Take me back all'infanzia

Этот город не так красив, как в проспектах. Нет ярких вывесок, а земля давно перестала плодоносить. Покрытая пылью, поднимаемой рабочими с шахт на севере, она умерла. Река, некогда полноводная и сверкающая кристальной водой, благодаря фабрикам превратилась в ленивое животное с жирными, едва движимыми волнами. Наша страна умерла, еще не родившись. Так же, как и надежда народа на светлое будущее. Нигде в мире не чувствуется так остро разделение буржуазии и пролетариата, как в странах победившей демократии. Смачный шлепок по заднице подвел черту моего терпения на сегодня к финальному и логическому завершению. Сдерживаясь, чтобы не отвесить мерзкому мужчине в бежевом сюртуке сильную оплеуху старым подносом, я, шмыгая носом, вылетела из зала в кухню под хохот остальных посетителей, и там, не сдерживаясь, разрыдалась на мешке с мукой. Услужливая кухарка в возрасте, обняв меня за плечи, сунула в руки горячий стакан с дешевым кофе и молча похлопала по спине. От нее пахло свежими булочками и жареным мясом, негритянка всегда была по отношению ко мне капельку добрее, нежели наш владелец, не упускающий возможности залезть к официанткам под юбку. Меня, правда, он всегда сторонился, считая, наверное, что это ниже его достоинства, когда рядом есть более красивые девушки. — Я так больше не могу, — хотелось плакать, но я же сильная девочка, а нам не положено показывать свою слабость. Раз покажешь всем, что тебе больно, и все будут бить именно в эту точку, стараясь вывести тебя из себя и посмеяться над этим. — Не обращай внимания, милая, девочкам приходится хуже, чем тебе, а так и крыша над головой, и кормят бесплатно. Я, понуро опустив голову, кивнула, — что правда, то правда, другой работы в городе мне просто не найти, а раз так, то придется терпеть, выбора особо не оставалось. Девочки и правда страдали больше, я не раз замечала их красные стертые коленки и многочисленные синяки на теле, когда мы переодевались. Но они одевались лучше меня и получали на порядок больше. Интересно, а настолько это унизительно — раздвигать ноги перед мужчиной за то, что он будет тебя содержать? — Слышала, там, оказывается, уже первый билет нашли. Я неохотно взяла в руки желтую, запачканную сальными пальцами клиентов, газету, где красовалась фотография жирного поросенка с перепачканным в шоколаде рыльцем. Всего-то лет восемь на вид, такого молочного хорошо бы зажарить с картошкой и подать к ужину. Я усмехнулась своим мыслям. До чего дошло: уже настолько испытываю ненависть к богатым, что готова ребенка проткнуть вертелом и полить маслом, чтобы он румянился на медленном огне. Мальчика звали Август Глуп — весьма говорящая фамилия для его толстого прыщавого личика. Он сплошь был в жирных складках, а лицо напоминало большущий шар из теста. А из этого шара смотрели на мир малюсенькие глазки-бусинки. Газета писала, что город, в котором жил Август Глуп, совершенно обезумел от восторга, чествуя своего героя. Из всех окон были вывешены флаги, дети в этот день не пошли в школу, и в честь знаменитого мальчика был устроен парад. Парад ради жирного хряка в то время, когда люди голодают, — какой цинизм. «Я была просто уверена, что Август найдет золотой билет, — повизгивала мать, не так далеко ушедшая от сына — такая же необъятная и до того же жирная. — Он съедает в день столько шоколада, что не найти билет было бы для него просто невероятно. Еда — его хобби. Больше он ничем не интересуется. Но ведь это лучше, чем хулиганить на досуге, стрелять из рогатки и делать другие гадости. Разве я не права? И я всегда говорю: Август не ел бы так много, если бы его организм не нуждался в усиленном питании. Ему нужны витамины. Он будет ужасно рад посетить необыкновенную фабрику мистера Вонки. Мы гордимся сыном!» Как смешно, витамины из шоколада. Что дальше, дети из капусты и деньги из навоза? — Теперь осталось только четыре билета, — кухарка вытерла руки вафельным полотенцем. — Интересно, кто остальные счастливчики? Я пожала плечами. Плевать, кто угодно, только не мы — люди, которым денег на шоколад даже не хватает. Я грустно работала смену за сменой, наблюдая, как страна просто обезумела от этого чёртова конкурса, словно от чертовых билетов зависела их дрянная жизнь и благополучие страны, истощенной постоянной войной с соседями и бедной настолько, что купить иностранному человеку нашего гражданина в рабство было проще, чем найти чистую гостиницу в стране. В очередной день, когда наше кафе уже закрылось и все сотрудники разошлись по домам, я задержалась, оттирая сливочную карамель Вонки от пола. Коленки уже покраснели от постоянного трения о кафель, да и спину от ползания на корточках ломило будь здоров, а конца-краю этому беспределу не было. Маленькая дрянь, налив себе в стакан еще горячей карамели, посчитала смешным разлить ее на пол. Конечно, не ее же белым ручкам оттирать грязной тряпкой затвердевшую карамель от пола, которую даже растворитель не берет. Чертов Вонка. Я даже не заметила, как из своего кабинета тихо выплыл начальник и, приглушив свет в зале, а основное освещение и вовсе отключив, приблизился ко мне сзади. Опомнилась я только когда грубая ладонь скользнула вверх по бедру, задирая короткую форменную юбку и весьма недвусмысленно оголяя мою пятую точку. От холодного ветерка кожа сразу же