеи Видара амулет. Что же она теперь просит жалости? И Гормлейт молчала. Молчала весь вечер, когда Феллдир, склонившись над картой, один за другим показывал храмы, на эмблемах которых были две косые линии – а это почти весь Фолкрит за исключением его крайнего востока. Молчала, когда сотники согласились, что можно приниматься за Фолкрит и совместить таким образом поиск похищенных детей с уничтожением жреческих храмов. Молчала, когда колдун честно предупредил, что Видар – потенциально сильнейший маг, а таких могут отправлять сразу в Бромьунар или Устенгрев, поэтому в Фолкрите его уже может не быть. Молчала, когда Игг прямо спросил сотников, согласны ли они отдать нескольких магических детей из своих родов в ученики к колдуну. Сотники молчали долго и угрюмо, пока Ахти мрачно решил, что такой вопрос нужно выносить на тинг, а пока колдуну можно отдать шестилетнего Агнара – старшего из братьев, спасённых прошлой осенью из Грёнвегга. Всё одно, кто его родичи – неизвестно. Молчала Гормлейт и потом, сидя у себя дома и вливая в себя кружку за кружкой кислое прошлогоднее вино. Опьянение не приходило, голова оставалась трезвой, а движения мало потеряли в точности. Молчала и ночью, сидя на соломенной кровати и глядя в одну точку перед собой. Сон не шёл, мыслей не было, чувств тоже, словно бы всё внутри у неё замерло и остановилось. Второй раз по её вине ни за что погибли люди… Третьего раза не будет. Если такое случится третий раз, она не сможет больше быть в дружине Шора. Поддавшись эмоциям, она действовала как вздорная баба, а не как воин. Шор дал ей шанс после Хёггате. Шор сейчас внимательно наблюдает за ней – она знала это. Он не хотел с ней говорить, сколько она его ни звала, он не откликнулся, но она абсолютно чётко знала – он здесь, рядом. И ждёт. Если она поведёт себя как воин, он протянет ей руку помощи. Если она опять променяет свою цель на сиюминутные прихоти, он… Даже нет, не он – она сама сойдёт с его дороги. Шор не отталкивает никого, но не все могут идти по той дороге, по какой идёт он. И она сама стоит сейчас на обочине. Один неверный шаг – и она сорвётся в пропасть. И из пропасти можно выкарабкаться назад на дорогу, но сколько лет, если не жизней это займёт? И если она сорвётся – не сорвётся ли вслед за ней судьба Скайрима? Сон сморил под утро, когда уже почти рассвело, а во дворах загорланили первые петухи. Ей снилось, что она идёт по какой-то дороге, мощенной серым валунником, а вокруг простирается зеленеющая степь. Вот дорога начинает взбираться на невысокий пологий холм. Молодая женщина поднимается на вершину и видит там добротный деревянный домик и Хакона, который мотыгой рыхлит фасоль на маленьком огороде, но при этом постоянно поднимает голову и окидывает взглядом степь, словно кого-то ждёт. А потом с неба раздаётся драконий рык, и на землю падает огромная тень. Гормлейт лихорадочно ищет своё оружие, но понимает, что с ней нет даже простенького кинжала, бежит, чтобы защитить брата хоть кулаками, но юноша совершенно спокоен, отставляет мотыгу и ждёт, пока дракон сядет за его огородом. И дракон садится, протягивает голову к Хакону. Хакон кладёт ладонь ему на морду. «Я решил», - рокочет дракон, а в глазах – фаталистическая решимость. «Приходи», - Хакон в неповторимом величии склоняет голову, а дракон, резко взмахнув крыльями, рывком поднимается в небо и улетает, издав на прощание крик, от которого Гормлейт встряхнуло так, что она проснулась. За окном уже вставало солнце, а в голове гудел отзвук драконьего крика: «Кин»… Её дом стоял в конце улицы, и в пяти саженях от него уже начинался лес, так что покинуть незаметно деревню труда не составило. Молодая женщина сама не знала, куда идёт. Ноги переступали поваленные деревья, руки раздвигали кустарники, и только когда она увидела впереди гигантские развалины, она