Игра света и тени

После перевернувшей мир обоих Кучики ночной встречи прошло несколько дней. Бьякуя проводил почти все время в своем отряде. Всегда маниакально следовавший уставу и загонявший свой отряд на тренировках, капитан и вовсе превзошел самого себя в придирчивости и раздражительности. Привыкшие к его жесткости офицеры не замечали особых перемен. А вот Рендзи, хорошо изучивший своего капитана и по долгу службы проводивший с ним больше времени, чем остальные, был весьма удивлен. Тайчо стал опаздывать. Временами он выпадал из реальности. Несколько раз, заходя в кабинет тайчо, Рендзи наталкивался на совершенно пустой, отсутствующий взгляд. Еще несколько раз Кучики вдруг начинал спрашивать его о выполнении распоряжений, которых он совершенно точно не отдавал. Впрочем, зная Кучики, можно было ожидать, что когда-нибудь он начнет требовать от подчиненных телепатии. Но когда он стал забывать спрашивать о результатах выполнения тех приказов, которые все-таки дал, вот тут Рендзи испугался всерьез. Последней каплей стало то, что тайчо забыл о квартальном отчете. Рендзи, добрая душа, искренне сочувствуя капитану и понимая, что казнь сестры для него большой удар, сделал этот дурацкий отчет, сам и вовремя. Нарочно наделал в нем побольше ошибок, чтоб Бьякуя хоть немного отвлекся, и перед уходом положил на стол капитану. Но пребывавший все это время в катастрофически дурном расположении духа Бьякуя не оценил дружеского участия своего лейтенанта. Наутро Абарай получил разорванный в лоскуты, явно не без помощи Сенбонзакуры, отчет, орфографический словарь и трое суток гауптвахты. После чего сочувствие к Бьякуе испарилось само собой. Но уже через час приказ о гауптвахте был отменен. Вот тут-то Абарай и понял, что мир движется к концу. А Бьякуя действительно был на пределе. За окном сгущались сумерки и занимался рассвет, а Бьякуя жил в своем собственном временном пространстве, где шел нескончаемый спор. Он понимал, что можно надавить на Совет сорока шести своим авторитетом, чтоб смягчить приговор Рукии. Род Кучики был достаточно влиятелен, чтоб рассчитывать на успех. Но понимал также и то, что его желание спасти Рукию продиктовано чувством, не имеющим ничего общего с братской привязанностью. В его мире, выстроенном в четком безукоризненном соответствии со всеми мыслимым (и немыслимым тоже) этическими правилами, белое всегда было белым, а черное неизменно оставалось черным. Бьякуя не признавал полутонов, по крайней мере для себя самого. Он верил, что должен поступать правильно, и никогда не позволял себе ни на йоту уклониться от верного пути в угоду своим и чьим бы то ни было пристрастиям. А если внутренний голос заставлял его сомневаться в правильности поставленной задачи – он проверял цепочку рассуждений, и всегда находил ошибку, и исправлял ее. Так было с Хисаной, когда он понял, что защитить ее, сделать счастливой важнее, чем следовать традициям рода. Теперь же в справедливости приговора не могло быть сомнений. Рукия совершила преступление и должна понести наказание. Но ни сил, ни убежденности следовать велению закона у него не было. И ошибка, сколько не ищи, лишь одна – в нем самом, в его чувствах. Что это, что за страсть разрывает сердце, застилает разум, не оставляя шанса уцепиться за здравый смысл и изыскать путь к спасению? Он слишком отчетливо помнил ту ночь, чтоб можно было себя обмануть. Ее глаза перевесили все его убеждения, и все, во что он верил, перестало быть важным. В тот момент он готов был растоптать свою гордость, репутацию, честь семьи, он мог бы убить любого, кто стал бы между ними. В мозгу билась мысль «Нельзя!», он сознавал, что не должен этого делать, но он не мог себя контролировать, и руки сами тянулись к ней, и если бы не разделявшие их прутья решетки, он бы не смог остановиться. Она сама погнала его. Бьякуя отчаянно искал способ вернуть себе свое самообладание, но не находил. Только новые происшествия сыпались на него, словно наказание за совершенный грех, и, всем сердцем