покрылась мурашками. Здесь даже думать не надо было о том, чего от меня хотят. Резко дернувшись, я упала вперед, уткнувшись носом в грязную вонючую ветошь. А мужчина, словно того и ожидая, довольно усмехнулся и, схватив меня за руки, грубо поднял, после чего, бросив лицом и грудью на столик, похотливо залез ладонью между бедер. В зад уткнулся твердый бугор его штанов. — Пусти, сволочь, — во рту чувствовался привкус крови от удара о столешницу. Я, кажется, прикусила язык и нехило так ударилась скулой — теперь меня точно ждал синяк. Но что синяк по сравнению с тем, что эта туша сейчас хочет сделать со мной? Смириться я не могла, но и послать тоже: работа — единственное, что отделяло меня от шага в пустоту, копейки, но они спасали и меня, и семью. — А то что? — пальцы нежно провели по промежности и скользнули вглубь, заставляя меня вскрикнуть от боли и истошно забиться на столе, придавленной ста килограммами массы начальства. — Как мило, не думал, что ты еще девочка, — до чего же отвратительно и пошло это звучало. Я истерически закричала, вырываясь и пытаясь отбиться, но вместо помощи получила лишь еще один удар по лицу. В нос ударил запах пота и давно не мытого тела, когда мужчина нагнулся вплотную и прижался оголенной волосатой грудью к моей спине. Мне было стыдно, больно и мерзко оттого, что чужой мужик лапает меня везде, где ему заблагорассудится. А тем временем рука скользнула выше, задирая рубашку и стягивая страшный серый лиф, который, впрочем, под натиском сразу же порвался, оголяя груди, за которые босс с жадностью схватился, щипая и выкручивая соски. Мерзко от прикосновений, мерзко от того, что тело, мое чертово тело, начинало отзываться на ласки, и это было хуже всего. Я, плача, просто заткнулась от сильной оплеухи, полученной за попытку вырваться, полируя щекой и носом поцарапанную столешницу с желтыми неоттирающимися пятнами и чувствуя, как влага начинает стекать по бедрам. Мерзко. Отвратительно. Не хочу больше даже жить. Я не пойду домой такая, уж лучше сдохнуть в канаве. Начальник тем временем, едва не давясь своей жадностью, дрожащей рукой пытался расстегнуть ремень брюк. Тихо звякнул колокольчик над входной дверью, но сейчас, в тишине, нарушаемой лишь моими всхлипами и тяжелым дыханием начальства, это прозвучало как удар в колокол. Впрочем, мужчина не спешил с меня слезать. В дверях стоял высокий молодой человек, — в темноте и от горящей дешевой лампочки, не дающей достаточно света, невозможно было точно определить возраст, — одетый в твидовый старомодный пиджак и элегантный цилиндр. Впрочем, не нужно было быть гением, чтобы оценить стоимость одежды и прикинуть, что даже на один цилиндр я бы работала несколько лет. — Добрый вечер, — пользуясь замешательством руководства, я резко пнула директора в коленку и, рванув, отскочила в сторону, стыдливо прикрывая расстегнутой рубашкой оголённую грудь. — Здрасти, — я машинально кивнула, пятясь к выходу и на полпути приводя себя в порядок. Рубашку отдернуть, пуговицы криво застегнуть, юбку натянуть на приличные места. И все быстро-быстро, пусть сами друг с другом разбираются. — Мы закрыты, вы не видели вывеску?! — начальник, видимо, привыкший к таким ситуациям, уверенным и отработанным движением поправил костюм и провел ладонью по блестящей лысине, приглаживая редкие волосинки. Что ответил джентльмен в пиджаке, я не слышала, так как решила ретироваться на улицу. Морозный воздух сразу же защипал опухшие глаза и задул под форму. Старое мамино пальто я забыла в гардеробной, но сейчас даже не вспоминала об этом, просто бежала, стремясь уйти как можно дальше. Домой? Нельзя, поймут, станут допрашивать. А больше некуда, только куда глаза глядят. Я замерла на перекрестке у мигающего желтым светофора. Холод уже не щипал, а кусал оголенные участки кожи, да и к тому же с неба посыпался первый в этом году снег. Мелкие, колючие крупицы падали на лицо и таяли, отчего ветер еще больнее резал кожу. Балетки промокли, носки тоже, да и, похоже, я заблудилась. Город все-таки большой. — Я могу вам помочь? — бархатный баритон над ухом заставил меня вскрикнуть и, отпрыгнув в сторону, насторожено оглядеть незнакомца. А, это он, тот самый ночной посетитель. — Нет, спасибо, я просто смотрю на снег, — глупее ответа нельзя было придумать. — Кажется, вы замерзли. — несмотря на мои протесты и попытки выкрутиться, мужчина снял пиджак и накинул мне на плечи. А я еще ничего так, худенькая, практически утонула в пиджаке, достающем мне до коленок. — Спасибо, — настроения разговаривать не было. На работу придется вернуться, если я хочу забрать вещи и зарплату за месяц, а значит, рано или поздно я окажусь вновь прижатая к столешнице. — Вам неприятно со мной разговаривать? — я сквозь мысли заметила, что мы медленно бредем вдоль улицы. На часах давно за полночь, из одежды на мне драная форма, испорченный лиф и чужой пиджак. Девочка, да ты такими темпами скоро сможешь пойти на панель работать. Хотя это было бы не так плохо: платят мужчины женщинам легкого поведения достаточно. Только вот мама учила другому. — Нет, — двоякий вопрос. «Нет» и «да» звучат одинаково. — Почему? — и тут я вспылила. Действительно, меня только что чуть не оттрахали на кофейном столике, а я должна идти и радоваться жизни, поддерживая беседу. — Потому что не пойти ли бы вам к черту!