поняла, что почти вышла к Седловому перевалу. Эти развалины она знала – ещё в первый год существования этого поселения она бродила по всей долине, чтобы развеять гнетущую тоску, и как-то набрела и на них. Интереса они у неё не вызвали, да и не любила она всякие развалины, поэтому сюда больше не заглядывала. Но сейчас, повинуясь какому-то наитию, она обогнула полуразрушенную стену и пошла вглубь руин. Почему-то даже не было привычной настороженности, хотя за любым из этих гигантских блоков мог затаиться медведь или вепрь, но вместо медведя или вепря она, перелезши через огромную поваленную колонну, увидела Феллдира, который, скрестив ноги и закрыв глаза, сидел на круглом блоке. Удивления не было – то ли за последние несколько дней она разучилась испытывать какие-либо эмоции, то ли она подспудно была уверена, что найдёт его здесь. Нет, даже не так – в этих руинах было что-то, что было и в Феллдире: как плуг подходит пахарю, как меч подходит воину, так и эти руины подходили Феллдиру. Она тихо прошла вперёд и села на один из камней шагах в двадцати напротив него. Он не шелохнулся, поэтому она привалилась спиной к обломку блока и принялась ждать. Ждать пришлось долго. Солнце уже взошло высоко, его косые лучи пронзали серый весенний лес, где-то щебетали птахи, пахло землёй и хвоей, но лишь когда луч солнца упал на лицо Феллдиру, маг шевельнулся, сложил руки на лбу, слегка поклонился неведомо кому и только затем открыл глаза и в упор посмотрел на Гормлейт. Молодая женщина встала и пошла к нему. Он спустил ноги с блока, разминая затёкшую правую ступню, и подвинулся, освобождая ей место. Она села рядом. Некоторое время они молчали. Феллдир спокойно ждал. - Ты знаешь, где искать Видара? – впервые за несколько дней заговорила Гормлейт. Собственный голос казался чужим, прозвучал хрипло и невыразительно. - То, что я знал, я сказал воеводе и сотникам. Если его сразу не отвезли в Бромьунар, он где-то в Фолкрите. - Скажи, - она развернулась к нему, - что бы ты делал, если бы это был твой сын? Она спросила это и сжалась. Сейчас он ответит, что если бы это был его сын, он не бросил бы его родичам и сам защищал бы его от жрецов… - Если бы это был мой сын, - он посмотрел на неё своим острым взглядом, - я бы сделал амулет крови. Он позволяет с расстояния несколько сот саженей чувствовать родную кровь. Но почувствовать может только тот, у кого есть хоть минимально развитые способности к магии. Ни у тебя, ни у Мьоллнира, ни у родителей Сньольфа их нет. - Родную кровь? – ухватилась за мысль Гормлейт. - Только близкую, - пресёк её надежды Феллдир. Родители – детей, дети – родителей. Не всегда – братьев и сестёр. Более дальние родичи не подходят. - А Эйла? - С очень слабыми способностями к магии, это во-первых, и ей ещё нет семи лет, чтобы её можно было попробовать развить магически без риска для её здоровья, это во-вторых. - То есть до семи лет жреца из Видара делать не будут? Если это так, то у них есть больше четырёх лет! - С детьми до семи лет не занимаются магией. Но это не значит, что им не промывают мозги, чтобы к семи годам они считали себя жрецами и только ими. Отчаяние вернулось. - Есть ещё способ создать амулет по ауре, чтобы он всегда чувствовал конкретного человека. Найти Видара с таким амулетом смогу и я, но чтобы его создать, мне нужно присутствие того человека, которого я собираюсь искать. Ни Видара, ни Сньольфа нет, поэтому создать такой я не смогу. - Больше нет способов? - Проникнуть в Устенгрев и захватить его документацию. Раз в полгода все храмы подают туда сведения о своей деятельности, и о количестве людей в том числе. Видар и Сньольф будут фигурировать в этих списках. Но списки подаются ранней весной, едва сойдёт снег, и в начале осени, так что нам придётся ждать осени, чтобы сведения о них были переданы в Устенгрев. - Это