По вечерам

      Дети такие шумные. На удивление шумные, назойливые, крикливые. Их звонкие голоса, слившись в единую трель, прочно входят в правое ухо, бродят внутри пустой головы, каждым своим мнимым движением причиняя неимоверную боль, и, не находя выхода, бездумно бьются о стенки черепной коробки.       — Ненавижу детей, — она сипло произносит, когда горло металлической губкой дерёт кровь, и старается сомкнуть руки в прочный замок на шее своего «спасителя», обвивая ноги вокруг его талии.       Она лишь на секунду позволяет себе приподнять голову, чтобы выискать глазами источник своего беспокойства — ровно настолько, чтобы боль не успела бешеным псом вцепиться в пораженные недугом клетки. Вот они — с десяток мальчишек и девчонок спорят, топая ногами, переходя на личности, порываясь начистить друг другу физиономии, о том, кому сейчас принадлежит мяч. Девушка горестно вздыхает и прижимает полыхающую щёку к несгибаемой спине чудака, набирая полную грудь воздуха, наполненного неигривыми стальными нотками её собственной крови и духом полевых трав, которыми пропахла его одежда.       Темноволосый волшебник обхватывает её тонкие ледяные запястья и держит прочно, когда она уже не в состоянии сама цепляться за него. Его трепетная ноша даже не шевелится, судорожно сжимает край его багряного одеяния время от времени. Мираджейн сгорает изнутри; он чувствует, как лихорадка охватывает все её тело, выворачивает наизнанку. Зерефу лишь на пару секунд становится жаль, что его магия призвана для разрушения, не для созидания мира и покоя.       Пепельные пряди на ветру забавно разлетаются, хлещут его по лицу, ласково оставляют свой отпечаток на губах. Они пахнут чем-то сладким, приторным. Он надеялся услышать вслед за этим тихий смешок, как это обычно бывало, но его ундина, родом из далёких северных краёв, молчит и коротко вздрагивает, когда очередной громкий голос сверлит её виски.       Череда резких грохотов заставляет глаза из самого синего льда распахнуть в удивленном испуге. Но вот напряженные нервы-струны Штраус больше не терзает смычок чужого воя; слышится лишь странное утробное клокотание. Земля под их ногами трескается, а из быстро ширившихся пропастей прорывается первородное пламя, жадно слизывая своим шершавым языком всё, что находится поблизости.       — Драконы, — завороженно лепечет Мираджейн и смотрит на небо, исполосованное огненными дугами, сжимая ладонь тёмного мага. — Я видела их в последний раз так давно, когда была ещё совсем маленькой.       На километры разверзнулся Ад: реки лавы, живые и бурлящие, своим нетерпеливым течением уносят остатки славного города, жалобно заливается колокол местной часовни, воздух наполнен хлопаньем крыльев верных созданий Зерефа и запахом жжёной плоти.       Его таинственная ундина, тайна за семью печатями, чувствует себя девочкой на ярмарке, медленно оживает и сползает со спины Убийцы Магов, который держит весь мир в страхе. Глаза Зерефа кроваво-алые, а у Мираджейн — чистый лёд, искрящийся бирюзой. Она — его ошейник, горная река, заковывающая его злобу в прочную броню, часть пазла, который он уже четыре сотни лет не может собрать. Не такая важная деталь, но слишком мозолящая глаза.       Пепел оседает снежными хлопьями на уцелевшие клочки земли. Штраус ловит его в ладони и, как будто в серьёз, верит, что он растает как настоящий снег.