желая, чтоб Рукия жила, он вынужден был вновь и вновь вступать в бой за ее смерть. Риока пытались выкрасть Рукию из Башни раскаяния, а затем Рендзи вдруг решил, что его детская дружба с Рукией превыше всех судов и законов. Ох уж этот Рендзи, на тренировках под руководством Бьякуи банкай ему, видите ли, не давался. А вот чтоб позлить его – сразу достиг. «Значит, считаешь меня чудовищем? Что ж, возможно, я и чудовище, тогда докажи мне свою правоту, Рендзи. Я бы принял поражение, но ты ведь его не нанесешь. А если не можешь меня победить – то честно ли с твоей стороны бередить мои раны? Воображаешь себя таким крутым, а тебе даже в голову не придет задуматься, почему я все время торчу тут, возле ее камеры? Если даже я не смею переступить черту, то где тебе! Хочешь нарушить закон? А чем бы ты был без этого закона? В нем больше мудрости, чем ты способен вместить за всю свою жизнь. Ты способен только болтать, но даже не сознаешь, что по этим законам и правилам ты живешь, по ним думаешь, по этим правилами ты достигаешь боевых техник, которыми сейчас пытаешься меня сокрушить. Даже стремление спасти Рукию порождено в твоей душе убеждением в святости дружбы, которое в свою очередь является частью морального закона.» И вот день казни. Бьякуя пришел, чтобы в последний раз увидеть лицо Рукии, чтобы быть рядом. Он, который дал клятву ее защищать и который своими руками лишил ее всяких шансов на жизнь. Он действительно чудовище. Тоненькая фигурка поднимается в небо, на эшафот. Воины с закрытыми лицами из личного корпуса Ямамото встали вокруг огромного ритуального клинка, одновременно перерезанные веревки закрутились спиралью, освобождая Соугиоку, и огненный орел ринулся на свою жертву. Бьякуя опустил глаза, мысли его парализовало, каждый новый вздох давался с трудом. Время будто перестало идти. Почувствовав, как по ряду капитанов пронесся вздох изумления, Бьякуя поднял голову. Соугиоку был отбит мечом Ичиго Куросаки. В несколько секунд Бьякуя испытал всю бездну чувств от безумного счастья до жгучей ненависти. Рукия спасена, и охватившая его радость в миг сделала неважными все нарушенные законы, и мучительные бессонные ночи, и его попытки забыть навсегда о ее существовании. Но занесенный над Рукией клинок остановил не он… Потом, находясь в центральной больнице четвертого отряда, Бьякуя перелистывал в памяти воспоминания о том дне. Схватка с Куросаки. Все заглушающее желание стереть в порошок этого мальчишку, вообразившего, будто он определит судьбу Рукии. Но с Сенбонзакрой Бьякуя всегда был честен. За что он сражается? За Рукию? Она уже спасена. И он ведь не хочет ничего менять. Он не считает себя вправе что-либо менять. Заговор трех капитанов. Режущая боль от Синсо. Бьякуя впервые в жизни получает такую серьезную рану. Странно, он продолжает видеть, думать, но силы куда-то уходят, ноги почему-то перестают держать его… Рукия, глупенькая, глядит на него своими огромными глазищами и чуть не плачет. Спасибо, что не даешь мне упасть, Рукия, валяться в пыли – слишком большой позор для главы рода Кучики, не хотелось бы так бесславно закончить свою жизнь. И прости меня. Бьякуя вернулся в свое поместье из больницы, никого не предупредив. Ему не хотелось, чтоб его прибытие отмечалось какими-нибудь помпезными церемониями. В поместье было привычно тихо. Рукия, очевидно, была в своем отряде или вообще в Каракуре. Она так и не навестила его. Прислуга встретила господина, выражая радость по поводу его выздоровления. Бьякуя уединился в своих покоях. В окно падали косые лучи уже клонящегося к закату солнца. На душе его было пусто и спокойно. Столько всего случилось за последние недели. Еще недавно он строил планы женитьбы на Рукии. Тогда ему казалось, что он нашел свой кусочек счастья. С тех пор он все потерял. Но теперь ему уже все равно. Бьякуя прошел на веранду. Тихое журчание ручья, вишневый сад в отдалении, небо на западе уже плавится прозрачным молочно-желтым цветом. Он спустился в сад, прошел к ручью, наклонившись, погрузил