возможно, - пробормотала она. - Только Видар не сможет сказать жрецам своё имя. - Почему? - Он не разговаривает. Произносит с десяток примитивных слов, и на вопрос, как его зовут, не отвечает. Так что или Сньольф в храме скажет его имя, или он будет фигурировать под другим случайным именем или кличкой. И искать в таком случае нам придётся, ориентируясь на возраст, а дети его возраста есть в каждом относительно крупном храме. - А перехватить осенью жреца, который повезёт документы из Фолкрита в Устенгрев? Дорог там немного. - Это предлагал Ахти, воевода согласился. Они замолчали. - А тебя тоже забрали в храм, когда ты был маленьким? – неожиданно для себя спросила она. Он повернул к ней голову, и она от неожиданности вздрогнула. Он смотрел точно так же, как дракон из её сна. У того в глазах тоже плескалась покорность судьбе, только там – решительная, а здесь – сломленная. И всё его спокойствие, вдруг поняла она, - это не равнодушие. Это обречённость. - Нет. Мне было пятнадцать, - его глаза потемнели. - Почему ты тогда не сбежал или не покончил с собой, чтобы не пятнать себя позором? – с досадой бросила она. Если бы он ответил, что он был маленьким, когда его забрали, это… Ему тогда можно было бы немного простить то, что он был жрецом. Дети растут так, как их учат взрослые. Если вокруг воины, ребёнок вырастет воином, если жрецы – ребёнок не будет знать, что значит быть воином. Он будет думать, что быть жрецом – правильно. И нужно было потерять сына, чтобы это понять. Чтобы просто задуматься, что в жрецы добровольно не идут, в жрецы забирают насильно. И её сын станет жрецом. И не он в этом будет виноват, а она, Гормлейт, позволившая случиться тому, что случилось. - Спроси у воеводы, почему я не сбежал и не покончил с собой. Она уже набрала в грудь воздуха, чтобы спросить, почему он не хочет ответить на это сам, как он поднял руку, призывая её молчать, и к чему-то прислушался. Гормлейт тоже напрягла слух и уловила чьи-то лёгкие торопливые шаги. Она машинально положила руку на эфес меча, но Феллдир отрицательно покачал головой. Из-за стены показалась Кетиллёг, в штанах и вышитой рубахе, с завязанной на голове косынкой и с корзинкой в руках, на её запястьях виднелись свежие царапины. Увидев Феллдира и Гормлейт, она чуть нахмурилась и вопросительно посмотрела на мага. - Я помешала? - Нет, - Феллдир спрыгнул с блока и повесил на плечо небольшой заплечный мешок, стоявший на земле. – Ты верёвку брала? - Нет, я рассчитывала, что ты возьмёшь. - Я взял, но она может оказаться короткой. - Нам хотя бы чтобы её до середины хватило, а там и так сползём. - Угу. Как прошлой весной. Кетиллёг тихо засмеялась, а Гормлейт вспомнила, что прошлой весной Кетиллёг и Феллдир отпросились у Хреина на день за какими-то корешками, обещали вернуться вечером и не вернулись. Утром пошла поисковая партия и обнаружила их в ущелье, куда они спустились набрать кореньев, а когда стали выбираться назад, не смогли докарабкаться до верёвки, которая заканчивалась чуть ниже середины склона, поэтому всю ночь жгли небольшой костёр, чтобы не замёрзнуть, и ждали спасателей. Значит, и сейчас они идут за очередными корешками… Они ушли, не попрощавшись с Гормлейт, даже не оглянувшись на неё. Молодая женщина проводила их взглядом, чувствуя, что возвращаются тоска и отчаяние. И даже не было сил привычно сжать зубы и сказать себе, что она добьётся своего и спасёт Видара вопреки всему. Она сама вырыла себе волчью яму. Она сама попала в неё и потянула за собой других. И выбираться тоже должна она сама. Шор, я не прошу милосердия, я не достойна его. Я прошу удержать меня, если я снова захочу поддаться слабости и совершить непоправимое. Просто напомнить мне, что по моей вине случилось в Равинбю… Показалось или нет, что около неё на мгновение блеснуло золотисто-белое сияние?