пальцы в воду. Неплохая перспектива – прожить свои дни в тишине и покое, любуясь сменами времен года за окном. Увы, для него недостижимая. Как и все мечты о тихой гавани. - Нии-сама, - внезапно прозвучал за спиной столь желанный для него голос. Не поворачиваясь, он бросил взгляд через плечо. Рукия. - Что ты тут делаешь? - Я пришла поблагодарить вас за то, что вы защитили меня. Там, на холме Согиоку. И за то, что рассказали мне о моей сестре. - Может, ты начнешь меня благодарить и за то, что я привел тебя в тюрьму? И за то, что готов был убить тех, кто пытался тебя спасти? - Вы лишь исполняли закон, который я нарушила. - Как выяснилось, не закон, а подложное решение совета, сфабрикованное тройкой заговорщиков. - Вы ведь этого не знали. - То есть ты пришла сюда рассказать мне, что я действовал совершенно правильно, и поблагодарить за то, что я чуть тебя не убил? - Вы слышали, за что я вас поблагодарила. Все мы порой оказываемся не властны в своих поступках. Но, действуя по своей воле, вы спасли мне жизнь, рискуя своей. И если вы не хотите моей благодарности, вы можете меня не слушать. Но вы не можете помешать мне ее испытывать. Почему вы никогда меня не слушаете? Почему все время отстраняетесь? Бьякую словно током ударило: это были те же слова, что она тогда сказала ему в тюрьме, ночью, перед тем, как он поцеловал ее. Он вздрогнул и резко обернулся к ней. Их глаза встретились. В тот же момент она поняла, что там, ночью, в тюрьме шестого отряда она видела Бьякую не во сне. Рукия потрясенно уставилась на него. - Вы были там… Я думала, мне это приснилось. Вы действительно приходили ко мне в камеру? Бьякуя молчал. Только что она оправдала его поступки тем, что он следовал закону. Разве сможет она простить его, если поймет, что миллион раз за время ее заключения этот закон переставал для него что-либо значить, но он так и не пришел ей на помощь? И тогда он произнес отчужденным голосом: - Ты вправе презирать меня. Я не должен был этого делать. А теперь уходи. Благодари или презирай, мешать не буду. Только оставь меня в покое. Рукия убежала и забралась на ветку любимого дерева. Слова Бьякуи просто раздавили ее. А она-то надеялась, что между ними хоть что-то изменилось. И в тот момент, когда осознала, что Бьякуя на самом деле приходил в ее камеру, ей так захотелось обнять его и проверить, вдруг тот сон может иметь продолжение. Хорошо, что не успела, только больше бы себя унизила. Ей вдруг очень захотелось вернуться в тот миг, когда она, кинув последний взгляд на Бьякую, закрыла глаза и, храня его образ как последнее видение, приготовилась ощутить испепеляющее пламя Соугиоку. Но чтоб на этот раз Ичиго опоздал. Как, ну как жить с этой болью, когда каждый день его видишь, но не получаешь ничего, кроме презрения, заслуженного или нет – уже становится неважным? Только зачем он тогда пришел? Нет, хватит, тот ответ, который подсказывает разум, только что был опровергнут Бьякуей. Отныне она не станет ломать голову над его поведением. Ей явно известно слишком мало, чтоб разобраться. И лучше уж сходить с ума от одной тоски, чем вместе – от тоски и от неразрешимой загадки. Сколько Рукия просидела так, сжавшись в комочек – она не знала. Вдруг ей послышались голоса. - Акемия-сан, я выяснил то, что вы приказали, я узнал, где это место, - голос показался ей знакомым. Кажется, это кто-то из слуг, работавших в поместье. Мелодичный женский голос ответил: - Очень хорошо. Вместе с тем, что ты принес в прошлый раз, это поможет нам реализовать наши планы. Отведи меня. Послышались звуки удаляющихся шагов. «Чтооо? Что это они там носят и реализовывают? Они что, серебряные ложки у нас, что ли, воруют? Надеюсь, не из любимого сервиз нии-самы?» - удивилась про себя Рукия и, осторожно наклонившись, попыталась разглядеть говоривших в просветы между листвой. Но листва была густовата, а сделать лишнее движение она боялась. Все, что удалось увидеть, прежде чем незнакомка исчезла, – это мелькнувшую в ее черных волосах седую прядку.